Kitabı oxu: «Золотоискатель. Истоки»

Şrift:

Дизайнер обложки Марфа Московская

Иллюстратор Николай Павлович Аносов

Иллюстратор Станислав Евгеньевич Вронский

ISBN 978-5-4483-9742-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

История этой книги удивительна, как и сам герой, Андрей Громов, прототипом которого стал реальный человек – сын известнейшего в царские времена дворянина Павла Аносова, горного инженера, исследователя Урала и основоположника учения о стали – металлографии.

Николай Аносов родился в 1833 году, и его таежные экспедиции прошли задолго до героических историй по «золотому» освоению Сибири, имевших место после революции. А так же до известных путешествий Арсеньева и Федосеева, которые еще не родились, когда Аносов делал свои первые таежные шаги. Гордая и самостоятельная, романтическая душа молодого офицера требовала самореализации, славы и богатства. Но ему был уготован обыденный путь инженера-металлурга, так как сыновья привычно идут по стопам своих отцов, которые хотят видеть в них свое продолжение…

Никто не узнал бы эту историю, но однажды я нашла в архивах нашего рода записанные его рукой дневники. Мой прапрадед по маминой линии Александр Николаевич Томилов дружил с Аносовым, который часто заезжал в дом нашей семьи на улице Чехова, в Петербурге. Еще юным кадетом Николай нередко гостил у нашей родственницы. Незадолго до смерти он передал в дар Томиловым, прямым потомком которых я являюсь, автобиографическую рукопись, записанную им на даче в Павловске в 1880-ых годах. Судя по всему, Николай Павлович обладал феноменальной памятью, помня массу мелких подробностей о своей юности и экспедиционных изысканиях. Этим дневником он как бы подводил черту своей жизни и заслуг, потому что через десять лет скончался. Возможно, здоровье Аносова подорвала тяжелая походная планида, а, может быть, человеческая несправедливость, которая разрубила его жизнь на две части. Уже в зрелом возрасте, за исключительные заслуги в открытии месторождений рассыпного золота, Николай был удостоен чинов и званий. Однако мало кто знал, что ему стоило добыть свою славу! Личные переживания, удивительные знакомства, душевные сомнения и трудности таежных дорог автор оставил в дневнике, который был отдан моим предкам, а не прямым наследникам, уехавшим за границу. Очевидно, он хотел оставить память о себе именно России, которую любил, и которой служил до конца…

И вот, спустя почти 150 лет, его дневник, хоть и в художественной обработке, увидел свет. Эта книга открывает тяжелую, но безумно интересную часть его жизни: путешествия и поиск золота. Так родился офицер Громов, потому что в моей истории есть творческий вымысел, и я не имела права искажать судьбу настоящего героя. Но я поставила своей целью не отступать от большинства записанных фактов и даже диалогов, поэтому повесть имеет честный исторический вес. А известные лица, упомянутые в книге, встанут рядом с читателем, словно живые: Муравьев, который потом стал Амурским, Корсаков, Невельский, Буссе, Козакевич, Бенардаки и другие – высокие и малые чины, связанные с освоением Забайкалья, Сибири, Амура, а так же с сибирским золотым делом… И однажды именами некоторых из них благодарные потомки назовут поселки, порты, реки и города!

Изложенные в книге исторические события, экспедиции, разговоры с известными лицами и туземцами имели место в реальности. Мне не понадобилось придумывать молодость своего героя: детали переездов и тяжелых походов, общение с чинами, метания души и тонкости поиска золота взяты из рукописи. Я узнала много интересного о золотом деле, работая над книгой, хотя мне долго пришлось разбирать чернильные строки первопроходца, как и всю его судьбу. И лишь когда я прочла все до конца, то поняла, что напишу книгу, чтобы потомки знали и чтили таежный подвиг одинокого рыцаря долга.

Интересная и завидная, полная приключений жизнь выпускника Горного кадетского Корпуса покажется моим юным современникам вымыслом. Но ничего подобного, в книге только правда… Читая дневник, я была поражена упорством, выносливостью, смекалкой и невероятным честолюбием питерского дворянина. Романтик и творчески мыслящий упрямец, отодвинувший все, что занимало офицеров в его годы, он полностью отдал свою молодость открытию золотого запаса, для процветания царской России и воплощения своей мечты. В этой книге есть все: опасности и лишения, суровость и красота таежных переходов, тяжелая работа и находки, болезни и смерти, триумфы и предательства… Мне почти ничего не пришлось выдумывать, потому что жизнь сама оказалась невероятной выдумщицей, хитро сплетая судьбы людей. Громов, который в трепетной душе всегда оставался ребенком и любил выдумывать сказки, прожил полную трудностей реальную жизнь.

Так получилось, что я тоже путешествовала по некоторым местам, где скитался герой, знакома с минералогией, и не понаслышке знаю о реальности вещих снов. Мне довелось бродить по Алтаю, Прибайкалью, Якутии, Магаданскому краю, Приамурью и Сахалину. Поэтому я неплохо знаю тему, описывая места, где неутомимый и самоотверженный офицер Его Величества искал золото и славу.

Но у золота и славы есть обратная сторона…

В книге много зарисовок и карто-схем из дневника, а так же и другие картины, которые ранее нигде не публиковались: самого Николая Аносова и ссыльного польского художника Станислава Вронского, иллюстрировавшего его Средне-Амурские и Ниманские экспедиции в 1870-ых годах. Картины любезно предоставлены для книги женой прямого наследника рода Аносовых, Ириной Михайловной Яковлевой.

Светлой памяти Николая Аносова,
царского офицера, который первым
открыл для России золото в Амурском крае

Муравьев

– Андрей Николаевич! Ох, ну постойте же, наконец… Разрешите вас поздравить с блестящим окончанием! – пожилая хозяйка дома, где я снимал квартиру, с трудом догнала меня на лестнице. Она смущенно протянула мне конверт, украшенный розовым удалым амурчиком в углу. Его улыбчивая мордашка никак не вязалась с мрачным видом темного петербургского подъезда и моим настроением.

– Что это? – растерялся я.

– Маленький подарок от нашей семьи… Ну же, не смотрите на меня так! Я знаю, вы гордый, но матушка ваша сейчас далеко, и живете вы скромно. А так хочется, наверное, посидеть с друзьями, угостить даму сердца? О, ведь вы же такой красавчик! – женщина игриво, как ей казалось, подмигнула, отчего я залился краской и лишь буркнул что-то в ответ.

– Держите. Столь важное событие просто необходимо отметить! Тут недалеко открыли славную кофейню.

– Нет, что вы, не нужно… – я попятился и чуть не полетел с лестницы.

– Ну-ну, не упрямьтесь. Такие деньги на дороге не валяются.

Я понял, что просто так не отделаюсь от доброжелательной старушки, и с улыбкой забрал конверт из дрожащих рук. В конце концов, видно, что это от чистого сердца.

– Благодарю премного, Анна Рудольфовна! Конечно же, вы правы. Непременно соберемся в кофейне.

На улице я поспешно вскрыл конверт – там лежало три десятирублевых ассигнации. Не густо, но хорошо поесть и выпить можно, отчего же нет…

Ни друзей, ни дамы сердца у меня не было. Да и не пускали женщин в трактир на Литейном, куда я направил свои стопы. Пузатый хозяин, купец второй гильдии Михеев, лично встречавший посетителей, с сомнением пропустил невысокого худого юношу внутрь. И хотя одет я был вполне прилично, у преуспевающих людей, очевидно, просто нюх на неудачников. Забившись в угол, словно незваный гость на чужом празднике, я решил проесть все деньги, свалившиеся с неба. Гулять, так гулять… Пропадай оно все!

Жизнь вокруг кипела, весело ржали бильярдисты в соседней зале, а радость ко мне не приходила… Я уныло вертел за тонкую ножку бокал, с давно испустившим дух шампанским. Хмель не брал меня, погруженного в думы. Последний год Горного Корпуса закончился, экзамены сданы, и что же теперь? Все известно заранее: мой отец был обласканным судьбою металлургом, но погиб. Моя матушка живет сейчас в Барнауле, и я должен ехать на Алтайские заводы, чтобы сгнить там инженером…

За соседним столиком шумела компания из четверых добротно одетых мужчин. Они нещадно курили, был слышен запах дорогих сигар и звон посуды, половой летал по зале, как мокрый аист, то и дело поднося водку в графинах и закуску. До меня доносились реплики, не оставлявшие сомнений в том, чем занимались эти богатые господа: «…золотишко-то дрянное… приказчик-ворюга, урезал ему попудные…» «…а я говорю, отводы пустые… пласт мимо пошел!»

Я отчаянно завидовал их вольной интересной жизни, независимости и уверенности в себе. Отчего же не быть хозяином судьбы, если имеешь кучу денег?…

Наконец, подали свинину с грибами. Пока я расковыривал жаркое острой тяжелой вилкой, над ухом неожиданно раздался зычный бас:

– …Громов! Душа моя!

На стул рядом со мной тяжко бухнулся один из гуляк. Я с удивлением узнал в нем папиного приятеля, крупного сибирского золотопромышленника Федора Архарова. Он был сильно навеселе, дышал чесноком и перегаром, но я почтительно поздоровался и спросил, что занесло его в наши края.

Архаров охотно загудел:

– Дела, дорогой мой, дела, что ж еще? А это мои партнеры! – махнул он рукой в сторону шумного стола. – Я к вам всего на неделю, и вот тебе на! Какая встреча! Люблю это место, готовят отменно, и шары можно погонять. Громов, голубчик ты мой… О-оо, поздравляю с окончанием. Хорошее дело… Новая, значит, жизнь наступает? Знаешь, я любил твоего отца… Что? Да, бывал и на Алтайских заводах… Карьеры ты там не сделаешь, это точно. Приедешь со свежей головой и хорошими познаниями, а толку не будет. Давай, выпей. Что такой смурной? Ну, хоть за отца, давай! Умнейший и полезнейший был человек, жаль, помер…

…Я покорно отхлебнул из бокала. Папа умер несколько лет назад. Я не слишком ладил с ним, но неожиданная смерть близкого человека потрясла меня… Сибирь разом отняла все, что дала – он слег, смертельно простудившись зимою в степи, когда карьера его была в зените, но что судьбе чины и заслуги? Maman осталась с кучей детей на руках, пенсии на жизнь не хватало, и скоро мы начали бедствовать…

Мысли о смерти и долге перед семьей камнем повисли в моей груди, однако золотой делец не дал мне погрузиться в хандру, тараторя без остановки:

– …эх, послушай меня, Андрей Николаевич! Человек ты бойкий, умный, но пройдет год-два, и войдешь ты в общую колею, как мерин, будешь тянуть свои дни в рутине. Потом женишься, дети пойдут, и не станет тебе никакого выхода…

Я рассеянно слушал и дивился разумным мыслям старика. Действительно, не будет выхода. Как сильно я ждал окончания учения, чтоб скорей началась самостоятельная жизнь! А, выходит, надо было наслаждаться прошлым, дальше все будет только хуже. Увязну по уши в предписанном жизнью болоте. Ради чего я живу? Чтобы через пару лет прибить себя гвоздями к семейному дереву?… Отец мой, правда, добился многого, но не сразу… Работал он всю жизнь, как вол. Нарожал девять детей, состарился, заболел и умер… Вот и все! Правда, именно благодаря ему подсел ко мне сейчас этот человек. Может быть, это Судьба?… Старая и пузатая… Зато сколько у него денег! Интересно, зачем старикам такое богатство. Несправедливо. Господи, неужели когда-то и я стану подобен тем немощам, что стадами бродят в теплые вечера по бульварам, держась за молоденьких барышень?

…Шумный красный нос Архарова навис надо мной, а тяжелая лапища доброжелательно легла на плечо. Я вздрогнул – до немощи этому господину было еще далеко.

– Ну, о чем задумался? Послушай, что я тебе скажу… Нынче в Восточной Сибири губернатором сел граф Муравьев, человек свежий, энергичный, и край новый, захочешь работать – работа найдется! У меня там откупа, и он ко мне благоволит…

– Федор Пантелеич, куда же ты запропал?! – обиженно возопили с соседнего стола.

– Иду уже! Черти… Хочешь, переговорю за тебя? Будущность Востока большая, говорят, и Амур скоро будут брать. Ну как, согласен?

– Был бы премного благодарен, но… – совершенно растерялся я от лавины обрушившихся на меня новостей.

Но Архаров не заметил моего смущения, будто и вправду рука самой Судьбы вела его, чтобы перевернуть мою жизнь:

– Вот и договорились. Жди известий! Небось, проблемы с деньгами? А? – он весело заглянул мне в глаза. – Пока, ежели хочешь, поживи у моего брата, приглашаю. А теперь, голубчик, бывай… Выше голову!

…Оставшись один, я махом опрокинул в себя бокал и потребовал еще, так и не притронувшись еде. Свинина остыла. Какая, к черту, еда! Из-за туч мелькнул луч надежды!

В тот вечер я напился до умопомрачения, еле найдя дорогу домой. Всю ночь меня рвало впустую, выворачивая нутро. Но это была небольшая плата за удачу, Архаров оказался верен слову. Он переговорил с графом, и через неделю я, нервно переминаясь, уже стоял перед светлыми очами самого генерала Муравьева.

Граф выглядел отменно – это был высокий статный мужчина, при усах, с орлиным взором, прямым породистым носом, высоким лбом и ямкой на подбородке. На плечах гордо возлежали тяжелые генеральские эполеты, однако опущенные углы губ и глаз делали его красивое лицо немного усталым и печальным… Да и немудрено – столько всего пережил и сделал этот человек в своей жизни!

Дух мой немного стушевался перед силой и волей столь мощного знака на моем пути, но Николай Николаевич принял юного кадета приветливо, сказал, что хорошо знал моего отца, удивился моей моложавости и тут же написал бумагу Министру, в которой просил зачислить меня в офицеры по производству. Я был в полном восторге. Как быстро и славно все решилось! Теперь, вместо скучного, грохочущего завода на Алтае, меня ждет загадочная, огромная и дикая страна под названием Восточная Сибирь!

Вскоре Муравьев уехал за границу и велел дожидаться его возвращения, а пока я был предоставлен самому себе, и начал готовиться к новой жизни. Через несколько дней в горном Корпусе состоялся выпускной вечер. Громадный конференц-зал заполонили собою шеренги стоящих во фрунт кадетов и служащих. Все блестело и сверкало – паркет, пуговицы и глаза новоиспеченных офицеров… В конце зала, за большим столом, стоял директор корпуса Волков, окидывая взглядом ряды своих выпускников. По лицу его блуждала отеческая улыбка, смешанная с усталой грустью… Секретарь Ольховский громко зачитывал акты, выкрикивая поочередно кадетов для вручения наград и аттестатов. Пока шла торжественная церемония, я закрыл глаза и стал придумывать себе сказочную историю, дабы унять нервы и скоротать время. Представил, как будто я пришел в какой-то древний замок, а передо мной на троне сидит сам Король…

…Я зажмурился, а потом медленно открыл глаза. Передо мной сидел Король, который держал в руках меч, украшенный древними гравюрами. Длинная каменная зала была заполнена наряженными людьми, и звуки их голосов метались под сводами, словно летучие мыши… Все смотрели только на меня. Воздух был затхлый и холодный, а дым от многочисленных факелов слезил глаза. Я пал на одно колено, низко наклонив голову. Король с трудом встал, и на мое плечо легло тяжелое, холодное лезвие меча:

«…В рыцари!…»

Тело мое вдруг задрожало, из носа хлынула кровь, пол подо мною потемнел от странных ее узоров, а в голове зажужжали осы…

Неожиданно раздалось:

– …воспитанник Громов Андрей Николаевич – в поручики!

Я вздрогнул, и у меня действительно пошла от волнения кровь. Прижав к носу платок, я чеканным шагом подошел к столу, поклонился членам Совета и получил свой аттестат. Спина вспотела, пока я шел назад, а ноги еле несли меня… Красная ковровая дорожка казалась началом чего-то большого, необыкновенного… Прощай, школьная доска, занудная латынь и скучные танцы! Теперь я сам себе голова.

После торжественной части лысый казначей выдал мне сто двадцать рублей на обмундирование, и с этим огромным капиталом я отправился в частный магазин, где купил себе офицерское платье. Оно повисло в шкафу до лучших времен, а пока, дожидаясь Муравьева, я поступил на механический завод, чтобы набраться практических знаний по металлам. На завод, где всякий знал моего отца, меня взяли сразу и без лишних разговоров…

Зато остро встал вопрос о жилье. Мама поддержала мое решение переехать к родственникам Архарова, в роскошный дом, но мне было не по себе среди богатого блеска. Дни тянулись мутной вереницей, и душа жила ожиданием большего. Несмотря на молодость, эполеты и массу свободного времени, мне не суждено было отдаться вихрю удовольствий, так как средств на это не хватало. Почти все деньги, освободившиеся от платы за жилье, отправлялись в Барнаул. Судьба не баловала меня и друзьями, поэтому я всегда находился один, предпочитая заниматься механикой. Каждый день пролетка везла меня на завод герцога Лихтенбергского, где я с удовольствием предавался делу, а потом возвращался в чужой дом, в свою пустую одинокую комнату…

Все вокруг говорили, что я хорош собою, и завидовали тонким чертам лица, но ужасная нерешительность мешала мне знакомиться с девушками. А они словно чувствовали это, и не проявляли явного интереса… Страх быть отвергнутым заранее гнал меня прочь. Да и что в них толку?… Сейчас не до романов! Хотя, рано или поздно, куда они денутся. Вот двое моих братцев, Павел и Сашка, очень похожи на меня, и тоже – хоть с лица воду пей, но матушка часто отчего-то повторяла: ох, Андрюшенька, совсем ты на своих братьев не похож…

В трудах и мечтах время текло незаметно, прошли лето и осень. Я изныл от ожидания, и вот, в один из хмурых зимних дней, в Петербург вернулся Муравьев. Он тут же вызвал меня и дал важное поручение – через три дня курьером лететь в Сибирь, на Петровский завод. Там отливались цилиндры для первого Дальневосточного парохода, которые я должен был осмотреть и сопроводить до места назначения. Стоит ли говорить, с каким нетерпением я дождался дня, когда веселая тройка помчала меня в мороз, навстречу приключениям и первому настоящему делу!

В открытой кибитке было ужасно холодно, но радость костром согревала мое сердце. Попутчиком оказался пьяница, который постоянно спал и зычно храпел, несмотря на снежную пыль, полностью покрывавшую его лицо и одежду. Иногда он сверкал в лучах яркой луны, будто странный ледяной божок… Спутник проспал Нижний и Казань, а дальше, слава Богу, я поехал один. Одному мне почему-то всегда было приятнее… Я дремал, или думал, и никто не мешал мне, ни единая душа, лишь напевал что-то под нос ямщик, и небо наблюдало за мной, то хмурясь, то усмехаясь.

Небо я больше любил ночное, когда можно разглядывать созвездия, и солнце не слепит взор. Звезды дружными стаями провожали меня, а я старался их тщательно запомнить, чтобы потом приветствовать по возвращению… Иногда я вел с ними мысленные диалоги, спрашивал – что ждет меня впереди? Так и ехали мы, в неслышных разговорах и полудреме… Но хуже всего бывало на рассвете, когда говорить уже не с кем, предутренний холод не дает спать, а глаза с натугой выискивают спасительный дымок ближайшей станции. Подкатишь, бывало, к такому пристанищу с надеждой, зубы стучат, а смотритель еще дрыхнет, сволочь, самовар холодный – и несешься дальше по перегону несогретый, чтобы времени не терять…

В Томске, где когда-то заправлял мой отец, я никого не знал, кроме богатого воротилы Асташева. Пришлось остановиться у него… Дом у Ивана Дмитриевича был барский, и приняли меня от души, но задерживаться я не стал, лишь только переночевал, и спешно полетел дальше на восток… Душа-то радостно полетела, зато тело застряло: прошли сильные бураны, и дорогу до Барнаула основательно завалило снегом. Пришлось пересесть на узкие пошевни. Наши лошади шли гусем, похрапывая от натуги и медленно меся глубокий снег, верстами изводя меня неторопливостью дыхания… В итоге доехали мы лишь к рассвету четвертого дня, и дом maman я отыскивал в темноте. Когда я вошел, все еще спали, но я не решился будить домочадцев. Блаженно растянулся на диване в гостиной, у еще теплой печки, и тут же уснул, как мертвый…

Утром легкие поцелуи сестер привели меня в чувство… Я сразу понял, что наконец-то я дома, в кругу самых близких, хотя ютились они в старой съемной квартире. Все, что оставил отец, семья решила потратить на постройку собственного дома, которая длилась уже второй год. Поэтому жили мои женщины тесно и небогато, но как же все-таки было здесь хорошо… Я очень хотел им помочь, однако что могли значить несчастные триста рублей, выданные мне на дорогу! Тут нужны были многие тысячи…

Родные порхали надо мною весь день, и я, раздувшийся от важности, в офицерском параде, лениво отвечал на вопросы, или многозначительно помалкивал, чем вовсе обескураживал девочек. Лариска так вообще не отлипала, глаза ее жадно горели, она тоже очень хотела в Забайкалье… В этой веселой круговерти мрачные мысли о бедности ненадолго покинули меня.

Я уехал утром следующего дня, когда сестрички еще плавали в мире сновидений. Матушка не спала, и мы всю ночь проговорили с ней; она сидела в кресле, укрытая пестрым шерстяным пледом, сложив на коленях худые руки, и нежно глядела на меня… Я отдал ей почти все деньги, которые мне выдали. Кухарка до рассвета пекла мне на дорогу пироги, отчего квартира наполнилась ароматными до одури запахами – недокормленный долгой учебой, я то и дело сглатывал слюну.

Ну, вот, пора и честь знать. Мама крепко обняла меня на прощание, и я увидел в глазах ее слезы. Как только солнце появилось над заснеженными крышами города, скрипучие пошевни понесли меня дальше…

Экономя каждую копейку, я добрался до первого города Восточной Сибири – Ачинска. Отсюда начинался откуп Архарова, а у меня за пазухой лежало открытое письмо от него с просьбой всячески содействовать моим делам и передвижениям. Из Ачинска путь мой лег в Иркутск, где я, передав нужные бумаги губернатору, повидался с Петром Козакевичем, заведующим гаванью на реке Шилке, и поехал на Петровские заводы. Прибыл я ночью, но поспать мне не удалось – до утра пришлось штудировать в комнатушке разные книги, касающиеся пароходства, ведь я страшно боялся осрамиться… Начальник заводов, Оскар Дейхман, ждал меня на следующий день.

Утром я помылся, влез в парадную форму и отправился на присланных за мною парных санях, запряженных серыми толстыми лошадьми, от которых валил пар. Кучер весело взглянул из-под дремучих бровей, а я был не в себе, так как ужасно боялся предстоящего рандеву. Иркутские власти отчего-то приняли столичного гостя с прохладцей… Так что сегодняшняя встреча станет моим первым экзаменом на служебном поприще.

Дейхман уже ждал меня в своем кабинете. Он о чем-то разговаривал со своим помощником Дубровиным, и не обращал на меня внимания. Выждав пару минут, я осмелился доложить, что прибыл сюда по указанию губернатора Муравьева, наблюдать за постройкой машины, а затем сопроводить ее к пароходу, который нетерпеливо ожидал в гавани Шилки свое железное сердце… Про сердце я, конечно, только подумал, отрапортовал сухо, и протянул бумаги. Дейхман что-то промычал, как бы давая благословение, после чего я счел, что официальная часть завершена, и позволил себе удалиться.

Поселили меня у Дубровина, квартира которого располагалась недалеко от завода, так что мне удалось быстро переодеться; после чего я решил, не откладывая, осмотреть цех, где изготавливались части для движителя.

Даже беглый осмотр поверг меня в ужас. Паровой котел был сделан из таких малюсеньких листов, что вес швов и заклепок превышал вес полезного материала. Отливка чугуна оказалась безобразной, ноздреватой, а сама схема постройки древняя, как вымершие чудовища… Мне предстояло выяснить, достаточно ли сильна окажется машина для корпуса судна. С помощью новых книг, привезенных с собой, удалось довольно быстро все рассчитать, и я снова впал в отчаянье – получалось, что скорость парохода против течения будет отрицательной! Решив временно утаить данные от генерала, дабы не волновать его ум, я все же счел необходимым сообщить обо всем Дейхману. Начальник взъярился и чуть не упек меня на гауптвахту, как лицо, подрывающее авторитет завода. Лишь после долгих и горячих моих возражений он успокоился и пробурчал:

– Ладно… Давайте сюда ваши кадетские задачки!…

Мы кропотливо, цифра за цифрой, проверили весь ход расчетов, и результат, как яркий луч, озарил его глупую башку. Дейхман помрачнел и начал туда-сюда бегать по комнате, заложив руки за спину. Затем он резко остановился и посмотрел мне куда-то в нос:

– Молодой человек, известно ли вам, что теория не всегда сходится с практикой?

– Да, Оскар Александрович… Но это формулы инженеров, пользующихся популярностью в самой Европе!

– В задницу вашу Европу, Громов! Повезете, что есть.

– Слушаюсь!…

Дейхман немного расслабился, вздохнул, неспешно подошел ко мне и по-свойски приобнял за плечи:

– Поручик, главное – довезите в целости котел… Уж какой есть. Вы ведь не боитесь таежных экспедиций, правда?

– Так точно, не боюсь! – бодро ответил я, хотя в жизни не ходил по тайге.

– Да что вы заладили… Так точно… Слушаюсь… Вы не на войне! Но все-таки расслабляться не стоит, это архиважное дело. Смотрите, не подведите меня. Благодаря вам первый пароход будет спущен на Амуре, каково?

Я промолчал. Спущен-то будет, а вот поплывет ли, как надо – еще вопрос. Однако повторять свои сомнения я не решился. В конце концов, не мое это дело, главное – исполнить поручение, довезти в целости машину и отследить ее правильную сборку на месте. А за котел будет отвечать голова начальника завода.

– Кто занимается обозом? – спросил я.

– Вот как раз вы и займетесь! А лошадок я уже подобрал.

Вот это еще новость… Полный разнообразных мыслей, я вернулся в квартиру и до ночи провел время в размышлениях.

…Мне подвели боевого коня.

«Прими же в дар коня, о рыцарь! Он будет твоим верным другом на протяжении долгого пути. Его зовут Оракул.»

Совершенно белый конь гордо посмотрел на меня, не двигаясь с места. Я вынужден был подойти первым и ласково заговорить. Животное внимательно слушало, не шевелясь, лишь уши его чуть дрогнули, и мотнулся хвост. Но вот Оракул переступил, фыркнул и вопросительно ткнулся в мою ладонь. Каким бы гордым не было существо, его всегда можно прикормить…

Утром я начал готовить обоз и первое в жизни путешествие, проявив себя в хозяйственной ипостаси. На сборы мне дали несколько дней.

Наконец, все нужные части были готовы. Караван на Шилку тронулся в долгий путь во время Великого Поста. Подрядчики осторожно везли будущее сердце парохода – впереди шли два воза с цилиндрами, а за ними тащилось все остальное. В самый последний момент Дейхман тоже решил идти с нами, и всю дорогу жаловался на судьбу и погоду, отчего изрядно надоел. Часы отдыха и подъема я назначал сам, введя такую схему субординации, что подрядчики поневоле стали рядовыми. Ведь я офицер, и должен учиться командовать! Надо сказать, что командовать мне понравилось… Я старался не упускать из виду ни одной мелочи, действовать разумно, и меня слушались, отчего я сразу вырос в собственных глазах.

Переход через Яблоневый Хребет дался нам нелегко, мы с трудом продирались по распадкам, густо поросшим кедром, сосной и лиственницей, и проваливались на коварных седловинах, полных снега. Сам я ехал на дрянной чалой кобыле, которая постоянно спотыкалась и оскальзывалась, и была далека от моего сказочного идеала, подаренного выдуманным Королем. «Лошадки», набранные распорядителем начальника завода, оказались безобразной дешевкой. Не уследил! Ну, ничего… В следующий раз все переходы буду готовить я сам.

Тропа тоже не радовала – кое-где тяжеленные возы приходилось даже спускать на веревках. Но, к счастью, обошлось без повреждений, а вот шедший перед нами караван с вином потерял несколько бочек… Воза опрокидывались, бочки с драгоценным грузом валились вдребезги, мужики печально смотрели на эту страшную картину, но делать нечего, двигались дальше.

Спустившись с хребта, я велел разбить лагерь, а сам тут же ускакал в Читу, к майору Корсакову, отмахав пятьдесят верст от нашего лагеря. От него я узнал, что наконец-то разрешена экспедиция на Амур, и он уже вовсю готовится к ней. Михаил Семенович был очень мил, принял меня, как родного и обрадовался, что я так быстро везу машину, отметив, что дальше будет легче, путь до Шилкинского завода пойдет по реке, закованной в лед. Затем мы поговорили немного о движителе – и я, наконец, решился выразить опасение, что пароход не сможет преодолеть речные быстрины Шилки и верхов Амура, а пойдет вспять со скоростью двух футов в секунду. И лишь в спокойном устье реки он готов идти против течения.

Михаил призадумался, однако ненадолго, будучи натурой деятельной и оптимистичной:

– Ладно уж, посмотрим, что будет. Другого движителя у нас все равно нет. Всегда стоит надеяться на лучшее.

– Но вот будет номер, если я окажусь прав! – весело сказал я.

– И что ж в этом хорошего, Громов? Не будьте ребенком! – осадил меня Корсаков. Он сильно болел за дело, в то время как для меня это была лишь занимательная игра. Я отвернулся и скорчил мину – вот уж нате, учитель нашелся. На семь лет всего старше, а меня прочит в дети! Впрочем, я не обиделся, и майор весьма мне показался: невысокий, гибкий, светловолосый, с тонкими чертами благородного лица. Очень бурный в суждениях, но при этом на редкость здравомыслящий…

– Чтобы остудить вашу радость, Андрей Николаевич, скажу вам, что пароход будет принимать сам Невельский, а Муравьев рассчитывает вернуться на нем с Амура! Так что молитесь, чтобы все прошло успешно.

Я пристыженно замолчал, но молиться не стал. Еще чего.

Через несколько дней обоз был благополучно сдан Козакевичу, ответственному за постройку и спуск парохода. Он радушно пригласил меня к себе погостить, и я легко согласился – местность вокруг Шилкинского завода оказалась очень живописна, хотя горная сила здесь заметно ослабла. Петр Васильевич все подсмеивался и повторял: эх, Андрюша, живем-то на пепелище былой мощи, какая жизнь здесь раньше цвела! Но вот приехал Муравьев и заявил, что все серебряное производство убыточно, один рубль из Нерчинского серебра обходится в два, и пошла потеха; начали серебряное дело уничтожать, да пытаться развивать золотое. Понаехали чины, офицеры, казаки, затоптали всех местных серебряных царьков – Черепановых, Кандинских, Карякиных, Зиминых, Юренских…

Муравьев мне нравился. Когда сам видишь, что сделано по одному мановению руки, и знаешь, что было раньше, поневоле преклоняешься перед такими людьми, как он. «Новая метла!» – шептались нерчинцы, а оказалась не метла, а силища, причем постоянно действующая. Это при нем забегала почта, с Запада на Восток, через всю Империю. Ключник завода Селиверстр Кирсанович, дряхлый старичок, вечно снующий по галереям и кладовкам, уважительно называл Муравьева «Двенадцатым Апостолом» – это был двенадцатый губернатор края на его памяти. А сам старик сильно смахивал на Хранителя Времени… Может, это он и был?