Kitabı oxu: «С чистого холста»

Şrift:

Christine Webb

The art of insanity

Всем, кто принимает на себя вызов ментальных расстройств. Вы герои. Продолжайте свою героическую борьбу

Дорогой читатель

Я искренне надеюсь, что придумала и воплотила на бумаге историю, которая тебе понравится. В ней много милого и забавного, например смешной мопс – лично мой любимчик. В ней есть место дружбе и любви, а персонажи оказываются в поистине сложных ситуациях.

Но есть в моей истории и грустные моменты. Тебе предстоит столкнуться с размышлениями о суициде и психических расстройствах. В своей книге я постаралась представить психические заболевания и ментальные расстройства во всех тонкостях и со всем уважением к персонажам, которые ими страдают, точно также, как следует относиться к людям с подобными заболеваниями в реальной жизни.

Для создания характера главной героини, Натали, я вынуждена была опереться на собственный опыт жизни с биполярным аффективным расстройством, а также на рассказы друзей с нарушениями психики. И хотя история Натали частично напоминает мою собственную, это ни в коем случае не означает, что один человек имеет право говорить за всех людей, когда-либо боровшихся с этим расстройством. Если кто-то из ваших близких страдает биполярным аффективным расстройством, их опыт может очень сильно отличаться от опыта Натали. Никакая даже самая подробная книга не сможет передать полную картину жизни с ментальным расстройством. Перед вами всего лишь одна история из многих.

К. У.

Глава 1

Несчастный случай с участием моей машины, который произошел этим летом, не был случаен.

У каждого секрета свой вес, и этот секрет тяжел. Большинство моих секретов совсем легкие. Например, в прошлом году я уронила за диван открытый флакон лака для ногтей. Мама рано или поздно обнаружит лужицу цвета «изумительный лайм» на полу, если, конечно, решит сделать перестановку. Я планирую спихнуть всю вину на кота.

Заметка на будущее: надо бы обзавестись котом.

Так… Как насчет других секретов… Я притворяюсь, что мне очень удобно ходить на высоких каблуках, хотя на самом деле в туфлях я каждый раз натираю мозоли. Из-за травмы лодыжки у меня есть уважительная причина в обозримом будущем носить в школу только кеды. Получается, что у той аварии были хоть какие-то свои плюсы.

Еще один пример. Сейчас в аквариуме моего брата уже не та бойцовая рыбка, которую он попросил меня кормить, уезжая на весенние каникулы. В зоомагазине нашлась почти точная ее копия, да и Брент не сказать чтоб слишком наблюдательный. Покойся с миром, бедный Плавничок.

Видите? Довольно безобидные секреты. Не то что теперешний.

– Натали, – говорит мама, – не забывай, о чем мы говорили… Не стоит рассказывать в школе о… ну ты понимаешь.

Мы втроем завтракаем омлетом по старой доброй традиции первого учебного дня. Брент проснулся пораньше, чтобы его приготовить, хотя он-то закончил школу еще весной, а занятия в двухгодичном колледже начнутся только после обеда. Странно, что мама сегодня предупреждает меня о том, что стоит держать при себе вовсе не тот тяжеленный секрет про автомобильную аварию. По ее мнению, у меня есть тайны посерьезнее.

– Да не буду я никому рассказывать, мам. – У меня пылают щеки. – Можешь передать апельсиновый сок? – Я наливаю себе большой стакан в надежде поскорее закончить этот разговор.

– Я тебе только лучшего желаю. – Мама снимает микроскопическую ворсинку со своего кардигана «Шанель» из секонд-хенда. – Чтобы не возникало лишних вопросов, контролируй, где ты принимаешь таблетку…

– Мам, я все поняла, серьезно.

Мне не удается сохранять спокойствие, и голос меня выдает.

Брент полностью сосредоточился на нарезании омлета. Я вынимаю смартфон и тыкаю в экран, кожей чувствуя злой и неодобрительный взгляд мамы.

– Натали, строчить сообщения за столом недопустимо.

– Я не сообщения строчу. – Показываю маме экран. – Просто поставила себе напоминание: «Никому не говорить, что я чокнутая».

Мамино идеально бесстрастное выражение не меняется, но лицо мгновенно бледнеет. Мне хочется тут же атаковать ее тем, что я услышала вечером перед аварией, но Брент хватает коробку сока и спрашивает: «Кому еще сока? Нат? Выпей еще». Он неподвижно смотрит мне в глаза, доливая сок до краев в мой почти полный стакан. Момент проходит, и я понимаю, что ничего сейчас не скажу.

– Мам? Сока?

– Спасибо, Брент. Было бы неплохо. Витамин цэ лишним не будет.

Напряжение за столом исчезает, Брент обменивается взглядами с мамой. Я знаю, что они оба думают: кризис предотвращен. Мы самая обычная счастливая семья за завтраком.

Едва ли не самое важное, что я узнала от мамы – это необходимость всегда держать лицо. Нашу семью можно сравнить с подделкой под клевое дизайнерское изделие: с виду все идеально, но все же это не оригинальный продукт. Смартфон напоминает мне, что я сегодня не приняла таблетку, но, сделав это сейчас за столом, я невольно спровоцирую второй раунд обсуждений. Я быстро доедаю омлет, чтобы успеть выпить таблетку в машине.

Наконец, оказавшись в одиночестве в моей «новой» пятнадцатилетней «Тойоте-Камри», я достаю из сумки оранжевый пузырек с таблетками. Ставлю его на приборную панель, и выглядит он ничем не лучше облупленного винилового покрытия. Белая крышка, белая этикетка, суровые черные буквы знакомы мне так же хорошо, как бывает знаком какой-нибудь противный родственник. Видеть его нет ни малейшего желания, но он все равно приходит в гости.

Мы играем с пузырьком в гляделки. Так часто бывает, когда приходит время принять препарат.

И пузырек всегда побеждает.

Однажды я перестану это принимать. Или врач отменит, или я сама решу, что медикаментозная поддержка мне больше не нужна. Разумеется, отменять лекарство самой себе – ужасная идея, потому что без этого препарата мой мозг начинает вытворять всякую дичь, например, заставляет меня на полной скорости врезаться в дерево на ночном шоссе.

Я прогоняю эти воспоминания и быстро проглатываю таблетку, прежде чем в памяти всплывают картинки из недавнего прошлого. Я тянусь к переключателю скоростей, но его нет на привычном месте. Ой. В новой машине он возле руля. Я резковато нажимаю на газ, выезжая с подъездной дорожки, но это ничего. Так я быстрее уеду от дома. В последнее время дом – это местечко со странностями. Надеюсь, хоть в школе я буду чувствовать себя нормально.

Ребята и девчонки роятся вокруг одноэтажного кирпичного здания школы, как пчелы возле улья. С виду здесь все как всегда. Учителя открыли почти все окна нараспашку в отчаянной надежде поймать сквозняк и немного проветрить классы. С беседки справа от застекленного входа по-прежнему облезает белая краска. Школьники слоняются туда-сюда в парадной одежде, демонстрируя лучшие версии себя.

Разговаривают ли они обо мне? О том, что со мной случилось? Авария произошла два месяца назад, так что, может быть, о ней уже все забыли.

– О боже, Натали-и-и!

Я не успеваю дойти до входной двери, как меня заключает в объятия Алиса Джексон. В прошлом году мы вместе ходили на физику. (Кажется.) Под ее напором я теряю равновесие и случайно переношу весь свой вес на травмированную ногу. Я морщусь от боли.

– Я так рада, что с тобой все в порядке, – говорит Алиса. – Я дико волновалась. Обновляла «Твиттер» каждые пять минут, ждала новостей о твоем состоянии. И так несколько недель.

Упс. Не стоит недооценивать возможности сети болтунов и сплетников в школе с парой-тройкой сотен учеников. Что там писали про меня в «Твиттере»? Заметка на будущее: купить кота и зарегистрироваться в «Твиттере».

Алиса отстраняется и бегло осматривает меня.

– Говорили, ты чуть не умерла.

Кажется, она немного разочарована, что я не в гипсе с ног до головы. Она не видит шрам на груди от пластиковой трубки, с помощью которой у меня ликвидировали пневмоторакс легкого, или шрам от операции по остановке внутреннего кровотечения. Ей не видны часы физиотерапии, которую мне прописали для борьбы с последствиями хлыстовой травмы шеи и укрепления сломанной лодыжки. Гипс мне сняли всего несколько недель назад. Я оставила костыли в машине, так что их Алиса тоже не видит. Мама заставила меня взять их в школу, но пользоваться ими она не может меня заставить. На уроках все равно в основном полагается сидеть. Алиса не видит часов консультаций с психиатром и психотерапевтом, которые мне пришлось перенести в качестве подготовки к возвращению в школу.

– Я в порядке, – говорю я с улыбкой, стараясь звучать как можно убедительнее. – Правда. Все отлично. Спасибо.

Пока Алиса осматривала меня, стали подходить другие ребята и девчонки, кто-то приветствовал меня снова в стенах школы, кто-то просто глазел. Вокруг нас с подружками обычно постоянно кто-то вьется перед началом уроков, но сейчас я чувствую себя неловко. Сейчас я как цирковое представление, а не как живой человек. Я иду к входной двери.

– Ты хромаешь! – говорит Алиса. – Это ужасно. Дай я помогу тебе с рюкзаком.

Я пытаюсь протестовать, но рюкзак уже свисает с ее плеча.

– Народ, дорогу! У нас тут болит нога!

У меня вспыхивают щеки. Десятки взглядов направлены на меня, и мне хочется провалиться сквозь землю.

– Подождите вы! Со мной все хорошо, серьезно!

Я спешу за Алисой, но травмированная лодыжка все же затрудняет ходьбу. Спасение приходит в лице Сесили, одной из моих лучших подруг.

– Я могу взять рюкзак. Мы с Натали идем на один урок.

Светлые волосы Сесили убраны в кудрявый хвостик, она широко и белозубо улыбается, но взгляд строг и напряжен. Она встает прямо перед Алисой, возвышаясь над ней, потому что на целую голову ее выше, и протягивает руку, чтобы снять с ее плеча мой рюкзак.

Но Алиса не сдается.

– Ты уверена? Мне не сложно…

Алиса поворачивается ко мне, ожидая решения.

– Пусть Сесили возьмет. Так логичнее. И спасибо в любом случае. Поговорим обо всем чуть позже, хорошо?

Я совсем не уверена, что это случится. Мы же даже не подружки, зачем мне вводить ее в курс своих дел?

Алиса неохотно отдает рюкзак Сесили. Та ждет, когда Алиса скроется за углом, и перебрасывает рюкзак мне.

– Сама неси, чудачка, – улыбаясь, говорит она.

Я закатываю глаза:

– Спасибо.

Я благодарна Сесили не только за операцию по спасению моего рюкзака. Наконец-то кто-то ведет себя так, будто ничего не случилось. Как до аварии. Для меня это настоящий глоток чистого воздуха.

– Можешь на меня положиться.

Сесили поправляет хвостик.

Теперь, когда я зашла в здание школы, все считают своим долгом что-нибудь мне сказать.

– Я слышала, ты взлетела на четыре метра в воздух!

– Ты что, правда пролежала в больнице две недели?

– Из-за чего произошла авария? Скажи честно, ты напилась?

– Мы подумали, что ты умрешь, и тогда я положила цветы возле дерева, в которое ты врезалась. Хочу, чтобы ты знала.

– Слава богу, с лицом все в порядке. Можешь еще поучаствовать в конкурсе на звание школьной королевы красоты.

В какой-то момент моей жизни такие фразочки могли бы меня взбодрить и поддержать, но теперь интересы и приоритеты сверстников вызывают во мне отвращение. Они что, всегда были такими поверхностным? И я, что ли, такой была?

Когда я добираюсь до своего шкафчика, мне уже хочется развернуться и поехать обратно домой.

– Бринн, я тебя сейчас убью, – бормочу я, открывая шкафчик. Бринн уже на месте, ждет нас с Сесили. Это еще одна наша лучшая подружка. И она бесспорный победитель в соревновании на звание главной сплетницы в старшей школе. Я почти уверена, что все в курсе подробностей моей аварии именно благодаря ей.

– Я тут ни при чем. – Бринн поднимает руки вверх, слово не несет ответственности за эту шумиху, но в то же время как будто ей совсем не стыдно, что так произошло. – В двадцать первом веке живем вообще-то. Аварию показали в новостях, кадры разлетелись по всему интернету. Моя помощь вообще не понадобилась.

Я дала всем самый жирный повод для сплетен за лето. Как одна из моих лучших подружек Бринн умудрилась сыграть двойную роль: с одной стороны, обладательницы конфиденциальной информации, с другой – заботливой подруги. Столько внимания сразу ее ни капли не смущало.

– Если твоя помощь не понадобилась, это еще не значит, что ты молчала в тряпочку, – дразнит ее Сесили.

– Я вообще ничего не рассказывала. – Бринн выглядит возмущенной, а потом поднимает глаза к потолку, как будто пытается что-то вспомнить. – А если и рассказывала, то совсем чуть-чуть.

Я поднимаю брови, она пожимает плечами.

– Да ладно тебе, Нат. Твоя авария – главная новость школы. Такая трагедия. По масштабу это как развод каких-нибудь селебрити. Я не могла вообще молчать. Люди переживали, надо же было как-то их информировать.

Невозможно было ожидать, что Бринн не станет сплетничать. Это часть ее натуры. У всех есть своя «ахиллесова пята», и быть хорошей подругой – значит любить и принимать человека при любом раскладе.

Сесили достает смартфон.

– Нужно сделать наше ежегодное селфи имени Первого Дня Учебы. – Ее улыбка становится немного тусклее. – Ох, это будет наша последняя такая фотка.

Мы делаем селфи в первый учебный день начиная с шестого класса. Тогда у Бринн появился первый мобильник с камерой в нашей компании. В тот же год мы запретили моей маме фотографировать нас троих на школьном крыльце (это она делала еще, когда мы ходили в детский сад). Не в средней же школе, в самом деле! Мы же уже такие взрослые.

– Скажите «стареем», – говорит Сесили. Мы все улыбаемся, и Сесили несколько раз нажимает на экран. Потом смотрит на получившиеся фото. – У меня волосы дурацкие. Давайте еще раз.

Волосы у Сесили не бывают «дурацкими», но я снова натягиваю улыбку и готовлюсь к паре десятков кадров, которые понадобится сделать, пока Сесили не найдет один подходящий. Бринн начинает кривляться уже на пятом фото. Рядом кто-то шепчется и тычет в меня пальцем. Моя улыбка становится напряженной.

Наконец получается фотография, которая удовлетворяет запросам Сесили.

– Нат, как тебе повезло, что ты натуральная блондинка. Я до фига и больше на мелирование спустила.

Я убеждаю Сесили, что ее волосы выглядят потрясающе. И даже пытаюсь сделать вид, что это наш первый разговор на эту тему.

– Какая сегодня прическа у Брента? Он с муссом уложился или просто феном посушил?

Сесили с прошлого года сохнет по моему брату, и, кажется, тот факт, что он выпустился, не потушил пожар в ее крови. Скорее наоборот.

– Понятия не имею, – отвечаю я. – Ты что, реально думаешь, что я столько внимания уделяю волосам брата? – Я обмениваюсь полными скепсиса взглядами с Бринн. Влюбленности превращают мозги Сесили в лапшу. И стыдно от этого всем, кто хоть как-то причастен.

Подходит Шелли из команды по легкой атлетике, поздравляет меня с возвращением. Мы дружили, пока я не перестала бегать прошлой весной, да и в этом году с травмированной лодыжкой мне явно не до тренировок. А кроме легкой атлетики, нам с Шелли особо не о чем поговорить.

– И где только были все эти люди, когда я в больнице валялась? – шепотом спрашиваю я у подруг. Меня навещали в палате только Бринн, Сесили и моя учительница рисования. Не из школы, а из Виксбургского института искусств, настоящего рая для любого художника в моем родном городке в штате Мичиган. Я занимаюсь с Су Ан один раз в неделю вот уже три года подряд. Она переживала за мое общее состояние, но что-то мне подсказывает, что сильнее всего она была обеспокоена моей мелкой моторикой после аварии. Мне куча всего в жизни плохо дается, но этого ни в коем случае нельзя сказать про рисование. К большой радости для Су, несчастный случай никак не повлиял на мои способности.

У моего шкафчика останавливается парень, которого я не знаю.

– Привет, Натали. Мне жаль насчет той аварии.

Я улыбаюсь и благодарю его. Когда он немного отходит, я поворачиваюсь к Бринн и Сесили.

– Кто это? Мне уже страшновато.

Бринн морщится, как будто копается в базе данных у себя в голове.

– Это Бен Джоунс. Десятиклассник. Встречается с Андреа Сарк. Вроде бы его в прошлом году на экзамене по алгебре поймали со шпаргалкой, но, возможно, это был его брат. Не уверена.

Я пристально смотрю на Бринн. Она еще сильнее округляет свои гигантские голубые глаза.

– Вот уж точно, твою бы энергию да в мирное русло, – произношу я.

Звучит предварительный звонок, до начала урока три минуты. С больной лодыжкой мне ровно столько и понадобится, чтобы дойти до кабинета. Я запираю шкафчик.

– Увидимся за обедом?

Бринн и Сесили кивают и присоединяются к шумной толпе школьников, которые не хотят начинать учебный год с отметки об опоздании. Я проверяю, все ли нужное есть у меня в рюкзаке, а потом выдвигаюсь в сторону кабинета. Кажется, что все нормально, но все же не до конца. Такое ощущение, что кто-то взял нашу с Бринн и Сесили дружбу и наложил на нее фильтр, как на фотографию. Цвета едва заметно изменились. Это из-за того, что у меня появился довольно серьезный секрет, в который я их не посвятила? Что случилось бы, скажи я им, что та авария вовсе не несчастный случай? Как жаль, что я не могу менять фильтры и заранее смотреть, какой будет результат.

– Привет, Натали.

Кто-то хлопает меня по плечу. У меня уже нет времени на очередной раунд убеждений, что со мной все хорошо, но и невежливой быть не хочется.

Я останавливаюсь, оборачиваюсь, улыбаюсь.

– Привет. Элла, так?

Эта девушка десятиклассница. В моем классе учится ее сестра Хлои.

– Да, эм-м, мне жаль, что ты попала в аварию.

Элла ловит мой взгляд, но быстро отводит глаза.

Я выдавливаю из себя еще одну улыбку.

– Все в порядке. Я восстановилась.

Я отворачиваюсь и надеюсь, что она меня отпустит. Мне еще ковылять в другой конец школы, и бег сейчас не входит в число моих суперспособностей.

– Эм, Натали?

Я снова оборачиваюсь, на лице все та же приклеенная улыбочка. Сначала мне показалось, она стесняется разговаривать с девчонкой постарше, но проблема как будто не только в этом.

– Дело в том, что я шла домой от бабушки вечером седьмого июля…

Меня начинает знобить, хотя в коридоре тепло и нет сквозняка. К чему это она клонит?

– Я шла по Мартин-Роуд, – продолжает Элла. Она едва заметно кивает, как будто бы я должна сама догадаться, что она пытается мне сказать, не произнося этого вслух.

У меня в животе образуется яма. Улыбка исчезает с лица.

Она набирает в легкие воздуха.

– Я знаю, что случилось на самом деле.

Глава 2

После школы я стою посреди парковки и щурюсь от слишком яркого солнца. Когда Элла предложила встретиться на спортивной трибуне в три часа, я едва успела сказать «окей». Она тут же убежала на первый урок. У меня внутри все скрутилось в узел. А еще, кажется, голова начала побаливать. Точно! Так и есть! Болит голова! Кто обвинил бы меня в том, что я не пришла на встречу со спазмом в желудке и головной болью? Да и лодыжка моя раздулась, как тыква. Она уже несколько недель так не распухала. Нужно было взять с собой дурацкие костыли. Завтра я скажу Элле, что сразу после школы мне пришлось идти домой. Вряд ли она расстроится.

Но что, если она и правда все знает?

Листья на деревьях начинают менять цвет, и на секунду внутри меня вспыхивает радость от осознания, что это ужасное лето осталось позади. Единственное препятствие, которое не дает мне спокойно жить дальше и вести себя так, будто ничего страшного не произошло, сидит сейчас где-то там на трибуне и ждет меня.

Бр-р-р. А ведь можно и сразу с этим разделаться. Я смотрю на часы. Из-за разговора с Эллой я могу опоздать на занятие к Су, но этот риск оправдан. Ветер треплет волосы вокруг лица, и я умудряюсь вслепую собрать их в хвостик. Внешний вид напрягает меня ровно до тех пор, пока я не замечаю Эллу.

Копна растрепанных кудрявых волос обрамляет ее голову и делает ее похожей на медузу-брюнетку. Две пряди крепко заткнуты за уши и прижаты дужками очков. Элла наблюдает за игрой, параллельно что-то яростно записывая в блокнот. Клетчатая юбка с неоновыми колготками и коричневыми ботинками в стиле милитари – интересный выбор, и все это совершенно не сочетается с темно-оранжевой футболкой с периодической таблицей Менделеева на груди. Интересно, можно ли приходить в такой футболке на контрольную по химии? Впрочем, сам факт, что у нее есть такая футболка, скорее всего, означает, что шпаргалки по химии ей не нужны.

– Привет, – говорю я, ковыляя по трибуне к тому месту, где она расположилась.

– Привет.

Элла продолжает что-то писать в блокнот. Я молчу, но сердце выпрыгивает у меня из груди. Я же могу вести себя беззаботно, так? Конечно, могу. Я подключаю все навыки, которым научилась в драмкружке в девятом классе. Беззаботная Натали. Без-за-бот-ная. Я заглядываю к Элле в блокнот. Там сплошные стрелочки и крестики.

– Чем занимаешься?

– Записываю игровые моменты. Я люблю следить за тренировками команды. Зная, как они разыгрывали мяч, я с помощью логики, теории вероятности и психологии учусь предсказывать, кто кому отдаст пас в игре с командой-соперником. Сестра вечно таскает меня на футбол. Мама говорит, мне важно это делать, чтобы «повышать социальные навыки». Вот я и пытаюсь найти в этом свой интерес.

– Ого.

Что тут еще сказать? Честно говоря, я думала, Элла ничем не отличается от других школьниц, которым просто нравится глазеть на симпатичных мальчиков, бегающих по полю.

– Так вот… – Я не знаю, как подступиться к разговору. – Ты хотела со мной поговорить?

– Ах да, – отвечает она, как будто вспомнив, для чего я здесь, и закрывает блокнот. – Мне просто интересно, почему ты соврала, и все.

И все. Как будто это нечто незначительное. Как будто у меня есть простое объяснение этой лжи.

Погоди, рано паниковать. Нужно сначала понять, что она видела.

– Ты шла домой по Мартин-роуд, так?

– Я там всегда хожу, когда возвращаюсь от бабули. Я увидела машину и сразу поняла, что она твоя, потому что у нее на бампере был этот стикер, ну, «Мир без искусства – сплошная тоска». Прикольный, кстати.

– Спасибо.

Скучаю по нему.

Элла снимает очки, убирает более крупные пряди волос за уши и обратно надевает очки. Она смотрит прямо перед собой.

– Я знаю, что ты не от оленя уворачивалась. Не было там никакого оленя.

Бах. Этого уже достаточно, чтобы меня потопить. Выдуманная мной история гарантировала мне безопасность в последние два месяца. Даже когда мама и Брент узнали правду, моя выдумка помогала скрывать ее от остальных. Без нее я чувствовала бы себя голой.

Заявление Эллы повисло в воздухе. Мне хотелось бы его опровергнуть, но я не вижу в этом смысла. Она была на месте аварии.

Пару минут я просто молчу.

– Ты кому-то рассказывала?

У меня такое чувство, что вся моя жизнь разбилась в лепешку вместе с машиной. Но если машина вышла из строя навсегда и стоит себе на месте, мне приходится жить обычной жизнью, как будто никакой аварии не было. Очень трудно функционировать с поломанными внутренними механизмами.

– Нет, я никому не сказала. – Элла пожимает плечами. – Я побежала домой, чтобы подзарядить смартфон и позвонить в скорую, но они уже были в курсе. Я сказала сестре, что нам нужно навестить тебя в больнице, но она уехала в лагерь. К тому же мы с тобой не подруги. Было бы странно заявиться к тебе в палату.

Мне не очень приятно слышать от нее, что мы не подруги, но мы же и правда не подруги, с этим трудно не согласиться. Элла – полная противоположность Алисы, которая притворяется, что мы очень близки, притом что это точно не так. Кажется, так лучше, решаю я. По крайней мере, честнее.

– Короче, когда в новостях сказали, что ты врезалась в дерево, чтобы избежать столкновения с оленем, я подумала, что у тебя есть причины так говорить. И вообще, это не мое дело.

– И все же мы сейчас разговариваем именно об этом.

– Да, но это только потому, что я хотела у тебя об этом спросить. Я же там была и все такое.

– Могла бы написать мне имейл.

Меня очень смущает, что мы ведем этот разговор вживую. Не хватает времени придумать хороший ответ.

– Мы же не подруги. Я не знаю твоего электронного адреса.

– А «Снэпчат»?

– А мы разве друзья в «Снэпчате»?

– Не знаю. Проверю. – Я достаю смартфон, радуясь, что могу отвлечься от разговора. В «Снэпчате» у меня ее нет. – Сейчас отправлю тебе запрос. – Я убираю смартфон обратно в поддельную сумочку от «Кейт Спейд».

– Круто. Проверю, когда буду дома. – Элла снова открывает свой блокнот. – Погоди-ка. Кажется, это какая-то новая комбинация на поле. Нужно записать.

– Не вопрос.

Таких странных разговоров у меня давненько не было. Если вообще когда-то были. Каков ее скрытый интерес? Чего она хочет добиться? Сердце грохочет в груди, но я снова достаю смартфон, потому что именно это обычно делает человек во время неловкой паузы. На экране всплывает сообщение от Бринн, и я отвечаю.

Ты где??

Думала, ты ушла, прости. Позвоню вечерком.

Не хочу, чтобы сюда приходила Бринн и слушала этот странный разговор. Элла по-прежнему следит за игроками нашей команды и рисует свои стрелочки и крестики.

– А нельзя спросить тренера, какие комбинации он разыгрывал? Или кого-то из игроков? Они, скорее всего, расскажут тебе расстановку сил на поле.

Элла закатывает глаза.

– А ты, наверное, из тех людей, которые подсматривают слова в конце журнала, когда разгадывают кроссворд, да? Точняк, из тех.

Она качает головой, убирает ручку и снова закрывает блокнот.

– Так вот. – Она поворачивается ко мне. – Представим, что я написала тебе имейл. Допустим, с таким текстом: «Дорогая Натали, я знаю, что в твоей аварии не участвовал олень. Зачем ты врезалась в дерево? Элла». Что бы ты ответила?

Я смотрю на футбольное поле, притворяясь, что понимаю действия игроков. Что бы я ответила? Да ничего. На такое письмо я никак не ответила бы. И старательно избегала бы встреч с Эллой до конца своих дней.

– Наверное, следовало бы добавить еще и постскриптум, типа «я рада, что ты осталась жива». Потому что я и правда рада, что ты жива и все такое.

– Спасибо.

– Увидеть, как кто-то умирает, – это просто жуть. Если же кто-то «чуть не умирает», опыт все же не такой травматичный.

Ее волосы дыбом стоят на ветру. Ну и странная же мы парочка. Интересно, что подумают футболисты, подняв взгляд на трибуну.

Элла молчит. Явно ждет моего ответа. Я смотрю в другую сторону.

Момент столкновения я помню, мягко говоря, неотчетливо. Сотрясение мозга гарантировало отрывочные воспоминания об этом событии. Однако то, как я выхожу из дома в тот день, я помню совершенно ясно. Помню, как я думала: «Ну, вот и все». Улица выглядела обычно, и было так грустно осознавать, что я вижу ее в последний раз. Хорошо было бы оставить записку, но я спешила и не хотела оставлять себе шанса передумать. Прежде чем это произошло, я уже поворачивала ключ в замке зажигания. Я не боялась, не нервничала. Я просто онемела. Несколько месяцев или даже лет я подозревала, что моя жизнь закончится суицидом. А когда я случайно услышала, как мама делится с моей тетей подозрениями насчет меня, причин бороться совсем не осталось.

Автомобильную аварию по крайней мере можно выдать за несчастный случай. Конечно, сначала людям будет грустно, но это можно пережить. Именно так я думала, когда в тот день садилась за руль: «Они все это переживут». Все оставшиеся во мне чувства я вдавила ногой в педаль газа: шестьдесят… семьдесят… восемьдесят. Скоро все закончится. Борьбы больше не будет. Возможно, я проиграла, но во всяком случае борьбы больше не будет.

– Я набирала сообщение. – Я убираю растрепанные пряди за уши. – Переписывалась за рулем. Банальность, да? Мама никогда бы больше не разрешила мне сесть за руль, если бы узнала.

Надеюсь, Элла это съест. Стыдно, конечно, но все же это лучше, чем рассказать правду. Ну же, Элла. Поверь мне. Я отправляю ей мысленные сигналы через облачко кудрявых волос: «Поверь мне».

Элла прищуривается. Поворачивается ко мне и оценивающе меня осматривает.

Я пытаюсь сохранять самое невинное, самое искреннее выражение лица, на которое только способна. Я даже руки сложила, как бедная овечка.

Элла смотрит так, будто заглядывает прямо мне в мозг. Поджимает губы. И наконец произносит:

– Ты не набирала никакое сообщение.

Черт.

– Откуда ты знаешь? Тебя же не было в машине.

– Ну, во-первых, ты лгала, когда это говорила. Ерзала на месте, не поднимала на меня взгляд. Во-вторых, ты врезалась на очень большой скорости. Если двигаешься на такой скорости, просто невозможно набирать сообщения. Ты в прошлом году была помощником президента класса, так? Извини, но не можешь же ты быть настолько тупой.

– Разумеется, могу. – Какая дурь – защищать свою теоретическую тупость. – Куча людей переписываются за рулем!

– Куча людей – да, но ты этого не делала. Я только это хочу сказать.

Это заявление повисает между нами, и у меня нет больше сил защищать свою ложь. Но и правду сказать я еще не готова.

– Пожалуйста, не говори никому, что оленя не было, ладно? Погоди. Ты уже кому-то сказала? Своей сестре?

– Я же уже сказала, я никому ничего не говорила. С сестрой я вообще почти не разговариваю. – Элла замолкает. – Так ты не хочешь рассказать мне, что на самом деле произошло?

– Не-а, – говорю я нарочито небрежно. Она хочет быть прямой и откровенной? Я тоже могу.

– Ладно.

Я благодарна Элле, что она не тянет из меня правду силком. Бринн и Сесили в жизни не остановились бы на полпути.

Элла встает и убирает свои вещи в рюкзак, как будто готова уйти, но вдруг останавливается.

– Эй, а ты можешь оказать мне услугу?

– Какую?

Чего ей нужно? Может быть, она хочет, чтобы я познакомила ее с парнем или как-то ее преобразила? Утюжок для волос и немного туши могут кардинально изменить ее образ.

– Ты не могла бы взять себе собачку моей бабушки?

– Что?

Это что, какая-то дурацкая школьная шутка? Я посмеиваюсь, как будто поняла ее, но Элла не улыбается мне в ответ. Мой неискренний смешок затухает и заканчивается вздохом, я молчу и пытаюсь понять, что она имеет в виду.

Оказывается, что по поводу собаки Элла спросила на полном серьезе. Она впадает в возбуждение, даже подпрыгивает на месте, держась за лямки своего рюкзака.

– Тебе же есть восемнадцать, так?

– Да…

– Отлично! – Она снова плюхается на сиденье. – Бабуля вчера отправила свою собаку в приют. Говорит, та «требует слишком больших сил и затрат». Если бы у меня спросили, я бы сказала, что наша бабушка сама требует больших сил и затрат, но у меня никогда ничего не спрашивают. Короче, я правда люблю ее собаку. Только ради нее я навещала бабушку. Я спросила маму, нельзя ли оставить ее у нас – собаку, не бабушку, но у меня сестра аллергик. Хлои говорит, что у нее аллергия на собак, но на самом деле я думаю, она просто ненавидит бабушкину псину. Однажды у бабушки дома на нее напал какой-то чих, и с тех пор Хлои официально объявила себя аллергиком. В городском приюте собак убивают, чтобы не тратить на их содержание слишком много, но это, очевидно, не волнует никого, кроме меня. Но ты же можешь взять ее из приюта к себе домой, правда? Приют отдаст тебе собаку на воспитание, потому что ты совершеннолетняя, и к тому же теперь с покалеченной лодыжкой ты не можешь особо заниматься спортом. У тебя есть время на домашнего питомца.