Kitabı oxu: «Огненное сердце (The Fiery Heart)»

Дорогой читатель, «Огненное сердце» – вторая книга в цикле «Пылающий город». История может являться одиночной, но я рекомендую начать знакомство с первой книги.

«Холодное пламя»

«Огненное сердце»

Больше о книгах, героях и эстетике, а также других новостях можно узнать в телеграм канале автора: Mari Milas – https://t.me/mari_milas

Плейлист

How Do I Say Goodbye – Dean Lewis

Better Me For You (Brown Eyes) – Max McNown

Ordinary – Alex Warren

Can't Fight The Moonlight – LeAnn Rimes

This Is The Life – Amy Macdonald

Nights & Days – Citycreed

Red Silverado – Citycreed

A Lot More Free – Max McNown

Safe With Me – Ike Dweck

Turned Into Missing You – Max McNown

Посвящается

Моему дедушке. Человеку, который уже никогда не прочтет эту книгу, но который видел во мне творческую душу с того дня, как я впервые устроила концерт в гостиной под песни Кати Лель.

Я очень скучаю по тебе и твоей вере в меня.

Пролог
Томас

Моя сумасшедшая семья – живой пример фразы: «Я не кричу, я так разговариваю».

– Люк, если я узнаю, что ты трогал задницы девушек, то у тебя больше не будет рук! – выкрикивает мама со второго этажа. Не удивлюсь, если ее услышал весь Флэйминг.

– Элла, не кричи, я не слышу телевизор! – ругается папа.

Мама спускается до середины лестницы и упирает руки в бока, гневно сдувая прядь волос со лба.

– Во-первых, Рид, я не кричу! – кричит она, противоречив своим же словам. – А, во-вторых, выключи свой проклятый футбол, они уже точно не выиграют сегодня. И не кричи на меня!

– Люк! – визжит Мия, включая режим ультразвука, и несется по лестнице, чуть ли не перепрыгивая нашу мать, как барьер на конных скачках. – Ты, чудовище, вылил весь мой шампунь на свою тупую голову?

– Ну что сказать? – Люк ухмыляется. – Женщины любят, когда от меня сладко пахнет. Они всегда хотят меня съесть. – Он проводит рукой по копне темно-каштановых локонов на своей «тупой голове». Эти волосы – визитная карточка всех Саммерсов. У кого-то из нас они вьются сильнее, у кого-то чуть меньше, у кого-то оттенок темнее, а у кого-то светлее. Но факт остается фактом – мы все очень волосатые.

– Люк Саммерс! – папа и мама теперь кричат дуэтом.

Мия швыряет в него пустую бутылку шампуня с такой силой, будто они играют в бейсбол.

– Иисус Христос, по нам плачет дурдом, – бормочет Марк, потирая виски и вставая с кресла в гостиной.

Наши младшие брат и сестра всегда были карманными дьяволами, которые вечно что-то выясняли, втягивая в свои разборки половину семейства Саммерс. На самом деле, они давно выросли, но для нас с Марком навсегда останутся малышами.

Иерархия в семье Саммерс проста, особенно если руководствоваться пособием Мии.

Марк – самый старший и менее дурацкий брат.

Я – дурацкий младший старший брат.

Люк – приемыш или исчадье ада. Младший и самый дурацкий брат.

Между мной и Люком затесалась Мия, наша королева драмы и бешенство на ножках.

– Так, вы двое, на выход, – указывает Марк на меня и Люка. – А вы перестаньте, черт возьми, орать. Лили спит, и если вы ее разбудите, то я от вас отрекусь.

Он хватает с вешалки в прихожей свою куртку и фетровую ковбойскую шляпу, а затем, хлопнув дверью, как психбольной, выходит на улицу. Полагаю, это землетрясение абсолютно точно не разбудит его беременную жену.

Люк показывает Мие средний палец, и в этот момент я решаю, что даже мое терпение на исходе, поэтому, схватив за шкирку, выталкиваю его на улицу. Искрящийся снег в лучах закатного солнца скрипит под моими сапогами с тупым носом из темно-коричневой кожи. Холод пронизывает до костей, и даже джинсы Wrangler мгновенно замерзают и превращаются в твердые куски ткани, царапающие задницу.

– Ты можешь хоть секунду не выводить ее из себя? – задаю риторический вопрос и даю ему подзатыльник. – Тебе девятнадцать, Люк, пора прийти в себя.

– Мы просто очень любим друг друга, дорогой брат.

Я покачиваю головой с легкой улыбкой, поправляю бейсболку и забираюсь в Chevrolet Марка. Люк следом запрыгивает на заднее сиденье.

– Итак, скажите, что это правда стриптиз-клуб, как предполагает мама? – Он наклоняется и просовывает голову между мной и Марком, когда мы трогаемся с места.

– Нет, – отвечаем мы с братом в унисон.

Марк откашливается и продолжает:

– Нил сказал, что это какой-то кантри-бар с живой музыкой.

Люк стонет.

– И во что я ввязался? Здесь уже пахнет старостью.

Я опираюсь локтем на дверь и говорю:

– Мы всегда можем выбросить твою болтливую задницу отсюда. Только скажи.

Марк весело хмыкает и включает поворотник, чтобы выехать на трассу Флэйминг-Миссула.

На самом деле, я был бы не против выкинуть и свою задницу отсюда, но мальчишник старшего брата, на которого я равнялся с того момента, как научился ходить, – не то событие, которое можно пропустить, сославшись на плохое настроение. А оно у меня плохое вот уже девяносто дней.

Заснеженные верхушки гор приковывают взгляд, и я откидываюсь на спинку сиденья с тяжелым вздохом. Эта зима в Монтане была суровой. Во всех смыслах. Я лишь надеюсь, что весна не задержится и пробудит… все.

Природу. Людей. Меня. И моего лучшего друга.

Обычно зима мне нравится намного больше, чем жаркое лето Флэйминга, но в этот раз все иначе. В этот раз мороз пробрался глубоко внутрь меня.

Спустя несколько часов пути паркуемся около бара, где нас уже ожидает патрульный Ford Нила, лучшего друга Марка. Как только мы выходим из машины, до нас доносятся слова:

– Привет, я Нил, шериф райского угол…

Марк привлекает внимание этого Казановы свистом. Он отвлекается от девушки, с которой флиртовал, и поворачивается к нам.

– Ты в курсе, что в Миссуле ты не шериф? – спрашиваю я, когда мы приветствуем друг друга рукопожатием и тяжелыми похлопываниями по спине, от которого у любого нормального человека сломался бы позвоночник.

Мы все крепко сложены. Даже Люк. Все мы с детства подрабатывали на нашем местном ранчо «Дыхание», которым владеет семья Нила – Локвуды. На нас с Марком еще так сказалась служба в пожарной части.

Поэтому, когда мы вчетвером встаем перед входом в бар, половина очереди испаряется, словно мы какие-то гребаные мафиози.

– Он думает, что его блестящий значок дает ему право повелевать всем миром, – хмыкает Марк.

– Неправда, – Нил складывает руки на груди, когда мы продвигаемся в очереди. – Но дамам нравится это дерьмо. Может, они представляют меня в какой-то ролевой игре, где я арестовываю их, или черт его знает.

Люк хрипит от смеха.

– Ты настолько стар, что не можешь кого-нибудь подцепить, не используя свои шерифские штучки? Учись, пенсия. – Он разворачивается к девушкам позади нас и сверкает коронной улыбкой Саммерсов. – Твои родители случайно не боги? – обращается к одной из них.

Девушка смотрит на него, как на больного.

Я скрываю смех, потирая заросший щетиной подбородок. Мне не мешало бы подровнять бороду и подстричься. Вьющиеся кончики волос уже давно выглядывают из бейсболки и прикрывают уши.

– Ну же? – Люк все еще улыбается, и стоит сказать, что эти ямочки, даже несмотря на его идиотские реплики, реально работают. Уголок губ блондинки перед ним дергается.

– Нет, – тихо отвечает она, выдыхая белое облако пара из-за крепкого мороза.

Люк наклоняется к ней. Ее щеки заливает краска, когда он шепчет:

– Это хорошо, ведь твоя красота наводит на грешные мысли.

Нил держится за бок, сдерживая хохот. А Марк дергает нашего брата-идиота к себе и бормочет:

– Не обращайте на него внимания, его часто роняли в детстве.

Люк смеется и толкает Марка.

– Ты такой зануда.

Мы проходим в бар, залитый приглушенным теплым светом. Небольшие столы из грубо обработанного темно-коричневого дерева хаотично расставлены по всему пространству. Мой взгляд падает на небольшую сцену в дальней части помещения. На нее направлены тонкие лучи софитов. Их цвет меняется от белого к нежно-голубому, а затем к темно-синему. Барная стойка в виде большого среза дерева тянется по левой стороне, рядом с ней стоит ряд стульев, обтянутых гладкой коричневой кожей, с ножками в виде оленьих рогов.

Нас провожают к нашему столику, и я спрашиваю у Нила:

– Что это за место? Я знаю все бары в Миссуле, но тут впервые.

– Он открылся в начале осени, ты… – Он закашливается и переключает внимание на меню, чтобы выбрать себе пиво.

Да, я знал все бары Миссулы, потому что давно не связывался с девушками Флэйминга, предпочитая случайные связи в городе. Мы с моим лучшим другом Гарри выбирались куда-то каждую неделю и знали все заведения как свои пять пальцев. Это было до того, как мой мир перевернулся с ног на голову, а его и вовсе замер.

– Так и почему мы не могли пойти в «Пей или уходи». – Марк еще сильнее хмурит свое итак вечно хмурое лицо.

– Возможно, потому что Мередит не одобрила бы стриптизерш? – усмехается Люк, крутя в руках подставку под пиво.

– У нас и здесь не будет стриптизерш, угомонись уже. – Марк пинает его под столом.

– Да, иначе Лили накажет Марка и запрет его в загоне с Пушинкой.

Как только слова вырываются из моего рта, у меня скручивает живот. Боже, Пушинка всего лишь коза. Просто коза, которая чуть не оборвала две жизни.

Я скрываю жжение и пульсирующую боль в голове за яркой улыбкой, адресованной Марку.

Его хмурый лоб разглаживается, а тень улыбки смягчает черты лица, как и всегда бывает, когда он думает о своей будущей жене, являющейся огромным счастливым розовым шаром.

– Да, она определенно это сделает.

– Мы не могли пойти в «Пей или уходи», потому что это единственный бар Флэйминга, и Мередит с нашего детства работает там официанткой.

Правда, эта женщина приносила нам молочные коктейли, когда родители брали нас с собой, а теперь наливает пиво.

– И что? – все еще не понимает Марк.

Мой брат ненавидит перемены. Он любит, чтобы все было понятно, практично и удобно. И желательно, чтобы так было на протяжении столетий.

– Если ты хочешь праздновать свой мальчишник по соседству с юбилеем нашей учительницы из начальной школы, то вперед, мы можем вернуться.

– Сколько лет исполнилось миссис Абрамс?

Нил потирает висок.

– Сто пять?

Марк пропускает смешок и взмахивает рукой.

– Ладно, ладно, я понял.

– Ну а если серьезно, то здесь обещают какую-то классную шоу-программу. Должно быть интересно.

– Я просто надеюсь, что это не какой-нибудь вечер монополии для пенсионеров, – вздыхает Люк, зевая.

К нам подходит официантка, и мы делаем заказ. Люк чуть ли не до посинения спорит с Марком, что ему уже можно пиво.

– Вы с Томасом напивались, когда вам было меньше лет, чем мне! – злится он. – Я помню, как вы в пьяном угаре катались на коровах, а потом папа бегал за вами с ремнем.

Марк пригвождает его взглядом к месту.

– Это другое.

Я пытаюсь держать максимально серьезное лицо, хотя меня пробирает смех от воспоминаний об этом случае. Гарри тогда тоже был с нами и выступал в роли судьи. Я победил.

– Это были не коровы, а мулы. Поэтому да, это совсем другое.

В конце концов они договариваются на один бокал. Потом этот маленький засранец проворачивает то же самое со мной, и в итоге спустя пятнадцать минут перед ним стоят две пинты пива.

– Он обвел вас вокруг пальца, – улыбается Нил.

– Наша сестра обводит тебя вокруг пальца каждый день, но мы об этом молчим, – говорим мы с братьями в унисон, а затем понимающе ухмыляемся друг другу.

У нас может быть разница в годы, но в нас одна кровь. Мы настолько разные по характеру, что нашей маме нужно поставить памятник при жизни, но, в то же время, между нами есть связь, которую я чувствую каждой своей костью.

Для меня нет ничего важнее семьи. Я бы закрыл грудью каждого с фамилией Саммерс.

Мерцание света на сцене привлекает мой взгляд.

Софиты скользят по всему помещению, ослепляя, и окрашивают все в синий цвет. На мгновение зал погружается в темноту, а затем с резкой вспышкой вновь заливается светом. Самый яркий белый луч направлен на середину сцены, где теперь появилась девушка. Она сидит на высоком барном стуле спиной к зрителю.

Ее иссиня-черные длинные волосы легкими волнами разбросаны по спине. Мои глаза рассматривают ее тело, отмечая хрупкое телосложение. Кончики волос, словно занавес, скрывающий ее ото всех, достигают оголенной поясницы и небольшой спинки стула, прячущей изгиб ягодиц.

Свет меняется на темно-синий, и девушка начинает петь. Она протягивает слово глубоким голосом, пробирающим до мурашек.

Я выпрямляюсь.

У меня такое ощущение, что с помощью одной ноты она ухватилась за мое сердце.

Она продолжает петь и брать аккорды на гитаре, очертания которой видны все сильнее, потому что стул начинает вращаться, открывая взору зрителя все больше деталей.

Меланхоличная мелодия сливается в странном томном танце с ее невероятным голосом, отдающим хрипотцой. Тоска и грубое отчаяние пропитывают каждую строчку, слетающую с губ. Эти эмоции бьют меня в грудь с такой силой, что вызывают онемение, но в то же время – жар, который растапливает орган, переставший нормально биться еще осенью. Вместо льда сердце покрывается инеем.

Когда девушка поворачивается к нам лицом, вдох застревает у меня в груди.

Она обнаженная.

Ее прикрывает лишь гитара, струны которой она перебирает с такой нежностью, словно прикасается к хрусталю. Свет играет на гладкой коже плеч, изгибе груди и длинных ногах, закинутых одна на другую.

– Вот черт, – вырывается из Нила. Он первый приходит в себя.

Люк довольно усмехается.

– Ура, я знал, что в итоге этот вечер придется мне по душе.

– Нил, выбирай, когда я тебя придушу: прямо сейчас или дождемся конца этого «классного» шоу? – чуть ли не рычит Марк.

А я все еще не могу вспомнить, как говорить, потому что во мне проигрывается каждая нота, каждое слово, которое дарит зрителю эта незнакомка. Моя ладонь накрывает сердце, ведь еще немного – и оно пробьет грудь так же сильно, как она бьет по струнам во время эмоционального припева.

Я встаю со своего места и двигаюсь к сцене, ведомый каким-то притяжением или заклинанием.

Кто она? Сирена?

Если так, то я не виню глупых моряков, которые попадали в сети таких женщин. Ведь я сам готов пасть.

Больше всего на свете мне хочется увидеть ее лицо, скрытое маской в виде узора снежинки. Когда я оказываюсь напротив сцены, она распахивает глаза, будто почувствовав, что за ней слишком пристально наблюдают.

Я стою недостаточно близко, но даже отсюда могу увидеть, как под изгибом гитары грудная клетка девушки начинает вздыматься быстрее. Ее слегка смуглая кожа отливает золотом под софитом. Она прекрасна.

Прекрасна, как драгоценный камень, сияющий в лучах солнца.

Ее глаза, похожие на темные омуты, встречаются с моим взглядом.

И, клянусь, мои колени почти не подкашиваются.

Она путается в словах и берет неверный аккорд, продолжая непрерывно смотреть на меня. Почему теперь она не кажется мне незнакомкой? Это глупо, я бы запомнил этот голос, если бы хоть раз услышал его. Я бы запомнил эту девушку, так ведь?

Когда выступление заканчивается, она вновь разворачивается спиной к зрителю. Ее плечи опускаются и поднимаются в быстром темпе, будто она пытается отдышаться. Свет начинает медленно затухать, а я снова скольжу глазами по изящному телу, останавливаясь на обнаженной спине.

Когда бар погружается в темноту, давая ей время покинуть сцену, я закрываю глаза и запечатлеваю в памяти родинку в виде сердца на левой стороне ее поясницы.

Пока мое собственное сердце объято огнем.

Глава 1
Томас

Я смотрю в кроссворд под названием «Уморительное ранчо» вот уже больше часа. И мы с Гарри все еще не можем разгадать слово по вертикали из шести букв.

– Здесь написано, что это уровень для детей шести лет. Мы что, настолько тупые?

Он ничего не отвечает – как всегда. Поэтому я продолжаю ломать голову над этим проклятым словом.

– «Самый медленный на ранчо…», – Я постукиваю карандашом по губам. – Тут еще после драматичного многоточия сказано: «И это не трактор». Какой идиот это придумал? Начнем с того, что трактор не такой уж и медленный. А закончим тем, что…

Пикающий звук на кардиомониторе становится быстрее, а затем снова приходит в норму.

– Хорошо, понял, тебе тоже надоело это «уморительное ранчо». Ни черта оно не уморительное.

Я отбрасываю кроссворд на стол и откидываюсь на спинку кресла, вытягивая затекшие ноги.

– Может, мне стоит принести сюда матрац? Или что-то вроде раскладушки? – Я бросаю задумчивый взгляд на Гарри, словно он может увидеть меня.

Но нет. Его глаза по-прежнему закрыты. Он по-прежнему не шевелится. Его лицо такое бледное, что темно-рыжие волосы, отливающие медью, кажутся слишком яркими.

– Ты бы мог хотя бы дернуть носом.

Я щелкаю его по большому пальцу на исхудавшей руке. Гарри – крупный мужчина, но месяцы комы словно высосали из него все силы, сделали слишком хрупким. Врач сказал, что его организм начал использовать мышечную массу в качестве источника энергии.

– Знаешь, наверное, стоит поблагодарить Марка за его изнуряющие тренировки и миллиард берпи. Твои мышцы сейчас оказывают тебе большую услугу.

Как скоро я сойду с ума, если продолжу разговаривать с человеком, который не хочет открывать свои чертовы глаза и отвечать мне?

Идет сотый день. Круглая дата, выходит. Но кто считает? Я.

Я считаю. Потому что ненавижу каждый день, который мой лучший друг проводит в коме, в то время как я имею возможность нормально проживать каждый из них.

Вероятно, это мое наказание.

Наказание за то, что я подвел свою команду, не смог правильно отдавать приказы, и поэтому Гарри решил спасти гребаную козу.

В сентябре я остался за капитана нашей пожарной части, потому что Марк был вынужден вернуть домой свою девушку, решившую телепортироваться обратно в Англию.

Именно в тот день, именно в тот час на местном ранчо «Дыхание» случился пожар. Он не был катастрофическим – мы с ребятами справлялись и с куда более сложными задачами. Но, видимо, я не осилил управление командой, и все развалилось к чертям.

А, если быть точнее, развалился амбар. И он придавил нас с Гарри.

Я тяжело сглатываю, когда воспоминания обжигают сознание.

Мы успели спасти весь скот, все почти закончилось. Я как раз выводил Жемчужину, любимую лошадь Мии, и вдруг понял, что в крайнем загоне кто-то остался.

Гарри… и коза.

Упрямая коза, которую мы все странным образом и обожали, и ненавидели.

Пушинка была исчадием ада. На моем бедре до сих пор красуются следы ее зубов – лет десять назад она вцепилась в меня в каком-то безумном припадке, когда я стоял к ней спиной.

И все же… Гарри не захотел ее бросать.

А я не захотел бросать его.

Так мы и оказались под обрушившимся амбаром после того, как выгнали оттуда козу. Только вот я отделался парой ожогов и пробитым легким, а он… так и не открыл глаза.

Я провожу взглядом по его зарубцевавшемуся ожогу, тянущемуся от затылка до поясницы. Когда он лежит на спине, все выглядит не так плохо и видны лишь розовые линии, опускающиеся от шеи к плечам. Ему потребовалась пересадка кожи. Несколько месяцев он провел в центральной больнице Миссулы, а потом его перевели обратно. Но ожоги – это полбеды. Черепно-мозговая травма и отравление угарным газом слишком сильно ударили по его организму.

Все врачи в один голос твердят, что он стабилен.

Но как может быть стабилен человек, который выглядит призраком? Хотя нет – даже призраки не прикованы к больничной койке.

– Томас?

Я поднимаю взгляд на дверной проем и встречаю хмурый взгляд доктора Моргана.

– Я же просил ничего не надевать на него.

Я встаю, вытаскиваю из вялой руки Гарри ручку в форме морковки и снимаю с его лица игрушечные очки.

– Мы играли.

Я где-то прочитал, что важно создавать атмосферу полного присутствия, чтобы мозг пациента захотел проснуться. Мне показалось, что ручка-морковь и очки отлично подходят для кроссвордов.

– Можно тебя на минутку? – Доктор Морган похлопывает больничными картами по бедру и выходит из палаты.

– Скоро вернусь. Никуда не уходи, – бросаю Гарри на прощание.

Я слышу, как доктор Морган закашливается от этого черного юмора. Но мой лучший друг точно оценил бы его.

Мы спускаемся на первый этаж и выходим в небольшой сквер, примыкающий к больнице. На дворе проклятый февраль – неужели нельзя поговорить там, где нет риска обморожения?

– Разве вы не должны выступать за здоровье и все такое? – спрашиваю я, нервно проводя рукой по волосам и осознавая, что забыл бейсболку в палате.

Мне нравится, когда голова чем-то прикрыта. Бейсболка, шляпа, пожарный шлем, мусорный пакет – плевать. Я просто привык закрывать голову, потому что моя работа требует этого. Требует оставаться живым, чтобы продолжать спасать людей.

Доктор Морган скрещивает руки на груди, выдыхает облако пара и медленно идет по дорожке между высокими, густыми деревьями.

– Закаливание никто не отменял.

Снег хрустит под нашими ногами, пока мы прогуливаемся в темпе черепахи, что, в целом, соответствует ауре доктора Моргана. Я всматриваюсь в черты его лица и понимаю, что он действительно похож на мастера Угвэя из «Кунг-фу Панды».

– Томас, я понимаю, что Гарри твой близкий человек, и мы пошли на все уступки, учитывая, что у него нет родных, которые могли бы поддержать его на пути к выздоровлению.

Родители Гарри умерли пару лет назад, он был поздним и единственным ребенком. Поэтому, когда у него не осталось родных, он, можно сказать, стал Саммерсом, даже если не хотел этого. Иногда, или довольно часто, Саммерсы перегибают с заботой.

– Но… – Мастер Угвэй задумчиво смотрит вдаль, туда, где за низкими облаками едва проглядывают зазубренные силуэты гор. – Но ты больше не можешь здесь ночевать. Как и не можешь проводить целые дни напролет. Я против этого. Этот запрет действует с сегодняшнего дня.

Я стискиваю челюсти, готовый возмутиться, но он продолжает:

– Дело даже не в том, что ты надоел всем медсестрам и другому персоналу.

– Вчера я помог уборщице вымыть коридор, никакой благодарности, – цокаю я, засовывая руки в карманы замерших джинс.

– Дело в том, что тебе нужно продолжать жить своей жизнью, – продолжает Угвэй, не обращая на меня внимания. – Пойми меня. Я видел разные случаи. Иногда человек так и не выходит из комы, а его близкие не могут вернуться к нормальной жизни. Просто потому, что все это время они были прикованы к больничной койке. Они превращали больницу в дом и забывали, что за ее пределами жизнь все еще…

– Я не могу просто уйти и строить свою жизнь, пока он здесь из-за меня! – выпаливаю я и пинаю камень.

Доктор Морган смотрит на меня усталым взглядом и потирает затылок, на котором еще сохранился островок былой шевелюры. Если быть честным, на его подбородке больше волос, чем на голове.

– Но я думаю, он бы не хотел, чтобы ты приходил к нему в образе йети, – указывает он на мою взъерошенную копну волос и небритую щетину.

О, так мы оба оцениваем нашу растительность.

– И он бы точно не желал, чтобы ты надевал на него чертовы розовые очки.

Это спорное утверждение.

Однако я молчу и продолжаю слушать.

– Гарри не хотел бы, чтобы ты застревал здесь, в больнице, в палате, пропахшей спиртом, а этот запах совсем не сулит ничего приятного. Я думаю, он был бы не против, чтобы ты жил за двоих. Пока он не может пошевелиться – ты можешь покорить Эверест. Подумай об этом.

Угвэй разворачивается и направляется обратно в здание, крикнув напоследок:

– И да, я предупредил Марту о новом порядке твоих посещений. Даже не думай подкупать ее своей улыбкой и маффинами от миссис Саммерс. Стойка регистрации теперь под моим контролем.

– Это жестоко! – выплевываю я, догоняя его.

Перед входом в здание он серьезно смотрит на меня:

– Это правильно.

Я со всей силы бью кулаком по бетонной стене. Боль в замерзшей руке почти невыносима – но лучше уж так, чем ослепляющий гнев.

Подняв голову к небу, пытаюсь восстановить дыхание, выпуская клубы пара из разгоряченного тела. С таким же успехом я мог бы быть чайником, выставленным на мороз.

Я возвращаюсь в палату и стараюсь не думать о том, что впервые за все это время мне придется остаться дома после работы. Может, Марк разрешит взять дополнительные дежурства?

Нет, не разрешит. Он тоже уже проел мне весь мозг по поводу того, что я не вылезаю из пожарной части. Я либо на работе, либо здесь. Дома бываю редко. Там я один, и в голове без конца прокручивается единственное слово – «кома».

Даже здесь, рядом с Гарри, оно не так сильно давит. Потому что я могу видеть, как он дышит. Как кривая красная линия все еще бежит по монитору.

Я резко обрываю поток мыслей, когда взгляд падает на кроссворд, брошенный на стол.

Слово из шести букв.

В клетках появилось:

«у л и т к а :)»

– Я узнал, кто самый медленный на ранчо, – удивленно усмехаюсь я, бросая взгляд на Гарри. – Это улитка, дружище.

А вот кто дал мне эту разгадку – большой вопрос.