Kitabı oxu: «Садовник»

Каждый человек имеет некоторый горизонт взглядов. Когда он сужается и становится бесконечно малым, то превращается в точку. Тогда человек говорит: "Это моя точка зрения".

(с) Давид Гильберт

###

Гики неспешно брёл по длинному узкому коридору в сторону родной оранжереи, увлечённо насвистывая мотив из полузабытой песни. Музыкальная тема была мягкой и податливой. Ему как будто и не приходилось вспоминать мелодию – каждый следующий такт был закономерен и объективен. Одним словом, Божественнен.

В гармонии для Гики существовал только один закон – благозвучие. Конечно, он не настолько талантлив, как настоящие музыканты. Он выбрал другой путь. Но Гики не стеснялся применять свой от Слова чуткий слух, когда оставался наедине с собственными мыслями; ему всегда казалось, что думать под музыку гораздо легче и приятнее.

Рари за эту его привычку насвистывать беззлобно поддразнивал садовника «птичником», хоть сам Гики и не имел к Птичьему Ведомству никакого отношения.

– Снова знакомая песня! – услышал он вдруг голос приятеля-плацерия, как раз в тот момент, когда собирался войти в оранжерею. – И всё же, где я мог ее слышать?..

– Я и сам не знаю, Рари, – слегка смущенно, будто его застали за непристойным занятием, ответил Гики. – Иногда мне кажется, что я помнил её всегда.

Рари добрый. Он сам попросил считать его «приятелем», чем Гики невероятно гордился. Далеко не каждый работник тесно контактировал с плацериями, да и те в большинстве своем были крайне необщительны и… замкнуты, что ли…

Но разве могут они быть другими? Вряд ли. Если бы могли – были бы, ведь так?

Плацерии – основа благополучия общества всей ойкумены. Гики прекрасно осознавал всю важность такого порядка. Честно говоря, он почти ничего не знал о плацериях, кроме, пожалуй, того, что именно за счёт них весь Мир функционировал «согласно Слову, ни в коей мере не нарушая собственной гармонии и не отклоняясь от намеченного Им когда-то курса ни на йоту». Садовник понятия не имел о том, что такое йота, но с цитатой был в целом согласен.

– У тебя, определенно, получилось бы найти с пернатыми общий язык, я в этом уверен, – подмигнул ему плацерий, пропуская Гики в оранжерею впереди себя. – Может тебе все-таки попробовать перейти в их Ведомство?

– Рари, – добродушно сказал садовник, – не надо так говорить. Мне нравятся растения. В оранжерее я чувствую себя спокойно, а разве не к этому мы обязаны стремиться согласно Слову? Птицы суетливы, от них много шума и очень мало толка. Иногда я не понимаю, зачем Слову понадобилось придумывать таких назойливых созданий…, – Гики поймал на себе неодобрительный взгляд плацерия и быстро, но отнюдь не из желания подмазаться, а, скорее, чтобы не показаться своему приятелю невеждой, добавил, – хотя, я, конечно, не сомневаюсь в том, что Слово бесконечно мудро во всех своих проявлениях. Я еще очень многого могу не знать….

– Удивительно, но с тобою, порой, просто невозможно спорить, – после секундного раздумья Рари рассмеялся. – Птицы не всегда так бесполезны, как кажется. Раньше, когда птицу видели…

Вдруг, не имея на то никакой ощутимой причины, плацерий осёкся, скорчив гримасу неизъяснимой досады.

Гики не знал, что нужно говорить в подобные моменты, поэтому промолчал. Рари всегда был невероятно добр к нему, но часто он произносил много непонятных вещей, а иногда, и вовсе бросал говорить, как в этот самый момент, так и не доведя свою мысль до конца.

– Лула когда-нибудь прикончит меня…, – только и пробормотал он в задумчивости.

– Прикончит? – удивленно переспросил Гики. Раньше ему уже доводилось слышать это странное слово от Рари.– За что?

Лула хоть и была довольно жёстким плацерием, одной из тех, что почти никогда не вели отвлечённых бесед с работниками, но все-таки садовнику казалось абсолютно невероятным, будто она способна убить человека собственными руками.

Рари изучающе посмотрел садовнику прямо в глаза и сказал с каким-то особенным нажимом:

– Ты бы лучше работал над своим проектом…, – и вновь осёкся.

После короткой паузы, он, слегка тряханув головой, будто прогоняя заставшее его врасплох наваждение, совершенно серьёзно произнёс:

– Не обращай внимания. Это просто такое выражение. Я, как и каждый из нас, не всегда делаю всё как надо.

– В этом нет ничего страшного, – с братской нежностью успокоил своего приятеля Гики. – Идеально лишь Слово, а мы – хранители Его, имеющие силу стремиться к Абсолюту…

– Потому и стремящиеся, – закончил за него знакомые всем строчки Рари. – Стремимся… Ты прав…ты очень прав.… Только и делаем, что стремимся.

###

Гики нравилась его жизнь. Круглые периоды он проводил в оранжерее, ухаживая за бесчисленными представителями флоры, ежепериодно прогрессируя в этом нелёгком, но бесконечно интересном деле. Каждый сорт растений требовал специального индивидуального раствора и соответствующего освещения, которое иногда приходилось выключать. Интересно, почему? Наставник еще в школе рассказывал им, что Мир был создан в абсолютной тьме, а сама темнота – есть неотъемлемая часть всего сущего. Допустим, это так, но не проще ли было сделать всё живое одинаково неприхотливым и светолюбивым?

Гики стремился объяснять мир через Смысл Слова, и, доводы учителя вроде бы объясняли, почему растения необходимо оставлять на какое-то время без света. В пользу тьмы говорил и опыт. Каждый раз, проснувшись, садовник обнаруживал, что стволы его подопечных становились сильнее, а плоды будто бы сами собой наливались силой и соком. Иногда ему казалось, что отсутствие света временами дает растениям гораздо больше, чем, собственно, сами лампы и удобрения. Интересная закономерность! Даже метафоричная. Но всё-таки, в словах Наставника чего-то не хватало. Какой-то шестерёнки – важного элемента.

Эти и другие вопросы глубоко волновали Гики, но ему не всегда хватало смелости, чтобы задать их кому-то. Порой ему казалось, что стыдно не понимать чего-нибудь, а порой он боялся показаться плацериям ещё бо́льшим идиотом, чем он сам себя считал.

Думая о подобного рода вещах, Гики спокойно прогуливался между кустов жудитов – причудливых растений с вытянутыми параллельными стеблями и необычайно пышной кроной. Жудиты давали на редкость дурно пахнущие семена, из которых плацерии каким-то образом умудрялись делать великолепное душистое масло.

Он аккуратно подстриг несколько излишне разросшихся кустов. Опытный садовник знал, что любое из брошенных на произвол судьбы существ, над которыми он имел непосредственную власть, неизменно начинало захватывать всё большее пространство вокруг себя, тем самым нанося вред всему сегменту оранжереи.

Порхая по своему зелёному царству, Гики беспечно насвистывал тот самый мотив, как бы вторящий всему окружающему его миру – приятному гулу ламп, тихому хрусту опадающей листвы, каплям раствора, бесцельно стекавшим по стеблям и корням в резервуары с жидкостью. Динь-дон.… Еще выше – р-р-рдинь-да-ри-да… Пришедший из самых глубин оранжереи шепот листвы – и мелодия на полувздохе входит в следующий такт, чуть погодя. Тиш-ш-ше.… Вот так…

Помимо Гики в местном Растениеводстве трудилось еще около двухсот человек, но он отчего-то не любил разговаривать с ними на важные для себя темы, хотя довольно часто контактировал с другими людьми и даже имел возможность принимать организационные решения на территории оранжереи. Ему не нравилось, что многие из тех, кто стал садовником, были вынуждены пойти сюда по распределению, которым руководили плацерии из Родового Ведомства. Некоторые и вовсе не любили заниматься своим делом – и не скрывали этого; они лишь бездумно выполняли работу – делали то, что им сказано. Гики казалось порой, что это несправедливо по отношению к так горячо любимой им оранжерее – посылать сюда тех, кто не может позволить себе отдать ей душу и все свои чаянья полностью; тех, кто не способен импровизировать и ставить себе задачи самостоятельно.

Успокаивало его, пожалуй, только то, что плацерии непрерывно сверялись со Словом для того, чтобы неуклонно блюсти равновесие и гармонию, заложенные Им. Слову можно было довериться с легкой душой – сам факт того, что Мир всё еще существует, не рассыпавшись в прах много миллионов периодов назад, казался садовнику наиболее верным доказательством Его объективной правоты.

Кроме того, система была довольно гибкой, и работа по распределению не обязывала человека трудиться на своем посту до конца жизни. Спустя каждые триста периодов, проведенных в той или иной сфере, любой мог послать стандартный запрос о переводе в другое Ведомство, и чаще, подобные просьбы оказывались удовлетворены. Большинство людей предпочитало сменять окружающую обстановку время от времени.

В конце концов, Гики стал единственным работником Растениеводства, оказавшимся на своем посту сразу после школы и так и не сменившим свою профессию с тех самых пор, и, вероятно, именно поэтому некоторые работники косились на него, вечно бормоча себе под нос всякие гадости.

Мысли о бытности учеником заставили садовника закопаться в собственных воспоминаниях, и он вдруг вспомнил, как Лула однажды сказала, будто Гики «не от мира сего». Как ни пытался, он так и не смог понять, что же это должно было значить.

– Мы все – дети этого Мира, – сказал он ей тогда.

В ответ она, со свойственной ей категоричностью объявила:

– Ты глупый, Гики. Но это вовсе не твоя заслуга. А потому я рада, что ты находишься на своем месте. Если бы этими олухами руководил кто-то другой – думаю, мы бы уже давно задохнулись.

– Задохнулись? – удивился он. – От праздности?

– Наверное, можно сказать и так…, – отвечала она.

###

Новый период. Мир величественно возвышется вдали, постепенно закругляясь и образовывая подобие исполинской трубы. Волшебство, древняя магия Мысли, или на то воля Слова – но город-гигант плотно сидел на своем месте. Там, в десятке километров кверху, люди жили своей жизнью; кто-то, быть может, ухаживал за такой же, как у него, Гики, оранжереей; кто-то разводил птиц и странного, а иногда и совершенно невообразимого вида животных. Душа его переполнялась искренним всепоглощающим восторгом при мысли о том, насколько идеально и бесконечно мудро Слово, сотворившее всё это великолепие.

Множество вопросов приходило ему на ум, когда он смотрел на Мир ранним периодом. Свет ламп, постепенно разгоравшийся в полутьме противостоящей части города – верхней его части – завораживал Гики. Сотни, затем тысячи, а к завтраку и миллионы огней постепенно приходили в движение, становясь всё ярче с каждой минутой, и, глядя вдаль, он мог видеть, как плацерии то и дело снуют вверх и вниз по Кольцу Мира на бесчисленных машинах самого разного назначения.

Одни только Стены Мысли, располагавшиеся вдалеке по обе руки от садовника, оставались абсолютно неподвижны и не освещены. Из той точки, в которой находился сейчас Гики, совершенно невозможно было различить, что именно росло сейчас на границах Мира. В детстве, он бывал там, и в те времена, как кажется, это был виноград.

А, может быть, плющ?..

Садовник вернулся из мира грёз и взглянул на часы. Этим периодом он планировал привести в действие новый разбрызгиватель, который по доброте душевной помог ему собрать Рари. Саму конструкцию аппарата придумал Гики, плацерий лишь усовершенствовал подвижный механизм и автомат.

Теперь главное – утаить от Лулы тот факт, что Гики помог в этом его приятель. Когда они принялись за работу, сам плацерий объяснил своё желание сохранить эту странную тайну («странную» потому, что, отчасти, его работа заключалась именно в посильной помощи различным Ведомствам) наиболее загадочным образом:

– Параллели!

– Что-о? – с искренним интересом спросил Гики.

– Она боится преподнесённых параллелей, – сказал плацерий, видимо говоря это в большей степени себе самому, чем кому-либо еще.

– А можно поймать эти параллели? Чтобы они ей не навредили? Тогда нам не придётся врать? – по-детски предложил садовник.

Неожиданно для Гики Рари вдруг посмотрел на него абсолютно безумным взглядом, так, что садовник почувствовал, как от напряжения вспотели ладони. В последние периоды, плацерий казался ему совершенно другим человеком – в нём проявилась какая-то несвойственная ему неуверенность; все движения его казались рваными и скованными одновременно. То и дело он приходил к Гики, утопая в несложной работе над установкой, почти не говоря ничего вслух, что для обыкновенно общительного и жизнерадостного Рари было, прямо скажем, далеко от нормы.

Что-то страшное коснулось плацерия, и это чувствовалось в уголках его глаз, когда он смотрел так печально, так скупо и сухо на всё, что их окружало. Он будто постарел на пару тысяч периодов за невообразимо короткий срок.

– …не ищи смысла там, где его нет…, – одними губами прошептал Рари.

– Что? Я что-то не то говорю? – почти трусливо спросил садовник.

Пожалуй, меньше всего в своей жизни он хотел хоть как-то обидеть Рари – своего единственного приятеля, которому, по всей видимости, было сейчас очень нелегко.

Интересно, а как у них устроены жилища? Где, вообще, живет Рари и почему он периодически пропадает на довольно длинные сроки? Отчего Гики никогда не было интересно это? Они же приятели? Приятели знают все друг о друге, разве нет?

«Хотя, – мелькнуло в голове у садовника, – я всего лишь работник, и дружба наша – скорее, исключение из правил, как и моё положение в оранжерее.… Может одно стало причиной другого?.. Откуда вообще берутся все эти мысли?»

– Прости, Рари, я не хотел обидеть тебя….

Плацерий в ответ лишь повёл плечами, затем, как он часто делал в последнее время, пробурчал себе под нос что-то неопределенное и вернулся к работе над установкой, полностью поглощенный своими свинцовыми думами.

Что происходит с ним, подумалось садовнику. Почему он такой, а я… – ну, а я, как бы.… Кажется, что я совсем другой?

– Рари, а можно я задам тебе один вопрос? – вдруг услышал свой голос Гики.

– Ну? – не отвлекаясь от дела, спросил плацерий. – Я весь внимание.

Садовник силился собраться с мыслями. Всё вокруг такое…тесное…

– Я живу вот уже почти десять тысяч периодов….

Плацерий вдруг замер в неподвижности, оставив руки на разбрызгивателе, и медленно, почти по слогам, проговорил: