Для тех, кому не нужно славы. Серия «Трианон-мозаика»

Август 201… года, город Никольск

Из материалов опроса Моник Франсуаз Бонье, гражданки Франции

– Значит, это вы, Моник, обнаружили тело Оливье Антуана Анри де Желас де Фезензака, гражданина Франции?

– Да, но всё, что я видела, я уже подробно рассказывала другому офицеру полиции, и не один раз, простите, не помню, как его звали… ну, хорошо, я все понимаю… Я действительно нашла тело Оливье, и… Я мало что помню, это было так ужасно…

– Пожалуйста, успокойтесь. Если вы не возражаете, я буду задавать вопросы, а вы постарайтесь вспомнить всё, что возможно. Итак… Когда вы приехали в Россию?

– Около недели назад… Бог мой, это было так давно, и так недавно… Простите… Я постараюсь… мы с Оливье прилетели в Москву, в аэропорт Шереметьево-2, кажется, так он называется. Нас встретили Аня со своим мужем, Виктором Лапиным, они для этого специально приехали из Никольска.

– Пожалуйста, расскажите немного, как вы познакомились с этой семейной парой.

– Ну да, конечно… В июне Аня приезжала к нам в город – это в Гаскони – вместе с детским хоровым коллективом. Я работала с их группой в качестве переводчика.

– Кстати, Моник, откуда вы так хорошо знаете русский язык? Вы говорите совершенно свободно!

– Спасибо… Я закончила Сорбонну, и неплохо знаю еще польский и чешский языки, не считая английского и итальянского. Занимаюсь литературными переводами, а также работаю как переводчик-синхронист. Иногда вожу группы туристов или делегации, но это когда приезжаю в свой родной город. В основном я живу в Париже, а в Гаскони провожу месяца три в году. Я ответила на ваш вопрос?

– Да, вполне понятно. Значит, с Анной Лапиной вы познакомились в родном городе?

– Не совсем так. По условиям моего контракта я должна была встретить группу детей и сопровождающих их взрослых в аэропорту Шарль де Голль. Потом мы в полном составе отправились в Париж, где я помогла им заселиться в гостиницу.

– Значит, группа россиян не сразу отправилась в ваш город, я правильно понял?

– Да, им было оплачено и пребывание в гостинице, причем очень хорошей, и целый день экскурсий по Парижу. Признаться, мне впервые удалось поработать в таких… ммм… роскошных условиях. Обычно группы едут к нам в Оз сразу, без остановок. А тогда мы весь день провели в экскурсиях, кстати, и питание заказывалось в исторических, известных местах. Я еще порадовалась за детей – кто-то очень щедро финансировал их поездку.

– А в вашем городе? Детям уделялось столько же внимания?

– Пожалуй. Их поселили в старейшей гостинице в центре города, на главной площади, а в остальном – что позволяли местные условия. У нас бывает немало народа, в последние годы довольно много из России. Приезжают даже делегации, вот из этого города, Никольска, были несколько раз.

– Вы и с ними работали?

– Да, конечно. Переводчиков с русского не так уж много.

– Спасибо, Моник. Теперь прошу перейти к главному. Вы давно знаете Оливье… простите, как мне его называть покороче? Очень уж длинное имя.

– Так и называйте, просто Оливье…

– Хорошо… как давно вы знакомы и в качестве кого приехали с ним в Россию?

– Я приехала в основном как переводчик, хотя… В общем, мы с Оливье знакомы с детства, город у нас небольшой. Семья Фезензаков – как бы это правильно сказать – один из столпов местного общества. Как-то несовременно звучит, вы не находите? Но я не могу подобрать других слов. Иначе говоря, это семейство очень влиятельно, и всегда являлось таковым для наших мест. Если сказать короче, Оливье в городе знали все, к тому же он вел себя дружелюбно и приветливо.

– Вы что же, учились вместе?

– Нет, он учился в частной школе, но когда приезжал на каникулы, охотно общался с местной детворой. Я даже не помню, когда мы с ним познакомились. Позже мы встретились с ним в Сорбонне. И он, и я выбрали для учебы Новую Сорбонну, Париж – III, если говорить точно. Я занималась там, как вы сами понимаете, языками, а Оливье увлекался литературой и историей.

– То есть он не собирался заниматься семейным бизнесом, я так понимаю? Но семья его содержала?

– Да, наверное… Простите, у нас не принято обсуждать финансовые дела друг друга. Но я могу сказать вам, что в семье на Оливье… как бы это сказать…

– Махнули рукой? – подсказал следователь.

– Да, хорошее выражение, если только я точно поняла его смысл. Нет, не подумайте плохого, просто в семье Фезензаков и без Оливье имеется, кому поддержать семейный бизнес и материальное благосостояние… или благополучие? Как правильнее сказать?

– Одинаково правильно. Пожалуйста, остановитесь на этой теме. На какие средства Оливье приехал в Никольск? Имелись ли у него с собой крупные денежные суммы или что-нибудь особо ценное?

– Вы думаете, что его могли убить из-за денег? Странно. Мне это не приходило в голову.

Моник устало пожала плечами:

– Да какие сейчас могут быть деньги! Все в электронном виде, по всему свету действует единая платежная система, и вообще… Все вещи Оливье целы, и документы, и гаджеты… А на какие средства он приехал, не могу сказать. Может быть, семья давала ему что-нибудь, во время учебы дела скорее всего, так и обстояли. Но свои собственные заработки у него тоже имелись, я в этом уверена.

– И чем он зарабатывал? Насколько мне известно, он официально нигде не работал.

– Оливье превосходно разбирался в старинных манускриптах, читал на старопровансальском и гасконском. Но больше всего он интересовался поэзией трубадуров, и имел в среде любителей этого жанра достаточной вес. Я знаю, что он не раз выступал в качестве эксперта, и его оценки впоследствии подтверждали признанные специалисты. Может быть, и на аукционах он мог работать как посредник при покупке ценных манускриптов, но детали мне неизвестны.

– А как относилась его семья к этим увлечениям?

– Понимаете, Оливье был самым младшим, у него есть еще старшая сестра и брат. Они очень серьезно относятся к семейному бизнесу, и этого вполне достаточно.

– Вы могли бы уточнить, что это за семейный бизнес?

– Арманьяк, конечно. В наших местах все этим занимаются, это дело и уважаемое, и вполне доходное. Часть земель сдается в аренду, это тоже приносит прибыль. Старшая сестра Оливье к тому же вышла замуж за владельца предприятия по производству стеклотары. Так что вы сами понимаете… Но Оливье эти дела не интересовали. Максимум, что он делал, так это подписывал этикетки для самых элитных партий арманьяка.

– Что-что, простите, делал?

– Видите ли, существует такой… обычай, что ли… Покупатели особенно ценят те бутылки, где этикетки подписаны вручную – как личная гарантия качества от производителей, так сказать. Чаще всего пишут стальным пером, старинным почерком, с нажимом; вот Оливье и нравилось это делать, он умел писать как в старинных прописях. Больше его ничто с производством арманьяка не связывало. Его брат и сестра принимали это как должное, возможно, потому, что у них большая разница в возрасте с Оливье, им обоим уже за сорок. Они и воспитывали его вместо родителей, когда те умерли. Но мне кажется, что все это совершенно не имеет значения сейчас. Я могу понять из ваших вопросов, что вы подозреваете, будто смерть Оливье выгодна его родственникам. Уверена, что это не так. Во Франции не принято делить фамильное поместье поровну на всех детей, майорат остается за старшим мужчиной в роду, в отличие от России. Это у ваших аристократов все дети получали равную долю в наследстве и титул, если он имелся. А у нас только старшему отводилась главная роль, ему доставались родовые земли, имя и фамильная недвижимость. Остальные сыновья либо шли на военную службу, либо посвящали себя церкви.

– Спасибо, Моник, мне это известно из литературы. Хотелось бы уточнить, в качестве кого вы сопровождали Оливье.

– В основном в качестве переводчика. Оливье оплатил наш перелет и предлагал мне плату за перевод, но от этого дополнения я отказалась. Мне самой интересно повидать Россию; я очень много знаю о вашей стране, но здесь никогда не бывала. После того, как Оливье познакомился с Аней, он усиленно учил русский, но, как вы понимаете, многого не добился – у вас трудный язык.

– Вот об этом, о том, как они познакомились, прошу рассказать подробнее.

– Подробностей я не знаю… они вспоминали какой-то дождь, град… Да, как раз в день приезда их хорового коллектива случился сильный град. Тогда еще пострадал наш городской парк. Там планировался праздник, на который, собственно, этот детский коллектив и прибыл.

– А праздник состоялся в замке Фезенсак? И Оливье сам пригласил к себе домой столько гостей?

– Ну да, вы это знаете. Его родные как раз оказались в отъезде, но Оливье всё с ними согласовал.

– Значит, Оливье все-таки мог распоряжаться семейными владениями?

– Ну, как распоряжаться… Он просто предоставил устроителям праздника лужайку возле замка и подсобные помещения.

– Оливье уже познакомился тогда с Анной Лапиной?

– Я затрудняюсь ответить… Я была занята – переводила речи, реплики, давала пояснения для гостей. Но во время фейерверка они, Оливье и Аня, стояли рядом. Это я помню точно.

– Ладно… А как они общались потом?

– Как все сейчас, через электронную почту. В конце июля Оливье позвонил мне и предложил поехать с ним в Россию. Дальше вы знаете.

– Далеко не все… Итак, Лапины встретили вас в Шереметьево и привезли в Никольск. Где вы остановились?

– У них дома, там, где Оливье потом… Простите… У Ани с Виктором маленький частный дом – я правильно говорю? Домик с садом, сад выходит к оврагу.

– Вы все время проводили у них?

– Нет, мы довольно много ездили по округе. Здесь интересные места, много… как это называется? Музей – усадьба, правильно?

– С кем вы обычно ездили?

– Да все вместе – Аня, Виктор, Оливье и я… У них машина, я уже говорила вам. Старенькая, но в хорошем состоянии – Виктор сам чинил ее, он инженер-механик, насколько я помню.

– Он что, находится в отпуске?

– Нет, в отпуске была Аня. А Виктор работал… как это называется? Сутками, а потом не работал, тоже по суткам… Он инженер в сети станций по заправке бензином.

– Сутки через трое?

– Да, так они говорили.

– Скажите, Моник, какие у них были отношения?

– Хорошие отношения.

– Это на первый взгляд; а если точнее?

– И на первый взгляд, и на второй… Аня заботилась о муже, вы бы видели, какие обеды она ему на эти самые сутки с собой готовила. Объясняла, что ему негде поесть на работе, и все приходится брать с собой. У нас так не принято… или нет, не знаю, как сказать, но того, что она ему с собой давала, хватило бы на нескольких человек.

– На роту солдат? – подсказал следователь.

– Это такая шутка? Хотя Виктор очень большой – он сантиметров на двадцать выше и килограммов на сорок тяжелее, чем Оливье. Простите, я, кажется, говорю лишнее…

– Почему же? Мне как раз интересно ваше мнение. Скажите, Моник, вы лично… вы верите, что это Виктор убил Оливье?

– Мне очень трудно это представить. Он такой… Большой, добрый, как… медведь.

– Медведи считаются крайне опасными животными как раз потому, что они не показывают признаков агрессии и нападают внезапно – заметил следователь, внимательно глядя на Моник.

– Ну, это среди настоящих зверей – вам не кажется, что это можно понять двояко? – повела плечами Моник. – До сих пор мне не верится, что это мог сделать Виктор.

– Факты против него очень весомые – он сказал, что его вызвали на работу, а на работе это отрицают. У него сбиты костяшки пальцев, одежда грязная и разорванная; и это как раз в то время, когда был убит Оливье. Вы считаете, что этого мало для ареста?

– А как он это сам объясняет?

– В том-то и дело, что никак. Молчит.

Моник открыла рот и даже вдохнула, но так ничего и не произнесла. Зазвонил ее мобильный, она торопливо поднесла его к уху.

Пока она разговаривала, часто кивая головой и время от времени вставляя фразы по-французски, следователь смотрел на нее терпеливо и внимательно.

– Месье следователь, сейчас подъедет представитель из нашего консульства. Вы позволите?.. Нужно заниматься отправкой тела на родину.

– Да-да, я понимаю. Вы собираетесь сопровождать его?

– Пока не знаю, возможно. Как раз сейчас должно решиться, будут ли ожидать кого-нибудь из родственников, или это поручат мне. Вы позволите мне идти?

– Разумеется, Моник. Но мне кажется, наш разговор еще не окончен.

Январь 1798 года, имение Щелыгино

Снег пронзительно скрипел под ногами, на его голубоватой переливчатой поверхности четко очерчивались под луной длинные тени. Две мужские фигуры споро двигались по пустынному санному следу.

– Не далече ли возок оставить приказали, любезнейший Алексей Афанасьевич? – запыхавшись, проговорил тот из идущих, что гляделся поменьше ростом. – От греха бы подальше, к бренному телу поближе… – добавил он неуверенно.

– Трусить изволите, господин Мордюков? – весело усмехнулся высокий путник. – Вы же сами уверяли, что предприятие наше и необходимо, и вами вполне подготовлено.

– Так-то оно так… Да вдруг сегодня раньше времени собак с цепи спустят… Не та у меня ныне прыть, да и в молодые годы особой резвостью я похвалиться не мог.

– Вы же сказывали, что с щелыгинским сторожем на короткой ноге? – обернулся Тиличеев, блестя глазами над поднятым воротником длиннополой шубы.

– Да все так… Я с ним нынче поутру перемолвился, нарочно заехал как бы мимоходом, сказал ему, чтобы не запирал дальнюю калитку, мол, Марья Спиридоновна ждет меня по секретному делу.

– Так что же вы робеете? Или на попятный идти собрались?

– Куда уж на попятный… Ради Софьюшки и не на такое пойти готов… Э, сударь! Зря вы таким манером обулись!

Старичок остановился, показывая на ноги своего спутника:

– Я же вас просил валенки надеть, нам нынче не до форсы! А в сапожках и зябко, и скользко!

– Будьте покойны, господин Мордюков. Кстати, как вас по батюшке? На рисковое дело вместе идем, а имени-отчества вашего я так и не знаю.

– Степаном Матвеевичем меня кличут… А что рисковое дело – это вы, Алексей Афанасьевич, верно изволили заметить. И не в собачках беда, хоть они у Марьи Спиридоновны на всю округу славятся – сущие волкодавы, за щенками из соседней губернии присылают. Вам-то еще полбеды, коль нас приметят в неположенном месте, уедете, и забудутся толки. А я рискую верный кусок хлеба на старости лет потерять – кому нужен стряпчий, в подозрительных действиях замешанный?

Тиличеев подхватил под руку смешавшегося старичка, и бодро повлек за собой следом:

– Могу ответить обстоятельно и по пунктам, как привык по роду деятельности, уважаемый Степан Матвеевич! Сапоги у меня для мороза годны, внутри мехом выстланы, и подошву имеют ребристую – таковые в Тироле носят, в горах. Собаки нам тоже не страшны, если сторож их с цепи по вашей просьбе не спустил. А ежели и спустил, тоже не беда, отобьемся – предупреждены, стало быть, вооружены. Стряпчих же ценят более всего за пронырливость, так что вы свои действия вполне можете в свою пользу провернуть. А за меня не тревожьтесь, мне и не в таких переделках бывать приходилось. Дипломатическая служба только с казовой стороны тихая и бонтонная, на деле же всякими путями своих целей добиваться приходится.

– Ну, ежели и в дипломатии так… – несколько увереннее проговорил старичок, убыстряя шаг – тогда, сударь, вперед! Мы словно два рыцаря в битве за честь прекрасной дамы! Или, точнее сказать, рыцарь и его верный оруженосец… – дохнул он паром, на крепком морозе вовсе непрозрачным.

– Ну, вот, дело говорите! А то какой бы рыцарь из меня получился, коли в валенках…

Странная пара скоро поспешала к щелыгинскому парку, обнесенному не столь высокой, сколь крепкой оградой из еловых жердей, в решетку сколоченных. Старичок сей же час нашел калитку, почти неприметную в сплошной ограде, отворил ее без скрипа. Далее путь пролегал по господскому парку, безлюдному под яркой луной и трескучему морозцу.

– Что ж дальше-то, любезнейший Степан Матвеевич? – искоса взглянул на своего спутника Тиличеев, распахнув, разгорячась, толстую лисью шубу.

– Сейчас подходим. – Старичок поправил рукавицей шапку, показал на темную громаду дома: – Это мы с задков вышли, парадное крыльцо с той стороны, а здесь темно, безлюдно. Только одно оконце чуть светится, видно вам? Ну, где ж вам не увидеть, коли даже я своими подслепыми глазками зрю. Это и есть Софьюшкина светелка.

Они продолжили свой шаг, остановившись у штукатуреной стены, разом поглядели наверх.

– Сажени полторы будет, коли не больше – озабоченно шепнул Тиличеев. – И стена гладкая, ни тебе выступов, ни лепнины.

– Извольте сюда, Алексей Афанасьевич! – в тон ему ответствовал старичок. – Тут глыбы снежные свалены, что от постройки катальной горки осталися… Марья Спиридоновна два десятка мужиков приказала пригнать, дабы горку к Святкам изготовить. Они поначалу снежных глыб нарезали, где снег плотнее улежался, а уже после их укладывали в самую горку, и водой для склейки поливали. Глыб с запасом наготовили, вот туточки остатние сложили, за домом…

Две закутанные фигуры принялись волоком подтаскивать снежные кубари к стене дома, громоздя их одна на другую.

– Хватит, достаточно… – Алексей Афанасьевич сноровисто взобрался на сооруженную подставу, опираясь на плечо Мордюкова. – А ну, как Софья Андреевна либо к гостям вышла, либо напугается так, что прислугу кликнет?

– Сие уж от вас зависит, господин рыцарь, от вашего умения и старания… К гостям ее, лапушку, не велено выпускать, взаперти приказано содерживать, покуда не согласится в замужество идти, сведения на сей счет верные имею. Да вам главное на нее самую поглядеть, мы же с вами уславливались!

– Верно… – взобравшись на самый верх, под неярко светящееся оконце, прошептал Тиличеев – надо же хоть поглядеть, стоит ли на такие безумства пускаться…

Он переместился ближе к стене, сторожко переступая по скользкой обледенелой верхушке сложенных одна на другую снеговых глыб, взялся руками за оконный выступ, прильнул лицом к стеклу.

За окном без всяких занавесов по ту сторону небольшой, невысокой комнаты, горела свеча в медном шандале на простом деревянном столике, возле кровати под вязаным покрывалом. Вполоборота к окну виднелась женская фигура в чем-то белом. В полутьме хорошо различалась лишь толстая светлая коса, чуть не до полу свисающая, да укрытые платком плечики, над которыми грустно склонилась русая головка. Раскрытая книга лежала на столе, никем не листаемая, а сама хозяйка комнаты сидела неподвижно, обхватив себя за локотки. Алексей Афанасьевич, готовый было постучать в заиндевелое стекло, замер, разглядывая девушку, о которой он столько узнал, самоё ее ни разу до тех пор не видав.

Он осторожно пошарил рукой в теплой перчатке по оконной раме, пытаясь нащупать какую-нито щель, но ничего не обнаруживалось. Рама стояла сплошная, зимняя, из тех, что ставят на окна осенью и снимают только по весне. От дыхания стекло затуманилось, очертания девушки потеряли четкость, словно расплылись. Тиличеев протер неровный кружок в оконце, приник к стеклу поближе. Он уже собрался легонько стукнуть, как девушка сама подняла голову и увидела совсем близко от себя чужого человека.

Плотно пригнанная зимняя рама не позволила Алексею Афанасьевичу расслышать, что она сказала, но ее действия были исполнены отчаянной решимости. Она вскочила, угрожающе занеся над собой руку с зажатым в ней чем-то, похожим на нож. Тиличеев испуганно замахал руками, потом умоляюще прижал их к груди, не переставая безмолвно, но горячо, протестующе мотать головой. Его пантомима возымела действие: девушка замерла, вглядываясь в незнакомца. Так они простояли не меньше минуты, вперив взгляд друг в друга, пока Тиличеев не почувствовал, что даже его горные сапоги скользят по заледенелой опоре, если не держаться руками. Девушка сделала шаг ему навстречу, все еще опасливо на него глядя и не выпуская из своей ручки нож, вблизи оказавшийся костяным ножичком для разрезания бумаг. Но совсем близко подойти она не успела – Тиличеев с шумом рухнул на снег, уронив шапку и растянувшись во весь рост.

Он вскочил так быстро, как только смог, и принялся торопливо кланяться, попутно рукавом обивая с себя снег. Снизу ему только смутно виднелся светлый силуэт в окне, но господин Мордюков, подбежав, делал какие-то знаки руками, и девушке, и самому рухнувшему рыцарю. Лишь спустя минуту-другую, уже будучи оттащен дальше от дома, Алексей Афанасьевич смог расслышать, что ему бормочет его названый оруженосец:

– Полно, господин Тиличеев, не ровен час, услышит кто!.. далеко ли до беды! Охолонитесь, не то прислуга набежит, да барыне доложат, тогда Софьюшке и вовсе туго придется!

Тиличеев стоял, тяжело дыша, и все никак не мог нащупать крючки, чтобы застегнуть распахнувшуюся шубу. Потом засмеялся, и, схватив за плечо своего спутника, сам потащил его в сторону садовой калитки.

– Эх, прямо роман! Даже не думал, что меня так зацепит! Благодарствую, Степан Матвеич, кровь мне разогнали!

– Сам вижу… – отозвался господин Мордюков, почти на бегу. – Теперь верите, что все в точности обстоит, как я вам сказывал?

– Ничего не прибавили! И девица хороша, глаз не отвести, и напугана, и в печали… Теперь пора остановиться и дальнейший ход действий обсудить. Я разумно говорю?

Мордюков согласно кивнул и стал в тени старой ели, на всякий случай опасливо оглянувшись.

– Вы заготовили послание, о котором я вас просил? Давайте – протянул он руку.

– Всеконечно – Тиличеев достал из-за пазухи лист бумаги, свернутый в несколько раз. – Жаль, сухо написал – мол, прослышал о вашем бедственном положении, желаю выразить вам сочувствие, не в силах ли чем помочь… Сейчас бы добавил что-нибудь более романическое, да возможности нет…

– Не придумано еще чернил, которые на морозе писать могут, а карандашиком оно невежливо выходит – забирая послание, согласился Мордюков. – Листок-то великоват, надо бы записочку на малом лоскутке бумажки… Ну, да попробую передать, семь бед – один ответ. Я сей же час потихоньку в дом пройду, авось никто внимания не обратит, что моих санок не видать. А вы, господин Тиличеев, прямиком в свой возок отправляйтесь, теми же пятами вон, и меня там дожидайтесь. Да велите кучеру все же поближе подъехать – уж больно студено мне будет к вам добираться.

– Стойте, оруженосец! Постарайтесь на словах передать Софье, чтобы завтра днем она попросилась хотя бы по двору прогуляться.

– Это вы дело говорите! – отозвался Мордюков. – Днем оно не так подозрительно. Приложу все старания.