Kitabı oxu: «Великий учитель»
© Макс Шервич, 2018
ISBN 978-5-4493-1901-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Видения или сказки про то,
как я был…
Как я был пассажиром
или Трамвай «Дружба»
…Может, кто-то нуждался в моей помощи. Может, я в чьей-то. Не знаю, не помню. В любом случае, нужно было спешить. Я спешил, и ноги мои были сбиты в кровь.
И вот я в трамвае, и трамвай этот тронулся. Значит, я уже еду, мои ноги отдохнут, а мозоли подсохнут. Значит, я буду там, где нужно. Значит, я успею. И это хорошо.
Но здесь радость движения по рельсам начала затухать, а скоро и совсем исчезла. Подозрение появилось, и с ужасом оправдалось. Я вдруг резко и сразу осознал, что я пуст. Да, пуст грубо и материально. Я стал шарить себя по карманам. Ничто не шуршало и не звенело. Денег не было. А контроллер приближался. Медленно, тягуче и неотвратимо, откуда-то из головы вагона…
Но я пока еще был богат морально. А может, даже и духовно. И, осознавая это, я решился на рискованное.
– Послушайте! – зычно воскликнул я, обращаясь вглубь трамвая, – Пассажиры! Люди! Братья! Извините, что я к вам обращаюсь! Я, конечно, человек не здешний! Но не могли бы вы – все – скинуться мне на проезд? Очень надо, поверьте! Мне просто очень нужно доехать. Быстро. Ведь пойди я пешком – все ноги бы стер. А мозоли, знаете ли, замедляют темп движения…
И тут произошло Чудо.
В трамвае обозначились Деньги.
Они зашуршали и зазвенели.
Все пассажиры, глядя на меня с уважением и сожалением, начали скидываться в шапку, которую вручили старичку-контроллеру. Подойдя ко мне, он со слезами на глазах произнес:
– Дружба! Как это прекрасно…
Я кивнул в знак согласия. И увидел, что вместе с билетом контроллер протягивает мне исписанный лист бумаги.
– Что это?
– Письмо Ивану Ивановичу! Он – мой друг! – воскликнул контроллер, – Передайте ему по адресу: Оренбург, улица Дружбы, дом 7, квартира 15.
– Мне выходить через две … – заикнулся я, – Мне бы побыстрее и туда, куда мне нужно. А мои мозоли…
– Послушайте! – возвысил голос контроллер, – Все посетители этого трамвая сегодня – ваши друзья! Они за вас скинулись. А значит и вы – их друг! Наш друг, хотел я сказать!
– Да, Вы – наш друг! – подхватила тетя, сидящая у окна, – Вы – голубь мира! И посланник дружбы! Или посланец? Ну, не важно. Вот, возьмите!
С этими словами она протянула мне увесистую на вид сумку, которую распирало изнутри чем-то угловатым.
– Огурчики! – объяснила тетя, – В томатном соке. Моей подруге. Кате. Она их любит. Огурчики. Во Владивосток. Адресок я вам сейчас черкну…
…И вот я в поезде. В руках у меня – баул с письмами для друзей пассажиров. А три носильщика сзади тащат баулы с огурчиками, помидорчиками, колбаской и… Дружба – великая вещь. Чего не сделаешь ради друзей!
Я стал шарить себя по карманам. Билета не было. А проводник приближался. Медленно, тягуче и неотвратимо, откуда-то из головы состава.
…Не знаю, не помню. Может, кто-то нуждался в моей помощи. Может, я в чьей-то…
Как я был разведчиком
или уроки немецкого
Наконец-то это случилось! Я – выдающийся советский разведчик И.М.П… нко – проник в Волчье Логово. Сейчас я нахожусь в самом сердце врага, и от самого Гитлера меня отделяет каких-то 3—4 метра.
А Гитлер сегодня в ударе. Он прижимает локти к груди, энергично сжимает кулаки и тут же воздевает руки к небу. Капельки его слюны то и дело брызжут на громадную карту генштаба, расстеленную на длинном столе. Он кричит о наступлении армий группы «Юг» на Кавказ. Вокруг собрались почти что все видные нацисты. Вот тучный Геринг задумчиво и согласно кивает головой. Вот что-то сосредоточенно записывает в блокнот Геббельс, наклонив свой гладкий, громадный череп. А вот и я, просто внимательно слушаю. Как много мне сегодня нужно узнать! Как много информации нужно передать в центр! Одна беда: я совершенно не знаю немецкого языка.
«Und der nichtmitdem und der velkoven zungzviden!» – завершает свою речь Гитлер, упирает руки в бока и, посматривая вокруг, удовлетворенно и самодовольно кивает головой.
Вокруг царит благоговейное молчание. Но тут беру слово я.
«Как?!» – спрашиваю, – «Повтори, Адольф, как ты сказал?»
Легкий шум пробегает по бункеру. Все присутствующие недоуменно оглядываются на меня.
«Und der nichtmitdem und der velkoven zungzviden…» – растерянно и уже безо всякого энтузиазма повторяет Гитлер, настороженно глядя на меня.
«Нет!» – говорю я, – «Не так! Не так надо! Nichtmitdem… Понимаешь? Nichtmitdem! На первом cлоге ударение, не на втором! Nichtmitdem! Nichtmitdem!» – и я повторяю это слово, делая правильное ударение, несколько раз, чтобы лучше запомнилось.
Гитлер завороженно смотрит на меня, машинально кивая головой. На губах его выступает пена.
«Повтори!» – я, наконец, завершаю свою лекцию.
«Und der nichtmitdem und der velkoven zungzviden …", – послушно повторяет Гитлер, делая ударение на первом слоге.
«Да», – говорю я, – «Хорошо! Именно так…»
«Да и у всех вас, господа», – я, барабаня пальцами по столу, обращаюсь к генералам, – «Беда с немецким. Просто беда. Надо что-то делать.»
Левая рука Гитлера начинает конвульсивно подергиваться.
«Мой фюрер», – я щелкаю каблуками и подаю Гитлеру пакет, – «Прошу рассмотреть проект о создании высших курсов по немецкому языку для офицеров вермахта и членов НСДАП»
…За толстой металлической дверью, которую я запер на три оборота, раздается взрыв. Из зала стенографии доносится несмолкаемый треск печатных машинок. А за окном весною дышит зелень…
Как много еще нужно успеть сделать. Как много…
Как я был обвиняемым
или закат наркомафии
Дверь распахнулась неожиданно (никакого стука я не слышал), и в мою комнату бодрым, самоуверенным шагом вошли трое. Первый – одетый в милицейскую форму – сразу встал у двери, второй – одетый по-граждански – занял позицию у окна. Третий остановился напротив меня. Одет он был также в гражданское – строгий деловой серый костюм.
– Исраилов Джебраил Ахмедович? – спрашивает меня третий.
– Где? – я с недоумением осматриваю вошедшую троицу.
– Исраилов Джебраил Ахмедович, – уже утвердительно объявляет третий, – вы…
– Кто? Я? – тут я понимаю, что произошло недоразумение, – Какой же я Исраилов, а тем более Джебраил? Вы на лицо мое посмотрите!
– Перестаньте морочить нам голову своим лицом, господин Исраилов! – устало говорит третий, – Вы арестованы!
– А может, хотя бы документы мои посмотрите? – робко спрашиваю я, – Вы же это любите … «Ваши документы, товарищ…» Или как теперь? Господин?
– Мы это любим? – вопрошает третий у второго, который стоит у окна.
– Любим, – тот согласно кивает головой.
– Показывай, – нехотя соглашается третий.
Я бросаюсь к шкафу, в котором находятся мои документы.
– Ведь какая здесь логика, – вслух рассуждаю я, лихорадочно роясь в куче различных бланков и договоров, – Какая здесь логика… Вы смотрите на мое лицо, потом – на фотографию в документе, а затем – читаете мои фамилию-имя-отчество. А они указаны рядом с фотографией. И там написано – Петренко Иван Михайлович. Это я, понимаете, я! И вовсе никакой я не Исраилов Джебраил Ахмедович! Вот!
Я протягиваю своему обвинителю первый попавшийся документ, облаченный в твердую красную обложку, с важным названием, отчеканенным золотыми буквами: «Удостоверение».
– Так, – произносит обвинитель и начинает читать вслух, – Петренко Иван Михайлович.
– Да, – подтверждаю я, – Это я.
– … с 4-го апреля 2005 года по 4-е октября 2005 года посещал курсы английского языка при лингвистическом центре «Оазис» … И где фотография?
– Нету, – упавшим голосом отвечаю я, – Здесь ее нету. Какая же может быть фотография в таком удостоверении?
– Так какого черта ты его нам суешь? Посолиднее есть что-нибудь?
– Есть, – отвечаю, – Наверное… Вот. Загранпаспорт подойдет?
– Валяй.
Я подаю загранпаспорт.
– Так, – декларирует обвинитель, – Петренко Иван Михайлович.
– Да, – подтверждаю я, – Это я.
– Место рождения: гор. Фрунзе. Заметьте: сравнительно недалеко от Чуйской долины. Так, дальше… Издеваешься, тварь?!!
Паспорт летит мне в лицо. Я успеваю его перехватить Что такое? Ага! Господи, как мне плохо! Фотографии нет! А впрочем…
– Извините, – говорю я, – Этой мой бывший загранпаспорт. Он просрочен. Но зачем они удалили мою фотографию? Я не знаю… Бюрократы, сволочи, чинуши проклятые…
Твердая рука ложится на мое плечо, но я упорно продолжаю рыться в документах и фотографиях. Я выкидываю их на пол пачками.
Вот обычный паспорт. Я краснею, бледнею, я шатаюсь, и меня тошнит. Фотографии нет!
Вот школьная виньетка. С фотографиями, конечно. Учительница первая моя. С фотографией. А вот и моя первая любовь: Катя Матвеева. Красивая девочка. С фотографией. А вот и я… Господи, Боже мой!
Виньетка падает на пол. Меня бьет озноб. Где-то я такое уже видел. Ну конечно, на заброшенных могилах. Имя, фамилия, отчество. А выше – пустота, огороженная овальной, потускневшей рамочкой.
– Но ведь это же я, – тупо повторяю я, сгорбившись и тыкая пальцем в серое пятно, подписанное моими ФИО, на виньетке, – Это же я…
– Конечно, вы, – успокаивает меня обвинитель и ласково подталкивает к выходу, – Ну, конечно же, вы, Джебраил Ахмедович… А вы как думали? Сколько веревочке ни виться… Ну, и слава Богу! Наркоторговля без вас зачахнет…
Как я был политиком
или жертвоприношение
…Это был небольшой городок, в котором жили люди разных национальностей. Жили они дружно, друг друга не притесняли и всегда старались находить общий язык и общие интересы. В этом городе жил и я. И пользовался там большим уважением среди всех его жителей независимо от их национальностей.
Но пришло время бросаться камнями. Все жители городка разбились по национальному признаку на отдельные общины и стали вооружаться, для того, чтобы искоренить всех остальных, инородных жителей города. Замелькали топоры, косы, вилы и другие колюще-режущие предметы.
Однако, даже в это смутное время уважение ко мне не померкло. Ко мне приходили представители всех общин и диаспор с просьбой поддержать именно их в борьбе против остальных инородцев.
Приходили украинцы. "Иван Михайлович!» – говорили они мне – «Ведь Вы же украинец! Дались Вам эти москали и прочие кацапы! Геть их отседа! Присоединяйтесь к нам!» «Одумайтесь!» – отвечал им я – «И не гневите Бога своими безумными речами!» «Ну-ну» – говорили мне – «Мы, конечно, Вас уважаем… Но опасайтесь шальных пуль. Если чо.»
Приходили узбеки. "Иван Михайлович!» – говорили они – «Ведь вы же родились в Ташкенте. Мы Вас окружали с самого детства. Зачем Вам остальные? Будьте с нами!» «Вы понимаете, что говорите?» – вопрошал их я – «Покайтесь!» «Человек Вы, конечно, хороший» – отвечали мне – «Но сидите уж лучше дома, когда все начнется…»
Приходили даже аварруматы и сассиянцы и просили помочь им избавиться ото всех прочих представителей человечества, которые не могут похвастать столь древними культурой и цивилизацией как их собственные…
И вот все началось. На главную площадь города (которая, очевидно, должна была стать полем битвы) стали стекаться толпы. Люди потрясали оружием и выкрикивали гневные лозунги. Но я не стал отсиживаться дома. Я вышел на площадь, прошел в самую середину и взобрался на кафедру. Крики стихли. Представители каждой народности с надеждой смотрели на меня, ожидая, что я все-таки принял решение поддержать именно их диаспору. «Хорошо!» – сказал я, – «Я помогу вам!». «Кому? Кому?» – раздались крики. «Кого здесь на площади меньше всего?» – спросил я. «Нас!» – радостно закричали аварруматы, – «Нас меньше всего!» «Понятно!» – сказал я. И выдержав паузу, закричал: «Бей аварруматов!»
Крики ликования накрыли площадь. Аварруматы были уничтожены во мгновение ока. Объединенные общим противником и только что одержанной над ним победой недавние враги целовались и обнимались. Впрочем, минут через пять эйфория прошла. Арабы с ужасом осознали, что только что обнимались с евреями. Китайцы стали плеваться, когда поняли, что целовались с японцами. Толпа, только что объединенная общей радостью, снова распалась на отдельные кучки; снова поднялись в воздух колья и дрыны…
«Ну?» – спросил я, – «А кто теперь в меньшинстве?». «Ну, мы» – неуверенно ответил представитель сассиянской диаспоры, – «А к чему ты, собственно, клонишь?» «Бей сассиянцев!» – закричал я. Сассиянцы были повергнуты во прах, и повторилась старая история: недолгое единение, краткое ликование и повторный распад.
«И какая же диаспора самая малочисленная на данный момент?» – вопросил я. Но на этот раз никто мне не ответил. В воздухе повисла гробовая тишина. «Тогда может быть хватит?» – воскликнул я – «Тогда, может быть, да здравствует мир?» И тут все радостно закричали: «Хватит! Хватит! Мир! Мир!», побросали на землю орудия убийства и, взявшись за руки, стали расходиться по домам, напевая при этом народные песни о дружбе, любви и семейных ценностях.
Как я был верующим
или Предельный Переход
Я стою на пороге православного храма. Яркий солнечный день. И тишина. Она прерывается лишь словами проповеди, которую читает внутри храма поп…
Я захожу внутрь. Солнце бьет лучами сквозь цветные стекла. Путь от порога к амвону устелен цветистым ковром.
Но внутри – пусто. Лишь я один стою на пороге, да священник, глядя куда-то за горизонт, продолжает читать проповедь. Кому он проповедует – неведомо, но слова его льются и льются монотонным потоком.
Однако меня это не огорчает. Даже, напротив, радует. Я не люблю толпы, и сейчас радуюсь тому, что могу познать божественные истины в одиночестве, ни на кого не отвлекаясь.
Служитель культа смотрит сквозь меня куда-то вдаль. Проповедует. Я пытаюсь вслушаться в его слова. Но внезапная тревожная мысль посещает меня. «А ведь сюда сейчас набегут люди! Они будут расталкивать друг друга, тесниться, пихаться локтями! Они будут отталкивать меня к выходу!»
«Нет», – говорю себе, – «Пока я один – нужно занять место получше»
И подвигаюсь поближе к архиерею.
Слова его проповеди все громче. Вот-вот я их пойму. Но – нет!
«Разве пять метров – это близко?» – спрашиваю я себя, – «Это далеко! И ведь сколько людей сумеют протиснуться между мною и проповедником, чтобы услышать его слова! А я буду оттиснут! Хотя и пришел раньше всех!»
И я продвигаюсь еще ближе. Вот уже вижу, как блестит митра на голове проповедника, и пытаюсь вглядеться в его убор. Вот уже начинаю различать узоры, рисующие жития святых, как вдруг!
«Чьи это голоса сзади? Что за шум?» – спрашиваю я себя и оглядываюсь…
…Но за спиной пусто и тихо.
Я оборачиваюсь обратно. Узоры поблекли, а слова утихли. Я подхожу вплотную к архиерею. Он смотрит сквозь меня.
«И зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс»
И тут происходит ПРЕДЕЛЬНЫЙ ПЕРЕХОД!
Куда делся архиерей?! Я не толкал его, не теснил, не пихал локтями. Но его нет рядом со мной! Его нет вообще нигде в обозримом пространстве…
А на его месте стою я. И продолжаю – слово в слово – его проповедь.
«Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разбился кувшин у источника…»
Тихо и солнечно. В церкви пусто. Пока. Но дверь приоткрывается. Кто-то заходит внутрь…
«И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу»…
Называтель
Скетч
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Петров Петр Петрович – называтель.
Пушкин Александр Сергеевич – писатель.
Гоголь Николай Васильевич – писатель.
Чехов Антон Павлович – писатель.
Занавес поднимается. Называтель сидит за столом.
Называтель. Следующий!
Заходит Пушкин.
Называтель (вскакивает с места, изумленно). Ба! Санек!
Пушкин довольно улыбается.
Называтель (восторженно глядит на писателя, отодвигает для него стул). Присаживайся, Санек!
Пушкин присаживается.
Называтель. Ну, что нового?!
Пушкин. Да вот, повесть написал… А назвать никак не могу…
Называтель. Ну, что ж ты так… Чем могу – помогу. А про что повесть-то?
Пушкин. Про пугачевский бунт.
Называтель. И что? Сильный бунт был?
Пушкин. Да уж немало народу полегло…
Называтель. Это хорошо…
Пушкин. Да уж чего хорошего…
Называтель. Я в смысле – это интересно. Читабельно. Ну, а главные герои – кто?
Пушкин. Один дворянин, и барышня – любовь его…
Называтель. Любовь – это хорошо.
Пушкин. Конечно, хорошо…
Называтель. Я в смысле – читабельно… И что дальше?
Пушкин. Его – дворянина – облыжно обвинили в сговоре с врагом. А Маша – невеста – приехала его вызволять, в столицу…
Называтель. Типа пацана подставили, а она его отмазывать в Москву приехала?
Пушкин. Что?
Называтель. Да это я так… В столицу приехала, да? А работы нет, да? А кушать хочется, да? … Старая история. А она откуда? С Украины что ли?
Пушкин. Почему с Украины?
Называтель. Да это я так… А родители дома без денег, да? А она им деньги шлет? Родители-то кто?
Пушкин. Отец – военный, капитан…
Называтель. Да, военные сейчас – это… Это сложно сейчас у военных…
Пушкин. Вобщем, она – капитанская дочка…
Называтель. О! Так и назови!
Пушкин. Правда?
Называтель. Конечно! А чего тебе?
Пушкин (доставая портмоне). Ну, спасибо. Выручил так выручил…
Называтель. Ты чего это, чего?
Пушкин. Как? Гонорар…
Называтель. Брось! Сам назвал, сам!
Пушкин (убирая портмоне). Ну… спасибо.
Называтель. Хорош… А давай махнем часов в восемь в «Палкин»? Бургундского выпьем, в сауну сходим, к девочкам… Что?! Ну, извини, извини.
Пушкин срывается с места и в гневе выбегает за дверь.
Называтель (себе под нос). Ну, забыл, забыл… Вот что значит – женатый человек… (вскакивает с места, распахивает дверь, кричит)
Наталье Николаевне привет!
На пороге появляется Гоголь.
Называтель (немного смутившись). Здравствуйте, Николай Васильевич! Проходите.
Гоголь (проходит). Здравствуйте.
Называтель. Написали?
Гоголь. Написал.
Называтель. Присаживайтесь. А про что?
Гоголь (присаживается). В двух словах не объяснишь…
Называтель. Ну, надо же с чего-то начинать!
Гоголь. Постараюсь… Это – про Россию, про Русь …Про людей ее, про судьбу и душу…
Называтель (вполголоса). Вот заносит снова. (в полный голос) Поконкретнее, Николай Васильевич, поконкретнее.
Гоголь. Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа.
Называтель. А, черт! Кто главный герой?
Гоголь. Помещик средней руки.
Называтель. Род занятий?
Гоголь. Ну…
Называтель. Ну что он у вас в основном делает?
Гоголь. Души скупает…
Называтель (изумленно). Души? Ну вы даете, Николай Васильевич! Он что, Сатана что ли?
Гоголь. Господь с вами! Почему Сатана? Под душами имеются в виду крепостные. Причем даже мертвые…
Называтель. Мертвые души? Не ожидал я от вас этого… А впрочем, что ж. Мистика сейчас в ходу…
Гоголь. Это не мистика. Главный герой плут, аферист. Какая же тут мистика?
Называтель. Аферист? Душами банкует?
Гоголь. Что?
Называтель. Да это я так… Так назови «Афера Томаса…» А черт! Как героя-то зовут?
Гоголь. Чичиков, Павел Иванович.
Называтель. Ну, назови «Афера Павла Чичикова».
Гоголь. Нет. Уж лучше – «Мертвые души».
Называтель. Ну, как хочешь…
Гоголь встает и направляется к двери.
Называтель. Э, куда?! А платить кто будет?
Гоголь (с достоинством). Сам назвал…
Уходит.
Называтель (зло). Сам, значит? Значит, мы сами с усами? Самостоятельные стали все! «Мертвые души» – «какая мистика, какая мистика»?! … А еще верующий, православный…
Подходит к окну, приоткрывает его и нервно закуривает. Раздается стук в дверь.
Называтель (раздраженно). Кто?!
Дверь приоткрывается, заглядывает Чехов.
Называтель (успокаиваясь). А, Антон! Заходи, заходи…
Чехов заходит.
Называтель (расстроенно). Вот, Антон… Работаешь, работаешь… В поте лица, можно сказать… А пройдет лет пятьсот… да что там пятьсот – четыреста – и кто о тебе вспомнит? (выглядывает в окно и внезапно оживляется) О! Ты посмотри!
Чехов. Что?
Называтель (восхищенно, вытягивая шею). Какая!
Чехов. Кто?
Называтель (нетерпеливо, Чехову). Да подойди сюда! Какая женщина!
Чехов подходит к окну, выглядывает на улицу.
Называтель (восторженно). Какая грудь! А походка! Прямо барыня-сударыня какая-то! Мадам!
Чехов. Да где?
Называтель. Да вон же, с собачкой!
Чехов. А! Да… Ну, я пожалуй пойду.
Называтель. Уже? А чего приходил-то?
Чехов. Да, так, обсудить хотел кое-что, а тут мысль пришла, обдумать надо.
Уходит.
Называтель (с недоумением). Ну, смотри сам…
Выдвигает ящик стола, достает оттуда увесистую пачку долларов и, напевая себе под нос «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку», начинает пересчитывать деньги. Занавес опускается.
О вращении сфер земных
Пьеса в одном действии
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Николай Коперник – каноник Вармии, врач и астроном.
Ян Дантишек – епископ Вармии.
Георг Ретик – ученик Коперника.
Фелиция – экономка Коперника.
Действие происходит во Фромборке, осенью 1540 года.
Комната с окном и дверью. Справа стол, заваленный рукописями, картами звездного неба и самодельными астрономическими приборами. Рядом потухший камин. Посередине обеденный стол, накрытый на две персоны. В кресле, опустив голову и прикрыв лицо руками, сидит Коперник – худощавый человек 67 лет. В дверь стучат.
Коперник (выпрямляясь, отнимает руки от лица). Да-да…
Дверь открывается и в комнату заходит Ретик, сразу за ним Дантишек. Ретику 25 лет, он изящно и щегольски одет; на его поясе шпага, эфес которой он твердо сжимает правой рукой. Дантишеку 57 лет, он облачен в наряд епископа, двигается степенно и неторопливо. Дантишек слегка подталкивает Ретика, понуждая того идти впереди себя.
Дантишек (Копернику). Прошу прощения, брат мой! Вы молились…
Коперник (встает, слегка кланяется). Нет, Ваше Преосвященство, я размышлял. По счастью, одно другому не мешает… (Приветственно кивает Ретику.) Здравствуйте, Георг!
Дантишек. Я зашел, чтобы узнать у Вас… Пан (кивает на Ретика) назвался Вашим учеником. Это правда?
Коперник. Да, я учу его астрономии…
Дантишек. Надеюсь, что только астрономии…
Коперник. Что Вы имеете в виду?
Дантишек (возмущенно). Пан позволил себе некоторые вольности в мой адрес… Можно сказать, оскорбил святую церковь в моем лице. Слава богу, без свидетелей! И я бы настоятельно рекомендовал Вам…
Ретик порывается говорить.
Коперник (предостерегающе машет рукой). Помолчите, Георг! (Дантишеку) Что же случилось?
Дантишек. …при всем уважении к Вам, брат мой… Если так пойдет дальше – церковного суда не избежать… Не мне объяснять Вам, что это такое…
Коперник. Так что же произошло?
Дантишек. Пан назвал меня выдающимся стихотворцем! А затем зачитал вслух некие вирши, которые пытался приписать мне! А потом…
Коперник (мягко перебивая). Как Вы себя чувствуете, Ваше Преосвященство?
Дантишек. Не заговаривайте мне зубы, брат мой! (Хватается за щеку, стонет.) Плохо… Я загляну к Вам попозже… Надеюсь, Вы назначите мне лечение. Да пребудет с нами Господь!
Уходит.
Пауза.
Коперник (Ретику). Значит, теперь оскорбление святой церкви… А в прошлом месяце Вы чуть не сцепились с прихожанами костела… Вижу, Вас из дому выпускать нельзя!
Ретик. Честно говоря, я хотел сделать комплимент Его Преосвященству…
Коперник. Его Преосвященство не любит, когда читают его стихи! Сейчас он пишет церковные гимны…
Ретик. Но ведь он действительно писал стихи! И даже талантливые!
Коперник. Его Преосвященство не любит, когда вспоминают его прошлое. Возможно, он и сам пытается его забыть.
Ретик. Пан Николай! А Вы сами писали стихи?
Коперник. Писал, но вовремя оставил. Бог не наградил меня поэтическим даром.
Ретик. Ну, Вам занятий и без того хватает. Вы и врач, и математик, и астроном…
Коперник. Ладно, ладно! Вы же знаете, я не единственный служитель церкви, который врачует и занимается науками.
Ретик. Знаю! Но Вы единственный, кто… (подбирает слова) кто… кто…
Коперник. Спасибо за похвалу! Успокойтесь. Скажите, наконец, что на Вас сегодня нашло?
Ретик. Я много думал о Вас. И о Ваших трудах.
Коперник. И что же надумали?
Ретик. Пан Николай! Опубликуйте Вашу рукопись!
Коперник (отворачивается и подходит к окну). Яблоки в этом году хорошо уродились…
Ретик (насмешливо). Черных кошек в городе тоже полно…
Коперник. Это Вы к чему?
Ретик. Видел я сегодня одну бабу… С рынка шла… Шла себе, шла… и повернула обратно из-за какой-то черной кошки, перебежавшей дорогу. Дома, небось, дети голодные сидят, а она от кошек бегает…
Вбегает Фелиция, творя молитву, с корзиной в руках.
Ретик (с удивлением глядя на Фелицию). Однако! Не ожидал! (Поворачивается к Копернику и показывает рукою на Фелицию.) Но… как? Она? И у Вас?!.. (Отходит в сторону, присаживается на стул, внимательно разглядывая Фелицию.)
Фелиция. Простите, пан Николай, я помешала Вам… Вы размышляли?
Коперник. Нет, я ждал! И жду Вас уже около часа! Что случилось?
Фелиция. Я не смогла раньше… В городе так много злых людей! Я не хотела с ними сталкиваться…
Коперник. Перестаньте нести чепуху! Вы повторяете всякий вздор! Что за злые люди?! И потом… (Подходит к столу с картами и поднимает со стола пучок травы.) Во что Вы превращаете мой дом? Зачем Вы положили это сюда, Фелиция, зачем?
Фелиция. Не гневайтесь, пан Николай! Это от сглаза…
Коперник. Спасибо, но мне это не нужно. Уберите! (Протягивает пучок Фелиции.) А это что такое? (Вытаскивает из-за стопки книг еще один пучок.)
Фелиция. Это трава святого Иоанна! Это от обмана!
Коперник. От какого обмана?
Фелиция. Ото всякого, бесовского и человеческого!
Коперник. А нас кто-то пытается обмануть?
Фелиция. Обмануть может всякий! А торговка травами сказала мне, что…
Ретик (Фелиции). А Вы уверены, что сама торговка Вас не обманула?
Фелиция застывает на месте.
Ретик. Ну же?!
Фелиция (вздрагивая). А! Ну, я не знаю…
Ретик. А Вы узнайте! Сходите к соседней торговке!
Фелиция (кланяясь, пятится спиной к двери). Благослови Вас Господь! Спасибо за совет, добрый господин!
Ретик. Только учтите, что и она может обмануть!
Фелиция (останавливаясь). И что же мне теперь делать?
Ретик. Выбросите свой веник!
Фелиция (отрицательно качая головой). Не-ет! Сегодня я видела черную кошку!.. Она сидела посреди дороги и смотрела на меня своими зелеными глазами!..
Коперник. Ну и что?!
Фелиция. Простите, пан Николай! Но Ваша прежняя экономка, пани Анна… та, что была здесь до меня… Говорят, она была ведьмой!
Коперник. Перестаньте нести чепуху!
Фелиция. Говорят, она Вас… околдовала.
Коперник. Повторяю Вам…
Фелиция. И Его Преосвященство так говорит! Вот! (Довольно улыбается, вытаскивает из своей котомки пучок сушеной травы и кладет его на стол перед Коперником.) Это – от порчи!
Коперник. Господи! Уберите!
Фелиция. Так чем же Вас околдовала пани Анна? Я только затем спрашиваю, чтобы защитить Вас!
Коперник. Повторяю Вам…
Фелиция. Так все говорят! Она – ведьма! Чем она Вас околдовала? Я должна знать! (Вытаскивает из котомки берцовую кость.) А вот это – от…
Коперник. Хорошо, околдовала…
Фелиция замирает в ожидании.
Коперник. Чем?.. Если Вам так угодно – любовью!
Фелиция. Любовью? (Бросает кость обратно в котомку.) Нет, я просто спросила, чтобы… (Растерянно убирает со стола первый пучок травы к себе в котомку.) …любовью?.. (Убирает второй пучок.) …я бы так никогда не посмела…
Ретик. А у Вас и не получится!
Фелиция. Но Вы же позволите разжечь камин? (Берет в руки горшок.)
Коперник. Вы собираетесь готовить обед?
Фелиция. Какой же это обед, пан Николай?! Вот я насыплю сюда иголок (достает из котомки иглы и засыпает их в горшок) и добавлю дубовых листьев (засыпает горсть листьев). Ученые люди, а не знаете такой простой вещи!
Коперник. Какой?!
Фелиция (восторженно). Смесь из иголок и дубовых листьев – лучшее средство для опознания ведьмы! Поместите такую смесь в горшок и поставьте его на очаг! Первый, кто войдет в дом с таким очагом, – ведьма! (Ставит горшок на очаг и раздувает огонь.)
Ретик. Что-о?! А если войду я?!
Фелиция. Тогда Вы ведьмак! Колдун! Ох вы, звездочеты! Как дети малые!
Коперник. Перестаньте, Фелиция. У нас есть свои заклинания! С ними нам не страшна никакая порча! (Ретику.) Георг, дайте мне таблицу аномалии Солнца!
Ретик. Вы хотите вычислить уравненную величину?
Коперник (вставая). Совершенно верно! И если простафарезы Луны и Солнца будут в разные стороны, то тем более будет предшествовать светило с вычитаемым простафарезом…
Ретик (понимающе кивает головой, подает Копернику несколько листков бумаги). И сумма этих простафарезов даст расстояние между светилами!
Коперник. Вот именно! (Выглядывает в окно.) Когда же с залива уйдет туман?!
Фелиция (отшатываясь). А в Ольштыне, говорят, навели град на поля…
Коперник (оборачиваясь к Фелиции). Что?! (Ретику) Я хочу убедиться в том, что первый эпицикл, двигаясь против направления вращения деферента, делает с ним одинаковое количество оборотов…
Фелиция. Что?! (пятясь к двери) Позвольте мне удалится, пан Николай!
Коперник. Конечно, Фелиция! Только принесите нам яблок!
Фелиция выходит.
Ретик (кивает на дверь, из которой вышла Фелиция). Вот Вам типичный представитель нашего народа! Свято верит во всякую чепуху! И при этом на каждом шагу боится, что ее обманут! Но, видно, кто-то ее уже обманул… причем на всю оставшуюся жизнь… А она и не догадывается. И все время спешит, спешит… если, конечно, ей на дороге не встретится черная кошка! О, тут она будет стоять как вкопанная, будьте покойны!..
Коперник. Будет Вам, Георг! Она несчастная женщина! Я лечил ее на днях…
Ретик. О да! Вы всех лечите! И у Вас все несчастные! У Вас все добрые! А вот как подсыплет такая добрая Вам в суп мышьяк вместо соли… Просто так, по незнанию, не со зла…
Коперник. Тогда я уже не буду здесь сидеть.
Ретик. Вот именно! А Вы нужны мне! И не только мне! Вы нужны людям!
Коперник. Так ли уж нужен?
Ретик. Не цените Вы себя, не цените! (начинает ходить по комнате.) Подумать только: сотни лет люди верили, что Солнце вращается вокруг Земли! А Земля неподвижно стоит в центре мироздания. А ведь человек есть соль земли! И вот Вы – Вы! – подсчитали и доказали, что все совсем наоборот! И Земля не центр мироздания! И мы – люди! – не в центре! В центре – Солнце! Вы проявили большую научную смелость, чтобы…
Коперник. Хватит, Георг, хватит! «Научная смелость»! Да, наша наука молода и нуждается в поддержке… Да, нам нужно быть не только разумными, но и смелыми. Но откуда взялось это сочетание – «научная смелость»?! Не понимаю! И уж если говорить о смелости… Представьте себе, Георг, толпу досужих зевак, готовых унизить Вас только потому, что они ничего не понимают в том, что Вы говорите! Представьте, что многомесячные труды идут насмарку из-за незамеченной вовремя ошибки в расчетах! Представьте, что Вы неделями томитесь в ожидании чистого звездного неба, чтобы произвести нужные наблюдения! Туманы и облака здесь появляются часто… И если уж нужна смелость, чтобы преодолеть все это и продолжать свою работу, – эта смелость простая, человеческая, а не какая-то там… «научная»!
Ретик. Но ведь Вы все преодолели и дошли до конца!
Pulsuz fraqment bitdi.
