Kitabı oxu: «Журнал «Юность» №05/2025»
Литературно-художественный журнал
Выходит с июня 1955 г.
© С. Красаускас. 1962 г.
Поэзия
Олег Мошников
Родился в 1964 году в Петрозаводске. По национальности вепс. Окончил Свердловское высшее военное политическое танко-артиллерийское училище. На данный момент работает в структуре регионального МЧС. Публиковался в журналах и альманахах Москвы, Санкт-Петербурга, Архангельска, Калининграда, Воронежа, Урала, Сибири и Карелии. Автор пяти сборников стихов, книги переводов вепсских поэтов и трех книг прозы. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Всероссийской премии имени Г. Р. Державина «Во славу Отечества». Член Союза писателей России. Заслуженный работник культуры Республики Карелии.
НА КИЖСКОЙ КОЛОКОЛЬНЕ
Много ль душа применяет усилья? —
Бойкий звонарь рукавицы сносил…
В малых загубинах подняли крылья
Ло́дьи – на роздыхе весельных сил.
Колокол тишь заонежскую черпал,
Сонно и медно гудели шмели:
Как на ладони – Покровская церковь,
Свод осиянного неба Земли.
ПЕРЕПУТЬЕ
Отзвенел, отсеребрился
Вереницы след.
Рассекают крылья птицы
Сумеречный свет.
Блеск воды и луч обманный.
Льется лист парчой.
Над урочищем туманным
Круг еще, еще.
Можно вглубь уйти кругами
На седых крылах:
Загудит глухое пламя
На семи ветрах.
Отойдет отверстой бездной
Алый жар рябин…
Потягаться б с той, небесной
Силой на один,
И, презрев судьбы потуги,
Круги разомкнуть!..
Различим в неясном звуке
Безоглядный путь.
* * *
На простынке подзоры – оберег,
Перед сном – угомон для внука:
Баловны́х ребятишек на́перед
В темноту забирает Бука!
Ближе к стенке и – баю-баюшки,
Сказки ласковей, всхлипы тише…
Кружевные подзоры бабушки
Вековою защитой дышат:
Летоцветы, коняшки, утица…
Дрема – стон половиц прогонит.
Будет не́жить в узорах путаться,
Никого на Земле не тронет…
Дмитрий Доронин
Родился в 1976 году в городе Горьком, живет в Москве. Работал в марийской тайге, в ямальской и таймырской тундре, на северных болотах и в горах Азии – в геоботанических, зоологических и этнографических экспедициях. Социальный антрополог: к. ист. н., РГГУ, автор многих исследований и научнопопулярных публикаций по алтайскому шаманизму, фольклору и этнографии тюркских, финно-угорских, самодийских (ненцев, нганасан), тунгусо-маньчжурских, енисейских, семитских и славянских народов. Публикации: «Дегуста. ру» (2021), «Лиterraтура» (2022).
ЛЕДОХОД НА НЕВЕ
Нева покрыта беглым льдом
Гранит корыта рыбий дом
Вороны катятся на льдинах
Не тратятся на лимузины
Над ними шпиль Петра и Павла
Вороний стиль горбатой карлы
Им острова ледовы скользки
И головы торчат по-польски
Пальто воронее из драпа
В глазах ирония арапа
Плывут в балтийские заливы
В халву бандитским черносливом
Прокаркав траурно и смело
На барках мраморных и белых
ЗИМА В МОСКВЕ
Кругом меня оборванные рвы
Я выползаю из своей норы
Сковал столицу лед и полумрак
И прерван лет у птиц и беготня собак
Автобусы ползут как змеи умирая
и Сколль оскалил зуб
и разлилась пралая
и холод как в мешке
у Лоухи-старухи
и мир на ремешке
который тянут духи
ОТТЕПЕЛЬ В МОСКВЕ
Грибы растут в Москве зимой
Над ними оттепель рукой
Для них вся влажность в этом месте
В лесах Москвы они как в тесте
Пузырясь, раздувают хлеб —
Был город, скоро станет хлев
Овин, амбар с зерном проросшим
В нем мокрая гуляет лошадь
Глядит туманно из конюшен
На стены крепости разбухшей
Они похожи на фураж
Торчат их башенки из спарж
Течет в пространствах клейковина
Испарина и пуповина
Нас в общий единяет чан
Москва как город англичан
Единый пар, единый морок
Столица обратилась в творог
Дух оттепельных мокрых корок —
Как запах яблоков гнилых
Стучит нам ласково под дых
ПЛАЦКАРТ
Плацкарт похож на склад людей,
Меж ними ходит иудей
В священнических одеждах —
Трясутся все в своих надеждах
И мчатся поездом в Москву,
Отдав себя его броску —
Он бросился бежать с вокзала,
Увечья оставляя шпалам.
Не ведая об этом гнете,
Лежат тела в его киоте —
Внутри он не железный зверь,
Внутри похож он на музей:
Его служитель носит чаю,
На нем звездой блестит пиджак,
Под юбкой у него, я чаю,
Бобер и кружево-наждак.
Я думал часто с интересом,
Хранят себя, как стюардессы,
Как моют белые тела,
Чтоб плоть в пути не загнила.
Я думаю: не снять ли брюки?
Поскольку час настал в постель,
Продольно поместивши руки,
Окончить жизни канитель.
И лишь катаются от тряски
Тестикулы мои, как в пляске,
Растягивается позвоночник
Над рельсами, как поезд ночью.
Мой позвоночник – поезд тоже:
Вагон – под небом, он – под кожей.
МОЙ ГОЛЕМ
Внутри огромной
толстой глыбы
Как будто в озере мы рыбы
И лед над нами толстой кожей
Нас мнет и ложит в наше ложе
Я чувствую, как движет глина
Мы влились в ноги, руки, спину
Мы вмяты в тело истукана
И движемся из котлована
Наш голем с голенями глины
Его пути голимо длинны —
От тундры севера до юга
Мы в глине клиньями друг в друга
Наш голем гол наш голем болен
Но он как вол и вечно волен
Валить и волновать округу
Как пахарь он подобен плугу
Он вечно рвет и вечно пашет
Наш котлован глубок и страшен
Он глиняной горой дыбится
Над ним и солнцем золотится
Светлана Блохина
Родилась в 1990 году в городе Торжке, живет в Твери. Филолог, маркетолог, публиковалась в журнале «Юность», «Слово|Word», «Литературной газете», журналах «Краснодар литературный», «Невский альманах» и др. Дипломант Всероссийской поэтической премии имени Андрея Дементьева, лауреат конкурса «Зеленый листок», IX Международного молодежного фестиваля-конкурса поэзии и поэтических переводов «Берега дружбы» имени Л. Ю. Севера и др.
* * *
Уехать, листать за окном города,
Сидя в пустом вагоне.
Молча, бессовестно наблюдать,
Как день ускользает с ладони.
Бьется синицей в брошенный сад,
Где пара неспелых яблок,
И никогда не вернется назад
то, что вернула я бы.
Бежать от себя и обратно к себе,
Встретились, поговорили.
Белым пятном на мутной реке
След похоронных лилий.
Куда ни иди, туман за спиной,
И даже за поворотом,
Словно сама я столкнулась с собой
И ужаснулась – кто там.
* * *
Ну, что там, завтра?
Прожитый вполне,
День разделен на
«знаю» и «не очень»,
Где в летний полдень,
словно между прочим,
Мы остаемся с ним
наедине.
И не желая что-то
доказать,
додумать,
дореветь,
договориться,
Тоска по небу остается в птице
Нелепой невозможностью лететь.
Андрей Максимов
Телеведущий, член Академии российского телевидения. Андрей Максимов и его программы пять раз удостаивались премии «ТЭФИ». Писатель, автор более 70 книг, написанных в разных жанрах. В 2008 году в издательстве «Питер» вышел сборник его стихов «Любовь и другие подробности». Театральный режиссер, поставил около 20 спектаклей по своим и чужим пьесам. Драматург. Его пьесы ставили Р. Виктюк, С. Яшин, С. Арцибашев и другие. Автор психологической системы «Психофилософия. Как оказывать первую психологическую помощь».
Включая любовь
* * *
Расскажи, как умирают
Те, с кем Богу по пути,
Кто тоску не заливает
До журчания в груди.
Кто шагает без опаски,
Кто до гибели не стар.
Опыт жизни – это маска.
Опыт смерти – это дар.
ЧАЙКИ
Из пьесы «Без антракта»
Неволя, неволя, неволя
Стучит и стучит у виска.
Нет криков, нет звуков, нет боли.
Тоска.
Свобода, свобода, свобода
Осталась в ушедшей дали.
Как будто стою я у брода,
Но нету за бродом земли.
Ни столбика нету, ни вехи,
Лишь чайки кружатся легко.
Конечно, их выпустил Чехов,
Но не объяснил для чего.
Лишь чайки и я. Мелководье.
Неволи застенчивый плен.
Похоже, я выживу, вроде.
Но Чехов не скажет: зачем.
* * *
О, как надо жить терпеливо,
Сгорая на добром огне,
Поскольку, что мертво, что живо
Понять невозможно вполне.
Вдруг камень окажется сердцем
Какого-нибудь существа,
Живущего по соседству,
Не втиснутого в слова?
О, как надо жить терпеливо
На этом сквозном рубеже,
Поскольку, что мертво, что живо
Понять невозможно уже.
* * *
Человек, идущий давно и далеко,
человек, шагающий широко и свободно,
человек, вызывающий уважение хотя бы тем,
что идет,
человек, забывший о цели своего пути,
человек, потерявший надежду куда-то дойти,
этот человек улыбается широко и спокойно,
и, не замечая никого,
идет, уверенный, и не останавливается.
А если все на свете восстает против него —
его глаза грустнеют,
но улыбка не сходит с лица.
Он все равно спокоен.
Он шагает.
Шагает быстрее – чтобы не видеть.
Шагает быстрее – чтобы не замечать.
Никогда не останавливается.
* * *
Ты – бабочка.
Ты неприкосновенна.
Ты разлетишься сразу на пыльцу.
Ты создана для красоты Вселенной.
И ангелы тебе нектар несут.
Ты смотришь в небо —
там твоя погода.
Ты веришь в небыль – там твоя душа.
Тебя целует солнце с небосвода,
Когда идешь ты, крыльями шурша.
Ты – многодневка – бабочка смешная.
И людям не дано тебя понять.
Так и летишь, своей красой играя,
И нет сачка, чтобы тебя поймать.
* * *
Нас увидев, скривилась улица,
превратился в тупик переулок,
и фонарный столб так ссутулился,
что уселся на землю, как турок,
подобрав под себя фонарь.
Проза
Лилия Шелест
Родилась в 1966 году в Воронеже. Живет и работает в Москве. По специальности педагог и психолог.
Выпускница нескольких курсов школы писательского мастерства CWS. Публиковалась в электронном журнале «Пашня».
Островок
Девчонке Оле с проспекта Мира.
Пусть тебе повезет.
Уже под утро снежок пошел, белый-белый. Летел себе и летел, не нарадуешься. И если смотреть на него прямо в небо, будет казаться, что не он, а ты навстречу ему летишь.
Отрываешься от земли и летишь. А он касается лица, тает и каплями стекает по щекам, слепит глаза, а ты смахиваешь его рукавицами, и все равно не видишь, куда летишь. Небо темное, не разглядеть. А если и разглядишь, то что там, кому известно?
Еще не рассвело, седьмой час только. У эстакады на светофоре почти никого. Редко-редко кто-нибудь проедет по делам, а остальные спят еще. И правильно, день сегодня особенный, как палочка-выручалочка, – если не успел сделать самое главное или, наоборот, ошибся – еще есть время, а вдруг?
Потому и будут мчаться, обгонять друг друга, сигналить на перекрестках, проклинать пробки, давать себе и другим обещания, что уж в новом-то году – точно, и втайне друг от друга верить в Деда Мороза. Правда, не в этого, который только что проехал мимо за рулем, а в того, со старой детской фотографии. И хорошо, что он был.
На перекрестке, прямо у светофора, есть островок. Летом тут газон, трава зеленая, аккуратно стриженная. Ни дерева, ни кустарника, ни клумб – только трава. Наверное, чтоб обзор ничем не закрывать. И если едешь тут пораньше, часов в шесть утра, как раз на этом островке можно увидеть девчонку-подростка, каждый день. И не важно, лето или зима, дождь или снег, она всегда тут. Если честно, не сразу и поймешь, что она не пацан. Походка быстрая, уверенная. Идет так, как будто ничего не боится, как будто самая везучая на земле.
Когда красный, она успевает одной-двум машинам фары протереть. В одной руке – омывашка по сезону, в другой – скребок для стекла. Большинство сигналят, отойди, мол, но иногда ей везет. Вон она, и сегодня здесь. Хорошо, что не так холодно, и пусть ей повезет.
А пока машин нет, прыгает, чтоб не замерзнуть, тянет шапку на глаза и капюшон потуже. Пробирает, видать все-таки, да и куртка у нее – не на мороз. Увидала тень свою в дорожном знаке, машет ей рукой. А теперь вот ловит с неба белые пушистые комочки. Они скользят с неба и тихотихо ложатся на дорогу, а когда на светофоре зеленый и мчатся мимо – они вихрем вслед, но не успевают, отстают.
И сейчас красный – два китайца и «ауди». Бегом к ним.
– Эй, пацан, держи! С Новым годом! – Из окна «ауди» ссыпали мелочь в замерзшую ладонь.
– И вас с Новым, я вообще-то не пацан.
А кому это интересно? Уехали.
В этот раз китаец тормозит. Окно вниз.
– Не надо мыть, мальчик, так возьми! – Девушка торопится, сотку протягивает.
– Спасибо. – Деньги в карман, а самой смешно, почему пацан-то, хотя шапка отцова, может, из-за нее.
Четыре, три, два, почти зеленый, уже сигналят, а девушка все ждет, вдруг голову поворачивает и кричит:
– Как зовут?!
Девчонка растерялась, варежку в снег уронила:
– Вика! Вика я! – Не успела, уехали.
И машет вслед. Женщины добрей, спасибо вам.
И сразу теплей. В этот раз повезло. В этом деле главное – не ждать. Просто верить и мечтать. Эту примету Вика уже выучила. Вот как начнешь на каждый красный дергаться и надеяться – все, мимо. Проверено, только так и срабатывает.
И Вика мечтала, что заживут они с матерью счастливо, как другие. Мать на работу устроится, а она в школу вернется, а то НС уже приходила, ругалась, говорила, что из школы выгонят. А к лету денег накопят, и к бабушке. Она недавно письмо прислала, спрашивала, как они. И Вика соврала, сказала, что хорошо.
А все же холодно ей, хоть виду не подает. Потопталась на месте, попрыгала и, пока машин мало, помчалась на заправку греться, там сегодня тетя Лена, она добрая. А лучше бы сразу домой, ботинки сушить, а то ноги промерзли совсем.
Пока на заправке никого, тетя Лена выкладывала на прилавок сосиски в тесте, увидела Вику, руками всплеснула.
– Вика! Ну, ты шутишь! Мать твоя куда смотрит? Сегодня Новый год, ты сегодня хоть могла выспаться?
– Здрасте, теть Лен, да я на часок.
– Знаю я твой часок. Садись, поешь, вон свежие привезли только.
– Спасибо, хотите я вам тут полы помою?
– Не надо мне ничего, детский труд запрещен, матери своей скажи.
Вика засмеялась и с полным ртом что-то ответила, отогрелась, шапку сняла.
Тетя Лена задумчиво кивнула, внедорожник как раз на третью колонку встал, вышел, в начищенных туфлях, по карманам похлопал, «карту-то взял?». Что толку с этих карт. С бумажными – нет-нет да и перепадало раньше, а теперь что? Вон и у нее теперь – так.
А она выскребала уже ложкой из бумажного стаканчика остатки молочной пены и на светофор поглядывала. Посидела еще немного, ботинки перевязала, шапку, надела – пора.
– Спасибо, теть Лен, пойду я, с наступающим.
– И тебя.
И тихо-тихо, скорее, для себя:
– Живи свою жизнь, не материну.
И ему:
– Доброе утро, слушаю вас.
А потом Вика в «Пятерочку», а тут уже не протолкнуться. Оно и понятно, все спешат, у всех свое. Она в карманах порылась, листок где-то был, там все записано, чтоб не забыть, она готовилась: три картошки, два мандарина, банку зеленого горошка, десяток яиц и провансаль, его точно надо, надолго хватит. И хлеба.
– Вика!
Она обернулась – Димон с матерью.
– Че тебе? Спешу я. – И матери: – Здрасте, теть Вера, да не, все хорошо, да я болела просто, после Нового года пойду, и вас с наступающим. Вике хотелось избавиться от них побыстрее, а Димон все за ней.
– Да, че тебе?
– Вика, да подожди ты, не уходи. Я это, мне сказать тебе надо.
Она обернулась, он мнется, не уходит.
– Ну, говори, давай.
– Я разговор услышал.
– Че за разговор, Димон? Некогда, правда.
Молнию на куртке вниз – духота.
– На днях за рюкзаком в класс зашел, там ЭнЭс с завучем были…
– Дима, выходим! – Мать была недовольна, что он с ней разговаривал. – Пошли, давай!
– Да ты иди, мам, я скоро. Я услышал, что документы собирают, хотят мать твою родительских прав лишить. А тебя, ну, в общем, Вика, если у тебя никого нет, то тебя могут в детский дом.
– Какой детский дом, ты че? Она пить бросила, все нормально у нас. Ты иди, мать ждет.
Кассирша взвесила каждый мешок, проверила, а то вдруг.
– Все у тебя? Товары по акции, шпроты, кофе растворимый?
– Нет, не надо.
Денег не хватило, пришлось горошек оставить. Один мандарин из рукава вместе с листком она незаметно сунула в карман, остальное оплатила – и быстрым шагом на выход, оттуда за поворот, потом на перекресток, а там – через дорогу, и все. Тут до дома недалеко. Со злости она почти кричала: «Какой детский дом?! Че прикалываются? Она слово дала!»
А потом уже у дома остановилась, на окна глянула. Зашла в подъезд, ботинками о лестницу погремела, между первым и вторым постучала о решетку на окне, чтоб снег в дом не тащить. На всякий случай проверила – почты нет. Постояла еще, подумала, зачем психовать раньше времени: раз мать обещала на Новый год дома быть, значит, будет. Между третьим и четвертым хорошо была елка видна в сквере. Села на ступеньки, шапку стянула, лицо вытерла, решила, что матери про разговор с Димоном сказать надо, пусть в школу сходит, попросит. Вдруг дверь внизу хлопнула. Вика вздрогнула, и сердце в такт – ту-дух, – тихонько встала и неслышно пошла.
Матери дома не было. Взяла с холодильника листок: картошку, колбасу и вареное яйцо, нарезать кубиками. После этого добавить одну столовую ложку зеленого горошка. Горошек она пропустила, на него не хватило денег, зато были целых два мандарина и репчатый лук. И ниже было написано и подчеркнуто – чтоб не текли слезы, нужно промыть нож холодной водой. И еще добавить соль и майонез по вкусу. Этот рецепт Вика писала под диктовку бабушки. Было уже полвосьмого, а матери не было. Попробовала – решила досолить, и пусть настаивается. Она знала, думать о плохом нельзя, нужно верить и ждать.
Вспомнила, что где-то на антресоли елка была, отец еще покупал. Ей так хотелось мать обрадовать – Новый год все же, решила полы отмыть или хотя бы промести.
Чисто-чисто стол протерла, клеенку с лимонами постелила, чтоб празднично. И вазочку для хлеба. Две вилки. Они без ножей. Мать ее говорила, что баловство это все, что люди они простые. Да ей и все равно, да и зачем, главное – чтоб в душе. Да где ж она, в самом деле, люди-то вон за столом уже. Вика огляделась, веник сполоснула, о край ведра постучала.
Кухня готова, сейчас в зале промести – и за елку, а то нарядить времени не останется. Диван ее перестелить и постельное поменять. Все-таки Новый год, все как у людей.
А сама себя торопит – быстрей давай! Коробка с игрушками на антресоли в самом углу, пока доставала ее, чуть не полетела с табуретки. А в коробке, как оказалось, чего только нет. Вика помнила, как мать раньше вместе с игрушками на елку конфеты вешала, а она их потихоньку ела и фантики в форточку выбрасывала. Теперь ей было смешно.
А еще вспомнила, как-то ночью увидела, что у матери свет горит, вышла. А она сидит, не пьяная. Альбом с фотографиями на коленях. И одну фотографию ей протягивает. Там Вика маленькая, а отец обнимает их. В саду у бабушки. На матери платье синее и губы накрашены, улыбается. А в чем отец, она не запомнила. Она искала ее потом, не нашла. А мать сидит, из стороны в сторону раскачивается, отец, говорит, умер, из тюрьмы сообщили. Вика ушла тогда в свою комнату, заплакала, а мать на кухню, бутылку достала.
Обычно мать на елку не только игрушки вешала, но и памятные вещи. Вот летающая тарелка, Вика ее в третьем классе делала, помялась, правда. Ее Вика вниз повесила, не нравилась она ей, а мать берегла. Космонавта в центр – он из материного детства. И белку на прищепке тоже. Шары – на почетное место. Особенно синий. Мать любила рассказывать, что, когда Вика маленькая была, увидела свое отражение в нем и истерику закатила, испугалась, себя не узнала, думала, там рыба. Всем смешно было.
Почти со дна коробки она вытянула бусы и повесила специально для матери, на видное место. Мать любила рассказывать, что беременная носила их. И отцу улыбалась. Выглянула в окно – там никого.
А как-то, Вика маленькая была, пошли они с матерью в магазин. Зима была, снега много, наверное, под Новый год. Мать купила шары разноцветные. Они были просто мечта. Вика вцепилась в кулек, чтоб самой нести. Мать ругалась, что упадет, разобьет, а она – в слезы, орать на весь магазин. Ну и понесла. А идти трудно было, валенки в снегу застряли. Споткнулась – и прям на кулек.
Ну вот вроде все. Елка была готова. Правда, вату, снег, типа, она не нашла. Наволочкой прикрыла. И сюда же на блюдце под елку два мандарина положила. И дождь на занавеску. Вот и все. Теперь было – все. На дне коробки она увидела шар разбитый, его уже не повесить, обрывки снежинок, железные держалки с нитками от старых игрушек. И листок. Вика чуть не выкинула его. Тетрадный, пополам согнутый. А когда развернула – все поняла. На нем красным карандашом материной рукой было написано:
С наступающим 2019 годом! Пусть он принесет счастье в наш дом! Тебе, Ленечка, работу новую, ты не пей только, все наладится. А Викусе на отлично закончить четвертый класс.
Так с запиской в руках и легла на материн диван. Музыка орала вовсю, а она застыла. Такие записки с пожеланиями на следующий год мать писала втайне от них с отцом. Когда разбирали елку после Нового года, на дно коробки их прятала. А через год – сюрприз, пожелание было готово. И вот оно. На столько лет опоздало.
До наступления Нового года осталось полчаса. Вика достала из шкафа платье ее шелковое. На диван положила. И босоножки белые, на каблуках. Влажной тряпкой протерла, рядом поставила. Пусть наденет, красивая она.
Те, кого ждут, еще могут прийти. А те, кто дождался, еще смогут выскочить к ним на улицу, чтобы вместе бабахнуть фейерверком. А потом вместе загадают по секрету друг от друга самое важное желание. У Вики оно было уже готово. Осталось только ждать.
Она была почти уверена, но так, на всякий случай, выглянула в окно. Двор был пуст. Те, кто спешил, уже были все по домам и тоже думали, что бы еще важного сделать в эти полчаса. Наверное, что им пора на кухню за шампанским, пока их дети носятся по комнатам и повторяют стихи для Деда Мороза. Неужели они и правда верят?
Ей не сиделось на месте, в голову лезли слова Димона, что если у нее больше нет родственников, то ее могут в детский дом. Ей стало душно.
На улице кто-то проорал «С Новым годом!», а в ответ – женский смех. Викино сердце стукнуло невпопад, но ошиблось, то была не она. Открыла форточку и высунулась почти наполовину, набрала в легкие морозного воздуха и во все горло послала Димона, а потом уселась на подоконник и уставилась в окно. Оставалось, наверное, уже минут двадцать. Она знала, что безвыходных ситуаций нет, выход всегда есть, его нужно только найти. И она искала. Грызла ногти и искала. Но уже почти знала – чуда не будет.
А потом спрыгнула с подоконника, прошлась взглядом по комнате, задержалась на школьном рюкзаке, увернулась от настенных часов и вдруг поняла, что в тех комнатах, где должна быть мать, праздник готов, только ее нет. А в ее комнате она есть, а праздника нет.
Прямо в тот момент во дворе грохнул фейерверк. От неожиданности Вика вздрогнула и выключила свет, чтоб было видней. За окном разноцветные стрелы разрезали дом напротив, взметнулись в небо, вспыхнули шарами и осыпались звездами в снег.
В том доме, наверное, уже протерли бокалы, поставили шампанское на стол и сделали телевизор погромче, чтоб не пропустить. Вика подумала, что, может, уже пора выложить в тарелку оливье и нарезать хлеб, но потом все-таки решила подождать. Это всего пара минут, а на кухню и в зал выходить не хотелось, что там ей одной, уж лучше тут.
Зачем глядеть на часы, когда и так понятно. Она убрала все ненужное с письменного стола и передвинула в центр новогодний светильник. Стерла ладонью пыль со стеклянной колбы. Этот светильник у них был давно. Пальцы сбоку нащупали клавишу. Щелк – и вдруг над маленькой каруселькой загорелся свет, и заиграла музыка, сдвинулись с места и поехали по кругу шесть разноцветных лошадей. Снизу подул воздух и стал поднимать вверх маленькие шарики. Свет в колбе понемногу разгорелся, осветил лошадей, и они помчались быстрей. Их блестящие пластиковые гривы развевались шелком, а навстречу им летел самый настоящий пенопластовый снег.
Большие тени от маленьких лошадей скользили по стенам комнаты, и Вика свободно и легко кружилась вместе с ними под карусельную музыку.
Через мгновение миллионы фейерверков взорвали темное небо и осыпались миллиардами звезд. Так и наступил Викин Новый год.
Во сколько вернулась мать, Вика не услышала, то ли спала крепко, то ли вошла мать тихо. Не услышала она ни как щелкнул замок, ни как дверь хлопнула. А только услышала, как кулаком по столу била и орала, что все суки, а потом затихла. Вика зашла на кухню, а она сидела за столом и ела салат, прям из кастрюльки.
В горле у нее так горячо стало, слезы потекли – плачет, а не слышно. А шары хрустнули и разлетелись по снегу синими стекляшками. Не собрать.
Всю ночь в небо летели салюты, загадывали желания, давали себе и другим обещания, что уж в этом-то году – точно, но к утру и они стихли. Как раз снежок выпал, белый-белый. Летел себе и летел, ни следов, ни грязи – чистота.
А потом, ближе к полудню, остановилась каруселька. Сама собой. И свет погас. Да он и не нужен был, рассвело уже. И пока не натоптали, самое время шаг было сделать, чтоб след остался, самый первый, на весь новый год.
Летом, кстати, на том островке куст посадили. Вроде и обзор не закрывал, а все же и не так пусто было. А тетя Лена сколько ни выглядывала, Вику там больше не видела. И пусть ей повезет.
