Kitabı oxu: «Детство с нами навсегда», səhifə 3

Дедушка

Мой дедушка Сергей Васильевич Гуськов родился в 1923 году в подмосковной Коломне. С детства был жадным до книг и страстно любил спорт: преодолевал на простейших деревянных лыжах десятки километров по замёрзшей Оке, а летом легко её переплывал. В июне 1941 года с отличием окончил школу, но с мечтами о дальнейшем образовании суждено было как минимум повременить. Пришла война, и сразу после выпускного вечера дедушка ушёл защищать Родину.

В школьные годы он успел окончить аэроклуб, где научился управлять самолётом и первоклассно разбираться в его механизмах. На протяжении всей войны он нёс службу механика в авиации, готовил самолёты к бою, спасал их, когда немцы бомбили наши военные аэродромы, чудом остался жив. Только через два года после окончания войны был демобилизован.

Тогда, наконец, и дорвался до настоящей учёбы: с отличием окончил философский факультет МГУ им. Ломоносова. Одновременно работал комсоргом на Коломенском заводе, чтобы помогать большой семье.

Несмотря на ужасы войны, которая лишила дедушку юности и забрала друзей детства, его сердце не окаменело, не зачерствело. Он видел своё предназначение в том, чтобы служить людям, бороться за справедливость.

Сергей Васильевич стал известным журналистом и писателем. Работал в «Московском комсомольце», «Комсомольской правде», «Советской России», был собкором в Европе, спецкором в КНР, в Сибири; членом Союза писателей СССР и России. Несколько книг с любовью и благодарностью он посвятил своим школьным товарищам и учителям, воспитавшим в молодых ребятах мужество и ответственность. Вообще преданность дружбе – лейтмотив его жизни. Рано оставшись без матери, он даже «выдал» младшую сестру замуж за лучшего друга: они были счастливы, пока смерть не разлучила их, воспитали детей и внуков.

В разгар своей московской журналистской карьеры дедушка встретил бабушку (тоже звезду «Комсомолки») и «всё понял». Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Совершенно одержимые друг другом, они поставили на кон всё и махнули в Сибирь – строить новую жизнь. Верили, что справятся, и справились. И с суровой морозной Сибирью, и с бешеной профессией, и с четырьмя детьми. Они залезали на красноярские Столбы, сплавлялись по Енисею, ходили в глубокие леса. Они обогревали своей любовью и спасали силой правды сотни семей, сотни простых людей, от доярки до строителя. Для них не было чужих людей и чужих проблем.

Конечно, дедушка был эталоном мужчины. Сильный, бесстрашный, закалённый жизнью, проницательный, как рентген, – рядом с ним невозможно было сфальшивить. И при этом любящий до умопомрачения, надёжный, весёлый и лёгкий на подъём. До самого конца.

Мне выпало счастье близко знать его до десяти лет. Мы были настоящими друзьями и единомышленниками. Он очень одобрял моё плавание и любовь к литературе, а ещё недевчачью некапризность. Ему я обязана умением складно излагать: мы играли в «Эрудит» с трёх моих лет и сочиняли на ходу стихи (по очереди по строчке). Благодаря его образу я уже в детские годы твёрдо решила, что мужчина – это сила, ум и благородство (и до сих пор не разуверилась). От него унаследовала несколько простых и важных принципов: не изменять себе, дорожить любовью и дружбой, не иметь дело с подлецами и лицемерами, стараться быть полезной людям.

Помню, в День Победы мы всегда пели «Катюшу» под аккомпанемент его мандолины. Для маленькой меня это был очень торжественный момент, я просила повторить ещё и ещё, и дедушка, конечно, с радостью повторял, приговаривая в шутку: «Для хорошего человека чепухи не жалко!»

***

С. В. Гуськову было присвоено воинское звание капитана. Награждён орденом «Знак Почёта», медалями «За трудовую доблесть», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», «Участнику Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.» («ХХ лет Победы», «ХХХ лет Победы»), «50 лет Победы в Великой Отечественной войне» и др. Его помнит и чтит родная Коломна, выходят на связь с моей семьёй потомки героев его книг и очерков с благодарностью и поклоном за правду и открытое горячее сердце.

Про детство и юность

Что позволяло мне чувствовать себя самой счастливой на протяжении всех «нежных» лет жизни? Однозначно, любовь – обожали меня безгранично. И доверие, и поддержка в любом выбранном деле. А еще самостоятельность и ответственность, любимые друзья и любимый спорт – плавание. Обо всем понемногу…

Кого-то напоминает…

В детстве я была своенравной девчонкой. Переубедить меня, если я «так решила», было невозможно. Даже слова взрослых я просеивала сквозь мелкое сито собственного мироощущения и только тогда принимала решение: либо благосклонно соглашалась, либо категорично отрезала, так, что «пришить» обратно было уже нельзя.

Однажды, к примеру, мне вздумалось обзавестись чёлкой, как у Натальи Орейро. Однажды – это, как назло, накануне первого сентября первого класса. Я известила об этом маму, а она ответила, мол, да, доченька, в выходные что-нибудь придумаем. Я прикинула, что выходные – это примерно так же нескоро, как Новый год. Взяла из новенького пенала новенькие ножницы, взяла прядь волос из косы до пояса и махнула не глядя. Потрогала рукой: о, похоже на чёлку; следы преступления засунула в батарею, чтоб не отсвечивали. Маме, конечно, сквозь смех и слёзы пришлось редактировать мою работу, но факт в том, что замысел мой удался.

На собеседовании при приёме в школу я коротко, но доходчиво изложила комиссии всю учебную программу первого класса (с чтением, письмом и задачами про яблоки), на что они, посовещавшись, предложили брать меня сразу во второй. Пришлось объяснять им, как маленьким, что так не пойдет, ведь «человек должен пройти все ступени образования!».

С первой линейки началась моя взрослая самостоятельная жизнь (как я сама возомнила), и тут уж я максимально отодвинула от себя тёпленькую маменькину опеку. Ни разу за 11 лет она не сделала за меня уроки, не собрала ранец, не вмешалась в отношения с детьми или учителями, не навязала мнение, ничего не решила за меня.

Я выходила из дома в ненавистных шерстяных рейтузах и тут же в подъезде их снимала и засовывала в пакет со сменкой. Я сама решала, какие книги читать и какие мальчики достойны нести мой портфель.

Я была круглой отличницей, но никогда не зубрила: времени на это не было. После учёбы – тренировки по плаванию, а ещё нужно погулять, по телефону поболтать, и дома постоянно толпились друзья. Весь этот круговорот создала исключительно я и сама следила за таймингом и нагрузками.

Плавание, кстати, тоже выбрала сама. После того, как чуть не утонула в детском лагере на Чёрном море. Пришла в себя после искусственного дыхания и сразу решила: вернусь в Москву – и бегом в секцию.

Тренировкам и соревнованиям отводилось много времени, поэтому учить уроки нужно было в ускоренном темпе. В раздевалке бассейна, в троллейбусе или метро, в полудрёме при свете ночника. Но утром перед уроками я всегда щедро передавала готовенькую домашку в туалет для коллективного списывания.

Ко мне то и дело прикрепляли кого-нибудь для «шефствования»: то по русскому, то по истории, то по биологии. И я брала этого несчастного в оборот, точнее в свой круговорот. Он провожал меня на тренировку, а я объясняла по дороге параграфы. Он приходил ко мне вечером домой и мы варили макароны и обсуждали нигилизм Базарова.

Мама говорила, что ходить на мои родительские собрания – сплошное удовольствие. Там она узнавала обо мне больше, чем в домашних обрывочных разговорах на бегу между её работой и моими соревнованиями-друзьями-прогулками. Учителя не уставали благодарить её за воспитание чудесной дочери, которая не сходит с доски почёта и успевает на все олимпиады и соревнования.

Конечно, я совершала ошибки. Например, покрасила волосы в синий цвет, а краска оказалась «хороший цемент, не отмывается совсем». Пришлось покупать новую ванну. Или пошла домой с невысушенной головой после тренировки в -20 и заработала гнойный отит. Или не разогрелась перед соревнованиями и попала на операционный стол со связками, с тех пор гордо ношу шрам под ключицей. Но эти ошибки – мои, кровные. Куда же без них?

Какой ценой давался взрослым мой решительный нрав, я, конечно, не задумывалась. Но дома периодически попахивало не только пирогами, но и корвалолом.

Наказаний у нас не существовало в принципе. Зато была идеология, традиции, ценности. С младых ногтей я усвоила, что такое любовь и дружба, добро и зло, хорошо и плохо. Не по книжкам, а глядя на свою семью, на то, как они живут и работают, дружат, устраивают праздники, спорят, поддерживают людей. Мы могли обсудить всё на свете, и мама во всех вопросах была моим единомышленником. Что и говорить, я прогуляла единственный урок в жизни, потому что она достала билеты на премьеру «Титаника» с обожаемым мной Ди Каприо! Подружки чуть не умерли от зависти, а я чуть не лопнула от гордости.

Я обожаю своё детство и прожила бы точно так же каждый его день. Мне всегда было искренне жаль тех детей, которых сквозь зубовный скрежет заставляли играть на скрипочке, и тех родителей, которые не спали ночей, пыхтя над сочинениями. Как показывает жизнь, ничего толкового из этого не вышло. Скрипочки давно заброшены на антресоли, детки-тридцатилетки продолжают хлебать мамин борщ, а измотанные вконец родители лелеют призрачную мечту о внуках.

Я смотрю на сына, ему ровно два. Каким он будет, какой характер унаследует, что ждёт его на крутых поворотах судьбы? Сложно сказать. Да и нужно ли? Я хочу, чтобы в него сквозь каждую клеточку проникала наша любовь. Я хочу, чтобы он видел нашу жизнь и учился, как по книгам. Я хочу быть примером. Я хочу дать ему быть собой. Я хочу не задушить гиперопекой, не сломать крылья, не навредить, не упустить что-то очень важное, уберечь от совсем серьёзных ошибок. Я хочу быть рядом, как только понадоблюсь. Я хочу быть другом и немного наставником.

«Мам, волосы мешают, надо подстричь!» – говорит мне самостоятельно одетый (правда, задом наперёд и в разные носки) ребёнок. Кого-то он мне всё же напоминает…

«О спорт, ты мир!» и всё такое

Тренер по плаванию Марина Сергеевна всегда видела во мне борца.

В группе я была единственной девочкой: другие приходили, выдерживали не больше месяца, и сердобольные родители вызволяли их из «этого мучения». Мы действительно занимались неслабо, до темноты в глазах, и уходили на полусогнутых.

Среди мальчишек у меня был второй результат по скорости, чем я регулярно их щёлкала по носу. А меня щёлкал по носу Вова, который всегда приходил первым (хоть бы разок уступил, негодяй!). Мы с ним негласно соперничали за любовь тренера – ведь мы были его звёздами – да и просто между собой, ведь без этого спорт не спорт. Мы выступали на разнообразных соревнованиях, и для меня взять первое место среди девочек не было сверхзадачей, ведь Марина Сергеевна давно перестала сверять меня с женской таблицей. Зато на тренировках приходилось несладко: Вова был моей занозой и недосягаемой планкой, и я дышала ему в затылок, не позволяя расслабляться.

Мы давно вышли из тридцати секунд на пятидесятиметровке, и тренер готовил нас к сдаче норматива КМС. Всё шло как надо, но в выходные перед заплывом я слегла с температурой 39, а Вова жутко потянул ногу, прыгая на роликах с трамплина. Сообщить об этом тренеру было смерти подобно. Накануне дня икс мы созвонились, как заговорщики, чтобы удостовериться в главном:

– Поедешь?

– Само собой! А ты?

– Спрашиваешь!

С утра я не пила жаропонижающее (будут проверять кровь), а он болеутоляющее. Пройти медкомиссию не составило труда, сложнее было сидеть на лавочке в ожидании старта и скрывать озноб под полотенцем. Тело ломало, в голову стреляло, хотелось только телепортироваться домой. Вова держал свою ногу под каким-то особым углом и тоже тяжело вздыхал.

Нас пригласили на старт на соседние дорожки и дали две попытки. 50 метров вольным стилем (кролем). Какие-то 50 метров. В первую попытку я вложила всю себя с потрохами, несколько раз задохнулась и просмотрела свою жизнь в ускоренной перемотке. Я выполнила КМС, но пришла позже Вовы. Теперь это было так неважно! Со счастливым видом я повернулась к Марине Сергеевне, ища одобрения.

Вместо одобрения её лицо выражало гнев и досаду. Поставленным зычным голосом она выкрикнула в сердцах: «Ксюша! Ну что ты как… ДЕВКА!»

Это была пощёчина. Хуже. Удар ниже пояса. Хуже. Оскорбление человеческого достоинства. Я ощутила на себе всю боль героини «Гусарской баллады» – она, боль, была невыносима.

Вторая попытка. Свисток, прыжок в воду, скандирующая трибуна, шум в голове, вдох, семь гребков, вдох, семь гребков, разворот и финишная прямая. Мы с Вовой коснулись бортика одновременно. Впервые в истории!

Я вышла из воды, как из рюмочной, шатаясь во все стороны. Марина Сергеевна пожала мне руку и хлопнула по одному месту. Это была высшая степень гордости за мой успех.

Бить или не бить?

В начальной школе я дружила с девочкой. У нас были общие интересы: куклы Барби, альбомы с наклейками, мультяшные песенки… Много ли в детстве надо, чтобы чувствовать, что вы «друзья навек»? Мы гуляли, обменивались игрушками, иногда ходили друг к другу в гости. Она была обычной девчонкой, ничем не отличающейся от других. Кроме одного обстоятельства: её бил папа.

Выяснилось это случайно, в раздевалке перед физкультурой. Она сняла плотные колготки, и, прежде чем натянула спортивные штаны, мы успели увидеть худенькие ноги в тёмно-сине-фиолетовых гематомах. Наверное, будь мы взрослыми людьми, отреагировали бы правильно (кому-то рассказали, пожаловались, забили тревогу), но нам было по семь лет, а семилетних детей синяками не удивишь: кто не падал, гоняясь друг за другом во дворе? Не спрыгивал на ходу с качелей? Не лазил по деревьям? Не играл в мяч?.. В общем, мы проявили банальное детское любопытство: «Ого! Где это ты так?» Она ответила просто и естественно, без тени трагедии или страданий: «А, да это папа меня в выходные наказывал. Я в комнате заигралась, не сразу подошла к обеду». И сунула ноги в кроссовки и побежала как ни в чём не бывало в спортивный зал.

Семилетней мне сложно было связать воедино опоздание к обеденному столу, покрытые жуткими синяками ноги, причастность к этому папы (мои-то родители вообще развелись, и роль папы в семье я представляла смутно) и беспечность Вики по всем этим вопросам. Мы с девчонками не придали этой истории особого значения. На нашей ценностной шкале между «очень хорошо» и «очень плохо» располагались известные и понятные вещи: от любимого дня рождения до нелюбимого зубного врача; и мы просто не представляли, где здесь должен помещаться папа, наказывающий дочь до синяков.

А у Вики на той же самой ценностной шкале папа и его наказания жили в области «нормально», ведь для неё это было привычным явлением. Дети вообще существа адаптивные, и, оказавшись в условиях, с которыми не каждый-то взрослый сумеет свыкнуться, они приспосабливаются, умудряются находить, чему радоваться и как получать удовольствие в сложившихся обстоятельствах. Просто в детях заложено огромное желание жить. Жить, несмотря ни на что. А ещё – идти за «своим» взрослым, считать его царём и богом, а его поведение и поступки верными, учиться у него, брать пример, любить его, каким бы он ни был. Долгие годы пройдут, прежде чем ребёнок сможет посмотреть на своего взрослого критически; так уж задумала природа, чтобы отпрыск следовал за старшими сородичами и не отбился раньше времени от стаи…

И время шло. И Вика росла и превратилась в девушку. Мы уже не были близкими подругами: мультяшки и куклы остались в детстве, а больше, как оказалось, нас ничего и не связывало. Методы воспитания в её семье оставались прежними, и Вика стала убегать из дома. Пить алкоголь и курить. Связываться с сомнительными компаниями. В четырнадцать лет сделала аборт. В восемнадцать – родила от случайной связи. Каждый из многочисленных мужчин, с которыми она вступала в отношения, ища любви, бил её и унижал. Несколько раз она оказывалась в больнице (то с переломом носа, то с сотрясением мозга). Но даже не думала «бить тревогу» или обращаться в полицию по таким «мелочам». Ведь в её «системе координат» бить девочку, девушку, женщину – естественно и нормально.

И хоть мы давным-давно не были близки, мне, конечно, было за неё больно и хотелось для неё другой судьбы. Но, увы, путь воспитания, избранный её отцом, с малых лет исказил её представления о любви, об отношениях мужчины и женщины. «Бьёт – значит любит» стало девизом всех её недолгих романов. Ведь в каждом, кто вёл себя с ней агрессивно, она видела отца, который именно так проявлял свою любовь и заботу о её благопристойном воспитании. Неудивительно, что через такое кривое зеркало Вика видела мир и выбирала себе соответствующих спутников жизни, а достойные мужчины просто не попадали в её фокус внимания.

И это только один из многочисленных примеров детей, покалеченных таким родительским «воспитанием» – девочка, чью судьбу я могла наблюдать своими глазами. А есть и такие, кого физические наказания делают озлобленными и заставляют мстить: отыгрываться потом на собственных детях, женах, животных – на тех, кто заведомо слабее. И те, кто после долгих лет таких ненормальных, болезненных отношений с самыми близкими людьми больше никогда не могут доверять людям. Избегают душевной близости. Ждут подвоха. Интерпретируют даже самые добрые человеческие проявления как лесть или корысть. Категорически не верят, что к ним можно хорошо относиться «просто так». Что их можно любить. Без унижений, без ультиматумов, без манипуляций.

Безусловно, есть и те, кто, подчиняясь «стокгольмскому синдрому», потом оправдывают и даже поддерживают родителей в их методах воспитания, аргументируя это тем, что «выросли нормальными людьми». И без всякой задней мысли принимаются воспитывать собственных детей по аналогичному сценарию, продлевая цепочку насилия на поколение вперед…

Одна из моих любимых писательниц Астрид Линдгрен в 1978 году на вручении самой престижной в Германии премии книготорговцев произнесла речь, обращенную против насилия над детьми. Она говорила, что мир во всем мире никогда не наступит, пока дети будут расти в атмосфере насилия: те, кого лупили в детстве, вырастут и обязательно дадут сдачи.

Речь вызвала в обществе огромный скандал, ведь во времена Линдгрен физические наказания ещё считались обычным делом. Но уже в следующем, 1979, году в Швеции был принят закон о запрете физических наказаний для детей в школе и дома.

«Пожалеешь розгу – испортишь ребёнка», – написано в Ветхом Завете. С тех пор этому следовали многие поколения отцов и матерей. Они старательно махали розгами и называли это любовью. Но стоит всё же выяснить, каким было детство по-настоящему «испорченных детей», которых сегодня так много на земле, – диктаторов, тиранов, угнетателей, мучителей. Думаю, у многих из них мы обнаружим отца-тирана или другого воспитателя с хворостиной или палкой в руке» (А. Линдгрен)

Я считаю физические наказания преступлением против детей, заведомо беспомощных, не способных дать отпор. Им нет оправданий. В них нет никакого воспитательного смысла. Они – самый простой путь добиться от ребёнка подчинения. Но какой ценой…

Есть расхожее выражение: «Как бы вы ни воспитывали своих детей, когда они вырастут, им всё равно будет что рассказать своему психологу». Даже если это и так, ни один ребёнок не заслуживает такого унизительного, разрушающего в человеке личность обращения. Жизнь и так непростая штука, и для ребёнка так важно знать, что, независимо от обстоятельств, у него есть островок любви и безопасности, надёжная команда любящих взрослых, которые всегда за него. И вспоминать их, когда вырастет, он должен не с содроганием и презрением, а с теплом и благодарностью.

Растить человека – большой труд и большая ответственность. Быть ему достойным примером, поддерживать словом и делом, объяснять, прислушиваться, помогать исправлять ошибки и преодолевать трудности, «болеть» за его успех, быть тылом – ежедневная работа души, которая куда сложнее, чем работа кулаками и ремнём. Но именно она приносит ни с чем не сравнимые дивиденды: помогает растить счастливую гармоничную личность, формировать между детьми и родителями настоящее доверие, искреннюю привязанность и безусловную любовь.

Небальзаковский возраст

У нас с Ним сложные отношения. Мы не подходим друг другу, ну и живём в основном раздельно. Я не считаюсь с Ним, а он со мной. То и дело не выдерживаем, напоминаем друг другу о себе, пытаемся начать сначала, но надолго нас не хватает. Снова разбегаемся в разные стороны и стараемся вести себя как ни в чём не бывало до следующей острой ситуации.

Особенно усложняют отношения третьи лица, когда пытаются нас помирить, расспрашивают друг о друге, принимают сторону одного или другого. Задевают за живое, короче.

Он – это мой Возраст.

Вот, к примеру, у меня день рождения. В ожидании гостей захожу в супермаркет за бутылкой шампанского. На кассе женщина-продавец. Женщина! Казалось бы, не о чем волноваться, солидарность и все дела. Но нет. Она пристально смотрит на меня и напоминает о Нём. «Покажите паспорт, пожалуйста». Эх ты, тоже мне женщина… Стараюсь отвечать с подчёркнутым достоинством: «У меня нет с собой паспорта, но мне 25 лет. Разве не видно? И ещё у меня день рождения». «Рада за вас. Извините, но без паспорта не могу». Бутылка исчезает в её ловких руках, и я ухожу ни с чем.

На работе мы успешно завершили большой проект, и в качестве поощрения я пригласила команду в ресторан это отметить. Потеряв бдительность и забыв о Нём в чудесной компании, я попросила девушку-официанта принести нам шампанское. Не тут-то было. Она смерила меня взглядом и с максимально любезной ехидностью ответила: «Конечно. Будьте любезны, ваш паспорт». «Ай-ай-ай, как некрасиво, и ты на Его стороне», – только и успела подумать я, а коллега уже за меня вступилась: «Это наш руководитель! Ей 25 лет». «Да! Они подтвердят!» – вышла из ступора я. Возраст опять поставил мне подножку, и шампанское в итоге было заказано на моих «взрослых» коллег.

«Ничему её жизнь не учит», – скажете вы и будете правы. Отдыхая с мужем в Монако, я оставила Возраст в прошлом, а паспорт в отеле. Мы не могли обойти вниманием казино Монте-Карло, но сорвать куш мне было не суждено. «Your passport please. 18+ only». На этот раз в мои отношения с Возрастом вмешался мужчина. Иностранец. Казалось бы, взрослый, видавший виды, но заверения, что мне 26, не сработали. Недоверчивый народ мужчины, негибкий.

Я мать, у ребёнка впервые жар. Ничем не сбивается, только нарастает. Врач скорой говорит: «Беги за водкой, будем растирать». Забыв о Возрасте, в кроссовках на босу ногу залетаю в ближайший магазин и прошу по-человечески: «Дайте мне водку какую-нибудь». Натыкаюсь на презрительный женский взгляд и ответ: «Нет уж, девочка, приходи с родителями». И так в трёх магазинах в округе. Хоть ты тресни. Какие же консервативные люди: без штампа в паспорте уже и взрослых отношений быть не может.

На днях мы с сыном пришли к бабушке в гости, а она ждала своего врача. Врач приступил к опросу прямо с порога:

– А чей это ребёнок?

– Мой.

– В смысле? Твой брат?

– Нет, сын.

– А тебе самой-то сколько? 18, поди? Вот рожаете в таком возрасте, думаете, что парня удержать ребёнком получится. Да ничего подобного! У них же ещё ветер в голове. Уйдёт всё равно, если ещё не ушёл.

– Вообще мне 28, и я замужем.

– …Ну какие тебе 28? Посмотри на себя! И где тогда твой муж?

– В командировке.

– Ооо, понятно, билет в один конец, да? Малыш, скажи, где твой папа?

– Улетел на самолёте далеко-далеко! Вжиу-вжиу-вжиу!

– Ооо, понятно, и ребёнку эту легенду рассказали уже. А ещё можно про папу-космонавта. Или геолога…

Бабушка выступила моим адвокатом и подтвердила, что у нас с Возрастом всё серьёзно, просто мы предпочитаем не афишировать наши отношения. Врач извинился за бестактность и даже перешёл на «вы». Всё-таки с матерью и замужней дамой дело имеет как-никак.

В Италии на экскурсии я разговорилась с русскими девочками-старшеклассницами. А они возьми и предложи: «Пошли с нами вечером на дискотеку в кэмп! Там до 18 лет пускают, скажем, что ты наша подруга, с итальянскими мальчиками познакомим! Там ещё аквапарк и мороженое бесплатно! Круто будет!»

И вот вроде злюсь на Него, обижаюсь, что подводит, никак не приду с Ним к общему знаменателю, а в такие минуты готова Ему всё простить!