Трагикомедия бродяги любви

Надо сказать, Иветта была молоденькой избалованной титулованной дамочкой двадцати пять лет, и выглядела для той моды просто роскошно: её волосы были собраны в сложную высокую причёску и напудрены, на припудренном лице красовались алая помада и кокетливая мушка, на шее висело аметистовое колье, подарок от мужа, пожилого графа. А её пышное сиреневое платье с обилием синих бантов, воланов и голландского кружева могло бы послужить предметом зависти для многих женщин, только не для Генриетты. Юная леди имела, как дворянка денежное состояние в пять раз больше, чем те деньги, что давал Иветте муж и, когда считала необходимым, могла приобрести себе наряды дороже в несколько раз. Вот и сейчас на Генриетте был очень дорогой и изысканный наряд: пышное платье из дорогого вишнёвого шёлка с парчовыми золотыми вставками на лифе и юбках и маленькими кружевными бантиками, а модную причёску из каштановых волос дополняло павлинье перо, что сочеталось с изумрудным ожерельем на изящной шейке. Они так сильно контрастировали: природная благородная красота Генриетты, и кукольная неестественная красота Иветты…

– Генриетта, подруга, а что ты замуж не выходишь? Тебе уже двадцать лет всё-таки, да и у тебя такое роскошное приданое, могла бы удачно замуж выйти, ты же в Венеции самая завидная невеста… – спросила вдруг внезапно в разгар беседы Иветта.

Генриетта слегка разрумянилась от такой неловкой ситуации, опустила смущённо в пол взгляд своих больших шоколадных глаз и ответила:

– Знаешь, Иветта, я тебе доверю один свой секрет, как давней подруге, всё-таки четыре года дружим, я сомневаюсь, что меня теперь кто-то знатный и уважаемый возьмёт замуж, я уже не такая завидная невеста, как раньше, а, если быть честной, я уже не невеста, а женщина. У меня сейчас роман с известным любовником-куртизаном Джовано Казановой, ты, скорее всего, наслышана о нём от светских знатных дам…

– Ой, – тут же жеманно удивилась Иветта, – Как интересно! Сам великолепный любовник, виртуоз интима, самый известный куртизан Италии, у которого, говорят, было уже сто женщин, Казанова!!! Ой, Генриетта, взяло меня женское любопытство, хочу я снять его хоть на одну ночь! Дай мне его хоть на один разочек! Он дорого берёт за ночь?

– Хм… – прокашлялась Генриетта, не ожидая такой наглости от подруги, – он берёт пятьсот луидоров за ночь, но я не решаю такие вещи за него ни в коем случае, я не знаю, как он отреагирует на такое предложение, его это может и оскорбить. Если наберёшься храбрости, можешь попробовать намекнуть, но я думаю, его это только обидит, потому что мы с ним же пара, да и, если так поступишь, сразу станешь мне бывшей подругой…

Надо сказать, Генриетта была не совсем уверенна в своих словах, просто Джовано хоть уже три месяца состоял с ней в отношениях, она видела, с какой любовью и нежностью он относится к ней, но, вдруг она ошиблась, считая, что он в неё влюбился? Ведь он так избалован вниманием женщин, не привык к продолжительным отношениям, а Генриетта ещё совсем юная, как женщина, неловкая в постели, а вдруг, когда такая яркая и смелая женщина предложит ему отношения, не потянет ли его к более бойкой и созревшей?

… В роскошной гостиной повисло тяжёлое напряжение, как перед грозой, но только на несколько минут…

…Тут в дверях гостиной появился сам Джованни, с большим удивлением в светло-табачных глазах посмотрел на Генриетту и её гостью, а потом вежливо произнёс:

– Ой, моё почтение, извините, что помешал дружескому чаепитию, дорогая Генриетта, если что, я у себя в кабинете…

Тут Иветта подошла к молодому человеку игривой дерзкой походкой и томно обратилась к Джованни:

– Казанова, приятно познакомится, графиня Иветта, я слышала от подруги, что ты, как куртизан, берёшь пятьсот луидоров за ночь, я бы хотела тебя снять. Давай я тебе напишу адрес моего имения и когда лучше прийти, чтобы нас мой старый муж не застал, и ты придёшь, если мне понравиться, я сверху ещё доплачу, что скажешь?

Генриетта с нечастным личиком схватилась за сердце, она никак не ожидала такой наглости от своей бывшей подруги, настоящей предательницы и жалела, что наивно доверила ей свой секрет. Но продолжала с волнением ждать реакции самого Джованни…

Джовано же с лёгкой брезгливостью на светлом нежном лице, поправил свой длинный русый волнистый хвост и уверенно ответил:

– Ваше сиятельство, извините, но нет, я сейчас состою в отношениях с леди Риччи, меня всё устраивает. Я не имею подлой манеры заводить сразу несколько отношений. Если я состою в серьёзных отношениях с одной дамой, я не рассматриваю никаких других предложений, пока мы с дамой не расстались окончательно Ещё раз повторю: нет…

Спесивую графиню отказ молодого куртизана разозлил и она прикрикнула:

– Да что ты из себя строишь недотрогу?! Все уже в Венеции знают, что ты – самое настоящее продажное жигало, альфонс, выбился за счёт своих женщин из нищеты, из бедных районов, и сейчас просто пытаешься себе цену набивать! Зачем? Хочешь, чтобы я больше заплатила за ночь? Хорошо, восемьсот луидоров устроит? И не говори о каких-то принципах, все знают, что ты уже почти сто женщин перебрал, и готов за хорошие деньги с любой! Ты всего лишь прислуга, что ты о себе думаешь? И что такого в Генриетте, что ты не хочешь заметить более интересную женщину?

Джовано раскраснелся, но с гордой осанкой молодой человек отвернулся лицом к открытому окну и с тем же спокойствием и достоинством ответил:

– Ваша сиятельство, я требую, чтобы вы не произносили в присутствии леди Генриетты такие некультурные выражения, подобно «жигало»! Прекратили этот скандал спесивой гордячки! Прекратили, в том числе унизительные слова и в её и в мой адрес, и, извинившись за своё поведение перед леди Генриеттой, покинули наш дом спокойно, а не как торговка! И не сравнивайте себя, простую скандалистку, с истинной аристократкой по поведению, с леди Риччи, она умная, красивая благородная леди, просто не всё ещё знает в жизни в силу юности, но я думаю, она впредь будет осторожней в выборе подруг…

Иветта, фыркая от досады и обиды, поспешила дверям, буркнув Генриетте:

– Извини, до свидания!

– Прощай, бывшая подруга! – ответила с искренней обидой на Иветту Генриетта, внутри ликуя от того, что Джованни не предал её.

Джовано же немножко постоял у окна, подышал прохладным воздухом, чтобы успокоиться и ласково обратился к юной возлюбленной:

– Генриетта, милая, разве же можно так наивно доверять подругам некоторые тайны наших отношений? Я прошу тебя впредь не быть такой наивной и не делиться с непроверенными подругами некоторыми нюансами наших отношений, потому что ты сама сейчас убедилась, что бывают настоящие подруги, а бывают…, как я шучу, «подружки-лягушки». Между прочим, это была очень унизительная и неприятная для меня сцена, очень обидно прозвучали слова «продажное жигало» и «готов за хорошие деньги с любой», будто бы у меня совсем никаких хороших качеств нет, ты же знаешь, что это не так. и что у нас тобой всё серьёзно…

Генриетта смущённо поправила вишнёвое платье и скромно ответила:

– Прости, любимый, просто мы с Иветтой дружили уже четыре года, я до этой сцены считала её хорошей подругой, и я никак не могла подумать, что она так некрасиво поведёт себя, когда на её вопрос, почему я не выхожу замуж, я опрометчиво призналась, что мы с тобой живём вместе. Я считала, что она мне подруга, никому не скажет, но я глубоко ошиблась в ней. Что ж, я увидела её истинное лицо, теперь она мне бывшая подруга, ты прав в том, что мне надо быть более осторожной в выборе подруг…

И влюблённая парочка в знак мира и согласия нежно поцеловались, и продолжили свои дела, как ни в чём, ни бывало, а Генриетта была рада надёжности Джованни…

… И так они продолжали свою приятную совместную жизнь со страстными ночами дальше, незаметно за чтением увлекательных книг, посещением балов и театров, весёлыми пикниками и милыми беседами на конной прогулке, во время романтичного катания в лодке, и другими разнообразными интеллектуальными развлечениями и разными спортивными занятиями у них пролетел ещё два месяца.

… Им обоим нравилось то увлекательное времяпровождения, тот уют, что царил в усадьбе Генриетты, которая временно стала их общим домом, казалось, им, что они знают друг о друге всё, влюблённая пара настолько уже привыкла к друг другу, что их самих это немножко пугало. И Генриетту, и Джованни пугала мысль, что ведь сначала они вступили в эти отношения просто как богатая леди и куртизан, альфонс, что доставляет ей удовольствие за деньги, а сейчас их отношения стали такими глубокими, многогранными, общение дарило им столько радости, что они оба боялись того момента, когда второй скажет: «Всё, наш роман кончен, прощай…».

Почему-то Джовано боялся этого рокового момента даже больше, чем Генриетта, он считал, что такая благородная прекрасная юная леди, как Генриетта, никогда не выйдет за него, что она выберет себе ровню, а незадачливый герой-любовник так привязался к юной нежной аристократке, что не представлял, как он будет жить без неё.

Ведь куртизаном, как раньше он уже не сможет работать, он больше не сможет жить с другой женщиной, он понял это по тому отвращению, которое испытал к Иветте, что любая женщина, не похожая на его прекрасную Генриетту, будет вызывать у него отторжение в любовных делах. И это отсутвие ясности будущего пугало молодого человека…

… Джовано иногда становился от этого очень задумчивым. Один раз во время уроков фехтования для Генриетты он забылся, и юная леди ловко покатила его на траву с весёлыми добрым смехом:

– Джованни, милый, ты проиграл, ученица превзошла учителя! Ты что это сегодня такой сонный и хмурый?

…А Джовано лишь неловко улыбнулся с печалью в огромных светло-табачных глазах и ласково пошутил:

– Дорогая, я просто сейчас поддавался тебе, как истинный джентльмен красивой и умной леди!

Но скоро между Риччи и Казановой случилось объяснение, которое сблизило их душевно ещё сильней, будто уже не ниточкой, а толстым корабельным канатом…

…В тот день была солнечная тёплая приятная погода, Джовано, который стал чаще прятаться в своём кабинете за чтением и сочинительством, (хотя потом всё равно делился своими новыми достижениями с Генриеттой) вдруг повеселел и пригласил юную возлюбленную на конную прогулку.

Они романтично скакали верхом, непринуждённо общались, Джованни мило шутил и говорил оригинальные комплименты…

… Они не заметили, как за приятной беседой сошли с привычного маршрута, и скакали уже долго и далеко, наслаждаясь теплом солнышка и красивой природой, в такт которой звучал цокот копыт…

… Вдруг Генриетта с удивлением в больших глазках-шоколадках и любопытством на нежном юном личике со вздёрнутым носиком воскликнула:

– Джованни, милый, смотри, мы случайно забрели в бедные районы! Ты же где-то тут жил? Может, тебе хочется разыскать родительский дом и увидеться со своей семьёй?

Джовано в лице поменялся, светло-карие глаза расширились и наполнились слезами, а непривычно нежное личико так резко побелело, что, казалось, он сейчас сознание потеряет! А правая рука юноши непривычно подрагивала…

Но Казанова нашёл в себе силы прервать неловкое молчание и ответить любимой:

– Нет, милая, Генриетта, мне нечего там искать, скажи, зачем мне ехать к родителям, если они меня никогда не хотели видеть? Зачем мне ехать к людям, для которых я всегда был лишним, чужим человеком? Я же ведь их всё равно люблю, хоть они и забыли свой грех, зачем мне только страдания и унижения себе причинять, если они надо мной таким только посмеются! Если бы хоть я, вопреки их прогнозам выучился и занял почётную и денежную должность, был бы победителем, то тогда можно было бы попробовать объясниться и примириться, а так как я опозоренный, падший куртизан, появлюсь перед ними? Только злые насмешки слушать, стыдиться себя? Зачем это мне? Нет, милая, давай лучше повернём в другую сторону и уедем отсюда подальше, чтобы в хорошем настроении продолжать прогулку…

… Генриетта немножко удивилась, но посочувствовала в душе Джованни, и они повернули своих лошадей в другу сторону, затем долго, с полчаса ехали, совершенно молча, и странная бледность Джованни так и не проходила, было видно, что бедные районы всколыхнули в нём неприятные воспоминания и старые душевные раны. Потом Генриетта и Джовано нашли хорошую лужайку для пикника, спешились, мило обустроились здесь на одеяле, и только тогда Генриетта решилась задать возникшие у бедных районов вопросы:

– Джованни, милый, я, если честно, не совсем поняла ситуацию, получившуюся сегодня у бедных районов. Да, ты рассказывал о своей неблагополучной семье, где жестокие родители сначала сделали из тебя прислугу, а потом, проявив, как я считаю, просто преступное хладнокровие, в одиннадцать лет отдали на воспитанию меценату аббату Гоцци. И аббат почему-то выгнал тебя в четырнадцать лет и не подумал, что ты мог погибнуть, вместо того, чтобы, как положено меценату, растить и обучать до совершеннолетия. Я бы тоже была обижена на таких жестоких родителей на твоём месте, но мне не понятно твоё нежелание с ними встретиться. Да, обида, но ты сам говорил, что не можешь понять причины их такого бездушного отношения, я бы на твоём месте из принципа даже просто нашла бы их и потребовала объяснения такой хладнокровности. Высказала свои претензии! А ты бежишь оттуда, будто… тебе стыдно за что-то перед ними! Я считаю, что таким непутёвым родителям должно быть стыдно перед тобой! А братья и сёстры сводные, наверное, среди них у тебя были близкие? Ты же дружил с кем-то из братьев и сестёр сводных? Неужели тебе не хочется узнать о том, как сложились их судьбы?

А Джовано сидел бледный и понимал, что, как бы он не старался напустить на себя мужественности, это совершенно тщетно и наивно, настоящий поток слёз так и подкатывал к голу, так и просил, чтобы этим слезам сейчас дали волю. Если бы он хоть слово сейчас попытался сказать привычным спокойным тоном, то разрыдался бы точно, поэтому молодой человек решил, что лучше сейчас будет говорить честно, со слезами, но ему станет легче, чем продолжит всё держать в себе. И, плача, Джованни стал говорить:

– Генриетта, милая, ты так решительно говоришь, потому что не знаешь, каково живётся нелюбимому брошенному ребёнку! Мне уже двадцать три года, а всё равно не могу забыть и понять их поведение, чем я был хуже других? Ну, чем?! Я помню то ужасное состояние, когда утром рано скорее встаёшь раньше всех в семье, чтобы всё сделать, угодить родителям, варишь на всех этой картошки, а потом отец уходил в загулы, мать даст приказания, что нужно сделать за день, и исчезала. И никогда не знаешь, придёт она сегодня ужином и ночевать, или будешь ложиться на голодный желудок, а иногда не приходила по два-три дня. И разрешат ли тебе сесть за ужин с братьями и сёстрами, или опять будешь обделён. А я становился в доме за слугу, слабенький мальчишечка одиннадцати лет варил младшим братикам и сестрёнкам кашу, таскал этот тяжёлый для ребёнка медный таз, чтобы постирать вещи, подметал полы. И ещё ухитрялся уроки выучить! Это я так просто хотел добиться внимания родителей, их любви. Мне казалось, что они не общаются со мной из-за того, что я как-то не так веду себя, в чём-то виноват перед ними, что я могу заслужить их любовь, если буду хорошим сыном, если угожу им. А родители просто пользовались любовью своего ребёнка, делая из меня бесплатного слугу. Конечно сейчас, взрослым, я понимаю, что зря пытался найти изъяны в себе, что проблемы были не у меня, а у родителей, как мне и говорили другие взрослые в округе, соседи добрые, например. Что это они неблагополучные, нищие, погрязшие из-за пьянства и любви к азартным играм Джузеппе в долгах. А я лишний рот, потому что, во-первых, старший из шестерых, а во-вторых, я рождён в браке, а братья и сёстры были рождены матерью от любовников, и её мужчины хоть какие-то деньги давали ей на своих внебрачных детей, а я получался отщепенцем в семье. А что было взять с матери моей, Дзанетты, если муж всё пропивает, она без образования в мелком театре не могла толком заработать, обеспечить всю семью? Только быть куртизанкой. Как видишь, я не далеко от матери ушёл. Нет, ну а кем я должен был вырасти, если со мной родители толком не общались, отец почти всегда выпивший, а мать только приказы отдавала, кричала, если что не по её, да смеялась надо мной, что из такой «бестолочи путный человек никак не выйдет»! Словно просто отыгрывалась на мне за сою тяжёлую судьбу! Словно вообще не умела любить! А я, тогда, ребёнком терпеливо молчал, всё выполнял, скрывал слёзы и верил, что они меня ещё полюбят. Я ведь любил родителей, я мечтал получить их внимание, одобрение, то, чего хочет любой ребёнок. А потом, в одиннадцать лет, они отдали меня меценату на обучение, аббату Гоцци и навсегда забыли обо мне. Для меня это было главное разочарование в жизни. Быть может, они думали, что у мецената мне будет лучше, что я получу образование, но всё равно! Ребёнок не хочет терять родителей в любом случае, ему будет легче с родителями, чем с чужим человеком, пусть даже очень образованным! А дальше всё пошло ещё хуже, чем в детстве! Первые три года я блаженствовал, живя у Гоцци, он мне успел дать много полезных знаний и навыков, я блестяще справлялся со сложнейшими науками, и математикой, и латынью, и физикой, химией, биологией, медициной, и этикетом, танцами, историей, литературой, это не полный список. И я был счастлив, что у меня получается их освоить, а Гоцци благосклонно хвалил меня, дарил подарки, как самому трудолюбивому ученику, наряжал, как мальчика из благородного семейства. Я радовался каждой его похвале, мне казалось, что вот чуть-чуть я постараюсь больше, ещё больше выражу свою благодарность, проявлю усердие в учёбе, и что мы перестанем быть друг для друга просто добрый снисходительный учитель и благодарный ученик, что Гоцци сможет полюбить меня, как сына, и заменит мне родителей-предателей. В отроческие четырнадцать лет я верил, что это возможно. Но как же это было наивно! До чего же глупо было ждать любви от чужого человека! Всё испортилось в один день. Ты, милая, помнишь, что я упоминал, что Гоцци выгнал меня на улицу в четырнадцать лет из-за неприличного инцидента с его сводной младшей сестрой Гертрудой, девицей двадцати лет, но я не рассказал, что именно случилось, потому что я не доверяю эту историю никому, кроме тебя и моего лучшего друга Ромео. Дело в том, что я был в четырнадцать лет очень милым отроком, настоящий ангелочек с полотна Борчителли, и, естественно, в сознании сама невинность ещё. И, естественно ещё не помышлял о противоположном поле. Генриетта, вспомни себя в четырнадцать лет, разве тебя, девчонку мог бы заинтересовать юноша, да ещё не сверстник, а молодой мужчина значительно старше тебя? Нет, конечно. И я не знаю, чем рассуждала Гертруда, хотя есть у меня подозрение, что ничем она не рассуждала, а не в себе была и плачет по ней жёлтый дом. Просто сначала она долгое время всегда поджидала, когда я пойду после уроков в сад на прогулку отдыхать, пряталась за клеткой с голубями и любовалась. А я и не подозревал, какое мне дело, чем молодая госпожа занята в саду?.. Это я сейчас понимаю, что она меня специально караулила, потом, в один день, когда Гоцци надолго уехал из имения, она пришла ко мне с домогательствами! Конечно, кому-то может показаться странным мой рассказ, а ты сравни худенького мальчишку-отрока и здоровую девицу-гренадёра, которая, мало того, что на шесть лет старше, так ещё высокая, да полная, как схватила двумя руками! Какое тут сопротивляться! Я, будучи мальчиком, до дрожи напугался и выполнял все её указания в постели, боялся тогда даже не сколько её физического превосходства, сколько то, что она шантажировала меня, что если я не отдамся ей, она подстроит всё так, наклевещет на меня, что Гоцци прогонит меня на улицу, а я боялся, конечно, оказаться бездомным, я ещё не закончил образование, я не был в состоянии самостоятельно обеспечивать себя, и её взгляд… полный такой нездоровой страсти, агрессии, как у хищницы, будто она, и впрямь, больная была. Вот и терпел вынужденно этот роман на четыре месяца. И каждый день, каждый день все четыре месяца письмо домой с одинаковыми словами: «Мама, папа, мне здесь очень плохо, у меня случилась беда, мне страшно больно, заберите меня, пожалуйста, домой!», и ни одной строчки в ответ. Ни одной! И я остался со своей бедой, с этим бесчестьем от Гертруды один на один. А Гоцци было всё равно, я зря питал надежды на его любовь. Ведь после первого раза я на нервной почве слёг с лихорадкой. Он же позвал врача…, и мне сейчас, как взрослому человеку не понятно, как они не заметили, что у меня отняли сегодня честь. Это надо быть слепым, чтобы не заметить синяки, когда я перед врачом снял рубашку, у меня все плечи синяками и ссадинами от рук Гертруды покрылись, тот красивый наряд, в котором я был днём, был порван, все кружева у рубашки в порыве страсти она порвала! Как такое не заметить? Почему не спросить? Мне кажется, просто Гоцци не хотел замечать этого, ему удобней было скрыть позор своей сестры, чем беспокоиться за меня! А я в том возрасте был запуганный замкнутый отрок, у которого не хватило силы духа самому жаловаться Гоцци. Когда же спустя четыре месяца он застал нас в спальне Гертруды на пикантном моменте, он просто выпорол сестру. А меня, якобы причину своего позора, обвинил в неблагодарности и лжи и выставил на улицу, не разобравшись, что творила за его спиной Гертруда со мной, что я не только не виновный, а пострадавший. И выгнал, его липовая любовь быстро сменилась гневом. А потом… холод и голод в театре господина Бруни и ночёвка под мостом, а дальше ненавистная работа куртизаном в юные шестнадцать лет и муки совести, стыд и тайком от всех слёзы, пока за два года немножко привык к статусу жигало. Куда я только не пробовал бежать от своего позора. Но всё напрасно! Вот, и превратил себя в двадцать три года из молодого человека в зрелого бывалого мужчину и обновился, зажил полноценной жизнью, милая моя Генриетта ненаглядная, только рядом с тобой! Ты мне показала радость и красоту жизни, потому что ты сама многогранна и прекрасна, как жизнь! И сейчас я не от них сбежал, когда мы увидели бедные районы, я от всего этого хвоста бесконечных страданий бежал! Вот, что может иногда скрывать красивая венецианская маска беспринципного куртизана и наглого альфонса…

… Джовано продолжал тихо плакать в течение всего рассказа и когда закончил, он попытался быстро вытереть слёзы, а они всё равно бежали из больших светло-табачных печальных глаз. Генриетта же сидела с настоящим холодящим ужасом, который был прекрасно виден на её юном нежном бледном личике. У неё в голове не укладывалось, как человек смог пережить столько боли, не сломаться, её от одного рассказа в дрожь бросало, а перед ней сидит человек, который мужественно вынес всё это, выжил и ещё имеет силы, пускай со слезами, но вспоминать это!!!

Кажется, что в сознании Генриетты всё перевернулось, она посмотрела на мир другими глазами, будто повзрослела, узнав такую жестокую прозу жизни, и не знала, что сказать на это, но ей очень хотелось что-то сказать любимому человеку такое, что как-то поддержало его, показать, что она на его стороне, что готова дарить любовь…

И любовь – великая вещь, она подсказала всё сама, юная Генриетта Риччи слегка прикрыла влажные глазки-шоколадки, тень густых ресниц которых стразу упала на светлое лицо леди, заботливо вытерла слёзы Джованни и тихо изрекла:

– Не смущайся, я теперь поняла, как тяжко тебе пришлось, я сочувствую тебе, не любой бы выдержал это, но ты справился, и я верю, что у тебя всё самое лучшее ещё впереди в жизни, ты – удивительный человек, достойный любви. И не стесняйся слёз, это не проявление слабости, просто иногда всем нужно поплакать для того, чтобы пережить накопленную боль, дать ей выход из души и начать жизнь заново. Я верю, что у тебя получиться все страдания оставить в прошлом и изменить свою жизнь, научиться радоваться, увидеть другие стороны бытия…

Большие светло-табачные глаза Джованни сразу загорелись радостью, он с благодарностью в голосе ответил:

– Спасибо, милая, драгоценная, самая лучшая моя, моя Генриетта! Спасибо за поддержку. А ты, правда, веришь, что в моей жизни что-то ещё может измениться к лучшему?

Генриетта мило обаятельно рассмеялась, прикрыв кокетливо женской нежной ладошкой свой милый вздёрнутый носик, со словами:

– Даже не сомневаюсь, милый! Ты – удивительно харизматичный человек!

И после этого у влюблённой парочки так весело прошёл пикник: и покушали, и в фанты играли, и рисовали, и в разные интеллектуальные игры, смешили друг друга, словно Генриетта стёрла из памяти Джовано все прошлые неурядицы, вдохнула в него совершенно новые силы. И, конечно, это сблизило влюблённую парочку ещё крепче, словно до этого все эти месяцы у них была так, увлекательная интрижка, а теперь их чувства стали сильнее на душевном уровне, всё стало серьёзно…

Глава «Казанова и Генриетта = настоящая любовь и препятствия для любви бродяги и леди»

Так в таком странном союзе юная леди и Джовано прожили ещё два месяца, два месяца счастья и любви, два месяца уюта и домашнего тепла. Джовано в приподнятом настроении особенно был успешен в сочинительстве художественных и научных книг, и всегда читал свои новые удачные работы Генриетте по вечерам у тёплого камина, они любили читать вместе разных великих писателей, а потом дискутировать о прочитанном. Творения Гомера, Эзопа, Феокрита, Горация, Лопе де Вега и Мольера были их излюбленным чтением, причём перевод на итальянский часто Джовано делал сам, если какой-то малоизвестный древнегреческий поэт, например, Гораций, ещё не был переведён на итальянский. Ещё Джовано обожал слушать, как прекрасно Генриетта играет на клавесине, а в солнечную погоду они любили отдых на природе, и конные прогулки, и пикники, и лодочные романтичные прогулки. А ещё они часто выезжали на балы, карнавалы, и в театр на оперу, и пьесы…

… И Генриетта, и Джовано на всю жизнь запомнили тот день, когда они смотрели оперу «Тристан и Изольда», на сцене шло романтичное действие о любви, и блестящее исполнение артистов заставляло всех романтично вздыхать, а Джованни и Генриетта сидели рядом в роскошной позолоченной лоджии, и не переставали мило ворковать между собой…

…Генриетта в тот день была особенно хороша в изумрудными украшениями в сложной причёске из каштановых волос, на шее, и в ушках изумрудные колье и серьги. А невероятно пышное платье Генриетты было сшито из зелёного шёлка с рюшами и голландскими кружевами, украшено изумрудами и красными розами на лифе и подоле.

Джованни не мог налюбоваться возлюбленной, то шептал ей на ушко всякие комплименты и нежности, то писал и вкладывал в ладошку записочки о любви, а на самых романтичных местах в опере влюблённые дружно брались за руки и вздыхали…

… Незабываемый вечер в театре влюблённые продолжили дома, когда вечером Генриетта отпустила всех слуг по домам, у себя в спальне горячей ночью любви…

… Конечно, в этот период их отношений у них так же была интимная связь, ведь формально Джовано оставался по-прежнему куртизаном, которому за его услуги платит Генриетта, но почему-то они стали уделять этой части своих отношений заметно меньше внимания и времени, их мир был намного ярче и богаче…

… Теперь уже в высшем свете все дворяне знали, что леди Риччи сожительствует с Джовано Казановой, и любили ехидно посмеяться над греховным сожительством «леди и бродяги»…

…Так получилось в один из обычных дней, когда отношения Джовано Казановы и Генриетты длились уже семь месяцев, Ромео был на мели, а так как из постоянных дружеских писем знал, что сейчас Джовано живёт в усадьбе леди Риччи, новой пассии, решил прийти и напроситься на обед к другу. И, собственно, без труда нашёл имение Генриетты…

… Дверь открыла пронырливая молоденькая горничная Линда с кокетливым вопросом:

– Как вас представить хозяевам дома?

– Дитя наивное, доложи Джовано Казанове, что к нему пришёл его лучший друг Ромео, да пошустрей, он будет рад увидеться со мной! – Слегка поправив сильной крупной рукой свои непослушные взъерошенные каштановые волосы, ответил басом Ромео, бывалому крепкому куртизану уже исполнилось тридцать четыре года.

… Генриетта же в это время стояла и отдыхала на балконе столовой в домашнем симпатичном бордовом платье, поправляла любимые цветы.

Когда она услышала, что этот грубоватый незнакомец и есть тот самый лучший друг Джовано, Ромео, конечно же заинтриговалась, как пройдёт встреча двух друзей, и, вообще, какой этот Ромео в жизни. Она решила немножко проявить дамское любопытство и подслушать их беседу. Тем более ей с балкона прекрасно всё было и видно, и слышно, очень удобное место…

А на порог почти в тоже мгновение вышел сам Джованни и радостно обнял Ромео со словами:

– Ой, привет, Ромео!!! Рад тебя видеть, соскучился по другу! Ты чего скромничаешь, а, Ромео? Давай, проходи, сядем сейчас в столовой, пообщаемся, новостями поделимся! Ты просто по дружбе или на мели?

– Ой, – протянул устало Ромео, – Я тоже рад тебя, друг видеть, а я ведь и, правда на мели, есть хочу ужасно…

Джованни лёгким жестом поправил свой хвост из длинных русых вьющихся волос и с лучистой улыбкой ответил:

– Тогда, друг, что о таких вещах молчишь? Конечно, сейчас же скажу Линде нам покушать накрыть, тебя накормлю, и сам чай за компанию попью. Будешь чай и шоколадный тортик или пирог с курагой?

– Ой, Джовано, мне давай сразу что-нибудь посущественнее, да и в плане напитка покрепче! – ловко подшутил Ромео.

– Не проблема, сейчас скажу, чтобы тебе принесли горячего овощного рагу с мясом, немножко вина тебе налили, ну, а себе скажу подать кусочек тортика с чаем! Ты не поверишь, Ромео, я завязал с этой гадкой диетой для мужской активности, и кушать то, что хочется, без надоевшего перца – это здорово!

Два друга прошли в столовую, Джовано тут же приказал Линде что подать им к столу, и два друга сели кушать и общаться, не зная, что Генриетта стояла на балконе и с большим интересом слышала каждое слово…

… Ромео шустро управился с большой тарелкой рагу с мясом, выпил немного вина, посмотрел на роскошную обстановку столовой, на дорогую картину известного художника, что висела рядом с украшенным золотой лепниной большим шкафом и весело произнёс:

– Эх, хорошо пристроился ты, Джовано, друг, у этой богатой леди Риччи, и усадьба у неё шикарная, и ты, я смотрю, так похорошел, кажется, помолодел: одет богато, со вкусом, без пудры, без парика такой юный, личико без этих ухищрений такое молодое нежное, да и выражение лица какое-то… непривычное для тебя. Глазки весёлые, улыбочка на пол-лица. И что-то странно ты долго с ней уже в отношениях, больше полгода! С тобой ещё такого не бывало! Что, неужели так хорошо платит, какая жизнь богатая, что уходить не хочешь быстро?