Kitabı oxu: «Переболь»

Şrift:

Боль – от непонимания
Боль – от уязвимости
Боль – от различий и преград

Но при этом – попытка дотянуться
и коснуться другого с нежностью

[Поговори со мной]

Я пишу это вместо звонка, разговора вместо, потому что
осталась вне времени и контекста, даже вместо текста —
я дальше него и глубже – так внезапно бывает,
когда адресат не нужен.

Что мной движет? Хочу досказать себя до абзаца, до
стрекочущих, птичьих, порхающих интонаций, до тире между
нами, оно интересней точки, словно пальцами волосы,
перерыхлить подстрочник.

И остаться в нём, и сломаться, как дрожью – почерк.

Всё – круги, словно снова и снова обводишь буквы, мы всегда
чужие, всегда далеки как будто, мы всегда история, но про
других кого-то, я пишу, как будто настаиваю, что вот я.

Я хочу разрушить контур, конкретность марта, я лижу конверт,
но комкаю в урну марки, мною движет тоска и решительная
бессвязность, это им обеим мой монолог обязан

возникновением
возней в мгновениях

вместо долгого разговора, живого, тесного между нами
контакта, касательного, телесного – невозможного, как всё
между нами в принципе. И тогда речь становится паникой,
бредом,
приступом,
птичьим стрёкотом,
калькой другого,
бумагой рисовой,
омерзительным шуршанием внеконтекстного,
было первое слово – второе, хрустя, доест его.

Но, рассыпавшись в крошку, труху от бумаги рисовой,
потерявшая силу, обратно вернёт мне силы на:

поговори со мной.
спаси меня.

[Я на море приехал]

Я на море приехал. Зачем я сюда приехал?

Чтобы слышать себя: не разбившимся колким эхом,
а бескрайним, как стрёкот цикады в кусте у моря. Я приехал,
чтоб словно камушек в воду, горе бросить из постепенно
разжатой своей ладони. Бросить всех, кто болел в этом сердце,
чтоб вспомнить: до них я был светел и счастлив, наверное.
Точно счастлив. Я был целен, спокоен, огромен, как море,
властен и над мыслями глупыми, и над своим упрямством.
Я приехал на море, чтоб чувствовать постоянство своего
удивления чудом, простого сердца. Я приехал, чтоб выбросить
зыбкость и опереться. На себя, как на волны, что держат
белёсой солью в те моменты, когда захлебнулся своей же болью.
Я приехал на море. Зачем? Чтобы встретить лето, где рассветы,
как новые люди, к тебе ответны. Где от встречной улыбки
(когда говорят глазами) понимаешь, что ты в своём прошлом
не исчезаешь. Понимаешь, что ты – так, как есть, – остаёшься
в ком-то. А до этого – только горе в ладонях комкал. И теперь
в это море выбросил, словно камень. Чтобы этой рукой, чтобы
этими вот руками обнимать только тех, кто в ответ тебя тоже
обнял. Чтобы прошлое отступилось, отдав сегодня. Где есть
место всему, чего ждал я: любви и смеху.

Я на море приехал. Зачем? За собой приехал.

[Ни туда, ни обратно]

Мы сидим на краю, мы болтаем ногами с обрыва.
Прошлое нам обрыдло,
настоящее приоткрылось,
будущее – незнакомо.
Над обрывом даже воздух как будто скомкан,
мы сидим над обрывом, у края страничных крыльев.

Заглянуть за строку не страшно, но бесполезно:
как начнём своё «ну зачем мы сюда полезли?»,
и сомнения,
и очень важные мнения —
в общем,
просто
убьём
мгновение.

На коленных чашечках солнечные пятна:
чёрта качаешь – на сгибах загар играет.
Заглянуть за строку – спросить себя «не пора ли?»,
но если вообще мы хоть что-нибудь выбираем,
то правда в том, что мы не хотим обратно.
Ни туда, ни обратно,
ни туда, ни опять обратно —
только сидеть над обрывом,
свесивши
ноги
с края.

[По местам]

Вечер мог бы стать приключением, но не стал.
Он томится, я томлюсь, потому что он
томится. Мир – стеллаж, где нам по местам
предстоит расставить заново каждый том.
На пороге вечер; здравствуйте, вы внеза —
завтра будет лучше, чем наше с тобой поза —
вчера приключению было не наступить.
Мы с тобой поспим,
а потом,
как будто этот стеллаж пустой,
потихоньку выставим заново каждый том.

Мир стеллаж, он книжен,
такие у нас дела.
Тише, тише, мы пишем
новую среди глав.

Он томится, я томлюсь – можно быть собой.
Перебор страниц, страничный замятый бок:
там, где мог стать приключением, но не стал
вечер, переданный поцелуем из уст в уста.

Иногда нужна абсолютная пустота,
чтобы в ней потом расставить всё по местам.

[Входящий звонок]

А на холоде – колокольный звон.
Вызов сердца не сбрасывай – Он звонит.

Семь пропущенных там, за твоим ребром.
Не откладывай, поговори же с Ним.
Каждый звук колокольный – почти глагол:
не убий, говорит, между вами связь.
На морозе звук чище, поскольку гол.
И доходит до сердца в который раз.
И входящий звонок Его одинок.
Но звонит и звонит у тебя в груди.

Сердце ходит, как колокол, в звоне нот.
И любовь ему в такт за ребром гудит.

[Все спят]

У нас тут тоже все спят:
вот ограда, а вот цветы,
вот случайного неба висящий над всем клочок.
Тёплых снов весенних, любимая, спи и ты,
время здесь не течёт,
но
какие-то сдвиги мыслей, любви и плит,
одеяла твоей земли
намекают, что ты как была во мне, так и есть —
где-то здесь.

У нас тут тоже все спят:
тишина с головы до пят
обнимает нас вместо прежних любимых рук.
Ты всё спишь, любимая? Всё ещё? Спи опять,
как и все вокруг.

Я так рада была сегодня поговорить:
вот ограда, цветы, и неба висит клочок —
и неважно, о чем, даже если и ни о чем.
Но хотя бы удостовериться: ты внутри.

[Хрупкие]

Такая жара: чуть ускорился – сердце рухнуло,
остановилось как будто бы,
будто бы,
будто…
И
мы в этом солнце такие стеклянно-хрупкие.
Внутри, как в стакане, взболтано море мутное.
Я тебе в трубку пытаюсь немного рваными:
осколки, осколки… Но море края огладило.
Такие мы глупые в солнечных этих ваннах.
Мы.
Хватаемся за слова. Как за перекладину.
Чтоб вынырнуть: «слышишь? Алло? Как дела…
…блю тебя».
Сердечный прибой вымывает из речи смелое.
Искренние, но хрупкие, просто люди мы.
Правдивей всего признания неумелые.
Сердечный прибой, оглушив, вымывает чёткое:
«Слышишь меня? Алло? Я тебя…»

Мы хрупкие.

И думаем: что я несу? Может быть, я чокнутый
в любви признаваться?

Но сердце уже-то рухнуло.

[Словно камешки в воду]

Он кидает камешек в воду. Круги всё те же,
что от прочих камушков, брошенных в воду прежде.

Всё, что между людьми, всегда так похоже: нежность,
страх открыться, любовь, неоправданные надежды.
Он кидает и думает: могут ли различаться
по какому-то признаку линии и овалы?
Как и всё, что с людьми происходит: обиды, счастье,
боль утрат или память о том, как поцеловались?
Вроде всё одинаково, те же круги. Всё то же
между всеми людьми: смех, раздоры, тепло объятий.

Словно камешки в воду кидаешь – так всё похоже.
Но порой всё равно так хочется покидать их.

[Прочерки]

Как ты пишешь меня, словно слышишь меня вполголоса,
словно в каждой второй строке сообщений полосы —
белая пустота, невозможность, прочерки.
Перебои в машинном почерке.

Как ты слышишь меня, словно пишешь не то, что слушаешь,
словно мы не открыли сердец, не менялись душами.
Словно всё, что мною так точно тебе рассказано —
размазанное и бессвязное.

Как ты пишешь меня, словно слышишь меня вполголоса,
белая пустота, невозможность, прочерки.
Как ты слышишь меня, словно пишешь не то, что слушаешь.
Словно всё, что мною так точно тебе рассказано —

—
—
—
—

[Фенечки]

Я бы выбросила все фенечки-узелки, кислый запах
от фотокарточек, чеки, жизнь – всё, что связано было
с тобой, я сняла с руки,
стёрла с левой щеки,
всё, что связано, порвала – больше не сложить.

Так выходят в жару, колыхаются на ветру
майка, сердце под майкой;
слюна закипает в злость.
Так любовь не прощают, оплакав холодный труп
того, что в ней не сбылось.

Я бы выбросила все фенечки-узелки,
в кислом привкусе нижней губы различая боль.
Отвязала бы ру́ки от памяти, и руки́
не связала бы
больше
ничем
никогда
с тобой.

Я бы выбросила все фенечки-узелки,
в кислом привкусе нижней губы различая боль,
надавив на неё сознательно языком.
Отвязала бы руки от памяти, чтоб ни зги
от себя больше не пытаться искать ни в ком.
Чтобы встретиться
наконец-то
с самой
собой.

[Пытаешься говорить]

1 —
Пытаешься говорить из любви:
только очерчиваешь профиль,
только пытаешься добавить ему деталей —
и любовь моментально приобретает вид
события, приравненного к катастрофе.
А широкий сюжет сужается, став банальным.

3 —
Пытаешься говорить (нас так тянет поговорить):
искажаются твои контуры, почти стирают тебя повторы.
Катастрофа всегда караулит нас изнутри,
если мы из любви делаем сцену горя.

[Пытаешься говорить]

– 2
            Так вот: так я тебя не люблю,
            и не вижу, и не рисую.
            Не придумываю, чего нет —
            иначе к настоящему тоже ослепну.
            Не совершаю движений губами:
            ни лю
            ни бля
            ни блю —
            прижимаюсь молча к мокрому поцелую.
            Так выходит честней
            горячий любовный слепок.

– 4
            Ни по,
            ни цел,
            ни ова —
            губами не повторять.
            Повторять бы лица овал:
            просто линии вместо шрамов.
            Чтоб горячий слепок сам себя создавал,
            во вселенной застыв,
            как в своей
            естественной
            раме.

[Страдай же]

Страдай же, страдай, если чувствуешь в этом важное.
До небес и обратно. До помутнений разума.
Все мы – отважная хрупкость, надрыв бумажного.
Кто мы такие страданиям в нас приказывать
терпеть, проявляться вполсилы и слезы сдерживать?
Страдай же, страдай, если чувствуешь, как нахлынуло.
Собою порезавшись, выплакать к чёрту прежнего,
чтоб новым лечь на бумагу – простым, как линия.
Страдай же, страдай. В себе принимай участие.
Себя утешай до победного облегчения.

Все мы бываем несчастны, чтоб стало счастливо.
Чтобы ответить себе, наконец, зачем это.

[Переписали ноты]

Ей кажется, будто в ней переписали ноты —
как будто у старого шлягера вышел кавер.

И как-то совсем по-иному звучит суббота, весенне запевшая
в городе сквозняками.
Скрипичный ключ улиц (чтоб в них заплутал приезжий)
на снежной январской странице иначе вписан.
И ей даже нравится: слух ничего не режет. И кажется:
не за горами успех релиза.
Бывает же, из-под остывшего ледяного пространства, из клетки
грудной, где жило молчание – проклюнулось что-то живое
и стало новым. И, обретя очертания, зазвучало.
Как будто в ней переписали зачем-то ноты. И старый мотив
поритмичней стал и полегче.

А так-то суббота такая, как все субботы.
Но только вот ноты, слегка изменившись, лечат.

[В горе и в радости]

В горе и в радости не ведают, что творят.
Потому-то в них каждый – настоящ и неповторим.
Говорят, другие – тихий омут, потёмки, ад.
Не поймёшь, пока не решишься заговорить.

Я соз —
везди —
есть – с тем, кто принял меня всего.
Ты соз —
везди —
есть – со мной, кто тебя не судит

в горе и в радости:

Я люблю тебя.
Ошибаешься – ничего.

Люди:

в горе и в радости,
в горе и в ра —
достигая пика, мы не ведаем, что творим.

Говорят, другие – конец одиночеству, смысл, рай.
Никогда не известно, пока не решишься заговорить.

[Побеждает жизнь]

Можно кинуться в омут, веру, запой, любовь,
так мы все укрощаем свой первобытный страх.

В каждом отблеске осени виден какой-то бог,
каждый грешник осенний сгорает в её кострах.
Но об этом – потом. Все пройдут свои миражи.
Все уверуют и разуверятся, и поймут,
что всегда, от начала времён, побеждает жизнь,
потому что умеет рассеять любую тьму.
Глядя в этот костёр, что до неба теперь остёр,
где любое пылает, поскольку пылает всё,

вспомни жизнь, что однажды бог над тобой простёр —
только память о жизни одна тебя и спасёт.

[Переболь-1]

То ли нежность, то ли нежить, то ли бог
подползли тихонько мне под левый бок.

С ними я ли говорю или с собой,
чтобы чувствовать взаимную любовь?
Ноль без палочки на кухонных часах,
слышен тихий стук в груди – ты сам, ты сам.
Только хочется ко лбу прижаться лбом:
перемножить осторожно переболь.
Я лечу других во сне, когда лечу
за штурвалом, из шести привычных чувств
подтыкая всем заботливо под бок
от боязни турбулентной переболь.
Как найти себя и разделить с другим?
Самолёт рисует долгие круги,
чтобы все, кто в этот рейс на этот борт,
в чьи-то руки вышли после, как в любовь.
То ли нежность, то ли нежить, то ли бог
у меня под левым боком, ноет бок.

Что бы ни случилось, помни: я с тобой.
Перемножим, переможем переболь.

[Что ещё?]

Что пенять на зеркало? Зеркало видит всё.
Всё показывает – только умей всмотреться.

Я взглянула в тебя и подумала: мне везёт.
Ты взглянул в меня и внутри себя вспомнил сердце.
В повседневном такие встречи наперечёт:
отражаешь и отражаешься – равный в равном.

Я люблю тебя.

… а нужно ли что ещё?

Ничего, и правда.