Kitabı oxu: «Ее Вечное Синее Небо»

Мурату, Анне и той Алма-Ате,

которой больше нет

Где ты,

Город, задавленный лавой садов…

О. Сулейменов

Глава первая

Беспечный май играл всеми оттенками поздней весны: небо искрилось бирюзой, зелень радовала взор чистыми красками, а опрятные городские клумбы полыхали желтым пламенем нарциссов и мятежным кумачом тюльпанов.

Она вышла из здания государственного университета, где училась на предпоследнем курсе художественно-графического факультета по специальности «архитектурный дизайн», и прикрыла глаза рукой, заслоняясь от лучей своенравного солнца, распалившегося сегодня не на шутку. Темные очки она оставила дома, и после полумрака гулких коридоров яркость этого дня ослепляла. Вынужденная задержаться у входа, она стояла, дожидаясь, когда к ней вернется способность видеть, и улыбалась чудесной погоде, бодрящему ветерку и собственной забывчивости.

Вокруг бурлила суматошная университетская жизнь: куда-то бежали загруженные работой преподаватели, затевали шутливые потасовки еще не расставшиеся с детством первокурсники и небрежно перебрасывались забористыми фразами студенты старших курсов. Было два часа пополудни, большинство лекций давно закончилось, но молодые люди не спешили расходиться по домам, наслаждаясь запоздавшим в этом году теплом и общением с друзьями и сокурсниками.

Постепенно ее глаза свыклись с солнечным светом, и теперь она озиралась по сторонам, высматривая кого-то в толпе праздношатающихся студентов. В коротком белом платье, длинноногая и тонкая (кулыным¹ – называла ее прабабушка), она невольно притягивала взгляд. И даже самому поверхностному наблюдателю было очевидно, что вся она словно соткана из противоречий: острые углы скул спорили с нежной линией подбородка, жесткость густых черных волос – с мягкостью чувственных губ, смуглость оливковой кожи – с оттенком глаз, менявшимся в зависимости от погоды, освещения или настроения их обладательницы от серого до сизо-голубого. Она унаследовала их от бабушки-полячки, и сочетание светлых глаз с едва уловимыми восточными чертами, доставшимися ей от отца, выглядело диковинно. Взгляд был прямым, открытым и бесхитростным, начисто лишенным той кокетливости или лукавства, которые обычно свойственны девушкам ее возраста, что, впрочем, не мешало мужчинам исправно падать к ее ногам, проявляя столь немодное нынче благородство и рыцарское отношение к женщине, хотя сама хозяйка этих глаз явно не осознавала силу своих чар и того впечатления, которое производила на окружающих. Она околдовывала помимо воли, не утруждая себя попытками нарочно кого-то завоевать, поскольку успехи такого рода не имели для нее особой ценности и никогда не льстили самолюбию: ее амбиции подпитывались из других источников, а цели были далеки от бездумного покорения мужских сердец.

Ее звали Сабина Муратова, ей было двадцать лет, и, судя по беззаботной улыбке, озарявшей ее чуть тронутое загаром лицо, жизнь для нее была расцвечена только светлыми красками, а мир казался прекрасным и удивительным (каким прекрасным и удивительным он может казаться лишь в этом дивном возрасте). Однако сейчас вся прелесть мира сосредоточилась для нее в глазах человека, которого она разглядела наконец в пестрой толпе. Он стоял чуть в стороне от входа и всматривался в лица снующих вокруг студентов, тоже кого-то разыскивая. Увидев Сабину, он улыбнулся ей такой лучистой, ласковой улыбкой, что у нее перехватило дыхание. Это был ее молодой человек, Арман, с которым они встречались два года и в которого она была без памяти влюблена.

Они познакомились на ужине по случаю дня рождения его друга Тимура и с тех пор были неразлучны. В их истории не было любви с первого взгляда, ведь до того судьбоносного дня они знали друг о друге, но не были представлены и не общались. На вечеринке они очутились за одним столом, и только тут девушка заметила, какие озорные у парня глаза, какие сильные руки и, главное, какой пытливый ум и потрясающее чувство юмора. Арман лез из кожи вон, чтобы ей понравиться, и ему это удалось: он буквально очаровал ее в тот вечер, и уже наутро Сабина проснулась по уши влюбленной в красивого и обаятельного студента четвертого курса юридического факультета Каиржанова Армана.

Никогда не знавшая проблем с самооценкой или наличием поклонников, Сабина до сих пор не могла поверить, что они вместе, потому что Арман, ее мечта², казался ей воплощением всех девичьих грез. Темноволосый, широкоплечий, с большими карими глазами и по-детски нежными губами, он вызывал в ней шквал разнообразных эмоций. Глядя на мускулы, играющие под его рубашкой, она остро чувствовала собственную хрупкость и уязвимость, и осознание того, что она находится под защитой этих рук, приятно успокаивало; его практичный ум и реалистичный взгляд на мир представлялись ей признаками зрелости и солидного жизненного опыта, а чувство юмора – пусть и не самое утонченное, но отлично вписывающееся в формат их бесшабашного студенческого братства, – и вовсе было достойно, с ее точки зрения, всяческих похвал.

Они учились в одном здании на разных факультетах и виделись ежедневно, но всякий раз при встрече с Арманом ее до дрожи пробирало упоение неистовым счастьем. Вот и сейчас она торопилась в его объятия, а сердце отчаянно билось в тисках грудной клетки, и шла кругом голова.

По пути ее нагнала Аида – однокурсница и лучшая подруга, поверенная всех ее сердечных тайн – и такой же легкой походкой пошла с нею рядом. Аида была чуть полнее и ниже Сабины, но и ее округлые формы были по-своему привлекательны, а в несуетливой манере двигаться сквозило что-то по-кошачьи вальяжное. Внешность Аиды считалась нетипичной для ее нации, но бытовало мнение, что такими были предки этого народа до нашествия великого Потрясателя Вселенной³ – светловолосыми, белокожими, с голубыми или зелеными глазами и европейскими чертами лица. Глаза Аиды были зелеными, волосы – русыми, а кожа – молочно-белой и матовой, как опал. Льняное бежевое платье оттеняло цвет ее волос, а сережки с бериллами подчеркивали блеск прозрачных, с поволокой, глаз.

Вместе с Арманом подруг ждал Тимур (с недавних пор жених Аиды и тот самый юноша, на вечеринке которого познакомились Сабина и Арман), статный брюнет, чьи резкие черты лица – высокие скулы, угловатые брови и точеный, с едва заметной горбинкой нос – странным образом контрастировали с благодушным выражением раскосых, рысьих глаз и полными, слегка обветренными губами, что придавало ему вид одновременно воинственный и добрый. Сабина с Аидой не раз замечали, что многие изображения героев национальных эпосов – джигитов и батыров – были словно срисованы с Тимура, настолько его внешность соответствовала традиционным представлениям об облике настоящего восточного богатыря.

Тимур был явно обеспокоен и что-то говорил товарищу, активно при этом жестикулируя. Арман, не оборачиваясь, отвечал односложно и быстро, и сквозь улыбку на его лице просвечивала тень неуверенности и тревоги. Расслышать, о чем шла речь, Сабина не могла, но чувствовалось, что Арман спешит завершить разговор прежде, чем девушки подойдут достаточно близко, чтобы понять его содержание. Однако скоро и Тимур заметил Аиду, и теперь оба молодых человека ожидали возлюбленных с одинаково самодовольными взглядами обладателей этой красоты, что, впрочем, было объяснимо: обе подруги были обворожительны.

После обычной церемонии приветствия с объятиями и поцелуями Тимур все-таки рискнул выразить девушкам свое неудовольствие:

– Ну, наконец-то худграф пожаловал! Вечно вы заставляете себя ждать, – он смотрел на подруг, не очень натурально хмурясь.

– То есть мы не стоим того, чтобы подождать нас каких-то сорок минут? – Аида парировала выпад, устремив на нахала возмущенный взгляд.

– Я этого не говорил.

– Но подразумевал.

– Давай будем оперировать фактами…

– А не домыслами, – закончила за Тимура Аида. – Знаю, знаю! Какие вы, юристы, все-таки скучные. Домыслами же интереснее: столько всего можно нафантазировать, – она кокетливо повела плечом и взмахнула загнутыми вверх ресницами. И противник капитулировал:

– Нет, ну если тебе так хочется…

Арман и Сабина, обнявшись, с улыбками наблюдали за игривой перепалкой влюбленных, и тут Сабина вспомнила о разговоре двух друзей, который непонятно почему ее насторожил. Ей не хотелось бы приставать к Арману с расспросами, но обуздать неудовлетворенное любопытство было непросто. Воспользовавшись тем, что Аида и Тимур увлеклись словопрениями, она прошептала Арману на ухо:

– О чем это вы тут шушукались, пока мы не подошли? – Внешне она была сама безмятежность, но глаза пристально следили за возлюбленным.

– Кто? Мы? Когда? – Арман, ответивший тоже вполголоса, попытался изобразить недоумение, но Сабина была настороже.

– Вы с Тимуром пару минут назад.

– Мы с Тимуром? – Он в задумчивости потер ладонью лоб. – А, ну да, мы обсуждали их свадьбу.

– Вы с Тимуром? Обсуждали свадьбу? – Она всмотрелась в его лицо, не понимая, как он может так неправдоподобно врать.

– Почему нет? Тима подробно живописал, какой у него будет смокинг и какое белье он наденет в первую брачную ночь…

– Арман, прекрати!

– Что не так? По-твоему, мы не можем об этом поговорить?

– По-моему, нет.

– Ладно, сдаюсь, тебя не обманешь. На самом деле мы говорили о машинах – на чем поедем забирать невесту.

– Поздно, первое слово дороже второго. Скажу Аиде, что вы, как девочки, болтали о шмотках.

– Только не это! Такого позора я не переживу!

– Тогда говори правду!

– Звучит угрожающе.

– На твоем месте я бы призадумалась.

– А то что? Месть будет страшной?

– Разумеется!

– Ладно, малыш, это сюрприз. – Арман коснулся губами ее щеки, стараясь выглядеть беззаботным, но она кожей чувствовала, как он напряжен.

– Неужели? И какой?

– Немного терпения, жаным⁴, скоро ты все узнаешь.

– Надеюсь, он будет приятным. – Сабина рассчитывала на подтверждение, но в глазах Армана мелькнула растерянность. – Что-то не так?

– Нет, все отлично… За исключением одного но.

– О чем ты?

– О том, что господин Абиев, кажется, собрался зажать предсвадебный мальчишник, – Арман повысил голос и с выражением праведного гнева на лице направил взгляд на Тимура, вынужденного отвлечься от воркования с Аидой.

– О да, господин Каиржанов, от вас зажмешь! До свадьбы же еще две недели – успеем.

– Никаких мальчишников! Я против! – вставила свое слово Аида, и беседа невольно переключилась на предстоящую свадьбу, а Сабина разочарованно отметила про себя, что Арман в очередной раз мастерски увел разговор в безопасное русло, оставив ее вопрос без ответа. Возможно, она не обратила бы на это внимания, если бы он поступил так впервые, но манера ее возлюбленного держать свои мысли при себе была, к сожалению, хорошо ей известна.

Вообще Арман, как вскоре после их знакомства выяснила Сабина, при всей своей кажущейся общительности и непосредственности был достаточно скрытным человеком, о чем, правда, мало кто догадывался. Окружающие считали его легким, жизнерадостным, своим в доску парнем, и только она знала, что в действительности доступа к его мыслям и чувствам не было ни у кого, и у нее в том числе. И даже в те моменты, когда ему явно было не по себе (что происходило не часто, но все же случалось), он не спешил делиться с ней своими переживаниями. Не раз и не два Сабина, вглядываясь в любимое лицо и растворяясь в обычно озорных – цвета кофе – глазах, замечала, что эти глаза приобретали странное, почти пугающее ее выражение необъяснимой грусти и тоски. Ей не хотелось быть навязчивой и лезть не в свое дело, но и игнорировать эти приступы его пусть мимолетной, но так тревожившей ее меланхолии она не могла. Ей было жизненно необходимо знать, какие демоны терзают ее любимого, и вопросы помимо воли срывались с губ, но реакция Армана на ее озабоченность была неизменной: он моментально возвращался в привычное игривое настроение, уверяя, что все прекрасно и у нее нет причин для беспокойства, или отвлекал ее шуточками о похождениях общих друзей и сокурсников.

Пытаясь оправдать Армана в собственных глазах, она убеждала себя, что он, обладая тонкой, ранимой душевной организацией, очень старался утаить от посторонних это свойство своей натуры, спрятавшись за обликом вечного клоуна, готового день и ночь сыпать остротами и фонтанировать юмором, причем зачастую не выходил из этого образа даже тогда, когда в зрительном зале оставался лишь один зритель – Сабина, с которой он мог бы безбоязненно быть самим собой. Но Арман был таким, каким он был, а она видела то, что хотела видеть: за маской Арлекина ей грезился Пьеро, за пестрым шутовским одеянием – развевающийся на ветру плащ романтического героя. И скрепя сердце она мирилась с этой чертой его характера, ведь скандалить и требовать от него откровенности было бы недостойно и унизительно. К тому же, как любая другая юная особа, она льстила себя надеждой, что рано или поздно сумеет его перевоспитать.

Хотя был и еще один щекотливый момент в их отношениях (во всем остальном почти идеальных), доставлявший ей немало огорчений и тревог: Арман в этом году оканчивал университет, а она все еще не была в курсе его планов на будущее. Более того, по какой-то непонятной ей причине каждый раз, когда они затрагивали эту тему в разговоре, он без преувеличения виртуозно от нее уходил, заставляя Сабину внутренне кипеть от негодования. У нее не было от Армана тайн, она открывалась ему без остатка, вся ее душа, все мысли и чувства были для него нараспашку, и ей, что вполне объяснимо, хотелось, чтобы и он доверял ей на сто процентов и между ними не было никаких секретов, недопонимания и недомолвок. Однако Арман, вероятно, думал иначе и не спешил посвящать ее в свое видение дня грядущего. Она до сих пор не знала, намеревался ли он дальше учиться или работать, планировал ли по-прежнему висеть на шее у родителей или готов был пуститься в самостоятельное плавание и… хотел ли он, в конце концов, на ней жениться? Не то чтобы она сомневалась в нем или в себе, но все знакомые, чьи отношения завязались у них на глазах (в том числе Аида и Тимур), уже поженились или хотя бы рассматривали перспективы совместного быта, а вот ее возлюбленный был, мягко говоря, немногословен на этот счет.

И хотя Сабина не была помешана на замужестве, да и уловки Армана старалась не замечать, временами обида на его замкнутость становилась сильнее ее. Почему он не мог или не хотел поделиться с ней самым сокровенным, рассказать, о чем думает и мечтает? Почему он не доверял ей настолько, чтобы поведать о своих печалях и радостях, сомнениях или страхах? Неужели она этого не заслуживала? Порой, не желая признаваться в подлинных причинах своего негодования, она надувалась как мыльный пузырь под любым другим подходящим предлогом, упорно бойкотируя его попытки пойти на мировую, но долго сердиться на него она не могла: он, как никто другой, умел играть на тончайших струнах ее души, зная, как развлечь ее или рассмешить. И всякий раз, уступая его настойчивости, она смеялась над его шутками, отвечала на его поцелуи и с грустью понимала, что по-прежнему ничего не знает о том, что скрывает его улыбка и какое будущее ждет их впереди.

Однако день сегодня был превосходным, настроение – чудесным, и ей было лень зацикливаться на загадке, подкинутой Арманом. Скоро она обо всем узнает – он же ей это обещал.

Наговорившись вволю, друзья надумали наконец разъехаться по домам. Сабина уже сидела в стильном авто Армана, когда до нее донесся взволнованный голос Тимура (они с Арманом, усадив подруг в машины, задержались на обочине попрощаться):

– А ты не боишься, что…

Арман прервал его на полуслове, резко притянув к себе и приобняв за плечи:

– Все будет хорошо, брат, не переживай. – Он произнес это тихо, но не настолько, чтоб его не услышала Сабина, которая в это мгновение вся обратилась в слух.

Хлопнув Тимура по плечу и махнув на прощание рукой Аиде, Арман сел за руль рядом с Сабиной.

– И что же это будет хорошо, позвольте вас спросить, молодой человек? – Она, похоже, уже забыла о намерении не забивать себе голову необъяснимым поведением Армана.

– Ну у тебя и уши! Как у летучей мы… – Он не закончил фразу, с хохотом уклоняясь от кулачка, которым Сабина пыталась его ударить.

– Так тебе уши мои не нравятся? – Сквозь ее делано возмущенный голос прорывался приглушенный смех.

– Что ты, любимая, у тебя самые красивые, самые… самые уши на свете. И слышат они тоже лучше всех. – Арман повернулся к ней лицом и замолчал.

– Что все-таки происходит? Долго ты собираешься меня мучить? Я же чувствую, что что-то не так… – Всматриваясь в глаза любимого, она старалась найти в них ответ на свой вопрос, и в этот момент в них опять появилась такая щемящая, пронзительная грусть, что она оторопела. Быть может, ей действительно лучше не знать, что происходит?

– Разве я тебя мучаю? Прости, если так, но, по-моему, тебя разъедает собственное любопытство. – Арман хотел было вновь обратить все в шутку, но, увидев грозно сдвинутые брови Сабины, передумал. – Ладно, не могу смотреть, как ты страдаешь. Сегодня отвезу тебя в одно потрясающее место – насколько я знаю, ты там ни разу не была.

– И что это за место? – Она еще была встревожена, но уже оживилась, как ребенок при виде подарка в яркой упаковке.

– Тебе понравится. Часов в пять я за тобой заеду.

– Форма одежды?

– Спортивно-прогулочная, и захвати кофту.

– Мы едем одни? А Тима и Аида?

– У них своих развлечений по горло – пусть готовятся к таинству брака. И там они нам ни к чему.

– И чем они нам там помешают?

– Да, собственно, ничем, просто хочу побыть только с тобой. И нам нужно кое о чем поговорить.

– Как скажешь, – голос ее звучал довольно ровно, но сердце готово было выскочить из груди. Неужели это оно?! Неужели она дождалась?! Неужели он наконец-то сделает ей предложение?!

Она едва сдерживалась, чтобы не завизжать от радости и не кинуться к нему на шею с криком: «Я согласна!» Внешне она оставалась спокойной, но в душе бушевал вихрь эмоций. Да! Да! Да! Он все-таки решился! Он сделает ей предложение, и скоро она станет его женой! Разве была она когда-нибудь более счастлива, чем сейчас, в эту минуту? Вот почему он такой загадочный и напряженный: волнуется, как все пройдет. Милый, он боится, что она может ему отказать! Большей нелепицы и придумать нельзя, но мужчины всегда так носятся со своим самолюбием, что малейший удар по нему может оказаться смертельным.

Но что же это за место? Что он задумал? И почему спортивная одежда? Кстати, об одежде. Что она наденет на знакомство с его родителями? А на сватовство? И самое главное, платье какого фасона выбрать ей для свадебного торжества: пышное со шлейфом, как у Аиды, или облегающее, как у Камилы?..

Сабина никогда не относилась к категории девушек, планирующих дату свадьбы и имена будущих детей после первого же свидания. Она не была глупа и самонадеянна, но была, возможно, наивна, доверчива и безрассудно влюблена. Единственный ребенок в семье, выросший в холе и еще не познавший серьезных разочарований и невзгод, она поневоле жила с ощущением, что мир вращается вокруг нее, а окружающие озадачены одной великой целью – сделать ее счастливой. Кроме того, она любила Армана всей душой и, несмотря на шероховатости в их отношениях, твердо верила, что это чувство взаимно, поэтому ей казалась естественной мысль о том, что скоро он созреет для женитьбы, так как полностью разделяет ее стремление пройти по жизни вместе. Да и общественное мнение, безусловно, накладывало отпечаток на ее видение матримониальных вопросов.

На календаре был 2003 год, но взгляды подавляющего большинства граждан той страны, в которой жили Сабина и Арман, на некоторые аспекты брака были весьма своеобразными.

Хотя и страна была удивительной. Располагаясь в самом центре Евразийского континента, она находилась на девятом месте в мире по площади занимаемой территории, но была знакома только очень эрудированным представителям остального цивилизованного мира. Жители этого государства, регулярно бывающие за границей, почти смирились с тем, что, заговаривая о своей стране, часто натыкались на сконфуженный взгляд собеседника, тщетно пытающегося припомнить школьный курс географии: «Казахстан? Это где-то между Пакистаном и Афганистаном?» – такова была реакция среднестатистического заграничного обывателя. Может быть, это недоразумение объяснялось тем, что семьдесят лет государство, которое теперь носило гордое название Республика Казахстан, входило в состав «великого и ужасного» Союза Советских Социалистических Республик (СССР) и до сих пор не воспринималось международным сообществом в отрыве от оного. А может, причина этой поразительной безвестности заключалась в том, что, не будучи страной развитого туризма, Казахстан был сравнительно тихим, стабильным государством, почти не мелькавшим в мировых новостях, ведь, к счастью, катаклизмы, природные или техногенные, случались тут редко, а уж бесчинства или смуты среди преимущественно пацифистски настроенного, социально инертного населения и вовсе были событиями экстраординарными. Все это отнюдь не означало, что здесь был рай, лишенный каких-либо политических, экономических и прочих проблем, но в целом жизнь в этом краю была спокойной, сытой, местами даже приятной (особенно при условии высоких цен на углеводороды, поскольку экономика республики имела ярко выраженную сырьевую направленность), о чем, конечно, знали лишь те, кому посчастливилось в этой стране пожить.

Так или иначе, основная масса народонаселения планеты имела очень смутное представление о географическом положении и культурном своеобразии этой республики, и что любопытно: даже граждане других независимых нынче государств, тоже бывших когда-то частью СССР, могли считать, что Казахстан так и остался полудиким кочевым государством с родоплеменной структурой, по степям которого все еще скитаются смуглые номады, обитающие в юртах, а по улицам захолустных городов бродят верблюды и проложены открытые каналы для стока нечистот (мало кто знал о принципах устройства арычной системы⁵, породившей этот миф, и поэтому он был наиболее анекдотичен, но живуч).

Было бы абсурдно утверждать, что в современном Казахстане днем с огнем не сыскать верблюда или юрту (этот реквизит в ассортименте присутствует на всех национальных праздниках и торжествах), и глупо заявлять, что трайбализм здесь нонсенс (деление по жузам⁶ и родам по сей день не только элемент казахской идентичности, но и прекрасный повод почувствовать собственную значимость и гордость за славных предков). Как бы то ни было, стереотипы – это данность, и бороться с ними муторно и сложно, ибо стереотипы – вещь упрямая, и кому, как не жителям, скажем, России, об этом знать (об их борьбе с заезженными баснями о водке, вечной мерзлоте или медведях с балалайками можно слагать легенды). И казахстанцам, бывшим в большинстве своем патриотами, нередко приходилось защищать престиж родной республики, втолковывая оппонентам, что жизненный уклад рядового казахстанца (за некоторыми исключениями и с поправками на местность и уровень образования и дохода) ничем не отличался от уклада того же российского или западного обывателя, не говоря уже о членах так называемого высшего общества, которые с таким размахом пользовались всеми благами цивилизации, что то и дело ставили в тупик привыкших к экономности и умеренности заграничных обитателей, в особенности жителей Старого Света.

И все же самобытность этого государства не исчерпывалась вышеизложенными обстоятельствами. В силу целого ряда историко-географических причин оно обладало еще одной специфической чертой: находясь на стыке двух миров – Востока и Запада, эта страна самым непостижимым образом впитала в себя нравы и менталитет и той и другой части света. Здесь наблюдалось невероятно гармоничное слияние традиционного восточного мировоззрения с его пиететом к издревле установленным порядкам и обычаям и передового западного мышления с его свободолюбием и ориентировкой на успех. В Казахстане одинаково признавали как методичное следование исконным заповедям и ритуалам, так и современный образ жизни без особых запретов и ограничений (разумеется, в рамках дозволенного моралью и законом). Здесь чтили и помнили предков и были открыты всему новому и прогрессивному; уважали и почитали родителей, но позволяли детям самим выбирать профессию или спутника жизни.

Улицы городов этой республики, носившие имена казахских ханов и батыров, писателей и поэтов, ученых и общественных деятелей, пестрели отелями, магазинами и салонами красоты с отнюдь не традиционными названиями: InterContinental, Armonia, Top Hair… В бесчисленных кафе и ресторанах под такими же чужеземными вывесками – Bellagio, Porto Malteze, Entrecôte – население с удовольствием поглощало кулинарные шедевры европейских поваров, но дома предпочитало питаться сорпой⁷, бешбармаком⁸ и мантами, запивая их кока-колой и зажевывая «Орбитом» после еды. В квартирах тут стелили корпешки⁹ и делали «евроремонт», а при простуде успешно сочетали лечение «Колдрексом» и бараньим жиром. Дети в этой стране больше любили Губку Боба, чем Алдара Косе¹⁰, а городская молодежь лучше знала русский и английский, нежели казахский язык, что, к сожалению, являлось следствием проводимой в бытность СССР языковой политики (чем объяснялся и тот факт, что представители казахской интеллигенции нередко говорили на более чистом и правильном русском языке, чем многие жители России).

На этой земле легко можно было насчитать более ста национальностей, живущих здесь дружно и по-добрососедски и искренне полагающих, что Казахстан – их единственная родина.

Однако, несмотря на весь этот плюрализм и культурное многообразие, в некоторых аспектах мировосприятия, касающихся, в частности, таинства брака, население республики почти единодушно придерживалось весьма консервативных взглядов. Тут терпимо относились к разводам, с пониманием – к адюльтерам и даже почти смирились с таким феноменом, как токал¹¹, но если речь шла о брачном возрасте особ женского пола, общественное мнение в этой стране было однозначным и неумолимым: нормальная, востребованная во всех отношениях девушка должна выйти замуж до двадцати пяти, в худшем случае тридцати лет. Если же несчастная имела неосторожность перешагнуть этот возрастной Рубикон, оставшись незамужней, она автоматически причислялась к разряду старых дев и «товара не первой свежести», что практически сводило к нулю вероятность ее замужества с «принцем» отечественного производства (ведь только принц заграничный мог на дату в паспорте не посмотреть). Но поскольку заморский муж (опять же в силу географических и прочих причин) был здесь редкой удачей, обычно девушкам приходилось подыскивать кандидатов в мужья казахстанского разлива, что было задачей непростой, энергозатратной, а то и вовсе невыполнимой.

Мужчины в Казахстане слыли ленивыми, непостоянными и самоуверенными. Не испытывая дефицита в представительницах слабого пола (женщины, к несчастью, составляли здесь большинство), они были излишне избалованы женским вниманием и потому капризны и разборчивы. Девушке, с их точки зрения, следовало обладать целым комплектом достоинств, чтобы стать чьей-либо женой, а вот мужчине, чтобы считаться завидным женихом, достаточно было носить штаны и зарабатывать два-три прожиточных минимума в месяц.

Вольготно проживали казахстанские «юноши» в гордом одиночестве (а то и с родителями) до тридцати-сорока лет, не торопясь опутать себя узами Гименея без какого-либо ущерба для своей репутации, а вот юные прелестницы, растущие под гнетом ветхозаветных социальных норм, напротив, едва ли не с момента окончания школы или тем более университета мечтали выйти замуж, чтобы… Зачастую они даже не очень понимали, чтобы что, но все равно мечтали, ведь так было заведено, так было принято, а мужеством и силой плыть против течения могли похвастать не все. Конечно, находились девушки, которые сознательно не спешили расстаться со своим девичеством и после тридцати, открыто заявляя, что замужество не их удел, но «доброжелательно» настроенное сообщество видело в этом не принципиальную позицию, а банальное отсутствие претендентов на их руку и сердце. Не каждая способна с улыбкой и железным самообладанием в тысяча первый раз отвечать на вопрос из серии: «Ну когда же…?», «А ты все еще не…?», выдерживая взгляды более успешных подруг, полные плохо скрытого превосходства и унизительного сочувствия. И потому многие, не вынеся тотального прессинга, все же бросались как в омут с головой в петлю первого попавшегося брака, руководствуясь примерно следующей философией: «Если не можешь замуж выйти, нужно туда хотя бы сходить», и увеличивающееся с каждым годом число разводов в этой, казалось бы, такой старомодной в вопросах брака стране было прямым следствием подобных умозаключений.

Радовал, правда, тот факт, что в Казахстане давно не женили детей по сговору родителей, как это до сих пор практикуется в других государствах Востока. Старшее поколение здесь, бесспорно, имело веское слово при выборе их чадом спутника жизни, но это слово все-таки не было решающим: никто не мог заставить юную особу выйти замуж против ее воли или запретить молодому человеку сочетаться браком с понравившейся ему девушкой, даже если у родителей было на этот счет противоположное мнение. И пусть любящие мамы и папы предпринимали все усилия (включая наставительные беседы, громкие скандалы и обещания лишить наследственных миллионов), чтобы оградить несмышленого отпрыска от надвигающейся катастрофы, – это было решение молодых, и они сами несли за него ответственность.

Хотя, надо признать, в последние годы в среде обеспеченных людей получили распространение так называемые династийные браки, когда детей не заставляли сделать выбор насильно, но искусно подводили к тому, что если соединить бизнес, капиталы, связи (нужное подчеркнуть) двух семей, то все вокруг и прежде всего сами брачующиеся от этого только выиграют. И «дети», будучи вполне взрослыми, чтобы понимать плюсы такого мероприятия, обычно соглашались с доводами родителей и шли под венец с предложенными кандидатурами. Не секрет, что материальный достаток – не гарантия семейного счастья и благополучия, и нет надобности уточнять, чем нередко заканчивались или во что превращались такого рода союзы (даже если официальный развод не оформлялся по все тем же коммерчески выгодным соображениям) – к сожалению, мало кто думал о вечных ценностях, когда дело касалось расширения бизнеса, вливания порции капитала в затухающее предприятие или приобретения полезных родственных связей и знакомств.