Kitabı oxu: «Вкус жизни»
Уважаемый читатель!
Чтобы лучше понять творчество Шевченко Л.Я., я рекомендую Вам прямо сейчас скачать первую книгу автора, «Надежда», по прямым ссылкам:
В формате fb2:
http://larisashevchenko.ru/files/hope.fb2
В формате epub:
http://larisashevchenko.ru/files/hope.epub
В формате txt:
http://larisashevchenko.ru/files/hope.txt
В формате doc:
http://larisashevchenko.ru/files/hope.doc
Первая книга содержит историю ее детства, которая проливает свет на многие аспекты ее жизни, поэтому читать эту и последующие книги Ларисы Яковлевны будет интереснее, начав с самой первой.
Приятного чтения!
Предваряя возможные недоразумения, хочу предуведомить читателей: не стремитесь к ложным идентификациям. Не ищите себя среди моих героев. Не забывайте, пожалуйста, что это художественное произведение.
От автора
Взглянув на обложку, потенциальный читатель может подумать, что эта книга об экологии природы, а она – об экологии человеческих отношений. Сюжет разворачивается и раскручивается вокруг двух осей: семья и перестройка. О том, как молодежь встраивается в современную жизнь, уже достаточно много написано. Моя книга о поколении шестидесятых, которым трудно вписаться в новую эпоху.
Книга эта прежде всего о женщинах. Мои героини достаточно умны, чтобы понимать, что возврата к старому режиму не будет, но они все еще живут памятью прошлого (временем, когда они были молоды и, несмотря на многочисленные проблемы, по-своему счастливы) и всем тем, что было в нем хорошего. Их волнует будущее страны и будущее их внуков и правнуков. Они стремятся передать им все лучшее, что накопили за свою жизнь. И в первую очередь – нравственные ценности своего поколения.
Через сорок лет после окончания вуза встретились двенадцать женщин. Половина из них – детдомовцы довоенных и военных лет. Эта встреча подруг – как бы подведение итогов жизненного пути каждой из них. Несмотря на далеко не юный возраст, их оценки своей жизни достаточно категоричны и откровенны. (Особенно у бывших воспитанниц детдомов.) И, возможно, именно этим они будут интересны читателям.
Книгу залпом не осилить. Это эмоционально насыщенное произведение. Потребуется некоторое время для осмысления прочитанного. Я сосредотачиваюсь на внутреннем мире своих героинь, ведь за каждой из них добрые или трагические судьбы сотен тысяч таких же очень и не очень счастливых женщин.
Пикассо говорил: «Я рисую мир не таким, каким вижу, а каким мыслю». Я описываю мир таким, каким его чувствую.
Читатели, успевшие до издания ознакомиться с рукописью книги, оказались единодушны в своем шутливом мнении: «Если ваш двухтомник «Надежда» стоит выдавать каждой молодой семье вместе со свидетельством о браке, то «Вкус жизни» надо вручать юным выпускницам школ вместе с аттестатом зрелости». А, как известно, в каждой шутке лишь доля шутки…
Приезд
Елена Георгиевна вышла из вагона. Город встретил ее неприветливой слякотной погодой. Холодный, пронзительный, напористый ветер разметывал полы легкой серой цигейковой шубки, пробирался за воротник, стегал колючими снежными хлопьями по лицу, слепил глаза. Остановившись, чтобы протереть очки, она заметила группу цыганят, наперебой клянчивших деньги у молодых, хорошо одетых мужчин. «Почему к женщинам не подходят?» – удивилась она. И тут же один из них подбежал к ней и, скорчив плаксивую рожицу, жалостливо заныл: «Тетечка, дайте денежек на хлебушко».
Елена Георгиевна вынула из дорожной сумки булку в целлофановой обертке и с состраданием протянула мальчику. А тот стрельнул недобрым взглядом, громко фыркнул и, брезгливо оттолкнув ее руку, прокричал: «Деньги, деньги давай, тетка!» Оторопев от такой наглости, она достала мелочь, но, будучи педагогом, сочла необходимым ласково пожурить ребенка за попрошайничество и напомнить о необходимости учиться в школе. «Не надрывайся, тетка», – презрительно процедил цыганенок сквозь зубы, круто развернулся и побежал за очередным клиентом. Переживая унижение и недовольство собой, Елена Георгиевна направилась к автобусной остановке.
Она шла тяжело и медленно, временами проваливалась в снежное месиво и тогда с трудом вытаскивала вязнувшие ноги. «Трутни! А я, наивная, мальчишке об учебе пыталась толковать, – раздраженно думала она. – Один знакомый инженер-итальянец как-то сказал резко: «Не уважаю людей, которые позволяют себя обманывать». И этот цыганенок не уважает дающих ему. Противоречие, абсурд?..»
Елена Георгиевна села в автобус, направляющийся в район города, называемый Левым берегом. (Наверное, «Левый берег» есть в любом городе, пересеченном рекой.) Каждый рывок автобуса дрожью отдавался в ее больном позвоночнике. «Все-таки доконали меня сквозняки в поезде», – зябко поеживалась она, чуть наклоняясь вперед, а то и сгибаясь в три погибели, чтобы несколько ослабить боль от подскоков салона и от толчков толпящихся в проходе людей.
Выйдя наконец из автобуса, она долго месила рыжий, насыщенный влагой снег, хрустела ледяным ломким крошевом, пытаясь отыскать нужный ей дом. Пот выступил на лбу. Она в изнеможении остановилась передохнуть и уже немного пожалела, что не согласилась на предложение Славы, мужа подруги Киры, встретить ее у поезда.
Но то была минутная слабость, мгновенная мысль, которая тут же ушла. «С чего это я вдруг стала нытиком?» – одернула она себя. И снег сразу стал мягким, пушистым, и ветер уже не казался ей злым, особенно когда повернешься к нему спиной. И снежная каша под ногами уже не раздражала. Она стала замечать красивые дома с многочисленными башенками на разноцветных крышах – дань современной моде. И все же сказывалось отсутствие привычки к долгой ходьбе. Прошли те времена, когда легкой летящей походкой она могла обежать пол-Воронежа или Курска и не устать, и не задохнуться.
Елена Георгиевна с любопытством разглядывала аляповатые тяжеловесные конструкции рекламных щитов, наперебой не очень грамотно и не всегда этично предлагающих различные услуги и товары. «Такие же, как и у нас. В ногу с новым временем. Изменился контекст жизни – обновилось оформление улиц. Вот здесь была тополиная аллея, а теперь два ряда мощной рекламной агитации. Пни еще не успели сгнить. «Где это видано, где это слыхано», чтобы природную красоту заменять безвкусными картинками?» – грустно усмехнулась она.
Многочисленные торговые точки в первых этажах домов и средства рекламы буквально наводнили улицы, и стал неузнаваемым любимый когда-то город. За яркими витринами не видно его прошлого… Богатство и нищета стали в родной стране в равной степени запредельными.
…А на этом щите русские слова написаны английскими буквами. Для чего и для кого? Названия магазинов то на итальянском языке, то на английском. Что за низкопоклонничество? Своих слов уже мало? И вдруг Елена Георгиевна поймала себя на мысли, что и русские вывески неожиданно для себя сначала пытается прочитать по-английски. Она поежилась от недовольства собой.
В витрине булочной объявление: «Торта на любой вкус». На соседней двери яркое громогласное заявление: «Починяем принтера». О великий и могучий! Похоже, ты не под силу уже своему собственному народу. Елена Георгиевна не поленилась вынуть из сумочки фломастер и сделать работу над ошибками. Оставила, так сказать, свой красный след на безграмотных физиономиях шопов.
Тут она заметила супермаркет и решила зайти за конфетами. Разыскивая кондитерский отдел, осторожно пробралась сквозь толпу покупателей. Вдруг чьи-то сильные руки крепко сжали ей плечи, резким движением повернули на девяносто градусов и передвинули ее на шаг в сторону. Елена Георгиевна мгновенно оглохла от боли, пронизавшей позвоночник и сковавшей все ее тело. Хлынули слезы. Сквозь их потоки она увидела мощные плечи и торчащий из-под короткой кожаной куртки огромный живот, обрамленный широким ремнем с мощной бляхой – мужчина лет пятидесяти обернулся на ту, которая своими медленными движениями мешала ему, бодрому, энергичному, спешащему. Он даже не попытался скрыть восхищения собой. Его румяное квадратное лицо сияло. На нем читалось: «Вот какой я сильный, никто мне не может препятствовать». Он не заметил слез немолодой женщины: наверное, радовался жизни, успехам, и, конечно, не понял, что причинил боль. А у нее не возникло неумолимого всесокрушающего желания обругать, хотя бы сквозь зубы обозвать нахала жизнерадостным кретином. За шестьдесят с лишним лет своей нелегкой жизни она много чего усвоила. К тому же интеллигентность не позволила. Да и не до того ей было. Слишком больно…
Некоторое время Елена Георгиевна стоит безвольно и обессилено, боясь пошевелиться и думая только о том, чтобы не упасть. Потоки торопливых людей огибают ее с двух сторон. Иногда она ловит непонимающие взгляды. Одна молодая и красивая, сердито толкнув застывшую, как изваяние, женщину, бросает на бегу: «Сто лет в обед, а туда же! Сидела бы дома. В магазин, как на выставку пришла, ворон ловить». «О чем ты запоешь лет этак через сорок?» – беззлобно думает Елена Георгиевна.
В ее памяти почему-то неотчетливо мелькает жесткое лицо женщины-вахтера, которая грубо вытолкала ее из поликлиники только за то, что она попросила помочь надеть ей куртку. Она после этого целую неделю проболела. А потом увидела эту женщину в церкви. Не вязались как-то эти два события, не складывались воедино в одном человеке.
…Опять этот зачуханный пацанишка, цыганенок, все чего-то навязчиво мельтешит в глазах. Никак она не может выбросить его из головы. Потом мысли Елены Георгиевны переключились на предстоящую встречу. Кого увижу? Какие они теперь стали? Вспомнились последние, «доисторические», яркие образы однокурсников, абсолютно завершенные по степени соответствия стандартам того времени. Порылась немного в воспоминаниях о молодости – на душе стало тепло и грустно.
– Елена Георгиевна! Вы какими судьбами здесь? – слышит она чем-то знакомый голос.
– Витя, ты ли это? – она сразу узнала в этом седом усталом мужчине одного из лучших студентов своего первого выпуска. – Со дня окончания тобой вуза ни разу не встретились, а тут на тебе! Какой приятный сюрприз!
– Я как-то в Москве был одни сутки, так стольких знакомых встретил из тех, кого годами не видел, хотя живем недалеко друг от друга.
– Москва в этом плане – не показатель. В ней друзей со всего мира можно найти или заново обрести. Когда я училась в шестом классе, в нашей школе появилась девочка из Иркутска. Ее дедушка разыскивал моего деда, потому что писал о нем книгу. Вот тебе и «Широка страна моя родная», а затеряться невозможно. А в Чехии я недавно встретилась со своей однокурсницей, которая теперь живет в Америке. Маленьким стал для нас шар земной, а в детстве казался необъятным.
– В одной точке Земли кто-то чихнет, а на другом ее конце, удаленном на тысячи километров, в ту же секунду об этом становится известно. Это еще что! Я как-то был проездом в Воронеже. Сижу, обедаю в ресторане – он днем работает как столовая, – подходит ко мне совсем древний старичок и спрашивает: «Ваша фамилия, случайно, не Заводчиков?» Я подтвердил. Мы разговорились. И тут старичок радостно, почти со слезами меня обнимает и говорит: «Мы с вашим дедом в молодости здесь работали. Я сегодня впервые за много лет пришел сюда, чтобы освежить в памяти нашу с ним дружбу. Он жив? Обязательно расскажите ему о нашей с вами встрече». Парадокс!.. А помните, как вы учили нас на первом курсе физические парадоксы расшифровывать?
– Как не помнить! В быту, как видишь, их не меньше, и сложность заключается в том, что они не теоретические, а практические, реально существующие, – улыбнулась Елена Георгиевна.
Она была рада встрече.
– Где работаешь, Витя?
– В сельской школе.
– Ну и как там сейчас?
– Черт знает что творится!
– В твоем лексиконе раньше не было таких выражений, – удивилась Елена Георгиевна и поморщилась.
– Тут еще не такое скажешь… Наша директриса – депутат, с областным начальством на «ты», муж ее – в органах. Не подступись. Голос поднимешь – в порошок сотрут, – торопливо, словно боясь, что его могут прервать, заговорил Виктор, не замечая недовольства своего бывшего педагога. – Помню, еще в начале перестройки послали меня в город на профсоюзную конференцию. Сельские учителя, выходя на трибуну, буквально со слезами на глазах говорили о проблемах школы, о том, что упускаем поколение. А по телевизору показали двух-трех подпевал, которые хвалили администрацию, и теперь меня уже не удивляет несоответствие между повседневной, оптимистической информацией, что льется со страниц нашей районной прессы, и реальной жизнью. С тех пор не хожу на подобного рода фальшивые мероприятия. Кто бы и что бы мне ни говорил, я поступаю так, как считаю нужным, отдаю предпочтение своим наблюдениям и размышлениям. Поэтому и достиг того, чего достиг. Мне ли вам объяснять.
С моей точки зрения, орет наша директриса так же, как и до перестройки, только другие лозунги выкрикивает. Она – царь в школе, а мы рабы или вассалы. У неё получается, что не мы нужны детям, школе, а школа и дети для нее. Да, впрочем, мне год до пенсии остался. Дотяну как-нибудь, дотерплю. Хотя, конечно, фигурально выражаясь, и тут стопроцентную гарантию может дать только Господь Бог. Он хоть и бездоказательная, но все же неотъемлемая часть души хороших людей.
– Правдолюбцам во все века трудно было. А дети в селе лучше, проще, чем в городе?
– Всякие. Есть и хорошие. Ясное дело, не то, что раньше: хамства в них больше стало.
– А в смысле знаний?
– Хуже, конечно.
– Но умненькие-то встречаются?
– Бывает. Вот, в моем последнем классе «откопал» я одного, Сашком зовут. Повёл, увлек, радоваться за него стал: мыслит, интересуется, вопросы задает! А в девятом он попал в компьютерный класс – и все! Дальше монитора ничего не видит. Все забросил. Думает, что если освоил компьютер, так сразу в гении попал. Физика, математика – по боку. Двух фраз не свяжет, логическую цепочку элементарного явления природы проследить не может, вернее, не хочет. Говорит, словно на кнопки клавиатуры нажимает: тык-пык. Пассивный, вялый, что творится вокруг, его не волнует. Ему достаточно того адреналина, что получает от игр… Пропал у детей интерес к личному общению.
А тут еще этот чертов ЕГЭ! Мы его «яго́й» в шутку называем. Он же убивает у школьников мотивацию познания, подсекает всю основу нашего образования! Как приходит время выпускных экзаменов, так начинается самое интересное: «страсти по ЕГЭ» такие разворачиваются, хоть кино снимай! Зачем мы по-лакейски идем по чужим следам? На кой нам сдался этот Запад? На мой взгляд, ему самому давно нужен духовный фитнес… Чем хорош ЕГЭ – в этом стоит разбираться отдельно, но мне кажется, что тестовая система проверки знаний скоро совсем отучит детей говорить и думать. Сашок теперь уроки зубрит, как попугай. Мой второй умненький на четыре-пять учился, так двойку на ЕГЭ отхватил, а его дружок-троечник – еле перетягивали его из класса в класс – четыре получил. «Натыкал», как он выражается. Я в шоке.
– Похоже, ЕГЭ обнажил все проблемы в образовании, – сказала Елена Георгиевна.
– На учителей давят начальники. Дети двойной пресс выдерживают: учителей и родителей. А все проблемы в наших внутренних установках. Люди зачастую не видят ничего дурного в том, что нарушают правила. Даже учителя не все готовы выполнять законы и учить этому детей. Вот и происходит на экзаменах череда «необъяснимых» явлений. В моей молодости этого не было… Говорят, американцы за ум взялись, нашу систему обучения перенимают, ну а мы их хвосты подбираем, те, что они бросают. Ой, болит душа за наших внуков: ни физиков, ни лириков не вырастим.
Раньше каждый год мои выпускники поступали в технические вузы, а теперь дети на компьютерах помешались, все в информатику подались. Не понимают, что именно математика, физика, биология и химия – основа всех основ, а компьютер – только инструмент им в помощь. В школе много компьютеров, а кабинеты физики, химии и биологии – пустые. Изгнали физику из школы. Я свой предмет по старым плакатам изучаю с детьми, а хочется им хотя бы осциллограф вживую показать, эксперимент провести вместе с ними, чтобы потрогали, пощупали, ощутили вкус к науке, и за себя, за свое понимание гордость почувствовали. Без этого у детей не появятся рецепторы, которые будут воспринимать научный опыт лучше, чем опыт пустырей и подворотен.
Кто-то из великих сказал: «Кто экономит на школе, тот будет строить тюрьмы». И в институте – я заходил – тоже беднота. Старые приборы на ладан дышат. С одним знанием компьютера технологическую революцию в промышленности не совершить. Математики у нас пока еще сильны, потому что им кроме бумаги, компьютера и приличной головы ничего не требуется.
– Если бы не знала твой неуемный характер и пытливый ум, винила бы за слабые знания подрастающего поколения в твоем селе в основном учителей, – задумчиво сказала Елена Георгиевна.
А Виктор продолжал жаловаться:
– Родители тычутся в поисках работы – в деревне ее не густо – вечно злые, раздраженные, неудовлетворенные. Учителя затурканные: шаг вправо, шаг влево – на ковер. Если молодым из школы вылетишь, куда пристроишься? Торговать шмотками на барахолке?
– Насчет ЕГЭ у меня двойственное мнение, и со школьниками я в основном в библиотеках общаюсь. Хорошие, умненькие, активные ребятки, только излишне фантастикой увлекаются. Студент, правда, более слабый пошел, но я пока не вижу здесь прямой связи с ЕГЭ.
– Но это как посмотреть. Хотя бы на время надо приостановить эксперимент над детьми, чтобы одуматься, – вяло возразил Виктор.
– Сомнения свойственны творческому человеку, – улыбнулась Елена Георгиевна.
Виктор в ответ только безнадежно пожал плечами. В его глазах перемежалось то странное болезненное безразличие, то злое упрямство, которое мешало ему радоваться встрече с уважаемым педагогом.
– Витя, когда дотянешь до пенсии, куда работать пойдешь? Ведь не сможешь дома усидеть.
– В сварщики. Ни дня в школе не останусь за гроши. Врач в три раза больше меня получает, а сварщик – в пять. Но главная причина в том, что нервы у меня совсем сдают, смертельно устал. Остаток здоровья хочу сберечь: сына доучить надо – я поздно женился, – а может, и внуков еще увижу.
– Витя, а ты с компьютером на «ты»?
– Принципиально не стал изучать. Не хочу размениваться.
В разговоре последовала длительная, неодобрительная пауза.
– Зря, это помогло бы тебе найти контакт с ребятами, – бесцветным голосом сказала Елена Георгиевна и перевела разговор в русло своих проблем.
– Виктор, ты знаешь этот район города?
– Тетя у меня вон там, за магазином живет. Я в гости к ней приехал. Какой номер дома вам нужен? Без меня вам в лабиринте этого «алфавита» быстро не разобраться, потому что рядом с домом номер пять «а» здесь может стоять дом тринадцать «д». Неимоверная путаница!
– Проводи, пожалуйста, я что-то замерзать стала.
– С большим удовольствием! – обрадовался Виктор. Ему очень хотелось продолжить разговор, чтобы излить душу понимающему человеку.
Они быстро нашли дом номер пять, утопая в густой снежной жиже, еще немного побродили между строениями а, б, в, г…. Вот и та самая пятиэтажка – цель путешествия, конечная точка маршрута. Елена Георгиевна попрощалась с Виктором, мягко напутствуя его не сдаваться, держать марку старых учителей и не забывать пополнять свой багаж знаний новинками науки и техники.
Взгрустнулось ей от этой случайной встречи. Виктор был ее любимым учеником. Рвался в аспирантуру, но конкурс там был слишком большой. Уехал по распределению в родную деревню. «Похоже, укатали сивку крутые горки. Но душу свою он, несмотря ни на что, всё же детям отдает. Не сбежал. Уверена, физик из него вышел хороший, и многие мальчишки и девчонки, повзрослев, добром будут вспоминать своего беспокойного, небезразличного, интересного учителя, – думала она с теплым чувством. – А ЕГЭ? ЕГЭ…» Мысль о нем покинула Елену Георгиевну, не став предметом долгих размышлений. Она снова подумала о подругах юности – о Кире, Инне, в первую очередь. И все-таки легкая отметина в ее сердце, оставшаяся после встречи с Виктором, никак не хотела исчезать и все тревожила и тревожила.
Перед Еленой Георгиевной – неказистая пятиэтажка среди разверзшихся ям и эффектных трещин в асфальте, по которым куда-то глубоко вниз убегала ручьями талая вода. Дом снаружи обветшалый, грязно-серый, какой-то неуютный, неухоженый: проржавевшие остовы балконов, широкими дугами выдвигающиеся в пространство двора; облупленные, обломанные кирпичи былого красивого орнамента глухой стены; наружная лестница, некогда узорным винтом взлетавшая на крышу, теперь исковеркана, ее обломки, оплетенные остатками сухожилий дикого винограда, торчат уныло и печально. Вся стена по скосу этой лестницы, насколько позволял рост «самодеятельных художников», исписана корявыми граффити.
Увидев их, Елена Георгиевна подумала: «Надписи на стенах – глупый и грубый способ заявить о себе всему городу. Но с появлением граффити исчезли на заборах и стенах матерные слова. Почему? С модернизацией экономики – она меняет всю систему взаимоотношений в обществе – повысился уровень культуры? Какая же это культура – писать на стенах? Возможно, некоторая раскованность и свобода выбора повернула ребятишек в сторону настенного «искусства». Ума, опыта, знаний и воспитания не хватает, а выразить себя хочется, вот и оставляют они всюду свои автографы-каракули. Ах нет, совсем выпало из памяти – мат перебрался в Интернет! Заполонили его грубости и глупости. Много потворствуем детям, а надо бы подправлять, направлять, поддерживать в них хорошие наклонности, чтобы со временем они могли вылепить новую Россию… В педагогику полезла. Что-то меня сегодня с утра пораньше переклинивает».
Вот и залатанная в нескольких местах обрезками ржавого железа входная дверь. Справа от нее красуется пестрый пивной ларек, вокруг которого вьются подозрительные личности, готовые и «на подвиг», и на подлость, в зависимости от того, на что сподвигнет их содержимое бутылок; слева – кирпичный закуток для мусорных баков, загаженный гниющими отходами. Оттуда, несмотря на зиму, тянуло одуряюще тошнотворным запахом. Елена Георгиевна невольно отшатнулась и, зажав нос платочком, проскочила мимо смрадного места.
С балкона третьего этажа свесилась бритая голова, и вниз полетел полиэтиленовый мешок. Грязные бумажки и объедки рассыпались, и их подхватил пронзительный ветер-дворник, блуждающий между домами. С какой-то поразительно бесшабашной неторопливостью принялись за объедки вороны, привычно засуетились воробьи. Невозмутимое лицо с безразличными глазами не отказало себе в удовольствии взглянуть на результат своего действа. Похоже, он его не устроил, потому что любитель сомнительных экспериментов разразился со страшной бессмысленной силой высококвалифицированным многоэтажным матом.
Вдруг на тот же самый балкон в одной короткой запятнанной рубашонке выскочил малыш лет четырех и энергично замахал ручонкой, просунутой сквозь прутья решетки. Елена Георгиевна оглянулась. Двор был пуст. Значит, ей! Она ответно поприветствовала мальчонку и закричала: «Беги скорей домой, застудишься!» А он не уходил. Бритоголовый продолжал «искренне изъясняться» в пустоту, не обращая внимания на ребенка. Елена Георгиевна мгновенно представила, как живет этот маленький человечек, если для того, чтобы получить внимание чужой тети, он готов до посинения стоять на промозглом ветру, босыми ножками утопая в снегу. Она торопливо вскочила в полутемный подъезд, надеясь таким образом «отпустить» малыша.
После достаточно яркого наружного света она ничего не видела и наткнулась ладонью на что-то мокрое и склизлое. Вздрогнула, отдернула руку. Всмотрелась: кусок водопроводной трубы. Это все, что осталось от стоявшей здесь когда-то батареи отопления – приюта бедных влюбленных в холодное время года. Света от висящей под потолком на тонком витом проводе маломощной лампочки было мало. К тому же от порыва ветра, влетевшего в открывшуюся на миг дверь, она закачалась. Из стороны в сторону по стенам испуганно заметались блеклые тени. От них рябило в глазах.
Елена Георгиевна огляделась. Обыкновенный облезлый подъезд с развороченными почтовыми ящиками, с облупленной местами до кирпичей штукатуркой в разноцветных пятнах многослойной краски. По ней, как по кольцам дерева, можно сосчитать число ремонтов. И с потолка выкрошившиеся из трещин куски вот-вот готовы свалиться на голову. Наверное, лет пятнадцать не касались этого дома руки маляров.
Страшно притрагиваться к искореженным, шатким чугунным перилам с остатками завитушек некогда красивого ажурного орнамента. О существовании деревянных перил, прежде обрамлявших металл, можно было догадаться по отверстиям и кривым шурупам, еще болтающимся кое-где на их остове. Ступеньки с сильно сглаженными выбоинами и трещинами всем своим видом требовали перемещаться по ним осторожно.
Елена Георгиевна благополучно преодолела несколько пролетов лестницы. Прошла мимо замызганной двери без опознавательных знаков, мимо трех кованых дверей-монстров и оказалась у чистенькой, светлой, беззащитной, деревянной, не гармонирующей с когда-то ядовито-зеленым, а теперь потемневшим фоном стен коридора, «украшенных» трещинами и скрученными рулончиками осыпающейся краски.
«Дверь в оазис?» – грустно и немного иронично подумала она и осторожно нажала на глубоко утопленную в стене кнопку. На звонок выскочила Кира и схватила Лену в охапку. Та громко ойкнула. Кира сразу все поняла, мягко отстранила от себя подругу, и, уже нежно обнимая ее в своих приветливых объятиях, осторожно повела в квартиру. Лена, словно в оправдание, вздохнула:
– В молодости у меня ничего не было, кроме здоровья, а теперь есть всё, кроме здоровья. Вот в кои веки выбралась к вам, и то не обошлось без приключений. Не прими мои слова на свой счет, в магазине подверглась нечаянному «насилию». Ой, натоптала я тут!
– Ерунда, – махнула рукой Кира и подала Лене толстые шерстяные носки ручной вязки.
Лена сняла набрякшие влагой сапожки, надела теплые, уютные носки и прошла на кухню.
– Добралась без помех? А что в магазине с тобой приключилось? Упала? – первым делом сочувственно спросила подруга. – Ох и тряхнем мы сегодня стариной! Боже мой! Какая седая стала! А все равно можно узнать.
– Ну, если только заранее знать, что именно я приеду. А на улице, наверное, прошла бы мимо, хотя, может быть, и мелькнула мысль: «Кого-то эта полноватая блондинка мне напоминает?» – засмеялась Лена и добавила:
– После операции располнела, закололи в больнице гормонами. Не до красоты было – выжить пыталась. В такой ситуации предпочтения быстро меняются. А теперь, на седьмом десятке, вообще не до внешних параметров. Я достигла того возраста, когда это обстоятельство уже не имеет такого значения, как раньше. Сорок шестой размер мне уже не носить и на «мисс Россия» – не претендовать. Все равно больше трех баллов из десяти возможных не наберу. Да и не стоит стараться похудеть. Раз попыталась, но бросила это бесполезное, а может, даже вредное в моем возрасте занятие – погоню за мнимой красотой. Худая я или толстая – все равно бабка.
Кира поставила на стол тарелку с бутербродами и налила в чашки горячего чая.
– Хватит плакаться! Если хочешь знать, ты ни капельки не толстая. У тебя приятная полнота самодостаточной преуспевающей леди, и в твоей жизни еще много хорошего впереди, – поспешила заверить она подругу.
– Ох уж эти зыбучие пески несбыточных желаний! Твоими устами да мед пить. Но, к сожалению, и память уже никуда не годится: иногда не сразу соотношу фамилии и лица людей. Однажды – уже не помню где – со мной произошел позорный случай: перепутала врача с бывшей учительницей своего сына. А ведь когда-то была зеркальная память.
– Со мной тоже происходят явления такого же порядка: имена и номера телефонов стала путать.
– И в зеркало на себя гляжу без удовольствия. Глазей не глазей – моложе не станешь. Не удается восстановить былую красоту минимальными средствами – с помощью помады.
– Элегантный период – сорок пять-пятьдесят пять – мы успешно завершили и, надеюсь, зрелый пройдем на высоком уровне! Наш возраст – золотая осень: силенки пока есть, болезни еще не замучили, получается радоваться. А это очень много.
– Вот и моя соседка-врач часто безжалостно иронизирует над собой, а иногда шутит в угоду собственному желанию: «Я не пожилая женщина, а зрелая». И тут же добавляет кокетливо, понизив голос: «Ну, совсем, совсем немного перезрелая». А я весело вторю ей: «Мне тридцать пять лет и много, много месяцев». И мы вместе хохочем, чувствуем себя в этот момент этакими молодухами, воображая, что, если нам нарисовать лицо, обозначить глаза – так мы еще и ничего! – рассмеялась Лена. – А ты, Кирочка, и правда, совсем не изменилась, фигура все та же, ходишь, словно танцуешь, и спину прекрасно держишь, только в лице усталость появилась, и живости поубавилось. Каждый день у балетного станка стоишь?
– То бишь у плиты? – уточнила Кира.
Вошел Слава и с радостной, чуть смущенной улыбкой обнял Лену по-отечески. Он еще в студенчестве, будучи несколько старше всех на курсе, выглядел серьезным, сдержанным, не то что эти полудети-полувзрослые, одним словом – семнадцатилетние. Слава так же высок, подтянут, те же приветливые глаза, уверенные манеры бывшего военного, и только свинцово-седые волосы говорят о том, что последние 40 лет и на него наложили заметный отпечаток, что дыхание подступающей старости уже коснулось и его. Но седина не портила, а напротив, придавала его облику значительность.
– Видишь, Слава, была я высокой, стройной, а теперь стала маленькой и полной. Такая вот метаморфоза. Ем мало, откуда что берется? Так что руки шире разбрасывай, а то не обхватишь, – с улыбкой посоветовала Лена.
– Не вставай на цыпочки, не пыжься, все равно выше не станешь, – засмеялся Слава, целуя Лену в щечку.
– О чем ты говоришь? Отлично смотришься! Ты почему-то всегда стеснялась своей внешности. Раньше слишком худой себя считала, а теперь слишком полной, – удивилась Кира.
– Отчим внушил мне в мои юные годы, что я уродина, вот и комплексую по сю пору.
– Легкая полнота только красит женщину: морщин меньше и вид солидней, – улыбнулась Кира. – Худеют в нашем возрасте те, у кого фигура – главная радость в жизни, а у нас с тобой есть более интересные запросы.
– Что я могу сказать: импозантная женщина! Ты достаточно миниатюрная, а вот Тина на самом деле располнела и совсем в сдобную булочку превратилась. Поперек себя шире. Она у нас теперь женщина кустодиевского типа. Вот обнимая кого, приходится во всю ширь разносить свои крылья! Но ты знаешь, полнота ей странным образом идет. Наденет балахончик и плывет уточкой, – засмеялся Слава.
