Память. Часть1

19. Потеря

– Саша, просыпайся, – посреди ночи разбудила Александру Орина.

– Что случилось? – подскочила Саша.

– Марине плохо, – ответила испуганная Орина.

– Так надо доктора, – недоумевала Саша.

– Она тебя зовёт, сходи, пожалуйста, Александра, – возник в дверях Семён.

Саша прикрылась одеялом, поперхнулась и закашлялась.

– Хорошо, сейчас оденусь.

Все вышли. Саша стала одеваться, ломая голову, зачем зовут её, если там нужен доктор.

Саша и Семён шли быстрым шагом по ночным улицам посёлка, снег поскрипывал под ногами, луна ярко светила. Всё было бы вполне романтично, если бы не цель визита, которая, собственно, была непонятна. Семён и Саша вошли в дом. Сашу проводили в комнату к Марине, Семён было ринулся следом, но его не пустили. Александра и мама Марины, тётя Забава, вошли в комнату. Света почти не было. Свеча стояла на маленьком столике, и две младшие сестрёнки Дана и Ждана дежурили у кровати больной. Марина металась, стонала, увидев вошедших, сказала:

– Мама, оставьте нас с Сашей одних и девчонок уведи.

Все покорно вышли. Было слышно, как они удерживают за дверью бунтующего Семёна.

– Что стряслось, Марина? – спросила испуганная стонами Саша.

– Плохо мне, Александра, – ответила Марина.

– Так врача надо срочно, – подскочила Саша.

– Сядь, не суетись. Того врача, что мне нужен, в нашей деревне нет.

Удивленная Саша молча села рядом и почувствовала, что кровать мокрая. Саша откинула одеяло и увидела, что простынь в крови, отшатнулась, собралась позвать на помощь, но Марина её остановила.

– Это по твоей части.

– По какой моей части? – не поняла Александра.

– Беременна я.

– Но ято тут при чём? – вскрикнула Саша.

– Не хочешь помочь, можешь уходить, но знай, что меня кроме тебя никто не спасёт.

Саша попыталась успокоиться, подошла к окну, но там не было её любимого ореха, который придавал силы и подбадривал. Луна светила, прокладывая светлые дорожки между деревьев. Саша поняла, что деваться ей некуда, сняла зипун, шаль.

– Рассказывай, что произошло? –жёстко спросила Саша. Жизнь, в очередной раз, не оставляла ей выбора. Её подташнивало от волнения, от груза ответственности, от страха, что она ничего не сможет сделать. Как же мало она знает! С людьми ей только однажды пришлось иметь дело, когда рожала Орина, а до этого принимала роды только у коров, да лошадей, да и то только в роли помощницы, всё делал отец.

– Вчера кровить начало, а сейчас, сама видишь, поток крови. Живот болит жутко, спина раскалывается, пить всё время хочется.

– А беременность сколько месяцев?

– Я точно не знаю.

– С анархистами развлекалась?

– Сука ты, Сашка. В такой момент издеваться! От Семёна я беременная. Я и уехала отсюда, чтобы ещё и этого ребёнка на него не вешать, но что-то плохо мне стало, рвало постоянно, вконец измучилась. А анархисты на месте не живут, всё куда-то едут.

– Так ты ж об этом мечтала!

В ответ не раздалось даже матов, только стон. Саша прижалась ухом к животу. Сердцебиение не прослушивалось. Видно, что плод совсем крошечный. Кровь пошла толчками и что–то вышло вместе с ней. Выкидыш. Саша ничем здесь не могла помочь. Теперь нужно было остановить кровь. Саша вышла, позвала мать Марины, сказала, какие нужны травы. Она не знала, можно ли людям давать то, что дают в таких случаях животным, но подумала, что для начала можно дать совсем слабый отвар. В этот момент Марина закричала, Александра кинулась обратно.

– Ты что, сказала ей всё? – злобно прошипела больная.

– Нет, не успела.

– Вот и хорошо, что не успела. Не говори ей про ребёнка, она ничего не знает.

– А что же с ним делать? – спросила потрясённая Саша.

– Возьми, закопай где-нибудь. – Маринка спешно стала заворачивать в свою юбку, висящую рядом, то, что могло бы быть ребёнком, и сунула свёрток Саше в руки. – Иди и молчи, поняла? Матери скажи, что месячные такие, простыла, видать.

Александра, потрясённая, вышла за дверь, автоматически повторила то, что сказала ей Марина и пошла на улицу раздетая и разутая. Её догнал Семён, хотел накинуть на неё шаль, но увидел у неё в руках окровавленный свёрток.

– Что это? – спросил Семён и стал медленно оседать на землю, беспомощно хватаясь за хлипкий плетень.

– Да что ж это такое, почему я всех спасать должна? Я же не мужик, у меня сил уже нет, все на меня надеются, а я ничего не могу, слабая я, – у Саши началась истерика, она плакала, кричала.

От неожиданности Семён пришёл в себя. Саша всегда вела себя очень сдержанно. Он и не предполагал, что такое возможно. Парень взял у неё из рук свёрток, а Саша, продолжая кричать и плакать, отталкивала его, лупила ладошками. Он обхватил девушку одной рукой, прижал к себе, а она ещё долго билась и вырывалась, затем просто вздрагивала всем телом и, наконец, затихла, прижалась к нему, обмякла, повисла. Он продолжал бережно поддерживать её одной рукой. В другой руке у него был свёрток, о котором он забыл.

– Это ребёнок твой. Мог быть, – шёпотом сказала Саша, но Семёну показалось, что сказала она это очень громко. Он отпустил Сашу и заметался, растопырив руки со свёртком, который чуть было не выронил, потому что весь уже тоже был в крови.

– Остановись, – резко скомандовала Саша. – Положи свёрток, иди за лопатой.

Да, видно судьба у неё такая, всё решать, всем помогать, а так хочется самой побыть маленькой и беспомощной, чтобы защищал кто-то, помогал. Кто же здесь поможет? Только орех.

20. Снег

Шли Стах и Якуб по чистому белому полю, прикрытому только что выпавшим снегом, и наслаждались тишиной, покоем и счастьем. Солнышко, снежок свежий, чистый морозный воздух. Вдали село, там топятся печи, бегают ребятишки, бабы готовят еду, в сараях мычат коровы. Люди занимаются простыми делами, наслаждаются жизнью. Счастье! Что ещё нужно человеку? Кто же? Кто решил всё это у нас забрать? Кто решил, что мы должны убивать друг друга, жить в окопах с крысами. Кто решил, что мы должны стать калеками?

Шли Стах и Якуб по полю, изрытому взрывами, пересечённому окопами. Сколько дней или часов назад здесь закончился бой? Точно неизвестно, но то и дело Стах и Якуб спотыкались об ещё не убранные трупы, в которых трудно было опознать людей. Так неестественны были позы, усеченные самым невероятным образом тела. Хорошо, что снег закрыл это немного. Поляки старались не смотреть вниз и идти быстро, насколько только возможно, чтобы покинуть это жуткое поле.

Вдруг, они услышали скрип. Обернулись, ничего не увидели. Опять тот же звук. Прошли всю войну мужики, но здесь струхнули – почудились сигналы из преисподней. Сорвали шапки, начали креститься, чуть не дёрнулись бегом бежать, но постыдились друг друга. Снова скрип. Любопытство пересилило страх. Пошли на звук, показалось, что труп шевельнулся.

– Пошли отсюда, от греха подальше, – сказал испуганный Якуб, выглядевший смешно: такой гигант и боится.

– Не смеши людей, Якуб. Трупов испугался? Или мало их повидал за годы войны? – поддел его Стах, хотя самому тоже было как -то неприятно. Он преодолел страх и наклонился там, где чудился источник звука, и тут рука трупа поднялась и схватила Стаха. У мужика пропал голос от страха, раздавался только сип. Якуб бросился спасать друга от нечистой силы. Взял попавшуюся под руку палку, замахнулся, но рука, схватившая Стаха, ослабила хватку и упала в снег.

– Охолонись, не бери грех на душу, опусти кол. Не привидение это, – остановил Якуба Стах.

– А что, я слышал, что видели мужики живых мертвецов, ходят они ночью, вроде как люди, а сами мёртвые! Жуть! – начал стращать Якуб.

– Так сейчас день, – ответил Стах. Он наклонился и повернул немного тело, лежащее перед ним. – Нет, это не оборотень, это ангел, скорей. Посмотри!

Якуб подошёл ближе и застыл в полном молчании. Молоденький мальчик, бледный и худенький, с тонкими, почти девичьими чертами лица, тёмными кудрями, его длинные ресницы заиндевели, и только зубы были стиснуты, а подбородок жёсткий и решительный.

– Господи! Совсем ребёнок, – сказал Якуб.

Стах встал на колени, расстегнул воротник мальчика, попытался нащупать пульс на его шее.

– Он живой, – сказал Стах. И Мужики начали быстро отряхивать его от снега. Это был австриец, судя по форме.

– Что будем делать? – спросил Якуб.

– Ну, не бросать же его здесь! Понесем, может в окопах австрийцы ещё где остались? Отдадим. Или на дорогах обоз встретим! Бери за ноги!

И два уставших, оголодавших и замёрзших поляка потащили куда-то своего бывшего врага, который стрелял в них, но теперь он был более беспомощный, и бросить его никак нельзя было, хотя сами валились с ног. Им нужно было в самих себе возродить что-то человеческое, чтобы выжить.

Тащили, падали, поднимались, растапливали в ладонях снег, выливали по капле парню в рот, сами ели снег. Шли дальше. Село уже недалеко, но сил нет. Шли так медленно, что добрались только к вечеру.

– Не могу больше, – сказал Стах, привалился к плетню, обнял мальчишку, пытаясь согреть его. – Иди по хатам, зови подмогу.

Якуб поплёлся дальше. Вскоре вернулся, привёл с собой баб, мужиков в селе не было. Стах заулыбался при виде живых, подвижных, энергичных женщин в ярких шалях. Такой от них повеяло жизнью, запахом хлеба, домом, что расслабился, а потом еле поднялся, а женщины засуетились вокруг раненого.

– Какой красивый! – сказала молоденькая.

– Да он умер уже, – шепнула другая.

– Пульс есть, слабый только очень, – пояснил Стах.

– Так он же австриец! Он же враг наш, – поразилась третья.

– Ладно, бабы, потом решим кто друг, кто враг, а сейчас в тепло бы его, – устало сказал Якуб.

– Понесли ко мне! У меня места много! – сказала кудрявая маленькая бабёнка.

И бабы понесли раненого. Подхватили и легко так, как будто не весил ничего, потащили в хату. Якуб, поддерживая Стаха, пошёл следом. Мужикам уж и не верилось, что без страха быть пойманными, они могут, наконец-то, зайти в село, побыть в тепле, среди людей, среди своих, в нормальном человеческом жилье.

Бабы затопили баню. Какое же это было счастье – снять одежду, которую не снимали неделями, помыться, согреться!

Бабы и австрийца занесли в предбанник, вымыли его, как младенца, в тазике, налюбоваться не могли, какой он милый, да красивый, только без сознания почему-то. Нарядили его в чистую одежду, в кровать уложили, австриец так и не очнулся.

Стах и Якуб разомлели в бане, чуть не уснули, но бабы их выгнали, чтобы не угорели. Накрыли на стол. Кроме картошки да лука ничего не было, но мужики и этому были несказанно рады. Бабы начали расспрашивать их о делах на фронте, о перемирии, да у ребят языки заплетались от усталости, а ещё больше от сытости и тепла клонило в сон. Бабы отстали, уложили их, а сами занялись юным австрийцем, пытаясь понять, что с ним случилось.

Стаху казалось, что он попал в семью, что все здесь милые и родные, и бабы эти незнакомые, и даже австриец; с этими мыслями, улыбаясь, он уснул.

21. Перемирие

В село Желобное стали возвращаться солдаты. Бабы боялись поверить в такое счастье. Неужто война закончилась? – Перемирие –это значит мир? – спрашивали они мужиков, – Конец войне?

– Может, ещё и не конец, только пока переговоры ведутся. Но мы воевать больше не пойдём. Кому надо, пусть сами идут и воюют. Ради чего в окопах гнить? – отвечали мужики. Они переоделись в крестьянскую одежду, отмылись, наелись, и, прямо таки, светились от счастья.

– А что, если придут солдаты, да опять заставят воевать? Или того хуже, арестуют или расстреляют за то, что воевать отказываетесь, – волновались бабы.

– Да пусть лучше здесь расстреляют, – упорствовал бывший солдат, – Я никуда больше с места не сдвинусь. Погибать в любом случае, так лучше уж сразу, без мучений.

А дальше рассказывали друг другу и бабам, кому какие тяготы пришлось пережить. Бабы охали, вздыхали, но настроение у всех было радостное. Сейчас – перемирие! Какое-то изменение! Все так устали за годы войны! Такими они были длинными и тяжёлыми. А сейчас мужики вернулись, не у всех, конечно, но тем, кто пришёл, радовались всем селом. Водили пришедших с фронта из хаты в хату, везде их кормили, поили, расспрашивали о войне, о том, видели ли других односельчан. Сами делились новостями.

А солдаты так радовались любым мелочам обычной сельской жизни, обнимали и нянчили детишек, удивлялись, как выросли мальчишки, как похорошели девочки. Смотрели на молодых жеребят и телят. Сокрушались, видя, как разрушились без ремонта сараи, да хаты, уже строили планы, кому что нужно будет помочь по весне отремонтировать, рассуждали, где, что будут сажать и сеять, как обойтись малым количеством лошадей. Это были самые радостные часы их жизни, когда нужно было решать простые житейские проблемы. Только теперь, после войны, оценили люди, какая это радость – мирный труд. Каждая секунда жизни была ценной, каждая наполнена счастьем!

22. Немец

Хорошенький молодой офицер так и не пришёл в себя ни на утро, ни на следующий день. Сельские бабы приходили полюбоваться на него. Бледность шла его утончённому, интеллигентному лицу. Калина, хозяйка дома, которая взяла к себе на постой молодого австрийского офицера, пыталась выгнать баб, под предлогом недостатка свежего воздуха и тишины, но бабы слетались, как мухи на мёд, посмотреть на невиданного доселе красавца.

– Да, в пору иконы писать, – сказала одна из баб.

– Да нет, он на учёного какого-то похож. Смотри, какое лицо умное! – спорила другая.

– Нет, на священника больше смахивает, – утверждала третья.

Какой священник в военной форме!

– Он ребёнок ещё, ему бы в школе учиться. Не может он быть ни священником, ни учёным. Прочитать бы документы, которые у него в сумке нашли, тогда бы и узнали, кто он.

Жаль, что на немецком всё написано.

– Видно, важные документы. В таких пакетах красивых, с печатями!

Лишь по вечерам, оставшись один на один с немцем ли, с австрийцем ли, большой разницы для деревенских баб не было, Калина отдавалась мечтам. Раздевала парня, протирала влажной тканью, разглядывала и гладила его часами. Ей даже и не хотелось, чтобы он приходил в себя. Сейчас он принадлежал ей, а когда очнётся, вряд ли она сможет удержать парня в этой деревне. Видно, что это птица высокого полёта. Замечтавшись, она прилегла с ним рядом, обняла его, долго гладила и целовала лицо, к которому уже привыкла за несколько дней. Вспомнила, как первый вечер боялась к нему прикоснуться, таким божественно красивым показался ей офицер, таким неземным, отстранённым, как ангел.

И вдруг, он ответил ей на поцелуй. Может, показалось? Может сознание сыграло злую шутку. Желаемое выдало за действительное? Она поцеловала его в губы, и он снова ответил ей. Девушка обалдела от счастья, стиснула его в объятьях так сильно, что парень застонал. Калина очнулась, отстранилась, а парень начал шептать что-то. Говорил по–немецки. Калина бросилась в соседнюю избу, чтобы позвать остановившегося там Якуба, он упоминал, что знает немецкий, работал когда-то у немца. Якуб спросонья не понял ничего, но покорно встал и пошёл за Калиной.

Немец лежал с закрытыми глазами, но говорил, не переставая, то еле слышно шепча, то переходя на крик. В хату набились бабы, несмотря на позднее время. Якуб переводил.

– В пять утра! В железнодорожном вагоне маршала Фердинанда Фоша. – говорил в бреду немец.

– О чём он? О каком Фердинанде? – спросила Лада – женщина, у которой жил Стах Завадский. Самого Стаха среди женщин не было, он заболел, и лежал с температурой.

– Фердинанд Фош – это маршал, французский военачальник, – объяснял Якуб.

– Причём тут Франция? – спросила Калина.

– Про переговоры, наверное, говорит. Там же все собрались: и немцы, и англичане, и французы, а этот Фош союзными войсками командует, – пояснял Якуб.

– Фон Винтерфельдт ещё не приехал. Его ещё нет. Переговоры могут сорваться! Винтерфельдта нет! – кричал в бреду военный.

– О ком это он? – затаив дыхание, вслушивались в каждое слово женщины.

– Такого я не знаю, – отвечал Якуб. – Но фамилия немецкая. Понятно, должен же кто-то со стороны Германии договариваться.

– Вагон, вагон, идите к вагону! – уже тише бормотал больной.

– А при чём тут вагон? – не понимали женщины.

– Точно не знаю, но слышал, что переговоры, вроде, в каком-то вагоне железнодорожном проводили.

– Сто один залп! Сто один залп! – продолжал бредить юноша. Он с трудом дышал, реплики сопровождались хрипами и кашлем.

– Ему совсем плохо! Он задыхается! – вскрикнула взволнованная Калина.

– То, что он заговорил – это хороший знак. Может быть, придёт в себя! – попытался успокоить женщину Якуб.

– Нет! Я же вижу, что он задыхается! Нужно что-то делать! – Калина попыталась приподнять больного, но дыхание парня становилось всё более тяжёлым, а хрипы более сильными. Лицо его приобретало серый оттенок.

– Нужен доктор! – тут уже и Якуб встревожился.

– У нас в селе нет докторов и в соседних сёлах тоже. Всех в армию забрали, в лазаретах работают, – пояснила Лада.

– Что же делать? – уже не могла сдержать слёз Калина.

– Нужно Стаха привести, он ветеринар, вдруг, сможет чем-то помочь! – предложил Якуб.

– Что ты говоришь! Он сам с температурой! Ему нельзя вставать с постели, – начала спорить Лада, хозяйка дома, в котором разместили Стаха.

– Но парень умирает! – закричала Калина.

– Ладно, сейчас я его приведу! – сказал Якуб, выходя за дверь. Следом за ним выбежала Лада, на ходу накидывая шаль.

Парень уже почти совсем не дышал, но продолжал что-то бормотать. Самая молодая из женщин наклонилась к нему, пытаясь разобрать, что он говорит.

– Слушайте, он же по-русски говорит, – сказала девушка. Все склонились к больному.

– Не может быть. Он же немец! – сказала одна из них.

– Отойдите от него! Ему дышать нечем! – отогнала всех от кровати Калина.

– Он по-английски говорит, а не по-русски! – продолжила спор высокая брюнетка.

– Я точно слышала русские слова, – уверенно проговорила молодая.

Спор прервал вернувшийся Якуб, который вёл бледного, худого, постоянно кашляющего Стаха. Стах вымыл руки. Попросил какую-нибудь палочку для осмотра. С трудом разжал зубы и осмотрел полость рта и горло.

– Дифтерия, – диагноз был поставлен незамедлительно.

– Так дифтерией обычно дети болеют, – сказала Лада.

– Он и так ребёнок ещё, – ответила Калина. – И что же делать? Как лечить?

– Уже поздно. Горло всё плёнками затянуто.

– Как поздно? Сделайте что-нибудь!

– Я ничего сделать не могу. Говорят, что где-то в Америке уже есть сыворотка от дифтерии, но не у нас. – Стах беспомощно развёл руки.

– Но вы же врач, сделайте что-нибудь! – схватила его за руки Калина.

– Что я могу сделать! – закашлялся от громкого возгласа Стах.

– Если там плёнки, их что, убрать нельзя? – сквозь слёзы кричала Калина.

– Обычно делают трахеотомию, – ответил Стах.

– Что это такое? – уточнила Лада.

– Разрезают гортань.

Их разговор прервали хрипы больного. Воздух уже почти не проходил через горло.

– Режьте скорее! – кричала Калина.

– Я не врач, я ветеринар! Я никогда этого не делал. Животные не болеют дифтерией!

– Он всё равно умрёт, Стах. – тихо промолвил Якуб, и все затихли.

Стах посмотрел на посиневшего пациента. Навредить ему уже было невозможно.

– Шансы очень малы, даже если я смогу… – начал фразу Стах, но Калина прервала его.

– Быстрее! Он не дышит!

Стаху ничего не оставалось, как начать операцию. Калина выпроводила из дома своих подруг. Стах комментировал вполголоса свои действия, вероятно, чтобы успокоиться.

– Я должен найти перстнещитовидную мембрану.

Стах поставил палец на кадык юноши, затем соскользнул вниз до следующей выпуклости.

– Так, это перстневидный хрящ, а углубление между кадыком и перстевидных хрящом и есть перстнещитовидная мембрана. Здесь будем делать разрез. Мне понадобится трубка толщиной с палец! – обратился он к Калине. Калина быстро убежала в сени и вернулась с трубкой, видимо сняв её с самогонного аппарата, судя по запаху. «Хорошо, если от самогонного аппарата, стерильная», – промелькнула мысль у Стаха.

Он сделал надрез на коже, раздвинул её, затем сделал надрез на показавшейся под кожей мембране. Пациент к этому моменту уже не дышал, и пульс его остановился, но как только Стах вставил в надрез мембраны трубку, парень вздохнул, но, к сожалению, этот вдох оказался единственным.

Стах приказал Калине делать искусственное дыхание через трубку, а сам приступил к массажу сердца. Теперь и самому ветеринару стало плохо от переживаний и собственной болезни. На помощь пришёл Якуб, он попытался повторить движения друга. Стах поправил расположение его рук и стал руководить реанимационными действиями людей очень далёких от медицины.

Завадский уже не верил в положительный результат, но Калина просила Якуба продолжать, и сама не прерывалась. И, как ни странно, их усилия увенчались успехом: пациент задышал, сначала слабо и прерывисто, затем всё активнее и более размеренно.

Стах сполз на пол со скамьи, на которой сидел, и потерял сознание. Якуб и Калина растерянно стояли рядом с двумя больными и не знали, что делать дальше. К счастью, обморок поляка был недолгим, он пришёл в себя, но был очень слаб. Калина постелила ему постель и попросила пожить в её хате, рядом с прооперированным. Ей страшно было остаться с ним одной, боялась, что может что-нибудь случиться, а она не сможет помочь больному. Якуб тоже остался.

Вскоре все мужчины уснули, а Калина подходила то к немцу, то к Стаху, проверяя дыхание. Ей казалось, что все они престанут дышать, если она не будет за ними следить.

Она держалась несколько часов, но затем опустилась на лавку, уронила голову на стол и уснула, но и во сне она слышала дыхание сначала одного, затем двоих, троих, а затем сотни человек. И там, во сне, она должна была за всеми уследить, никого не пропустить, услышать дыхание каждого.