Kitabı oxu: «Холодные чары. Лед в истории человечества», səhifə 5

Но, на мой взгляд, это не полностью объясняет их популярность. Зимние сцены не были бы так дороги, если бы они лишь запечатлевали страдания на холоде. Напротив, они дарили, даже своим современникам, воспоминания о волшебных преобразованиях снега и льда, а также отражали чувство единства и веселья, которые приносят зимние развлечения⁶⁰.

Сильно вдохновленный Брейгелем, Хендрик Аверкамп (ок. 1585–1634) обычно считается мастером зимних сцен Золотого века Нидерландов. Его первые датированные работы появились после особенно суровой зимы 1607–1608 годов⁶¹, и его произведения пользовались широкой популярностью при жизни художника. Они продолжают радовать зрителей и являются важным историческим свидетельством. В каталоге выставки Рейксмюсеума «Хендрик Аверкамп: Мастер зимней сцены», состоявшейся в 2009 году, отмечается: «Прошло 400 лет, но наше восприятие долгих и холодных зим Золотого века по-прежнему во многом формируется рисунками и картинами Аверкампа» [20].

Это, отчасти, объясняется тем, что Аверкамп синтезировал ландшафт – или, точнее, зимний пейзаж – с жанром «мировой картины». В его «Зимнем пейзаже с конькобежцами» и других подобных произведениях изображены люди из всех слоев голландского общества, расставленные по замерзшим рекам и каналам: от богатых и знатных, одетых в роскошные меха и разъезжающих в санях, до прачек, устраивающих проруби во льду, нищих, пытающихся выжить в лютый холод, и замерзших лошадей, чьи тела поедают собаки и вороны. На заднем плане можно увидеть еще одно напоминание о смертельной способности сильных морозов – почти всегда видимые виселицы, сверкающие в зимнем свете⁶².

Здесь обнаженные тела. Здесь любовь. Здесь смрад, смерть, пьянство и веселье. Голландское выражение «Slibberachtigheyt van’s menschen leven» прекрасно звучит и означает «скользкость человеческой жизни». В XVII веке ледяные пейзажи и катание на коньках стали символом этой неустойчивой погони за радостью: конькобежец, рискующий провалиться под лед, виделся аллегорией гедониста, балансирующего на грани греха [21]. В картинах Брейгеля и Аверкампа мы ощущаем это повсеместное скольжение – и в прямом, и в переносном смысле.

Вглядеться в ледяные пейзажи Аверкампа – значит погрузиться в зачарованную жизнь, словно в причудливый сплав «Где Уолли?», «Аббатства Даунтон», Иеронима Босха и шоу «Праздник на льду» (Holiday on Ice). Его персонажи замерли в живых, подвижных позах, созданных филигранными, почти невидимыми мазками кисти, а воздух вокруг них пронизан мягким светом бледного зимнего солнца, поэтому кажется холодным и живым одновременно. Аверкамп мастерски передает игру света и цвета, изображая снег и лед, используя серебристые оттенки и нежные отблески персикового и аквамарина. Лед, обычно голый и блестящий, словно холодное зеркало, отражает едва уловимые тени людей, скользящих по нему. Как отмечает каталог Рейксмюсеума, отражая следы коньков, Аверкамп буквально процарапывал их по еще влажной краске на холсте [22].

Аверкамп, безусловно, не был таким «серьезным» художником, как Брейгель, и уж точно не таким, как Рубенс или Рембрандт. Однако его картины громко говорят о его личной судьбе и о том, что значит быть живым. Скорее всего, Аверкамп был и глухим, и немым, и всю свою жизнь прожил с матерью. Его полотна, наполненные теплом и ощущением общности, трогательно намекают на это, показывая то чувство близости, которое, возможно, он сам никогда не испытал в полной мере. Был ли он «оставлен за бортом»? Если он действительно был сторонним наблюдателем – а именно такое ощущение создается его зимними сценами с их высоким горизонтом и приподнятой точкой обзора, – то, несмотря на это, он смог передать все радости зимы, поймав дух «ледовой лихорадки» [23], охватившей Нидерланды в его время и не ослабевающей до сих пор. Если Брейгель сделал зиму видимой, то Аверкамп превратил ее в настоящее представление. В его центре – катание на коньках. Ощущение свободы и веселья, которое излучают фигуристы, выписывающие узоры на льду или грациозно перекатывающиеся с ноги на ногу, кажется почти осязаемым – его узнает каждый, кто хоть раз вставал на коньки.

В картинах Аверкампа нет ничего мрачного. Может быть, он мог сосредоточиться на праздничных аспектах жизни благодаря своему успеху и, как сын аптекаря, довольно комфортному положению, которое уберегло его от нежелательных последствий жестокой зимы. Тем не менее его работы умело передают напряжение между свирепым холодом и радостью веселья. Или, возможно, сам лед – это неопределенное и противоречивое вещество, которое сохраняет баланс между этими полюсами. Один из современников Аверкампа выразил в своих строках двусмысленные свойства льда:

 
«Зимой в Голландии говорят о железных коньках:
На воде, что не вода, ты ходишь и не ходишь» [24].
 

На картинах Аверкампа можно увидеть несколько человек, играющих в колф – игру, которую многие голландцы, рискуя вызвать гнев шотландцев, уверенно считают предшественницей гольфа⁶³. Колф, что просто означает «клюшка», заключается в том, чтобы, ударяя железной или свинцовой клюшкой, провести по длинному полю маленький шарик, в прошлом изготавливаемый из вяза или бука, к заранее установленной цели, стараясь сделать это за как можно меньшее количество ударов. Конечно, есть множество других спортивных игр с клюшкой и мячом, которые могли бы претендовать на звание прототипа гольфа, но именно колф особенно выделяет ученый Стивен Дж. Х. ван Хенгел [25].

Он датировал первую игру 26 декабря 1297 года. Это событие состоялось в Лунен-ан-де-Вехт, в графстве Голландия, чтобы отпраздновать окончание шестимесячной осады замка, где скрывался подозреваемый в убийстве. Игра затем проводилась ежегодно в течение более 500 лет, вплоть до 1831 года⁶⁴. Этот маршрут можно пройти и сегодня; он охватывает около 4,5 километра для четырех «луночек». Экспериментируя с репликами ранних клюшек и мячей для колфа, Хенгел предположил, что хороший удар мог бы пройти около ста метров, а количество ударов для этого поля могло составлять примерно 60 или 70 – что весьма сопоставимо с современными 18 лунками.

Игрок в колф. Ок. 1700 г. На английском рисунке, выполненном пером и чернилами, по мотивам голландской гравюры.

В правилах колфа не было ничего такого, что описывало бы его как игру, предназначенную исключительно для льда. Тем не менее большинство известных картин и гравюр, изображающих эту игру и датируемых с середины XVI века, показывают ее на льду, что может создать ложное впечатление. Хенгел предлагает интересное объяснение, ориентируясь на игроков: в Нидерландах существовало только одно общественное поле – в Харлеме, где трава подстригалась и поддерживалась в таком состоянии. Это делало игру в колф невозможной летом (как и ранний гольф в Шотландии, в который также играли осенью и зимой по той же причине). Лед же предоставлял гораздо более подходящую поверхность: замерзшие реки или каналы становились удобной альтернативой, позволяя избежать потери мяча в высокой траве и прекращения веселья на полпути к финишу.

Еще одним доводом в пользу льда как поверхности для колфа было то, что с ростом национального увлечения игра стала настоящим бедствием. Грязные уличные шалопаи играли в переулках, пьяницы – в тавернах, деревенские жители – на полях, а моряки – на причалах, блокируя улицы, причиняя людям вред, растаскивая грязь и пугая коров своими неуправляемыми клюшками и мячами. Азартные игры также приобрели повсеместный характер. Бесчисленные указания судей против колфа стали поступать с XIV века, пытаясь запретить этот спорт в черте города. Все это, за исключением азартных игр и потенциальной опасности для невинных прохожих (что можно было бы предположить, судя по скоплению людей на каналах в работах Брейгеля и Аверкампа), можно было бы избежать, играя на широком участке льда за пределами города. Колф стал спортивной сенсацией, настоящей страстью, а лед предоставлял людям возможность заниматься своим увлечением без страха нарушить общественный порядок или попасть в неприятности.

Около 1450 года колф появился на восточном побережье Шотландии, вероятно, благодаря голландским рыбакам, которые путешествовали в такие города, как Сент-Андрус (Хенгел с добротой признает, что шотландцы, вероятно, «изобрели» лунку). Затем, около 1700 года, в Нидерландах колф, казалось, неожиданно исчез. Хенгел не может предложить четкого объяснения этому, кроме как указать на появление kolf (до этого был colf) – аналогичной игры на двух игроков с клюшкой и мячом, в которую играли на поле длиной около 20 метров. Версия kolf для игры в крытых помещениях существует и сегодня.

* * *

Перед началом малого ледникового периода не было редкостью, что Темза в Лондоне покрывалась льдом. В 1824 году в амбициозно названном «Словаре хронологии, или Спутнике историка, представляющем собой подлинный реестр событий от древнейших времен до настоящего времени, с кратким изложением всеобщей истории и обширным списком самых выдающихся людей всех эпох» [26] была предпринята попытка составить исчерпывающий список таких случаев. В этом труде упоминается, что в 150 году нашей эры Темза замерзала почти на три месяца, а в 695 году, по словам Томаса Тегга, очевидцы сообщали о шести неделях ледяного покрова и палатках, установленных на льду. В 1086 году сильный пожар уничтожил значительную часть Лондона, причиной посчитали отопление домов, когда люди пытались согреться в суровые длительные морозы; а в 1205 году лондонская зима была настолько холодной, что замороженное пиво и вино распиливали на куски и продавали на вес [27]. Тегг также отмечает, что не только Темза страдала от жестоких холодов. В 359 году «Черное море [у современного побережья Турции] полностью замерзло на 20 дней, как и море между Константинополем и Скутари»⁶⁵. А в 1207 году «Средиземное море замерзло, и торговцы перемещались с товарами в повозках» [28].

С наступлением малого ледникового периода частота заморозков заметно выросла. Между 1400 годом и сносом средневекового Лондонского моста в 1831 году (к этому мы вернемся позже) Темза замерзала полностью более 20 зим. В 1537 году король Генрих VIII и Джейн Сеймур прокатились на санях по ледяной поверхности реки от Уайтхолла до Гринвича, а в Рождество 1564 года (в год создания «Охотников на снегу») королева Елизавета I тренировалась в стрельбе из лука на льду. Несомненно, что в это время также катались и на коньках.

В обычные, «жидкие» времена река была центром коммерческой жизни Лондона. Когда она замерзала, лед становился ловушкой, выдавливающей жизнь из города, вся привычная деятельность уступала место борьбе за выживание. «Руки крестьянина, как и руки торговца, глубоко за пазухой», – как выражается аноним в «Великом морозе», памфлете, написанном после зимы 1607–1608 годов [29]. Этот краткий трактат знакомит нас с двумя персонажами: «Гражданином» Лондона и «Сельским гостем», которые, по сути, занимаются тем, что британцы любят делать с незапамятных времен: обсуждают погоду. Первый жалуется на «замороженные праздники», в то время как второй сетует на «холодные заботы» [31] «скользкого мира» [32].

Лед установился в неделю перед Рождеством 1607 года и быстро сковал Темзу. «Мороз создал на ней пол, который выглядит как грубо отесанный серый мрамор», – говорит Гражданин [33]. Спустя некоторое время, находясь в принудительном «замороженном отпуске», люди стали смелее и начали пересекать реку по «стеклянному мосту» [34] (это снова Гражданин). Лодочники, которые традиционно зарабатывали себе на жизнь перевозкой людей с одного берега на другой, начали брать плату на набережной за переход по льду; предприимчивые лодочники с противоположной стороны затем взимали деньги за возможность выйти обратно на берег. К началу января 1608 года люди уже «бурно овладели» [35] льдом и он стал футбольным полем и тиром. Возникла своего рода деревня, где были развлечения, еда и напитки. 8 января Джон Чемберлен, который знаменит своей обширной перепиской, написал:

«Над Вестминстером Темза полностью замерзла, и в день Богоявления архиепископ перешел по льду из Ламбетского дворца к королевскому двору. Ежедневно на льду устраивают различные фантастические забавы: однажды несколько молодых людей сожгли галлон вина прямо на льду и угостили всех прохожих. Однако наиболее удивительной была история о порядочной женщине, которая, как говорят, страстно возжелала, чтобы ее муж зачал ребенка с ней прямо на льду Темзы» [36].

Итак, ловушка льда стала своего рода освобождением.

Горожанин вспоминал стрельбу из лука, футбол, попойки и людей, которых брили прямо на льду Темзы. Он добавил: «Это место мастерства, где одни борются, другие бегают; и тот, кто справляется лучше всех, чаще всего падает первым. Это аллея, по которой можно идти без страха, хотя под тобой – самая настоящая опасность» [37]. Это больше не был тот Лондон, который люди знали, а странный, почти волшебный город, воплощающий всю неустойчивость человеческой жизни. Поскольку полиции не существовало, порядок поддерживали перевозчики, и светское общество перемешивалось с головорезами, феями и чудовищами в снежной сказке посреди зимней ночи.

В 1608 году река оставалась в своей «ледяной одежде» [38] до февраля. Затем лед начал таять, и празднества подошли к концу. Жизнь вновь вернулась в привычное русло. Зима 1607–1608 годов стала первой массовой лондонской ярмаркой, организованной на льду. В последующие 200 лет такие ярмарки превратились в традицию: всякий раз, когда река замерзала достаточно крепко, зимние ярмарки преображали город в место свободы и нарушений правил – нерегулируемое, эфемерное, освобожденное от обычного этикета и движимое прибылью праздника. Порядок переворачивался, а привычные нормы отступали⁶⁶. Тот, кто лучше всех справляется, первым упадает… Фантастические эксперименты… По воде, что не вода, ты ходишь и не ходишь.

Следующая ледяная ярмарка прошла в 1620 году, а затем такие ярмарки проводились в 1683, 1688, 1709, 1715, 1739, 1788 и 1814 годах, каждая из которых размывала грань между риском и развлечением, и, помимо несколько непристойных занятий, предоставляла пространство для дебатов и интеллектуальных обсуждений. Эти ярмарки также стали грандиозными, хотя и недолговечными, местами торговли и активной жизни.

Возможно, самой холодной и самой грандиозной была ярмарка зимы 1683–1684 годов, когда река «застыла» с начала декабря до 5 февраля, а мощность льда достигала 45 сантиметров⁶⁷. Ее называли «ярмаркой одеял», потому что лодочники натягивали полотна над скрещенными веслами, чтобы сделать навес-укрытие⁶⁸. Лодки использовались как сани, извозчики предлагали поездки по льду, а торговцы устанавливали палатки и магазины. Сэмюэл Пипс катался на коньках с Нелл Гвин, любовницей короля, а сам Карл II посетил ярмарку и отведал жареного быка, приготовленного на реке. Джон Ивлин записал в своем дневнике, что там проходили «травля быков, скачки на лошадях верхом и в экипажах, кукольные спектакли и интермедии, обжорство, пьянство и другие непристойные развлечения, так что все казалось триумфом вакханалии или карнавалом на воде, в то время как жизнь на суше была суровым испытанием» [39]. А в анонимном стихотворении говорилось: «Люди пьют, не боясь утонуть, / Больше напитков, чем под водой рыбы пьют» [40].

Среди других забав на ледовых ярмарках за три столетия их существования были боулинг, метание палок в петуха (при этом в привязанного петуха бросали палки, пока тот не погибал), медвежьи бои, плотские утехи и «Голландская причуда» – вращение в кресле или лодке, привязанной к столбу, что стало предшественником современных каруселей.

Скандальное двустишие, упомянутое выше, вряд ли сравнится с творениями Шекспира, но само его существование удивительно: как и многие другие сувениры с ледовых ярмарок, оно было напечатано прямо на льду замерзшей Темзы. Печатные станки стали одной из главных достопримечательностей каждой ярмарки после 1683 года, привлекая толпы и создавая оживленную, местами дерзкую атмосферу, подобную той, что царила в лондонских кофейнях.

Кофейни, ставшие популярными в Лондоне и других английских городах в середине XVII века, славились интеллектуальными дебатами: их называли «пенсовыми университетами», где, подстегнутые кофеином, а не притупленные алкоголем, завсегдатаи могли вести дела, читать новейшие радикальные памфлеты или слушать выступления инакомыслящих. Однако к 1680-м годам король Карл II, некогда символ вольной Реставрации, начал ограничивать эту свободу выражения. Но, как пиратские радиостанции, вещающие с заброшенных морских укреплений, или казино на кораблях в международных водах, замерзшая река, пусть временно, находилась вне закона. Один историк описывает эти ярмарки как «разнородное и изменчивое пространство» [41], где свободно циркулировали печатные материалы.

«Фростиана», объемная и красиво названная книга обо всех ледяных явлениях, была выпущена с фронтисписом, напечатанным на реке во время ярмарки 1814 года. В одном из запоминающихся отрывков, посвященных ненормальным зимам малого ледникового периода, она рассказывает, как в 1809 году:

«Мальчик, служивший мистеру У. Ньюману, мельнику из Лейберна, недалеко от Моллинга, зашел в поле, называемое Сорок Акров, и увидел множество грачей, собравшихся на земле очень близко друг к другу. Он крикнул, чтобы прогнать их, но птицы, похоже, не испугались. Он начал бросать снежки, чтобы заставить птиц подняться, но они так и остались на месте. Удивленный таким явным равнодушием, он подошел к ним и действительно подобрал 27 грачей; а также в разных частях того же поля он нашел 90 жаворонков, фазана и канюка. Причиной неподвижности птиц стало редкое для этого климата явление: в четверг днем лил сильный дождь, который, замерзая у поверхности земли, полностью покрыл тела птиц слоем льда, лишив их возможности двигаться. Несколько жаворонков погибли от сильного холода. Канюк, будучи сильным, изо всех сил боролся за свою свободу, сломал ледяные оковы и сумел вырваться на волю» [42].

Учитывая крамольные взгляды, неудивительно, что замерзшая Темза привлекла внимание одного из самых проницательных умов XVIII века – Джонатана Свифта [43]. В 1714 году, после смерти королевы Анны, политичеcкие трудности преследовали его, поэтому он покинул Лондон и нашел убежище в Дублине (не подозревая, что больше никогда не вернется). Его близкие союзники из партии тори, граф Оксфорд и виконт Болингброк, были либо заключены в Тауэре, либо в бегах, обвиненные в государственной измене (или, возможно, действительно замышлявшие ее). В 1716 году он опубликовал малоизвестный памфлет, в котором образ замерзшего Отца Темзы в суровую зиму 1715 года (которую он не мог видеть своими глазами) становится метафорой для недуга, по его мнению, охватившего английское и ирландское государство:

 
Где нежной Темзы шепчет тихий поток,
Ледяные холмы и снежные горы вокруг.
Спокойные воды, что служили добру,
Долго текли во благо Англии и в тишину.
С ужасом мрачным останавливается бег,
Чувствуя на волнах бунта тяжкий след.
Встревоженный тяжестью, он тяжесть несет,
Слышит голос измены, но в бездействии ждет.
 

Ледовые ярмарки, конечно, несли и другие, более непосредственные опасности для посетителей. Один анонимный памфлет 1683 года рассказывает о двух женщинах, которые переоделись в мужчин, чтобы кататься на коньках без сопровождения. Их схватили два конькобежца, переодетых в женщин, которые надругались над замаскированными женщинами [44]. В 1715 году необычно высокий прилив поднял лед на четыре метра, затопив расположенные вдоль Темзы склады, в то время как ярмарка продолжала свою работу выше. А в 1739 году, который записями отмечен как особенно смертоносный, смельчак «летающий человек» [45] разбился насмерть, рухнув с высоты над замерзшей рекой Северн, когда его канат лопнул во время выступления перед толпой на ярмарке в Шрусбери, – это показало, что, хотя некоторые законы могли быть нарушены, закон тяготения оставался в силе. В том же году буря на Темзе сорвала лодки с причалов и протащила их через лед, что привело к множеству смертей. Также во время ярмарки знаменитая бродячая торговка горячими яблоками по имени Долл провалилась под лед, и ее судьба была описана в современном стихотворении:

 
Лед трескается, она тонет, умирает —
Ее голова с плеч соскальзывает, летит.
«Яблоки!» – восклицает, но смерть не слышит,
И «пип, пип, пип» по льду все еще звучит [46].
 

Позже на той же ярмарке целый участок льда на Темзе разрушился, унося с собой торговые лавки и людей⁶⁹. В 1788 году замерзшее судно, пришвартованное у паба в Ротерхите, ночью сдвинулось, вырвав балку и разрушив здание, унеся жизни пятерых спящих людей.

1814 год стал последней ледовой ярмаркой в Лондоне и, оглядываясь назад, создается ощущение прощального восторга. После того как река замерзла, празднования начались между мостами Лондонским и Блэкфрайерс 1 февраля, во вторник. Печатные прессы снова были развернуты, а по льду прошел слон. В субботу утром появились первые признаки оттепели, что побудило прессы работать вдвое быстрее – по крайней мере, один из них находился на службе самой реки, которая должна была написать письмо:

«Госпоже Табите Оттепели

Дорогая тающая дама,

Отец Мороз и сестра Снег сковали мои берега, воздвигли идола изо льда на моей груди, и все парни Лондона пришли повеселиться. Поскольку вы любите озорство, порадуйте толпу несколькими шутками, нанеся внезапный визит, и снищите молитвы бедных с обоих берегов.

Отпечатано в моей типографии 5 февраля 1814 года, Томас Темза» [47]

К утру воскресенья большинство людей уже упаковали вещи и уехали, но некоторые праздношатающиеся не хотели, чтобы веселье заканчивалось. Некоторые источники сообщают, что несколько пьяных человек попали в воду, когда их палатку унесло на рыхлом льду и ударило о мост. Другие же пишут, что выше Вестминстерского моста двое мужчин стояли на льду, который откололся во время прилива, и, махая руками в попытке позвать на помощь, они потеряли равновесие и утонули.

Почему больше не было лондонских зимних ярмарок после 1814 года? Несомненно, к середине XIX века климат начал меняться, но, скорее всего, главной причиной стал сам Лондонский мост. Средневековый мост, построенный в 1209 году, имел 19 арок (нынешний – три) и большие защитные камни у основания каждой арки, которые замедляли течение на мелководье выше моста и местами создавали подобие плотины, что способствовало замерзанию реки. Когда лед все же образовывался, маленькие арки задерживали льдины, унесенные неторопливым течением, что еще больше способствовало полному замерзанию. В 1831 году начался снос средневекового моста, а создание каменных насыпей (например, набережной Виктория, завершенной в 1870 году) облегчило движение по Темзе, и с тех пор река больше не замерзала до конца.

Эпоха зимних ярмарок, с их опасностями и развлечениями, с метанием палок в петухов и уличными парикмахерскими, зажаренными быками и крамольными листовками на льду, – все это скольжение человеческой жизни ушло в прошлое.