Kitabı oxu: «II THE HORROR. Когда я поняла, что должна тебя бояться»

Эта книга является художественным произведением, не пропагандирует

и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет.

Книга содержит изобразительные описания противоправных действий,

но такие описания являются художественным, образным, и творческим

замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.

Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.

Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы

с зависимостью.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я несусь по какому-то очередному серому Питерскому проспекту на своей матово-серой BMW, потому что ещё не решила, что лучше – разбиться в попытке уехать от преследования ГИБДД или попасть под статью двенадцать, пункт восемь. Вообще, я собиралась в SPA-центр привести себя в порядок, потому что на вечер у меня грандиозные планы. Металлический голос из громкоговорителя доносится до меня еле уловимым скрежетом:

– Чёрный BMW, гос номер «ХАМ», срочно остановитесь!

Как он понял, что моя машина чёрная, я не знаю, ведь я не мыла её уже два года, с тех самых пор, как неадекватный клон моего парня разбил заднее стекло. Плотная плёнка, приклеенная скотчем вместо окна, меня вполне устраивает, но помыть машину на автоматической мойке с таким оконным протезом – невозможно. А заезжать на мойку с реальными людьми я не хочу.

– Чёрный BMW, немедленно остановитесь! Последнее предупреждение!

Я открываю пассажирское окно и выкидываю пакетик с белым содержимым, который вылетает из машины на скорости девяносто километров в час. Надеюсь, он приземлился не на лобовое стекло гаишников. Затем увеличиваю громкость музыки, смотрю на себя в зеркало, вытираю нос и стараюсь вылепить на своём лице искренне удивлённый вид. Резко нажимаю на тормоз и жду, когда ко мне подбегут пузатые властелины дорог.

– Извините, офицер, у меня громко играла музыка, я не слышала Вас!

Притворяться шлангом – это хорошая, эффективная и рабочая стратегия. Я периодически пользуюсь.

– Выйдите из машины!

Я аккуратно и медленно, чтобы он не пристрелил меня в истерике, выхожу из машины. Какая страсть! Какая экспрессия! С таким количеством висцерального жира можно умереть от переживаний такого сильного спектра.

– Ваша машина в розыске! – чуть отдышавшись, говорит майор – Возьмите документы и проследуйте в служебную машину.

Я уже минут пятнадцать молча сижу на заднем сидении милицейской, точнее теперь полицейской, «Тойоты». Майор стоит на улице и периодически переговаривается по рации. Открываю контакты в своём чёрном IPhone. Набираю в поиске «Мудак» и перехожу в карточку контакта. Смотрю на красную кнопку «разблокировать абонента» и вожу большим пальцем над ней по кругу, потом делаю петлю и вырисовываю восьмёрку. Знак чёртовой бесконечности. Закрываю глаза. Мотаю головой. Открываю глаза. Закрываю контакт. Смотрю в окно.

Резким рывком к моему временному пристанищу с мигалками на крыше подъезжает полицейский BMW. Я закатываю глаза. Не могу поверить, что я только что хотела разблокировать этого мудака! Я с силой толкаю дверь изнутри, истеричный майор тут же кричит мне:

– Оставайтесь в машине!

Клон моего бывшего парня выходит из своей машины и говорит ему:

– Я разберусь. Помощь не нужна.

Я злобно шепчу, быстро приближаясь к Мише:

– Ты больной? Машина в розыске? Серьёзно?

Не дожидаясь бессмысленного и лживого ответа, возвращаюсь к своей машине, прохожу мимо неё и иду дальше по обочине, в поисках выкинутого пакетика, который никто и не собирался обнаруживать. Объектом была я, а не мой пакетик.

Клон громко говорит мне в спину, догоняя:

– До тебя не дозвониться! Дома тебя не бывает. У меня к тебе серьёзный разговор.

Меня злит не сам факт нахождения моих номеров в розыске, а то, что Миша считает возможным поступать так со мной. Почему они все это делают? Это вопрос ко мне, а не к ним. Со мной так можно. А кто разрешил? Кто запретил? Это тоже вопросы ко мне.

– Какие основания, господин полковник полиции, – я интонационно иронично выделяю слово «полиции», – для объявления моей машины в розыск? Вы знаете о существовании внутренней службы безопасности? О прокуратуре? О личной жизни других людей?

Я продолжаю искать свой подсластитель реальности на пыльной обочине, пока говорю это.

– Ой, заткнись! Ты знаешь о существовании статьи за управление транспортным средством в состоянии наркотического опьянения?

– Знаю! Твой лучший друг мне что-то об этом рассказывал. Ты должен знать эту историю, ведь тогда твои подчинённые что-то напутали в документах, включая данные о пострадавших в аварии и анализе крови виновника! – гавкаю я между делом, заинтересованно поднимая только что найденный пакетик на солнечный свет.

Клон Миша невротично оглядывается по сторонам в поисках свидетелей и хватает меня за руку. Репутационные риски. Всё-таки он в форме и обязан меня задержать. Но я уверена, что ему очень не хотелось бы этого делать. Дёрнешь за одну ниточку, клубок начнёт разматываться и в итоге окажется, что эта ниточка была последним элементом, на котором держалось твоё белое пальто. Или полицейский китель.

– Ты! Ты! Ты…– он старается подобрать слова.

– Отцепись! Меня это больше не заводит, милый, – я выкручиваю руку из его клешни и наигранно улыбаюсь. Во мне давно не осталось правды.

Он делает вдох, чтобы успокоиться. Затем говорит:

– Не рамси, я не для этого приехал. Есть маза по Диме.

Я перевожу взгляд с пакетика на свою серую BMW на аварийке. Ужас, застывший в моём животе в зале суда два года назад, сейчас немного приподнялся и чувствуется в районе груди.

– Что? Я не понимаю твоего быдлятского языка!

На самом деле, конечно же, я понимаю, что он имеет в виду, но я хочу оттянуть этот разговор на как можно больший отрезок времени. Осталось около девяти лет. Сомневаюсь, что смогу оттянуть этот разговор на девять лет.

– Ты слышала об амнистии?

Я смеюсь и стучу пальцем по виску:

– Экономические преступления!

– Да, есть варианты… Пошли в машину, надо обсудить.

Он берёт меня за руку, как это делают нормальные люди, когда хотят сблизиться, но мы не нормальные люди и мы не хотим сближаться, просто он таким образом пытается скрыть содержимое моей кисти. Репутационные риски, да.

Мы подходим к моей матово-серой машине, на капоте которой отчётливо читается выцарапанное слово: СУКА. Я сажусь на пассажирское сиденье и высыпаю содержимое пакетика на подлокотник. Клон садится за руль.

– Будешь? – спрашиваю я и достаю банковскую карту из сумки.

– Давай, – отвечает Миша и достаёт пятитысячную купюру из кармана. – У меня есть знакомый, который может помочь переквалифицировать статью, – он скручивает купюру в трубочку, но чувствуется будто скручивает моё горло, – сама понимаешь, тема не стопроцентная, но попробовать стоит.

Я молча бью ребром кредитки по веществу, за хранение которого сидит в тюрьме человек, о вызволении которого мы сейчас так мило беседуем.

– Нужны деньги. Много, – он протягивает мне трубочку. – Я дам половину.

Я поспешно подкручиваю контрастность реальности и возвращаю трубочку Мише. Он делает то же самое.

– И ещё. С этим придётся завязать, – он обводит рукой подлокотник, а потом прищуривается, чтобы лучше рассмотреть вибрирующий на моих коленях IPhone с фотографией парня в зеркале, демонстрирующего свои кубики пресса и именем контакта «Рома».  – Это вообще кто? – Миша недоумённо спрашивает, будто в его голове только что разорвалась их общая с Димой фантазия, что я их собственность. Недвижимая.

Мне одиннадцать.

Я смотрю в окно на своего соседа, парня четырнадцати лет, который возвращается с занятий в музыкальной школе. На его спине чехол для гитары. Я очень хотела бы дружить с этим парнем, но он старше меня на три года. Такая разница в пубертатный период – невосполнимая чёрная дыра. Я для него малолетка. Через двенадцать лет Рома расскажет мне, что это не гитара, а кий, и мы будем хохотать, но сейчас я романтизирую его образ гитарой, которую рисует моё детское воображение, находясь в стадии активации травмы отвержения. Эзотерики утверждают, что эти травмы входят в наш жизненный план ещё до рождения, поэтому люди, которые, как нам кажется, травмируют нас, на самом деле только активируют боль, которая была запланирована. Люди всего лишь треки.

Мне двадцать три. Лучший друг моего бывшего парня требует от меня объяснений существования Ромы. Я с нескрываемым раздражением закатываю глаза и отвечаю:

– Парень мой!

Миша неодобрительно поднимает брови, швыркает носом и пафосно отвечает:

– Разберёмся.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Эта ненавистная история с её ненавистными участниками снова здесь. Обрушилась на меня в один миг. Отняла у меня всё. Учитывая то, что произошло вчера, это кажется сговором! Глубокий вдох. Через свёрнутую в трубочку пятитысячную купюру. Я не могу поверить, что это снова происходит со мной.  Мне приходит сообщение от Ромы: «В кино пойдёшь?». Клон внимательно смотрит на экран моего телефона. Я специально поворачиваю его так, чтобы он мог прочесть. Затем говорю:

– Миша, меня моя жизнь сейчас устраивает. Я понимаю, что ты делаешь всё возможное для своего друга, – я интонационно делаю ударение на слове «своего», пытаясь подчеркнуть, что Дима мне больше никто, – я продам машину и квартиру, но я не вернусь в качестве утешающей и залечивающей его раны. Всё закончилось. Я не его собственность, – и через пять секунд многозначительного молчания добавляю – и не твоя.

Он отвёл от меня взгляд на этих словах. Я продолжаю, уже не так уверенно:

– Я отгоревала эту потерю, – опускаю взгляд на колени.

Затем беру свой «Айфон», открываю контакты. Нахожу «Мудак» и нажимаю «разблокировать». Показываю Мише. Он улыбается и показывает мне свой телефон, на дисплее которого высвечивается мой номер с именем контакта: «Истеричка». Затем ухмыляется куда-то себе в колени и говорит:

– Если честно, мы с Димой были уверены, что ты так просто не согласишься вернуть квартиру и тачку.

Я шмыгаю носом, стискиваю зубы и шёпотом отвечаю, глядя вдаль через лобовое стекло:

– Вы меня не знаете, Миша. Вы никогда не хотели узнать меня по-настоящему.

Здесь может показаться, что я благородный и честный человек, но, на самом деле, я, во-первых, не хочу сталкиваться с потоком обвинений, которые опрокинутся на меня в случае отказа, во-вторых, не буду скрывать, что хочу сохранить позицию несчастной страдалицы, так как считаю её наиболее выигрышной, и в-третьих, плевать я хотела на эту квартиру и машину. Так даже лучше. Остаться ничего ему не должной.

Чтобы у меня не осталось и малейшего повода для благодарности.

Миша опустил голову и ответил:

– Жаль, что всё так складывается, конечно… Что не получилось по-человечески, – он пожимает плечами.

По-человечески получается только когда во взаимодействии участвуют люди, а не звери.

Я резко перебиваю его:

– Ой, всё! Не начинай, держи марку, ты же мент! – Я шутливо бью его в плечо кулаком, открываю пассажирскую дверь BMW моего бывшего парня и поспешно выхожу из машины, чтобы не словить паническую атаку.

Перманентный ужас, живший в моём животе эти два года, поднялся и чувствуется уже в районе глотки. «Это не заканчивается ничем хорошим». Да, да, мы все слышали эту фразу тысячу раз, и проблема давно не в том, что это не заканчивается ничем хорошим. Проблема в том, что это в принципе не заканчивается. Очередная итерация на проклятой петле бесконечности. Всё продолжается.

Я подхожу к водительской двери и открываю её:

– А теперь проваливай из пока ещё моей тачки!

– Я позвоню, – он выходит из машины и неловко смотрит на меня.

Я хочу кинуться ему на шею и умолять не выпускать демона на свободу, но знаю, что это бесполезно. Он сделал свой выбор.

– Хорошо, – отвечаю я. – И убери мои номера из розыска! Это ненормально. Ты ведёшь себя как маньяк!

Такой же маньяк, как и его лучший друг. Смотрю ему в спину секунду и кричу ему:

– Миш, и ещё. У меня есть условие!

Миша возвращается ко мне, и мы обсуждаем детали, к которым вы ещё не готовы. Я подведу вас к ним медленно, аккуратно, любящей рукой.

Сажусь за руль. Сижу так вечность, уставившись в бело-голубую эмблему. Я понимаю, что хеппи-энда не будет. Интуиция. Компиляция. И коррупция, безусловно. Очередная итерация на петле трагической бесконечности, в которой мы все застряли. Глупо было предполагать, что всё это рассосётся волшебным образом. Раковая опухоль продолжает расти, если вместо лечения бегать от неприятных эмоций, которые вызывает диагноз. Если ты не лечишься, а игнорируешь симптомы, болезнь продолжает тихо разрастаться, а потом… убивает тебя. Исцеление – только твоя зона ответственности. Уничтожение тебя – зона ответственности болезни. Каждый добросовестно выполняет свою задачу.

Отвечаю Роме: «Не могу сегодня. Пригласи какую-нибудь девку)».

Он отвечает: «Тогда не приезжай ко мне сегодня!»

И я пишу ему с улыбкой: «А ты не давай ей мою футболку!»

Вместо SPA я еду в квартиру, которую уже нельзя называть моей. Я не была здесь около трёх месяцев, с того самого вечера, когда окончательно поняла, что должна бояться. Поспешно засовываю свои вещи в коробки, заглядываю в гостиную, в которой до сих пор пылится кровавая инсталляция. Это осколки моей любви, покрытые пылью и кровью, которые символично лежат здесь с ночи, когда мне открылась правда. Точнее, она всегда была открыта для меня, нигде не пряталась, но я прозрела именно в ту ночь. Это было больно. Среди кровавых осколков моей души валяется кольцо с бриллиантом. Кидаю кольцо в коробку с вещами, а осколки собираю в мусорный пакет. Уверена, вам очень интересно, что произошло в ту ночь, но я её не помню. Помню события, начиная с трёх часов ночи. Я уже спала, точнее, это сложно назвать сном, скорее я лежала без сознания, когда услышала звук поворота ключа в дверном замке. Я в панике вскочила, не зная, что делать. Будто все детские страхи про чудовищ под кроватью, бабу Ягу и дядек милиционеров ожили в эту секунду. Последний страх оказался реальным. Дядька милиционер пришёл ко мне в три часа ночи, потому что я очень – очень плохо себя вела. Я поспешно выхожу из гостиной и возвращаюсь в спальню.

На прикроватной тумбочке лежит запылившийся учебник по пенитенциарной психологии. За два года заключения осуждённый прошёл адаптацию в новой среде. Он принял правила игры, получил свою кличку и распределение в новой иерархии. Того Димы, которого так рьяно бросается спасать клон, больше не существует. Кого бы он ни вытащил из тюрьмы, это будет не тот Дима, который туда сел два года назад. Я свидетельствовала его перерождение по письмам, которые он отправлял мне. Возможно, он отправляет их до сих пор, но я давно не открывала почтовый ящик. И если вдаваться в подробности, он и до тюрьмы не был тем, кого стоило спасать, но я не буду забегать вперёд. Точнее, назад.

Несмотря на произошедшие утром события и внесение коррективов в моё настоящее, планы на вечер, хоть и сменили окрас и теперь больше похожи не на элемент свободы, а на вновь приваренный железный прут к моей клетке – не отменяются. Собираюсь.

***

Я оказалась права, ещё вчера окрылявшие планы на сегодняшний вечер быстро разбились о реальность. Призрак Димы, как всегда, бесцеремонно влез и навёл в моей жизни свои порядки. Я расскажу эту историю чуть позже, когда мы дойдём до неё в хронологически верном изложении и когда вы будете морально к ней готовы. Присаживайтесь удобнее, вас ждут американские горки из подземелья в небеса и обратно. Из прошлого в настоящее и снова в прошлое. Если вы рассчитываете что-то здесь понять, мне вас заранее жаль. Разочарование, которое вы испытаете, придаёт реальности горьковатый вкус.

Возвращаюсь в квартиру Димы Лизиного, дёргаю ногой и качаюсь из стороны в сторону, закусив губу. Ещё немного и слёзы брызнут из моих глаз от отчаяния. Ненавижу слёзы. Способность Димы влиять на мою жизнь даже из тюрьмы бросает меня в состояние беспомощности. Сначала его призрак таскался за мной мягким тёплым облаком, придавая сил, но вскоре трансформировался в чёрный ядовитый туман, выжигающий всё на своём пути. Стоило мне почувствовать свободу, он появился вновь. Как он это делает?

Тревожно ищу какой-нибудь нудный фильм, чтобы скорее уснуть под него. Говорят, что режиссерский дебют Мела Гибсона «Апокалипсис» вполне подходит на роль транквилизатора. Нахожу пиратскую версию и включаю. Слово “apocalypto” в одном из множества вариантов переводится как «показывать новое начало». В масштабах бесконечности начало и конец практически неразделимы. Когда одна история заканчивается, начинается другая. Если оставаться в тематике этого фильма, то для европейцев новым началом стало уничтожение майя. Для майя новым началом было уничтожение лесных индейцев.

Получается, созидание нового и уничтожение старого неразделимы. Вместе с этим, уничтожение противоречит созиданию. Я запуталась в собственных мыслях. Глубокий вдох. Через свёрнутую в трубочку пятитысячную купюру. Смотрю на своё отражение в чёрном экране телевизора, пока мужской голос говорит мне из динамиков: «Великую цивилизацию нельзя завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри». Стоило промелькнуть одной мысли о символичности этой цитаты в союзе с моим отражением, как чёрный фон на экране сменяется зелёными кустами. Я падаю на подушки и наблюдаю, как тапир, охваченный страхом, пытается спастись от голожопых размалёванных индейцев. Надеюсь, я смогу уснуть.

Индейцы только что поймали тапира и вырезали ему сердце. Как только в кадре появляется пульсирующий орган, я вскакиваю от перебоя собственного. На секунду мне показалось, что оно остановилось. Я впиваюсь рукой в область своего сердца, контролируя его биение. Точнее, находясь в иллюзии, что я его контролирую. Продолжаю смотреть эту жестокую сцену потрошения муляжа тапира, но уже чуть дальше от телевизора. Отхожу к окну и закуриваю сигарету. Смотрю, как индейцы прикалываются над своим братом, предлагая съесть яйца своей добычи. Он берёт их в руки, затем рвёт зубами. Я втягиваю в себя дым, стараясь остановить подкатывающий кошмар. Перевожу взгляд на открытое окно. Делаю круговые движения головой, чтобы расслабить шею и плечи. Мне кажется, что кто-то трогает входную дверь снаружи. Индейцы раскатисто смеются. Они смеются, пока я тихо крадусь в коридор. Пока я поднимаю крышку глазка и всматриваюсь в слабо освещённую площадку.

Когда клон открывал дверь своим ключом, я ещё не успела до конца очнуться и понять, кто я и где нахожусь. Я подумала, что это Дима, ведь это его квартира. И первое, что я почувствовала, подумав, что это он – страх.

Не радость.

Не любовь.

Страх.

Я бегала как тапир из телевизора по квартире. Нас с этим тапиром объединяло одно: каждый из нас был уверен, что его сейчас убьют.

Всё дело в его письмах. Всё дело в том, что я узнала про него. Всё дело в том, кто он есть на самом деле. И кто на самом деле я? Вопрос открыт.

Индейцы в спальне снова смеются. Моё сердце снова останавливается, а затем заводится и бьётся с бешеной скоростью. Паника разливается горячими волнами от макушки до кончиков пальцев. Я надеваю кеды на голые ноги, хватаю ключ от BMW и выбегаю на лестничную клетку прямо в пижамных штанах и майке, закрыв руками уши. Вызываю лифт и спускаюсь на парковку. Оглядываясь, бегу до машины и быстро сажусь в неё, тут же закрывшись изнутри. Индейцы продолжают смеяться в моей голове, я включаю музыку на полную громкость и выезжаю с парковки резким рывком.

Чёрная пустынная набережная. Вода в Неве. Оранжевые отблески фонарей. Мой животный страх.

Я подъезжаю к двадцатиэтажному зданию и паркуюсь рядом с синей AUDI А5. Поднимаюсь на одиннадцатый этаж и иду по длинному тёмному коридору. Нажимаю на звонок. Ожидаемый суетливый шум у двери с той стороны. Щелчок крышки глазка. Я подставляю своё лицо в стеклянный кружок, чтобы меня проще было идентифицировать в два часа ночи. Звук открытия замка.

Заспанный парень в трусах смотрит на меня с недоумением одним открытым глазом. Я трясусь от холода и ужаса.

– Я должна проверить, не дал ли ты ей мою футболку! Покажи её мне!

– Лиза, ты больная! Тебе говорил это кто-то?

– Да, постоянно! Показывай!

– Да нет никого, я один. Заходи, – он зевает и делает насильственно – вынужденный пригласительный жест.

Мы с Ромой были бы ужасной парой. Как же нам повезло, что никому из нас никогда не приходила в голову такая идиотская мысль. Яростный уличный пёс и кошка, безучастно растекающаяся у самой тёплой батареи. Он – Скорпион. Я – Лев. Без вариантов. Молодые. Одинокие. Раненые.

Я немного опасаюсь того момента, когда он найдёт себе постоянную девушку. Я не смогу приезжать к нему посреди ночи и смотреть телевизор пока он спит. И он отдаст ей мою любимую футболку! На самом деле наша с ним дружба закончится гораздо раньше и совершенно по другому поводу.

– Что с тобой?

– Паническую атаку словила, – я машу рукой.

– Пойдём подлечимся, – он натягивает на себя чёрные шорты, пытаясь широко раскрыть свои опухшие глаза. Хлопает резинкой шортов по нижнему ряду чётко прорисованных кубиков на его прессе, и я вздрагиваю, поднимая взгляд на его лицо.

Рома выходит на балкон из спальни. Берёт бутылку с прожённой дыркой в боку. Кивает мне через окно, приглашая. Наполняет бутылку дымом. Скручивает крышку у моих губ. Я втягиваю в себя весь дым, который тут же схватывает горло и грудь. Жду, пока кашель не подкатывает.

– Так лучше? – подмигивает он.

– Да, доктор, – говорю я на выдохе, ненадолго теряясь в клубах дыма, и улыбаюсь.

Мы возвращаемся в спальню. Он кидает мне мою любимую футболку с надписью fuck them all, и я натягиваю её сверху пижамной майки, в которой припёрлась к нему в два часа ночи. Иногда я сама не верю в то, что вытворяю. Этот поступок – детский лепет по сравнению с тем, почему дядька милиционер приезжал ко мне ночью. И по сравнению с тем, что случилось потом.

– Посмотрим что-нибудь? – Рома терпеливо стоит с пультом в руке и смотрит на загорающийся экран домашнего кинотеатра.

– Да. Апокалипсис.

Я лежу поперёк кровати на боку и смотрю «Апокалипсис» в перевёрнутом положении. Снова чёрный экран, но сейчас я вижу в нём только отражение своего друга. Рома сидит на кровати, облокотившись на подушки. Мужской голос настойчиво повторяет мне цитату Уилла Дюранта: «Великую цивилизацию нельзя завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри». Яркая зелёная летняя листва. Камера наплывает в чащу зарослей. Три. Два. Один. Тапир бежит в уготованную ему ловушку. Страх гонит его к смерти. Ловушка захлопывается. Бам. Несколько деревянных штырей пронизывают его тело.

«Они гниют изнутри от страха. Страх – это болезнь. Влезет в душу каждого, кто подхватит его. Он уже смутил твой покой».

Мой телефон лежит на полу у кровати, так, что я могу достать до него, свесив руку. Экран загорается, и я вижу, что мне пришло сообщение с номера телефона не из списка контактов. Сердце застучало сильнее. Тупое сердце. Тупая душа. Тупая история. Я не хочу всё это чувствовать. Я ничего не хочу чувствовать. Хватаю телефон и подношу ближе к расслабленным глазным мышцам. Привстаю на локтях и глаза лениво фокусируются на номере отправителя. Немного прищуриваюсь.

Плюс семь. Девять. Один. Один.

Служба спасателей.

Я поворачиваюсь на Рому. Он продолжает вникать в глубинный смысл «Апокалипсиса», потом переводит взгляд на меня:

– Может пожрём, а?

Я улыбаюсь и открываю длинное сообщение:

«Поганое ощущение от встречи с тобой, Лиза».

Это что-то новенькое! Неоправданные ожидания. Даже интересно, что конкретно он ожидал от нашей встречи?

Рома кричит с кухни:

– А рикотта – это что?

Я не заметила, как он ушёл. Подозрительно сложный ингредиент – рикотта. Медленно встаю с телефоном в руке и иду на кухню. Рома стоит у плиты с коробкой замороженного полуфабриката и читает состав. Поворачивается ко мне и смеётся. Я смотрю на него, улыбаюсь и говорю:

– Я помню, как ты возвращался из музыкальной школы всегда с гитарой наперевес. Я наблюдала за тобой из окна. Ты был такой недостижимый для меня тогда.

Рома перебивает моё романтично-наркотическо-сентиментальное словоизлияние:

– Я никогда не ходил в музыкальную школу. Ты что, прикалываешься сейчас?

Я кладу телефон на стол и подхожу ближе к нему.

– Это ты сейчас прикалываешься? Как это «не ходил в музыкальную школу»? Я смотрела на тебя в окно! У тебя на плече был чехол для гитары! Что ты меня дуришь?

Рома смеётся от моих слов, и я невольно начинаю смеяться вместе с ним.

– Что ты ржёшь? – шепчу я сквозь смех.

Минуты через три Рома смог членораздельно сказать:

– Это был кий. Кий! Я в бильярд играл! Какая, к чёрту, гитара? Где я, где гитара, Лиза?

Замороженный полуфабрикат на сковородке начал шипеть и плавиться. Мой телефон на столе снова завибрировал. Перманентный ужас уже окончательно поднялся и проник в мой мозг чудовищным озарением, что все соучастники снова начали движение, сняв эту историю с паузы. Это больше не DRAMA. Теперь это HORROR.

Ведь я больше не страдаю. Я испытываю леденящий, парализующий страх.

Индейцы злобно хохочут над своей жертвой в спальне.

Страх уже смутил мой покой…