Kitabı oxu: «Дети русской эмиграции», səhifə 11

Жена нашего посла В. В. Нератова в Буюк-Дере открыла гимназию для младших классов, и маме удалось нас определить туда. Там мы отдыхали. Вскоре школу расширили, и мама туда поступила воспитательницей. В это время мы получили первое письмо от папы из Крыма, и мама решила навестить его. 24 октября 1920 года мама выехала в Севастополь. О катастрофе никто ничего не знал. Сама судьба подстерегала нас. В первых числах ноября стали приходить суда с беженцами. Мы волновались ужасно. Что с родителями? Где они? Наконец 5-го числа получили расписку от мамы из Сан-Стефано, что они живы и здоровы. 7-го числа маме удалось с невероятными усилиями сойти с парохода и снять папу (их хотели везти на Лемнос). Об ужасах, пережитых ими в Севастополе при посадке на пароход, говорить нельзя.

Мама получила место в нашей гимназии преподавательницы, а в октябре 1921 года перевела туда и нас.

Гиацинтов А.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

До 1917 года я и мои родные жили в маленьком и уютном городе – Царском Селе. Я учился в реальном училище имени императора Николая II. Тихо и спокойно жили мы, но вот настало 26 февраля, и все наше счастье рухнуло. Я помню этот день довольно хорошо. Ясное утро. На улице тает снег. Издали, от Александровского дворца, доносятся выстрелы. Настроение тревожное. Брат, юнкер Константиновского училища, взволнованный, ходит по комнатам и с тоской смотрит на бульвар, где пьяными ватагами ходят солдаты с громадными красными бантами на груди и винтовками. Таким образом прошел день, другой, а на третий получаем из Реального училища повестку, извещающую, что занятия начинаются 5 марта. Первый день после революции в училище прошел очень неспокойно. Преподаватели являлись в класс с красными бантами на груди. После уроков мы все, ученики, должны были во главе со своим оркестром идти на поклон жертвам революции. Дальше все пошло почти что по-старому. Угар первых дней прошел, и все снова взялись за прерванный труд. Так продолжалось полгода.

В начале октября в Петрограде была сделана большевиками первая попытка свергнуть Временное правительство. После этого начались беспорядки, забастовки, грабежи. Решено было уехать на Кубань, в станицу Отрадную, где наши близко знакомые имели хутор и землю. Сколько трудов и усилий стоило достать билет на скорый поезд, идущий на юг. После бесконечного стояния в очередях около кассы Международного общества нам удалось достать билеты. Поезд отходил в 9:30 вечера с Николаевского вокзала. Помню, какое тяжелое впечатление произвел на меня Петроград со следами недавнего восстания. Приехали на вокзал. Толпа ждала поезд с нетерпением. Поезда ходили в то время довольно правильно. Сунув кондуктору некоторую мзду, мы очутились в купе. Ехали поездом 18 часов и вылезли в Армавире, маленьком армянском городке. Первое, что мне бросилось в глаза, были горцы, которые приехали за товаром. Какими интересными, а вместе с тем и страшными в своих бурках, громадных, надвинутых на самые глаза, папахах и ярко-красных башлыках, перекинутых через плечо, показались они мне. «Вот они, горцы», – подумал я. «Дикая дивизия», «чеченцы» – все легендарные рассказы о них всплыли в моем уме. Прожили мы в Армавире три дня. Всего приехало нас 12 человек. Надо было решить вопрос о том, как добраться до станицы. До нее было от города сто верст. Наняли три подводы и поехали. Дорога шла все время степью. Изредка попадались холмы. Выехали мы в 3 часа утра. Какое впечатление произвел на меня, жителя города, восход солнца в степи! Ехали довольно быстро. Проезжая через станицы, мы возбуждали всеобщее удивление жителей. Приехали в Отрадную глубокой ночью. На другой день я вышел погулять и был страшно удивлен, зайдя в церковь, что там служили молебен о здравии государя императора. В станице я поступил в смешанную гимназию. В один непрекрасный день в станице была объявлена советская власть. Через каких-нибудь два часа к нам пришли с обыском. Искали оружие. Мне было страшно жаль расставаться с моим ружьем, но пришлось отдать. Через несколько дней приехал брат. Опять обыск и арест брата. Так нас встретила новая власть.

В тревоге и волнениях незаметно прошла зима. Я замечал, что к брату стали часто приходить горцы и, забравшись в сарай, подолгу там беседовали. Однажды во время такого собрания я стоял во дворе и смотрел, как хозяин нашего дома режет кабана. Повернув голову в сторону сада, я заметил, что через забор лезут солдаты. Я кинулся к сараю и успел только крикнуть: «Обыск!». Вошли красноармейцы, солдаты арестовали всех и повели рабов Божьих в ЧК. Но, слава Богу, все окончилось благополучно. Вскоре после этого мы стали осторожней. Через полгода станица была взята Добрармией, и мы могли уехать в Екатеринодар. Брат был на фронте. Но недолго жили мы спокойно. Сперва неудачи под Орлом, отступление и развал армии кончились тем, что Екатеринодар был взят красными. Деньги аннулировались. Пришлось поступать на службу, поступил и я. Приходилось довольно туго. Служба начиналась в 8 часов утра до 3 дня, а в 3 1/2 надо было идти в училище. Конечно, занятия очень страдали от этого. Уроки приходилось готовить вечером, голова плохо соображала.

Видя, как мы живем, мама начала искать выход из этого положения. Каким-то образом удалось познакомиться с консулом Эстонской республики. Ввиду того, что мы до 1910 года жили в Ревеле, нам была выдана виза. После долгих мытарств мы добрались до Москвы. Ехали 15 дней. Мы думали, что все документы на выезд из Сов<етской> России мы получим скоро. Но проходили дни и недели, а документов нет. Тяжелые обстоятельства принудили меня поступить на фабрику чернорабочим. Приходилось работать 9 часов. Работа была тяжелая и очень грязная. Проработал я там месяц. Но судьба сжалилась над нами, и мы получили возможность ехать.

Приехав в Ревель, я снова поступил в гимназию и учился до момента получения визы в CSR. Получив визу CSR, мне надо было достать транзитные визы Литвы, Латвии, Польши, Германии. Литвы, Польши и Германии визы я достал, но латвийскую визу получить было нельзя. Пришлось перебираться пешком через границу. Благополучно пройдя, я сел на поезд и приехал в Берлин. Какой город! Первое, что меня удивило, это что поезд идет чуть ли не по крышам домов. Страшный шум, движение, толкотня, все это ошеломляюще на меня подействовало. Жил я в Берлине 12 дней и благополучно, дав взятку в две сигары, получил выездную визу. Приехав в Прагу, сразу попал в дом моего дяди. Он был мне как бы второй отец. Дядя все бегал, хлопотал, и наконец я был принят в гимназию Мор<авской> Тржебовы. По дороге сюда я сел не на тот поезд и чуть-чуть не уехал в Брно. Но, слава Богу, наконец приехал в Mor. Třebová и стал искать гимназию. Спрашиваю одного, говорит, не знаю, другой – тоже. Еле-еле нашел. Был принят В. Н. Светозаровым, который и направил меня в изолятор. Таким образом я наконец нашел приют и спокойную жизнь, которая требует много заниматься и исполнения правил гимназии. Если ты этому удовлетворяешь, то нечего бояться быть исключенным.

Можно было бы много писать, но очень мало времени. Некоторые факты приходится опускать или страшно сокращать.

Каченко Т.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Революция 1917 года застала меня в кадетском корпусе, куда я был отдан в 1914 году. Мне, как другим кадетам, пришлось участвовать в боях уличных города Москвы и быть защитником Кремля от большевиков. Когда Кремль заняли большевики, мне с моими несколькими товарищами-кадетами пришлось после нескольких драм отправиться домой. Дома беспокоились за меня и за брата, который был на Кавказе. Благополучно прибывши домой, я застал у себя на хуторе большевиков, которые арестовали моего отца и реквизировали все наше имение, оставивши нам лишь один дом, который был в станице Николаевской. Пришлось переезжать в станицу. Через неделю после моего приезда приехал мой брат с Кавказа. Большевики отпустили отца; но вскоре его расстреляли, потому что Добровольческая армия приближалась к нашей станице. Это было первое тяжелое время для меня. Брат мой хотел как можно скорее перейти в Добровольческую армию, потому что офицеров массами расстреливали. Но мысль брата скоро оправдалась, я с братом перешли на сторону белых после нескольких препятствий. Я с братом поступили в 3-й Кубанский стрелковый полк. Брат командовал ротой (он был в чине капитана), я же поступил ординарцем к полковнику Львову. С этих пор начинается военная служба для меня. Мне пришлось быть участником взятия города Царицына¹²⁹, где за мою отважность я получил Георгиевскую медаль. После взятия города Царицына я поступил в Астраханско-Терскую сотню (потому что я астраханский казак). Мой брат тоже перевелся в этот казачий полк и был командиром 2-й роты. Наш полк отправили на Черный Яр, там я был ранен в левую ногу (под Золотозубовским монастырем) и получил Георгиевский крест. Я восхищался своей боевой наградой. Мне было больно, но я гордился тем, что послужил Родине. Но вот большевики начали теснить Добровольческую армию, и как мне не хотелось уходить в незнакомую даль!.. Началось отступление всей армии.

В Ставропольской губернии в селе Жутове я был тяжело ранен в голову, не помню, как было, я очнулся только в лазарете. Меня отправили в тыл. Но мне не хотелось расставаться с братом и просил, чтобы меня вернули в полк, но в этом мне отказали, вскоре я бежал из госпиталя совершенно больной. Наш полк присоединился к генералу Бредову, где после некоторых боев мы пробились в Польшу. В Польше нас интернировали в город Тухоль. Отношение поляков к русским было плохое. Нас гоняли на работы, кормили впроголодь, и когда, бывало, идешь на работу – холодно и голодно, то вспоминаешь свой хутор, свой дом, своего родного отца, заплачешь, грустно становится на душе. Вспоминается казачья пословица: «Терпи, казак, атаманом будешь». Терпишь, терпишь, а домой хочется, хочется рассчитаться с теми злодеями, которые убили отца!.. Одна лишь надежда, что, Бог даст, скоро, может быть, попаду домой. Но вот поляки просят русских поступать к ним на службу, помочь им отогнать большевиков. Все русские с радостью принимают приглашение поляков помочь братьям-полякам и поступают охотно в армию. Я сам также поступил в армию. Сперва отношение поляков было хорошее, когда мы им нужны были, а потом отношение становится еще хуже, чем было в первое появление армии генерала Бредова. Нас интернировали (после войны с большевиками) в город Торы. Там пробыл я почти год. Из лагеря я бежал в город Варшаву. Красный Крест определил меня к англичанам на службу. У англичан я подметал полы, рубил дрова и т. д., исполнял должность рабочего. Но вскоре эта работа мне надоела (мне не платили денег за работу), я поступил на торфяные работы. Узнав, что в Чехии есть русская гимназия, которая содержится братьями-славянами, чехами, я решил во что бы то ни стало попасть в Чехию для продолжения учения. Что мне удалось. Границу я перешел без всяких виз, на границе меня поймали и хотели меня отправить обратно. Но после долгих просьб я попал в гимназию. В гимназию меня приняли, я поступил в 5-й класс.

Трудно привыкнуть к ученической жизни после пятилетнего скитания. Но с Божьей помощью я перешел в 6-й класс, где принялся за учение, хотя трудно, но я придерживаюсь пословицы: «Ученье свет, неученье тьма». Здесь я уже могу отдохнуть и продолжать свое учение. До сих пор Бог не оставил меня, надеюсь, что дальше Он будет помогать мне. Как грустно вспоминать свою жизнь: она еще коротка, но сколько всяких лишений и огорчений она встретила на своем пути!.. В Чехии надеюсь, если будет возможно, кончить гимназию, поступить в высшее учебное заведение, чтобы выйти образованным человеком и помочь своей Родине в ее поднятии, как в культурном, так и в хозяйственном отношениях. Надеюсь быть полезным человеком для государства. Чехам же никогда не забуду их гостеприимство и их материальную помощь русской молодежи. Чехи не дали погибнуть русской культуре. Надеюсь, что русские, в свою очередь, будут с благодарностью помогать нашей сестре Чехии. Лично же я буду стремиться к тому, чтобы, хотя чем-нибудь, помочь чехам. Да здравствуют славянские народы и братский союз.

Траплин Г.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

В феврале 1917 г. произошла первая, так называемая «бескровная» революция. Мне было тогда одиннадцать лет. Как ясно припоминаются беспорядки из-за недостатка хлеба, потом они принимают уже более грозный характер, и 23-го февраля вспыхивает революция. Я сидел у окна и смотрел, как по ту сторону Невы раздавались выстрелы, сверкали сабли казаков и нагайки, но вполне не понимал, что происходит. Мне объяснили, что это революция и что хотят, чтобы царя не было. Я лично не знал, кому сочувствовать, но детское сердце почему-то говорило мне, что надо жалеть царя, ибо теперь его все покинули и, вероятно, убьют. Затем на следующий день перед окнами проходила длинная процессия, хоронили жертв революции. Это шествие проходило несколько часов без перерыва, с пеньем Марсельезы и других революционных гимнов. Через несколько дней после этого мы уехали в Донскую область, а отец остался в Петрограде. Мы поехали по Волге, начиная от Рыбинска и до Царицына. По дороге я не мог насмотреться на необозримые пространства, покрытые лесами. Посетил города: Ярославль, в котором находятся старинные русские церкви и монастыри, и вообще все города, лежащие по берегам Волги. Из Царицына мы поехали по железной дороге к западу на станцию Котельниково, где находилась мельница и небольшое имение моего деда. Из Котельникова пришлось ехать тридцать верст на лошадях по ровной степи, на которой там и сям виднелись одинокие и печальные курганы, которые наводили грусть и думы о тех скифах, которые раньше населяли эти обширные степи. Приехав в станицу Верхне-Курмаярскую, мы поселились в доме у дедушки. Время, проведенное в станице, я считал самым светлым и самым радостным в моей жизни. На зиму пришлось переехать в Новочеркасск, чтобы поступить в гимназию.

В то время приехал отец из Петрограда, для нас это было величайшей радостью, потому что там в это время произошла Октябрьская или большевистская революция. Наскоро подготовившись, я поступил в гимназию. Потом началась гражданская война, началось бегство на Юг России. Начались треволнения по поводу наступления большевиков, и затем пал Новочеркасск. Накануне вечером, помню, как отступали казаки, уныло понурив головы и с печальным сознанием, что покидают свою, дорогую сердцу столицу Дона.

Когда пришли большевики, отцу как генералу, пришлось скрываться. Еще накануне мы закапывали вещи, могущие возбудить подозрение большевиков, и к их приходу нельзя было узнать ни отца в штатском костюме, ни брата, кадета, в гимназической форме. Помню, я с братом слонялись без всякой цели по опустевшему городу и собирали неразряженные патроны. Под праздник Св. Пасхи, ночью, пришли казаки и заняли Новочеркасск, сколько было радости. Но, увы, они не могли долго продержаться и отдали город через три дня.

Второй период большевистской власти отличался особенно тяжелым характером, происходили расстрелы и обыски, а также много других неприятностей. Через несколько месяцев казаки опять заняли город и уже окончательно утвердились. В гимназии начались занятия, и жизнь пошла своим чередом. Так я доучился до третьего класса, когда пришла весть, что по всем фронтам отступают и городу грозит опасность. Мы спешно собирались и переехали в Ростов, а на следующий день Новочеркасск был взят. С этого момента началось повальное бегство. Пути от Кавказской до Ростова были загромождены составами поездов, нагруженных беженцами, мы выехали с трудом под заунывное завывание заводских гудков в Ростове и пушечные выстрелы, там начались рабочие беспорядки. По пути уехал к большевикам машинист, вместе с одним паровозом (их было два), и пришлось искать другого. На поезде ехало несколько иностранных миссий, в том числе и чешская. Отец был выбран комендантом поезда. По дороге, когда не было топлива, приходилось пассажирам вылезать из вагонов, пилить сваи, носить воду и т. д. Несмотря на эти неудобства, мы благополучно доехали до Новороссийска. В Новороссийске отец устроил нас на пароход «Ганновер». Отец остался в Новороссийске. На пароходе было большое смятение и беспорядок, грузились не только те, кому следовало, но и кто попало. Наконец после долгого ожидания и слезных прощаний с отцом пароход, прогремев прощальные гудки и при криках «ура», медленно тронулся, поплыли родные берега все дальше, дальше и дальше. Невольно наворачивались слезы, видя исчезающую в туманном облаке Родину. Долго еще виднелись горы Крыма на голубом фоне неба, и вряд ли нашелся такой человек, который бы не плакал. Наконец горы исчезли вдали, и на душе стало пусто и обидно, и невольно зарождались мысли – что-то будет впереди. На следующий день показались вдали дикие горы Малой Азии. Пароход поспешно приближался к чужим, неприветливым берегам. Глаза искали входа в Босфор, и зарождалось невольное любопытство к чужим и незнакомым видам и пейзажам. Наконец подошли к Константинополю, здесь все пассажиры высыпали на палубу с любопытством, смешанным с удивлением, смотрели на столицу мусульманского государства.

Простояв несколько дней в Константинополе, отправились в Тузлу, а оттуда, после дезинфекции, на Принкипо, где и поселились в Hôtel de la Plage. Там мать заболела. Через два месяца приехал из России отец и увидел около пристани своего сына, ходящего с вывеской для того, чтобы хоть немножко облегчить существование.

Вскоре мы переехали в Константинополь, где я поступил в Нератовскую школу; проучившись там два года, я уехал в Болгарию. В Болгарии жилось очень трудно, маму тянуло в Чехию, где находились мои братья. Прожив год в Болгарии, нам удалось приехать в Чехию, и я поступил в гимназию В<сероссийского> с<оюза> г<ородов>.

Цуканов Г.

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

В это время я учился в Коммерческом училище и состоял учеником 4 класса.

Был такой период, когда Россия переходила от Великой войны с Германией в гражданскую. Мы, ученики, много переживали, не зная, что же ждет нас впереди. По улицам города мелькали красные флаги, и как-то грустно становилось, смотря, как по улицам мчались грузовики с матросами, вооруженными с ног до головы. Наши занятия в училище нередко прерывались стрельбой по городу, и мы должны были, крадучись по улицам, пробираться домой, так как анархисты выступили против большевиков. И так это часто было, что мы уже привыкли к выстрелам и жужжаниям пуль в воздухе. Разгар революции все усиливался и усиливался. Иногда приходилось сидеть по несколько дней без воды и хлеба, так как по улицам шли бои, а вместе с тем и занятия тормозились. Почти так же прошел и 1918 год, но под конец значительно было легче, так как украинская власть значительно выделялась от большевистской. Это каждый раз перемена власти сильно влияла на нервы, ибо каждый раз слышались орудийные выстрелы и трещание пулеметов, обыски и проч<ее>. Но вот наступает Добровольческая армия, и многие ждали ее с радостью, избавиться от красного ига.

В 1919 году считал своим долгом стать в ряды армии и идти защищать Родину. Я поступил вольноопределяющимся в 15-й кавалерийский полк, и в августе месяце мы выступили на позиции. Большевики отступали к Москве, и мы шли по их пятам. Но вот жаркое лето сменилось мокрой осенью, а затем и ударили морозы. Обмундирование было скверное, и приходилось страдать от холода. Да еще выступление Махно отразилось сильно на духе армии. Вследствие многих недостатков в армии и укрепления большевиков на севере приходилось отступать на юге. Прибыв в Николаев, я ушел из полка и поступил на канонерскую лодку К-10. Пришло приказание отступать на Одессу. Мы с большим трудом дошли до Очакова, так как лед был толщиною в пол-аршина, если бы не ледокол «А. К.», мы замерзли. Набрав воды в Очакове, мы вышли к Одессе. Но и там не было спокойно, все готовились к эвакуации и, пробыв две недели, началось отступление, мы отошли на рейд под пулеметными выстрелами. Ставши на рейд, по транспортам был открыт огонь из одного орудия, но все было благополучно. Вечером пришел миноносец «Л.» и привез приказ отправиться в Севастополь. Но вот из холодной Одессы мы приехали в теплый Севастополь. 2 февраля 1920 года мы пошли в десант под Хор, приехав с десанта, я заболел возвратным тифом и лег в госпиталь, болезнь сломила мое здоровье и, выписавшись к Св. Пасхе, чтобы провести этот дорогой для русских праздник вместе со своими товарищами по службе. Праздники прошли скучно, так как я не совсем выздоровел. Взяв отпуск у командира лодки, я поехал в Балаклаву на лечение. Приехав туда, я заболел сыпным тифом и лег в лазарет. Выздоровел я через месяц и отправился обратно на судно.

В городе я неожиданно встретился со своим родным братом. Так как здоровье мне не позволяло служить во флоте, я поступил на должность ординарца в Политическую часть Штаба главнокомандующего в<ооруженными> с<илами> на Юге России. Окрепнув как следует, я поехал в военное имени генерала Л. Г. Корнилова училище. Приехав в училище, мне пришлось ехать вместе с десантом на Тамань. Затем отступление из Крыма, и я попал в юнкерский караул на транспорте «Екатеринодар». Много пришлось и здесь пережить, где приходилось идти на пост ровно 1 час, так как транспорт был перегружен войсками, и не было такого места, где можно было бы сесть.

Приехав в Константинополь, стали на рейд и простояли приблизительно месяц. От трюмного житья люди стали похожи на зверей, которых еще вдобавок заедали насекомые.

Транспорт был выгружен в Стамбуле, и наш караул отправился обратно в училище на «Мечту». Вскоре мы выгружались в Галлиполи, была осень, шли дожди, и приходилось спать на земле, так как палаток еще не было. Голод, холод, слякость и многое другое, о чем не приходится и писать. Наш лагерь расположили в 7 верстах от города, в долине «Роз и смерти», так называли ее англичане, которые не выносили лихорадки, укусов змей и скорпионов, которых здесь было множество. То, что здесь пришлось пережить, трудно описать пером.

Остроградский

Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию

Весь 1917 и 1918 годы прошли для меня сравнительно хорошо. Жизнь моя протекала в эти годы спокойно, хотя и были трудные минуты. Когда началась революция и дошла до конца 1918 года, жизнь пошла все хуже и хуже. Притеснения от большевиков становились невыносимые. Так как мой брат был в то время офицером, и его преследовали с целью убить, то и мне приходилось несколько раз попадать под пули врагов. Но несмотря на все преследования, я остался жив. Когда пришли добровольцы, брат по призыву должен был идти в армию. Я пока оставался дома продолжать образование. Когда же большевистские отряды начали приближаться к нашему городу Кременчугу, и армия должна была отступать, то я не нашел возможности оставаться дома и принужден был уйти с отцом и с братом в армию. Наша Добровольческая армия отступала по направлению к Одессе. По дороге часто приходилось быть окруженными большевиками, но с Божьей помощью удавалось пробиваться через банды. В Знаменке нас в туманный день окружили махновцы. Я с братом должен был идти в одну сторону в бой, а отец – в другую. Я и мой брат пробились с войсками и таким <образом> спаслись от смерти. Отец же попал в плен к махновцам. С тех пор отступать пришлось только с братом. Участь отца нам не была известна. Наконец нам пришлось добраться в Одессу. Но и здесь не было покоя. Наша часть была разбита. Я и брат спаслись и должны были отступать с другими частями. Восставшие в Одессе нас половину перебили, и остатки погрузились на пароход «Николай». Отсюда мы, под обстрелами орудий и пулеметов, уплыли в Крым. Всю дорогу голодали ввиду отсутствия съестных припасов. В Севастополе брат заболел, и я должен был отправиться на Перекопские позиции без брата. На позиции приходилось быть на волоске от смерти. Терпел голод, холод, жажду и всякие лишения. Бог спас, и я благополучно эвакуировался с войсками в Галлиполи. Нас высадили в разваленном городишке и поместили ночевать между развалинами. Съестных припасов не было, только после французы начали выдавать галеты и консервы. В этом городе мы пробыли два дня. Затем нас отправили из города в долину «Смерти и роз» для построения наших жилищ. Французы нам дали палатки, и мы принялись устраивать свои жилища, палатки. Спать в первое время приходилось на мерзлой земле. Так как я во время вылазки из парохода в Галлиполи разгружал винтовки, то все вещи мои пропали. Я остался без шинели, в одном только лишь френче, и поэтому мне пришлось действительно спать, как собаке. Друзья не могли мне помочь, так <как> каждый от холода не знал, что делать. В результате я заболел. Во время моей болезни нам пришли шинели и вообще обмундирование. Теперь стало легче. Жизнь по выздоровлении стала налаживаться. Начали строить перед палатками дорожки, а также и в самих палатках – с гор нанесенные палки и сухая трава обогревали ее. Начали выбирать лучших солдат, офицеров и вольноопределяющихся в учебные команды. В число их попал и я. Учебные команды в Галлиполи были опорой всей армии. Здесь, во-первых, была строгая дисциплина во всех отношениях, во-вторых, самая жизнь проходила не так, как в других частях. Дневной паек наш был следующий: утром выдавали хлеб на 5 человек, а иногда и на 6 человек, затем чай с ничтожным количеством сахара, хлеба обыкновенно хватало только лишь к чаю, а обед (который назывался только обедом) приходилось есть без хлеба, и, конечно, весь день до следующего утра приходилось голодать. Второй чай, который был, не мог утолить потребность в хлебе. Для спанья мы нашли в горах кустарники, из которых и пришлось делать кровать. Печь в палатке была из камней и из грязи. Дрова для отопления мы находили также в горах.

В команде строевые занятия продолжались 4 часа. Затем 4 часа словесных. Все это исполнялось с большим трудом, так как голодному лазить по горам и по оврагам на строевых занятиях было чрезвычайно трудно. От голода подкашивались ноги, и сил совершенно не было. Так как я хотел учиться, то, несмотря на все трудности, я все уставы учил отлично. Офицеры, которые преподавали уставы, всегда ставили меня в пример. Экзамен я выдержал отлично. По всем уставам у меня было 12, кроме «внутреннего», я имел за него 11. О судьбе брата ничего не знал. Затем я получаю письмо, адресованное на имя командира полка. Письмо это пришло из Константинополя. Он разыскивает меня. Я списался с ним и узнал, что он был ранен в обе ноги и эвакуировался с ранеными в Константинополь. Ему удалось выхлопотать визу, и он неожиданно для меня приехал в Галлиполи. Затем, по просьбе брата и моей меня уволили совсем от военной службы как несовершеннолетнего. Я уехал с братом в Константинополь и поступил в гимназию. Жил я в общежитии между беженцами. Первое время, пока у брата были деньги, жилось хорошо. Потом же, когда деньги истощились, мне пришлось ходить в гимназию и зарабатывать денег для пропитания. Вообще, пришлось за все время революции и скитаний пережить много невзгод и лишений. Всего я записать не мог, а это лишь верхушки. Участь родителей мне неизвестна, а также и брата.

Шевченко

Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию

Революция захватила меня в одной из южных станиц Дона, помню, я был тогда еще маленьким и себе точно не отдавал отчета, что творилось вокруг меня. В ушах моих весь день гудело (27 февраля 1917 г.): «свобода», «побили министров» и т. д. Этот день я никогда не забуду. Папа несколько раз ходил на митинги, устраиваемые местными большевиками, и оттуда приходил обыкновенно сердитым. Подолгу просиживал он в кабинете, о чем-то думая, мама беспокоилась за здоровье отца.

Так летело время до Октябрьской революции, вскоре пришли с фронта казаки. Начались грабежи «буржуев», как они называли местных торговцев. Нас из дому никого не выпускали на улицу. К Рождеству приехал с фронта брат, много он рассказывал об ужасах, творимых большевиками в России. Среди своих рассказов он немного упомянул о Лавре Георгиевиче Корнилове, который, по его словам, бежал с Быховской тюрьмы и сейчас пробирается на юг с целью поднять восстание против большевиков. Это известие немного обрадовало наше семейство, в особенности маму, папа же и в это общее ликование был угрюм.

С Нового года у нас в доме по вечерам начались тайные сходки, больше всего было офицеров. Мне разрешалось присутствовать на них. Помню, в голубоватом воздухе от накуренного табака слышались споры, больше всего говорил брат: о Корнилове, о каких-то лошадях, об оружии и т. д. В одну морозную тихую светлую ночь, это было в конце января, я услышал в доме топот многих ног, я потихоньку встал, оделся. В это время я услышал частые выстрелы, выбежав на двор, я увидел стоявшие у ворот сани и подскакавшего верхом на лошади брата с винтовкой в руках. Он сказал маме, что все вышло хорошо, в это время подскакало человек 30 офицеров, брат поднял меня, поцеловал, попрощался с мамой, сел на коня и на рысях выехал из станицы. Долго я и мама смотрели на уезжающих в безызвестность этих людей, горячо любящих свою Родину. Грустно стало на душе, и я заплакал, мама взяла за руку и отвела меня в комнату. Я заметил, что и мама тоже плачет. Я не заснул до утра. На другой день пришли местные большевики, арестовали папу, грозили что-то, и так продолжалось недели две. Нам никому нельзя было показаться из дому, во избежание неприятностей. За это время я из мальчика превратился во взрослого юношу, готового идти и сражаться вместе с братом за все обиды и оскорбления, полученные нами от большевиков, хотя мне было только 14 лет.

Все больше и больше стали ходить слухи, что приближается генерал Корнилов с 60-тысячной армией, «с кадетами», как говорили большевики. Началась суматоха. «Ярые», как они говорили, большевики бросали все и убегали в Ставропольскую губернию. Через неделю пришли «кадеты», в этот же день приехал и брат с громадным табуном лошадей, который он преподнес Корнилову от имени офицеров станицы.

Постояв два дня, «кадеты» ушли на Кубань, ушел с ними и брат, «удрал» с ними и я, и через 3 часа был уже в бою под соседним селом и дрался, по словам нашего командира, есаула Лазарева, отлично. Я несколько раз видел брата, но сам всегда прятался от него. Так, с большими трудностями эта горсточка храбрецов, во главе с почившим Лавром Георгиевичем Корниловым, дошла до Екатеринодара и дралась почти со стотысячной Красной армией. В одном из боев я был контужен и попал в армейский лазарет. Я хотел позвать брата, но не мог, так как все части были в бою. Вдруг по лазарету пробежала с плачем сестра милосердия, все больные повскакивали с постелей, желая узнать, в чем дело. И мы узнали – Корнилов Лавр Георгиевич, отец наш, убит. Как по мановению волшебного жезла, все начали плакать, некоторые с недоверием смотрели на сестру. Прибежала другая сестра и объявила, что все сейчас уезжают и что тяжелобольных оставляют на произвол судьбы. Скоро все было собрано, и мы выехали по направлению к Дону. Здесь только мы увидели повозку с гробом Корнилова и его верных текинцев в мохнатых шапках. Я был погружен в думы, что теперь будет с армией, с нашей бедной Россией. Вдруг оклик по имени, я поглядел назад и увидел брата. На маленькой плохой лошаденке, с перевязанной рукой и шеей. Он первый раз увидел меня здесь.