Kitabı oxu: «Журнал «Юность» №10/2024», səhifə 3

* * *

Два месяца незаметно пролетели за чтением дедушкиных рукописей, игрой на гитаре и помощью маме по дому. И теперь я играю.

Я сижу на сцене Большого зала Московской консерватории – на академическом музыкальном олимпе, в самом сердце нот, синкоп и фермат. Снаружи облетает улицы осень, за кулисами пахнет деревом и немного лаком, а на сцене – ничем. Хотя нет. Пахнет музыкой, светом и немножко пылью.

Сцену окутывает неестественная тишина, пелена глухоты закрывает от меня зал и струны моей собственной гитары. Пальцы, бесконечно чуткие от чтения шрифта судьбы, бегают по струнам и ладам, летяще касаясь их и извлекая звуки. Ноты накатывают на зал волнами, затейливая полифония стелется под кожу, идеальные крещендо тянутся сквозь застывший сверкающий воздух консерватории.

Я ничего этого не слышу.

Я вспоминаю последнюю запись. Думаю о ней, о дедушке, о музыке, шахматах, судьбе и все еще теплом грифеле, лежащем, как талисман, в нагрудном кармане пиджака. Я не думаю о смерти и не думаю о слезах. Есть вещи, которые сильнее смерти. Музыка. Память. Любовь.

Я играю.

* * *

Это последняя запись, Леша. Чувствую, руки слабеют. Грифель все труднее держать. Когда ты прочтешь это, я уже не смогу с тобой поговорить. Иногда больно думать, что я не видел своими глазами ни тебя, ни твою маму, ни многих других, кто был и будет с вами рядом.

Слушай свое сердце. А мое замолчит ровно в тот миг, когда ты возьмешь последнюю ноту на своем первом концерте в Большом зале Московской консерватории. Я услышу тебя отсюда, не бойся. И не смотри на мои записи такими большими глазами. Это всего лишь бугорки на бумаге.

Я научил тебя слушать, но не могу научить жить. Этому ты научишься сам – если будешь слушать, как выстукивает твою историю небесный грифель. Только не полагайся на уши.

Играй, Леша. Играй. Не жалей обо мне. Никогда не жалей.

* * *

Я играю, и слезы щиплют щеки. Я весь превратился в нерв, звенящий, как струна. Сердцем я слышу каждый шепоток в зале, вижу каждый приоткрытый от восторга рот, чувствую, как поднимаются мелкие волоски на затылках. Ощущаю каждую сжатую в кулаке ладонь. И слышу сквозь километры, как, улыбаясь, уходит старый человек в лучший мир, где снова будет молод и силен; и чувствую, как тяжелая крепкая рука сжимает мне плечо.

Я в последний раз слышу его голос, и он говорит мне: «Спасибо».

А потом все обрывается. Затихает последняя взятая нота. Последний удар его сердца. Последние секунды жизни, превратившейся в историю.

В зале повисает тишина. Тугая, натянутая, как тетива. И с этой тетивы срывается грохот. От него дрожат стены и звенит в груди. От него покачиваются роскошные люстры и колышутся портьеры. И тогда ко мне возвращается слух. Широким крещендо он набирает силу – и спустя несколько секунд мне кажется, что я сейчас оглохну снова.

Я улыбаюсь этой горькой шутке судьбы, написанной шрифтом Брайля. Я молчу, стоя перед огромным залом наедине со своей светлой скорбью. И каким бы ни был оглушительным грохот аплодисментов, я слышу сквозь него еще один звук – стук грифеля судьбы, пишущего новую историю.

Вадим Галкин

Родился в 1991 году в Москве. Победил в конкурсе рассказов Alpina Digital в номинации «Мистика» (2024). Вошел в лонг-лист премии «Лицей» с неопубликованным сборником рассказов «Добрые люди» (2023). Участвовал в семинаре молодых писателей «Мы выросли в России» от Союза российских писателей (2023, Махачкала). Учился литературному мастерству в Creative Writing School на курсах «Редактирование для писателей», «Пишем роман», «Проза для продолжающих», «Проза для начинающих». По итогам курса «Проза для продолжающих» выпускной рассказ вошел в шорт-лист (2022). Ведет телеграм-канал о своем творчестве: https://t.me/nadobromslove.

Бакалавр прикладной математики Высшей школы экономики. Работает владельцем продукта в крупнейшем банке-экосистеме.

Старая квартира
Рассказ

Огромная лужа, разлившаяся за ночь у подъезда Густава Гроссмана, внезапно исчезла к обеду. Чего нельзя сказать об ужасном настроении, которое, кажется, вовсе не собиралось исчезать, сколько ни свети на него солнцем.

А солнце светило – весна, которой, в согласии с календарем, предписывалось явиться три недели назад, наконец-то заглянула в Кенигсберг. Пробежалась игривыми лучами по черепичным крышам Амалиенау, бросила длинные тени кленов и ясеней на мощеные улочки. Да чего уж там, даже высушила лужу! А вот с настроением Густава не справилась.

– Я покажу, я им покажу, – бурчал он себе под нос, отбивая каблуками скоростной ритм. – Ишь, надумали шутить!

Прохожие расступались, ощущая загодя его агрессивный напор. А некоторые даже оборачивались и глядели вослед, стараясь уразуметь, что могло так разъярить невысокого, отчасти пухленького, лысеющего господина в солидном костюме-тройке.

– Мама, чего это дядя злится? – вопросил на всю улицу шестилетний мальчуган, мимо которого пронесся Густав.

– Тсс. – Мама приложила палец к губам. – Просто дядя встал не с той ноги.

Она, конечно, ошибалась – Густав встал с правой ноги, как он делал каждое утро всей своей сорокалетней жизни. Он вообще не допускал, чтобы в ежедневную рутину вмешивались непредвиденные обстоятельства, а уж начать утро с левой… Нет, увольте! Но вот уже вторые сутки все в жизни Густава шло наперекосяк, а если сказать прямо – катилось к чертям. Виной тому была злополучная квартира, которую он снял неделю назад. Сперва ничто не предвещало беды, но потом…

Меж безлистных деревец, растянувшихся вдоль улицы, наконец показалась цель, к которой так стремился Густав, – большой трехэтажный дом, напоминавший недостроенный дворец. Первый этаж был облицован красным кирпичом, переходившим в серые каменные стены, которые в свою очередь упирались в покатую крышу с несколькими конусовидными башенками. Из фасада выдавались два эркера, причем правый – под стать кирпичной кладке – доходил только до второго этажа, служа полом для миловидного балкончика с узорным ограждением и тонкими столбиками, поддерживающими черепичный навес. Нужный вход располагался с торца – к массивной деревянной двери вело восемь невысоких ступеней. Преодолев их, Густав резко остановился и только тогда почувствовал, как запыхался за свой десятиминутный путь. Рот непроизвольно приоткрылся, руки сами собой уперлись в колени, и Густав, дав волю ослабшему телу, принялся остервенело дышать. Если бы он нашел силы посмотреть вверх, то заметил бы каменную гаргулью, охранявшую вход в дом, которая и распахнутой пастью, и скрюченной позой очень напоминала его самого.

Придя в себя, Густав постучал в дверь – достаточно тихо, чтобы сохранить приличия, но в то же время вполне громко, чтобы подчеркнуть серьезность намерений как можно скорее увидеть хозяина. Однако никто не отозвался – то ли дверь не пропускала звуки изнутри, то ли Густава никто не собирался встречать. Хмыкнув (а точнее, резко выдохнув – дышать было все еще непросто), Густав постучал снова – на этот раз кулаком. И опять тишина.

– Ну, знаете… – проговорил он сквозь зубы и, отбросив напускное благородство, забарабанил обеими руками.

Спустя полминуты за дверью таки послышалась суета, что-то зазвенело, и затем дверь медленно, под скрипы и легкое кряхтение, отворилась. За порогом стоял высокий мужчина с длинными волосами, небрежно уложенными на косой пробор. Одет он был в потертый узорчатый халат – не в пример официальному наряду Густава, на его черные стоптанные туфли налипла паутина, а в руке он держал подсвечник с потухшей свечой.

– Господин Гроссман? – проговорил высокий неожиданно тонким голосом. – А я был в погребе, искал…

– Разрешите войти? – нетерпеливо перебил его Густав.

– А… Да, пожалуйста. – Высокий посторонился.

Густав, откашлявшись и показательно вытерев ноги, хотя никакого коврика для этих целей на крыльце не было предусмотрено, шагнул за порог. Пробубнив что-то, он вопросительно посмотрел сперва на высокого, а затем на вешалку у двери, высокий суетливо кивнул – и Густав оставил на крючке цилиндр, недавно купленный в магазине Рихтера на Кнайпхоф.

– Проходите, господин… О, простите, я подниму! – Высокий неловким движением задел вешалку, с которой тотчас же свалилось и хозяйское пальто, и цилиндр Густава.

Густав, сохраняя остатки терпения, кивнул и вошел в просторную светлую комнату – эркер делал свое дело, – увешанную картинами. Не стремясь к избыточной точности, Густав оценил их количество в тридцать штук. Считать Густав любил деньги или предметы, на которые их было легко обменять, а эти картины… Он сильно сомневался, что даже с накопленной годами сноровкой смог бы выручить за них хотя бы по марке за штуку.

Высокий вошел вслед за Густавом, указал ему на диван, а сам присел на кресло-качалку в углу. Едва коснувшись тряпичного покрытия, Густав взорвался:

– Господин Клаус, я требую объяснений, почему вы вводите в заблуждение своих арендаторов!

– В заблуждение? – Высокий отстранился, впрочем, кресло-качалка спустя мгновение сделало его только ближе к Густаву. – О чем это вы? Каких арендаторов?

– Своих арендаторов в моем лице! – Густав со всего размаху хлопнул себя ладонью по груди, отчего «лице» прозвучало сбивчиво. – Почему вы не сообщили, что в квартиру, которую я снимаю, ведет еще и черный ход?

– Позвольте. – Высокий округлил глаза. – Но в квартире нет никакого…

– Тогда каким образом туда попадают посторонние?!

– Да откуда же…

– Вы, возможно, забыли, но я – деловой человек! – продолжал распаляться Густав. – У меня дома хранятся важные бумаги по торговым делам. Деньги, наконец! А еще у меня есть жена, которая теперь не может позволить себе совершать туалет, потому что, оказывается, в квартиру может попасть не пойми кто и застать ее…

– Ничего не понимаю! – Высокому удалось-таки перекричать Густава. – Какой такой не пойми кто? Откуда?

– Откуда? – Ответный крик высокого смутил Густава, отчего он сбавил тон голоса. – Это уж вам виднее. Вот только не далее как вчера вечером, вернувшись домой, я застал в гостиной незнакомого мужчину! И только я задал вопрос, как он как ни в чем не бывало вышел в коридор и исчез! Почему по моей квартире разгуливает посторонний?! И как он, черт возьми, в нее попал?!

– Помилуйте, господин Гроссман. – Высокий вытащил из складок халата платок и промокнул лоб. – В квартире нет никаких черных ходов.

– Так, значит, у него был ключ! Вы раздали ключи от квартиры всему Амалиенау?!

– Никому я не… Господин Гроссман, подскажите, а вы были в квартире один?

– Не понял.

– Ну… – Высокий снова вытер лоб и помедлил, словно подбирая слова. – Ваша жена была в тот момент дома?

Густав сжал зубы и примерно за пять секунд покраснел до состояния перезрелого томата.

– Господин Клаус, – грозно прошипел он. – На что это вы намекаете? Уж не на то ли, что моя жена путается с…

– Нет-нет! – Высокий замахал руками. – О боже. Конечно, нет! Так жены не было в квартире?

– Не было, черт подери!

– Значит, мужчину, кроме вас, больше никто не видел?

– Не видел, конечно!

– А вы не допускаете… – Высокий опять потянулся ко лбу, но, остановившись, повесил платок на подлокотник кресла, словно на сушилку. – Не допускаете, что вам просто показалось?

– Показалось?!

– У меня тоже, знаете ли, был случай… – Высокий противно захихикал. – Сижу я прямо тут, в кресле. И слышу: в погребе будто бы кто-то шагает. Женушка испугалась, говорит, пойди да проверь. Ну, я спускаюсь вниз – вроде никого. А тут р-р-раз – и под ноги выскакивает здоровенная крыса! Размером с кошку, представляете? И топает – ну практически как человек. Побежала она, значит, по лестнице, и тут жена наверху ка-а-ак заорет. Вылезаю и вижу: взобралась она на диван да пальцем тычет в крысу, убери, кричит, убери. Ну а я что, дверь открыл, а крыса тут же и прошмыгнула на улицу. Больше не возвращалась, хе-хе.

– Что за вздор?! При чем тут крыса? – Густав замер, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, а затем ровным голосом без малейшей интонации продолжил: – В общем, господин Клаус, если вы не можете объяснить произошедшего, я требую переселить нас в другое помещение! Хватит с нас потрясений!

– Но господин Гроссман. – Высокий взволнованно посмотрел на Густава. – У меня нет другой свободной квартиры. К тому же… Гхм… Памятуя о том, что вы деловой человек, позволю себе отметить, что в заключенном договоре нет пункта о…

– А-а-ах, в договоре? – Густав вскочил с дивана, да так резко, что, кажется, созданный им поток воздуха привел в движение кресло-качалку, – а может, и сам господин Клаус поспешил оттолкнуться. – Не хотите по-хорошему? Значит, я пойду в полицию! Найду на вас управу! Ишь что удумал, обдирать честных людей! Да это ни в какие ворота…

Последнюю фразу Густав договаривал уже на крыльце. Он попытался громко хлопнуть дверью, но она была настолько тяжела, что передвигалась со скоростью пожилой черепахи. И лишь закрыв ее, Густав вспомнил об оставленном в прихожей цилиндре. С минуту помялся в помыслах постучаться, но гордость победила, и, задрав подбородок, он спустился по ступеням и зашагал к ненавистной квартире.

* * *

Солнце все так же светило, а Густав все так же не обращал на него внимания. На этот раз он решил пройти напрямик: аллея Луизы, на которой стоял дом Клауса, и Шреттерштрассе со съемной квартирой разделялись улицей Шиллера и двумя рядами еще не очень знакомых дворов. Однако, упершись в неожиданный забор, а потом со всего маху наступив в глубокую лужу, напоминавшую небольшое болотце, Густав позволил себе перейти с упоминания черта на слова погрубее и повернул обратно на мостовую. К источаемому в окружающий мир недовольству добавились хлюпающие ботинки да испачканные брючины, а встречные прохожие теперь расступались еще более охотливо.

Добредя до дома, Густав первым делом заглянул в продовольственную лавку, которую он держал за соседней с подъездом дверью. Клара переставляла товары – это была его идея, чтобы покупатели, по обыкновению подходя к привычным полкам, натыкались на что-то неожиданное, возбуждавшее непреодолимое желание немедля потратить лишние деньги. Жена, конечно, спросила, как все прошло с Клаусом, но Густав, немного остыв за обратный путь, только отмахнулся и поинтересовался выручкой. Цифры его обрадовали. Для порядка чмокнув жену в щеку, он сказал, что ненадолго зайдет в квартиру – говоря откровенно, ему нужно было в уборную, – а потом сможет сменить ее за прилавком.

На улице Густав все-таки одарил солнце своим вниманием: сощурился и поглядел на него сквозь ресницы. Со стороны могло показаться, что он слегка улыбнулся – впрочем, и не такие чудеса происходили с Густавом после удачного торгового дня. А ведь прошла только половина, и покупатели принесут им еще больше денежек!

Сидя в уборной, Густав думал о съемной квартире. Ему, конечно, очень повезло обзавестись таким жильем. Новый дом, большие окна в просторной гостиной, уютная спальня и кухня со всем необходимым. Иногда кажется, что даже с перебором: уж больно много всяких приспособлений досталось им от арендодателя, и это не считая того, что перевезла Клара. Ну и, конечно, лавка под боком – как у добротного торговца в лучшие времена. Но этот посторонний… Густав и сам подумывал о том, что незнакомец ему привиделся. Все-таки работал он довольно много и, по правде говоря, уставал, как собака… Все ради семьи, конечно, ради будущего, он ведь сам выбрал путь большого человека, а потому ежедневно стремился преумножать капитал. Так что, пожалуй, от переутомления мог принять за человека что-то иное… Но что? Свою тень? А у тени бывают черты лица? Усы? Нелепая одежда, не похожая ни на один предмет из гардероба Густава? Странное, конечно, дело, но раз Клаус так уверенно говорит, что никакого потайного входа нет…

Густав тщательно вымыл руки и уже собирался выйти в подъезд, но в коридоре зацепился взглядом за приоткрытую дверь в гостиную. Небольшую щель, вероятно, оставил он сам, когда выбегал к Клаусу – не похоже на Густава, но, бывает, поспешил, – а вот за дверью как будто бы недоставало света. Помедлив, Густав все-таки заглянул в комнату. И обомлел.

Помещение, которое он увидел, не было его гостиной. Вернее, было ей только отчасти – ровно наполовину, потому что ровно посередине теперь находилась глухая стена. Два из четырех окон, если они все еще существовали, остались за ней, отчего в комнате и правда стало темнее.

Густав, силясь произнести хоть что-то, открывал рот, как выброшенный на Куршскую косу сарган. От вытянул вперед руку и медленно, чуть не на цыпочках, подошел к стене. Конечно, он ожидал, что рука ни во что не упрется и ужасное наваждение рассеется, как пропал накануне тот, посторонний… Но нет, пальцы дотронулись до твердой – деревянной, кирпичной, каменной или какой-то еще, черт ее дери, – но самой настоящей стены, да к тому же оклеенной нелепыми бежевыми обоями с узорами, напоминавшими безвкусные фамильные гербы. Густав протер глаза – стена, разумеется, никуда не делась – и молча вышел из комнаты в коридор. Надел ботинки, которые он с полчаса назад промочил в луже, и вышел за дверь. Спустился на улицу. Снова сощурился на солнце. И заорал.

Сперва он не вкладывал в крик никакой мысли – просто растягивал все гласные на перебор. Затем, когда перепуганная жена выбежала из лавки и осторожно обняла его со спины, он начал плеваться отрывистыми словами:

– Клаус! Стена! Договор! Деньги, мои деньги!

Затем, вздрогнув, он замолчал и начал озираться по сторонам. Сперва обратил внимание на прохожих, которые пялились на него с безопасного расстояния, а затем и на жену.

– Клара, – зашептал он, округлив глаза. – Клара, не ходи туда, я тебя прошу!

– Да что случилось, дорогой? Опять увидел…

– Нет! – Густав затряс головой. – Хуже! Ты не представляешь! Там стена! Новая! Точнее, выглядит как ужасно старая! Но новая! Молю тебя, стой тут! Я в полицию!

И Густав побежал. Разумеется, почти сразу же, второй раз за день, он сбил дыхание – и позже этим объяснял себе, почему не запомнил ни дорогу до участка, ни разговор с полицейскими. Воспоминания начинались с обратного пути, на протяжении которого Густав всеми мыслимыми ругательствами клял арендодателя, который с неизвестной целью пытается довести арендатора до невменяемого состояния. Он озвучивал подозрения, что Клаус действует с сообщниками, вероятная цель которых – заполучить его, Густава, дело и обобрать до нитки. На протяжении монолога Густав смотрел исключительно себе под ноги, а потому не видел лица полицейского, на котором попеременно сменялись сомнение и насмешка.

На подходе к дому, едва завидев присевшую на лавочку жену, Густав закричал:

– Вот, Клара, допрыгался наш Клаус! Будет иметь дело с законом!

Клара испуганно посмотрела на Густава и промолчала. Густав прочитал в ее взгляде переживания за Клауса – знал он, что Клара была добра ко всем, даже к негодяям, и пробурчал, как ему показалось, подбадривающе:

– Ну, ничего, поделом ему.

– А можно с вами? – тихо спросила Клара.

– Теперь – да, – кивнул Густав и поглядел на полицейского: – Жена моя. Свидетелем будет.

Тот, впрочем, не оценил познания Густава в правовых вопросах. Кажется, он даже нетерпеливо вздохнул, что уже граничило с неуважением к проблемам Густава. Впрочем, Густав предпочел проигнорировать эту мелочь – пусть сначала поможет с Клаусом, а уж потом придет и его черед ответить за дерзость.

– Так, – проговорил полицейский, заходя в квартиру. – И где возведенная стена?

– Полюбуйтесь, – раздраженно ответил Густав, распахивая дверь в гостиную и пропуская полицейского вперед.

Тот шагнул за порог. Клара, не сводя глаз с мужа, прошла следом. Густав же отчего-то промедлил и остался стоять в коридоре.

– Ну, – прозвучал приглушенный голос полицейского, – и какая из стен вас беспокоит?

Густав закатил глаза – за что он только платит налоги – и сам зашел в комнату. Он уже занес руку, чтобы с широкого размаха хлопнуть по ненавистной стене, а лучше бы сразу по затылку грубияна-полицейского, но приготовления были напрасны. Лишней стены не было.

Густава неожиданно потянуло присесть. Он даже чуть качнулся назад – слава богу, в углу стоял мягкий пуфик, на который Густав и плюхнулся. Он смотрел на квадратный обеденный стол, на угловой камин, выложенный белой плиткой, на комод, заставленный книгами, – словом, на все то, что совсем недавно было скрыто за внезапно появившейся уродливой стеной. А теперь – так же внезапно пропавшей. Густав перевел взгляд на жену, в ее глазах теперь был не просто испуг, а настоящий ужас, перемешанный с сожалением, а затем – на полицейского. Тот, кажется, совсем перестал стесняться и теперь нахально улыбался.

– Знаете… – начал он. – Простите, как вас…

– Гроссман, – выдавил из себя Густав.

– Знаете, господин Гроссман, – противно пошлепав губами, продолжил полицейский, – мой брат торгует пилюлями на Кантштрассе. Чудесные пилюли, скажу я вам! Новейшее изобретение от нервов. Если хотите, попрошу сделать вам скидку.

Не дождавшись реакции Густава, полицейский щелкнул каблуками и вышел в коридор. Хлопнула дверь в квартиру. По лестнице простучали удаляющиеся шаги. А Густав все сидел и смотрел на камин.

– Густав, дорогой, – прошептала Клара, подходя к мужу. – Что с тобой происходит?

Густав и сам был бы не прочь в этом разобраться. Кто-то точно начинал сходить с ума, вот только пока было неясно, то ли он, то ли окружающий его мир.

– Я… – Густав запнулся, откашлявшись. – Я, наверное, немного полежу.

– Конечно-конечно. – Клара суетливо поспешила в спальню подготовить мужу взбитую подушку.

Посидев еще с полминуты, Густав проследовал за женой. Сбросил с себя одежду, нацепил зачем-то пижаму, хотя не собирался укладываться надолго, и залез под одеяло. Последней его мыслью, перед тем как заснуть, было то, что жена отвлеклась от торговли на целый час. Кажется, за это время они упустили непозволительно много марок и пфеннигов…

* * *

Природа одарила Густава редкой и, по его мнению, бесценной способностью пробуждаться от малейшего звука, не открывая при этом глаз. Оттого он был уверен, что они с Кларой надежно защищены от ночных воров: первый же скрежет отмычки или скрип поддетого оконного шпингалета выдернет Густава из сна, а сомкнутые веки не выдадут его бодрствование. Как поступать дальше, Густав не знал, но полагал, что в условиях настоящей опасности решение придет само собой.

Вот и в этот раз Густав проснулся от какого-то постороннего звука. Продолжая притворяться спящим, он не слышал ничего необычного, но чувствовал, что в комнате не один. Конечно, это была Клара, которая уже закрыла лавку, подумал он и мысленно обругал себя за слишком долгий сон. Но торговали они обычно до семи, и вчера в это время уже было сумеречно, тогда как Густав сквозь веки будто бы ощущал все тот же яркий дневной свет из-за незанавешенного окна.

– Клара, ты? – все-таки спросил он.

Клара не отозвалась. Только скрипнул пол, словно она переминалась с ноги на ногу.

– Клара… – снова начал Густав и приоткрыл правый глаз.

Клары в спальне не было. Зато у кровати стоял мальчишка лет десяти. Он был одет в короткие зеленые штанишки и сикось-накось застегнутую клетчатую рубашку и держал за лапу одноглазого плюшевого медведя. Отчего-то Густав подметил, что медведю недоставало именно правого глаза – то есть того же, которым Густав рассматривал мальчишку.

– Ага, – сонно протянул Густав. – Все еще сплю…

Он перевернулся на правый бок и уже было начал засыпать, как почувствовал, что кто-то дотронулся до его плеча. Причем дотронулся пугливо – легонько тыкнул самым кончиком пальцев, почти как… Как сам Густав с внезапно появившейся стеной в гостиной. Отчего-то это сходство взволновало Густава, и он резко повернулся к мальчишке и, не найдя силы закричать, прошипел:

– Ты кто?!

Мальчишка сделал полшага назад и испуганно прижал к животу медведя. Густаву показалось – а может, оно так и было, – что зрачки мальчишки словно бы подрагивали. Будто он силился отвести взгляд от Густава, но все никак не решался.

– Кто ты? – повторил Густав громче.

– Петя… – тихо ответил мальчишка.

– Петя? – неуверенно выговорил Густав. – Какой такой Петя?

– Звать меня так. – Мальчишка шмыгнул носом. – Петя. Или Петр.

– Петр? А, Петер. Произношение у тебя… Не местный, что ли?

Мальчишка скривил личико и пожал плечами.

– Скажи-ка, Петер. – Густав приподнялся с кровати, опершись на локоть. – Как ты тут оказался?

– Так это… – Мальчишка наконец оторвал взгляд от Густава, оглядел спальню, а затем снова посмотрел ему прямо в глаза. – Я тут живу.

– Живешь?!

– Ну да. С папой и мамой…

– С папой и мамой?! – Густав вскочил с кровати, чуть не снеся мальчишку – благо тот успел отпрыгнуть, – и заходил по спальне. – Ну Клаус, ну обманщик! Это ж надо, сдать квартиру сразу двоим… Нет, полицией он не отделается! Суд и моральный ущерб!

– Дяденька. – Мальчишка прервал Густава. – А чего это вы в пижаме, как маленький?

– Не мешай, – отмахнулся Густав. – Он, значит, сперва сдал квартиру им, а потом и мне. Нет, ну какой наглец! На что только рассчитывал!

– Дяденька…

– А вы давно тут живете? – обратился наконец Густав к мальчишке.

– Я – с рождения. А родители…

– Что?! Бог мой, да это просто… Вот же алчная змея! Подстроил, пока были в отъезде, и сдал квартиру мне! Вы уезжали, да? За город? Или куда подальше? В Данциг? В Пиллау?

– Мы с родителями редко куда-то ездим, – вздохнул мальчишка. – Только прошлым летом были в Светлогорске.

– А это где?

– На море. – Мальчик мечтательно посмотрел куда-то мимо Густава. – Я купаться учился, с папой. Мама-то и так воды боится, а еще говорит, что больно холодная. А еще там башня красивая!

– Башня у моря? Как в Раушене? Ну ладно, а родители тоже вернулись?

– Да мы никуда не уезжали, дяденька.

– Не уезжали? – Густав приостановился и посмотрел на мальчика.

– Не уезжали, – подтвердил тот. – Я из школы пришел. А мама и папа на работе. А тут вы. В нашей комнате. Только в ней все совсем по-другому…

– Погоди-погоди. – Густав потер ладонью сморщенный лоб. – Пришел из школы? А почему так поздно?

– Да по правде сказать, мы с Мишкой еще погуляли. Не с этим мишкой, – поправился мальчишка, помахав перед носом Густава плюшевым медведем. – А одноклассником моим. Дружим мы, хоть все его и дразнят мелкотой. У нас в классе почти все пятьдесят второго, а он пятьдесят третьего, представляете?

– Что – пятьдесят второго?

– Ну, года рождения.

– Ничего не понял. – Густав потряс головой. – Тысяча восемьсот пятьдесят второго?

– Ну что вы, нет, конечно. – Мальчишка засмеялся. – Тысяча девятьсот! Тысяча девятьсот пятьдесят второго я. А он – пятьдесят третьего.

Густав молча уставился на мальчишку. Он, конечно, не был силен в медицине, но за несколько секунд проанализировал факты и был готов поставить диагноз. На дворе одна тысяча девятьсот двенадцатый год. Петер чудно одет, да к тому же с этим медведем… Еще и говорит как-то странно – вроде бы все понятно, но в то же время… Сложно описать словами, но что-то с его речью явно не то. Вывод: мальчишка болен. Но даже если так, то как он умудрился попасть к нему в квартиру? И самое главное, виноват этот чертов Клаус или нет?

Размышления Густава прервал дверной звонок. Он дернулся и, кажется, вскрикнул, а обрадовавшийся мальчишка побежал к двери.

– Родители пришли с работы! – донеслось из коридора. – Ой, что я им расскажу!

Густав слышал, как мальчишка протопал по паркету. А затем шаги стихли. А спустя еще мгновение снова раздался звонок. Густав выглянул в коридор. Никакого мальчишки он там не увидел. Хмыкнув, Густав последовательно заглянул сначала в гостиную, затем на кухню и, наконец, в уборную – они были пусты. А когда позвонили в третий раз, он таки принялся открывать входную дверь. За ней стояла жена.

– Клара, – тихо проговорил Густав. – Похоже, со мной что-то не так.

* * *

Рассказывая о мальчишке, Густав не смотрел на жену. За столом в гостиной он специально сел не напротив, а рядом с Кларой и потому без особой изворотливости мог просто глядеть прямо, в окно, за которым таки начались сумерки. Он старался растянуть свой рассказ как можно сильнее, добавляя мельчайшие подробности – одного только плюшевого медведя описывал с минуту, – долго подбирал слова и делал паузы. Но как ни крути, конец истории приближался, а вместе с ним приближалась и необходимость пересечься взглядом с Кларой. Наконец, живописно описав ужас, с которым он открывал входную дверь, Густав повернулся к жене и увидел то, что так хотел отсрочить, – ее мокрые глаза. Плакала она нечасто, и, возможно, оттого Густав сторонился таких моментов и совершенно не знал, как себя вести. Поэтому он что-то прокряхтел и, поерзав на стуле, погладил Клару по плечу.

– Наверное, надо отдохнуть денек-другой, – заискивающе проговорил он.

– Густав, – отозвалась Клара, всхлипывая, – дорогой, это так ужасно! Помнишь, я говорила, что работа сведет тебя с ума… И вот…

Клара зарыдала. А Густав, вздохнув, встал из-за стола и заходил по гостиной. Не любил он эти разговоры, ох, не любил…

– Клара, мы уже много раз это обсуждали, – начал он, подавляя раздражение. – Я работаю ради нашего будущего. Если бы я неделю не торговался с этими жуликоватыми фермерами о ценах, мы бы не накопили на съем этой квартиры, черт ее дери! Если бы мы работали до обеда, как остальные лавки, то не смогли бы откладывать деньги на черный день. А всякие женские побрякушки? Если бы…

– Неужели ты думаешь, – перебила его Клара, – что я готова променять твой рассудок на какие-то побрякушки? Густав, мне нужен здоровый муж, а не тот, кто видит несуществующие стены и призраков из будущего.

– Клара, хватит! – Густав притопнул. – Я просто устал! Такое бывает со всеми! Особенно с теми, кто трудится, а не мается в ожидании, когда богатство само приплывет ему в руки!

– Да сколько можно, – вскричала Клара. – У тебя все разговоры о богатстве! Прошу, подумай о себе! Давай на время закроем лавку, съездим куда-нибудь.

Густав закатил глаза и только отмахнулся.

– Умоляю тебя… – продолжила Клара, но теперь уже Густав перебил ее:

– Клара, я просто отдохну пару дней. Небольшой перерыв нужен, но поездка… Мы не можем себе это позволить, по крайней мере не сейчас, когда дела пошли в гору! Ты же сможешь сменить меня в лавке?

– Густав…

– У тебя хорошо получается торговать. Глядишь, скоро сможем открыть вторую лавку, в которой ты бы заправляла всеми делами.

– Я не хочу ничем заправлять. – Клара поднялась со стула и подошла вплотную к Густаву – ее глаза были ужасно красными, но слезы, кажется, больше не текли. – Я хочу, чтобы ты завтра же сходил к врачу.

– Ну, не знаю… – Густав снова отвел взгляд. – А ты последишь за лавкой?