Kitabı oxu: «Тоже Эйнштейн»

Şrift:

Публикуется при поддержке Laura Dail Literary Agency и Synopsis Literary Agency


© Marie Benedict, 2024

This edition published by arrangement with Laura Dail Literary Agency, Inc and Synopsis Literary Agency.


© Полей О., перевод, 2024

© Кривоносова Н., иллюстрация, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Строки

Пролог

4 августа 1948 года

Хуттенштрассе, 62

Цюрих, Швейцария


Конец близок. Я чувствую, как он надвигается – темной, завораживающей тенью, готовой поглотить остатки света. В эти последние минуты я оглядываюсь назад.

Как я потеряла свой путь? Как я потеряла Лизерль?

Тьма наплывает все быстрее. В свои последние мгновения я, словно дотошный археолог, провожу раскопки прошлого в поисках ответов. Надеюсь узнать, правда ли, что время относительно, как я предположила давным-давно.

Милева (Мица) Марич-Эйнштейн

Часть первая

Всякое тело продолжает удерживаться в своем состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние.

Сэр Исаак Ньютон

Глава первая

Утро 20 октября 1896 года

Цюрих, Швейцария


Я разгладила складки на свежеотутюженной белой блузке, расправила бант под воротником и затолкала обратно прядь волос, выбившуюся из туго закрученного узла на затылке. Прогулка по сырым, окутанным туманом улицам Цюриха к кампусу Швейцарского федерального политехнического института свела на нет мои старания привести себя в порядок. Тяжелые темные волосы упрямо не хотели держаться в прическе, и это огорчало меня. Хотелось, чтобы в этот день все до последней мелочи было идеально.

Распрямив плечи, чтобы сделаться хоть чуточку повыше своего удручающе крошечного роста, я взялась за тяжелую медную ручку на двери в аудиторию. Ручка с узором в виде греческого ключа, истертая руками поколений студентов, казалась огромной в моей маленькой, почти детской руке. Я помедлила. «Поверни ручку и открой дверь, – сказала я себе. – Ты можешь. Это не первый порог, который тебе нужно переступить. Ты уже преодолевала эту, казалось бы, непреодолимую пропасть между мужчинами и женщинами столько раз, что и не сосчитать. И всегда успешно».

И все же я колебалась. Слишком хорошо мне было известно: хотя первый шаг самый трудный, второй тоже будет немногим легче. В этот краткий, чуть длиннее вздоха, миг я словно услышала, как папа подбадривает меня. «Смелее, – шепнул он на нашем родном, малоупотребительном сербском языке. – Ты у меня мудра глава. В твоем сердце бьется кровь наших славянских предков-разбойников, а они умели добиваться своего, чего бы это ни стоило. Иди и возьми свое по праву, Мица. Иди и возьми свое».

Я не могла его разочаровать.

Я повернула ручку и распахнула дверь. На меня уставились шесть пар глаз: пять студентов в темных костюмах и один профессор в черной мантии. На бледных лицах отразилось изумление вперемешку с легким пренебрежением. Какие бы слухи ни ходили, они не подготовили этих мужчин к тому, что они и впрямь увидят в своих рядах женщину. Вид у них был почти дурацкий: глаза глупо вытаращены, челюсти отвисли, – но я знала, что смеяться над ними себе дороже. Я заставила себя притвориться, что не замечаю этого выражения, не смотреть в нездорово бледные, с густо навощенными усами лица моих сокурсников, всеми силами старавшихся казаться старше своих восемнадцати лет.

В Политехнический институт меня привело не желание с кем-то подружиться или кому-то угодить, а твердое решение освоить физику и математику. Я напомнила себе об этом простом факте, собираясь с духом, прежде чем поднять взгляд на своего преподавателя.

Мы смотрели друг на друга – профессор Генрих Мартин Вебер и я. Устрашающая внешность известного профессора физики – длинный нос, густые брови, аккуратная бородка – вполне соответствовала его репутации.

Я ждала, когда он заговорит. Любое другое поведение было бы воспринято как крайняя дерзость. Я не могла позволить себе получить еще одну подобную галочку против своего имени, учитывая, что само мое присутствие в Политехническом институте уже было дерзостью, по мнению многих. Нужно было удержаться на тонкой грани между настойчивостью, без которой не пройти по этой нехоженой тропе, и послушанием, которого от меня потребуют так или иначе.

– Вы?.. – спросил профессор так, будто не ждал меня, будто вообще никогда обо мне не слышал.

– Фройляйн Милева Марич, герр профессор.

Я молилась, чтобы голос не дрогнул.

Очень медленно Вебер просмотрел свой список студентов. Конечно, он прекрасно знал, кто я такая. Он руководил физико-математической программой, а поскольку до сих пор женщин допускали к обучению только четыре раза, мне пришлось обратиться к нему лично с ходатайством о зачислении на первый год четырехлетней программы, известной как секция VIA. Он сам дал согласие! Просмотр списка был явным и хорошо рассчитанным ходом, чтобы дать понять остальным, какого он мнения обо мне. Тем самым он поощрял их следовать его примеру.

– Фройляйн Марич из Сербии или еще откуда-то из Австро-Венгрии? – спросил он, не поднимая глаз, словно в секции VIA могла оказаться еще одна фройляйн Марич, родом из какого-нибудь более респектабельного места. Этим вопросом Вебер совершенно недвусмысленно выразил свой взгляд на восточноевропейские славянские народы: он явно полагал, что мы, темные иностранцы, чем-то хуже германцев, населяющих демонстративно нейтральную Швейцарию. Еще одно предубеждение, которое мне предстояло опровергнуть, если я хочу чего-то добиться. Как будто мало быть единственной женщиной в секции VIA – и всего лишь пятой, допущенной к программе физики и математики за все время ее существования.

– Да, герр профессор.

– Можете занять свое место, – сказал он наконец и указал на свободный стул. На мое счастье, единственное оставшееся место было самым дальним от его кафедры. – Мы уже начали.

Начали? Лекция должна была начаться только через пятнадцать минут. Выходит, моим сокурсникам сказали то, чего не сказали мне? Они втайне от меня сговорились прийти пораньше? Я хотела спросить об этом, но не стала. Если начну спорить, только еще больше настрою всех против себя. Ничего, неважно. Просто приду завтра на пятнадцать минут раньше. И с каждым утром все раньше и раньше, если потребуется. Я не пропущу ни одного слова из лекций Вебера. Если он думает, что раннее начало занятий отпугнет меня, то он ошибается. Я дочь своего отца.

Кивнув Веберу, я измерила глазами долгий путь от двери до своего стула и по привычке подсчитала, сколько шагов до конца комнаты. Как преодолеть эту дистанцию? Я сделала первый шаг, стараясь держаться твердо, чтобы скрыть хромоту, однако звук, с которым я подволакивала ногу, разнесся по всей аудитории. Охваченная внезапным порывом, я решила не скрывать ничего. Просто продемонстрировать всем коллегам уродство, которым я отмечена самого рождения.

Стук – скрежет. Раз, другой, третий. Восемнадцать шагов – и я дошла до стула. Вот она я, господа, словно говорила я каждый раз, подволакивая по полу свою хромую ногу. Любуйтесь, и покончим с этим.

Взмокнув от натуги, я поняла, что в аудитории царит полная тишина. Все ждали, пока я усядусь, и отводили глаза – их, очевидно, смутила моя хромота, или мой пол, или то и другое вместе.

Всех, кроме одного.

Сидевший справа молодой человек с непослушной копной темно-каштановых кудрей уставился на меня. Против обыкновения я встретилась с ним глазами. Смотрела в упор, с вызовом – пусть попробует насмехаться надо мной и над моими усилиями, – но и тут его взгляд из-под полуопущенных век не ушел в сторону. Только морщинки разбежались в уголках глаз, когда он улыбнулся сквозь темную тень, падавшую от усов. Это была улыбка откровенного удивления, даже восхищения.

Что он о себе воображает? Что хочет сказать этим взглядом?

Долго раздумывать о нем было некогда: я уселась на свое место, достала из сумки бумагу, чернила и перо и приготовилась записывать лекцию Вебера. Я не позволю этому дерзкому, беззаботному взгляду привилегированного сокурсника смутить меня. Я смотрела прямо на преподавателя, все еще чувствуя на себе взгляд студента, но делая вид, будто ничего не замечаю.

Вебер, однако, был не столь сосредоточен на собственной лекции. Или не столь снисходителен. Глядя в упор на молодого человека, профессор откашлялся и, когда тот так и не перевел взгляд на кафедру, проговорил:

– Я требую внимания всей аудитории. Это ваше первое и последнее предупреждение, герр Эйнштейн.

Глава вторая

Вечер 20 октября 1896 года

Цюрих, Швейцария


Войдя в вестибюль пансиона Энгельбрехтов, я тихо закрыла за собой дверь и отдала мокрый зонтик ожидавшей горничной. Из задней комнаты доносился смех. Я знала, что девушки ждут меня там, но пока что не готова была подвергаться допросу, пусть и благожелательному. Мне нужно было побыть одной, подумать о прожитом дне – хотя бы несколько минут. Стараясь ступать тихонько, я начала подниматься по лестнице в свою комнату.

Скрип! Черт бы побрал эту рассохшуюся ступеньку.

Из дальней гостиной, шелестя темно-серыми юбками, показалась Элен с чашкой чая в руках.

– Милева, мы тебя ждем! Ты забыла?

Элен взяла меня за руку и потянула в заднюю комнату, которую мы теперь называли между собой игровым залом. Мы считали себя вправе давать ей название, поскольку, кроме нас, ею никто не пользовался.

Я рассмеялась. Как бы я прожила эти месяцы в Цюрихе без этих девушек? Без Миланы, Ружицы, а главное – Элен, моей родственной души, почти сестры, с ее острым умом, доброжелательностью и – странное совпадение – такой же, как у меня, хромотой. И как я могла колебаться хоть день, прежде чем впустить их в свою жизнь?

Несколько месяцев назад, когда мы с папой приехали в Цюрих, я и представить себе не могла, что найду здесь такую дружбу. Юность, омраченная неприязненным отношением соучеников – в лучшем случае отчуждением, в худшем – насмешками, а значит, одинокая жизнь, в которой не будет ничего, кроме учебы, – вот что меня ждало. Так я думала.

Когда мы с папой сошли с поезда после двухдневного путешествия в тряском вагоне из нашего родного Загреба, ноги у нас слегка подкашивались. Дым от поезда плыл клубами по всему цюрихскому вокзалу, так, что мне пришлось прищуриться, спускаясь на платформу. Держа в каждой руке по сумке, в одной из которых лежали мои любимые книги, и немного пошатываясь на ходу, я пробиралась сквозь вокзальную толпу, а за мной шагали папа и носильщик с более тяжелыми вещами. Папа бросился ко мне и попытался отобрать у меня одну сумку.

– Я сама, папа, – заупрямилась я, пытаясь высвободить руку. – У тебя и так хватает вещей, а рук всего две.

– Мица, пожалуйста, позволь мне помочь. Мне-то полегче управиться с лишней сумкой, чем тебе. – Он хмыкнул. – Не говоря уже о том, в какой ужас придет твоя мама, если я позволю тебе тащить такую тяжесть через весь Цюрихский вокзал.

Я поставила сумку на перрон и снова попыталась вырвать руку.

– Папа, я должна учиться справляться сама. В конце концов, я ведь буду жить в Цюрихе одна.

Он долго смотрел на меня – так, словно только теперь осознал, что я останусь в Цюрихе без него. Словно не к этому мы оба стремились с раннего моего детства. Неохотно, медленно, он разжал палец за пальцем. Ему было тяжело, я это понимала. Я знала, что его радует мое стремление получить самое лучшее образование, что мои старания напоминают ему его собственный нелегкий путь от крестьянина до преуспевающего чиновника и землевладельца, и все же иногда я невольно думала: не чувствует ли он вину, не упрекает ли себя за то, что толкнул меня на тот же тернистый путь? Он так долго думал только о том, что я наконец-то получу высшее образование, что, верно, даже не представлял, каково будет прощаться, оставляя меня одну в чужом городе.

Мы вышли из здания вокзала на оживленные вечерние улицы Цюриха. Уже спускалась ночь, но город не был темным. Я поймала папин взгляд, и мы обменялись радостно-удивленными улыбками: до сих пор все города, какие мы видели, освещались только обыкновенными тусклыми масляными фонарями. А улицы Цюриха были залиты светом электрических фонарей, и он оказался неожиданно ярким. В их сиянии я различала самые мелкие детали на платьях проходящих мимо дам: турнюры у них были пышнее, чем у тех строгих нарядов, которые я привыкла видеть в Загребе.

По булыжникам Банхофштрассе, на которой мы стояли, процокали лошади наемного экипажа фирмы «Кларенс», и папа подозвал его. Пока возница грузил наш багаж на заднее сиденье, я куталась в шаль, стараясь согреться на зябком вечернем ветру. Эту вышитую розами шаль мама подарила мне в ночь перед отъездом, и в уголках ее глаз блестели непролитые слезы. Только позже я поняла, что эта шаль была прощальным объятием, тем, что будет со мной, когда мама останется в Загребе с моей сестричкой Зоркой и братом Милошем.

Возница спросил, прервав мои размышления:

– Приехали посмотреть город?

– Нет, – ответил за меня папа с легким акцентом. Он всегда гордился своим грамматически безупречным немецким, на котором говорили власть имущие в Австро-Венгрии. Это была первая ступенька, с которой он начал свое восхождение наверх: так он говорил, когда заставлял нас учить язык. Раздувшись от гордости, он сказал: – Мы приехали устраивать мою дочь в университет.

Брови возницы удивленно взлетели вверх, однако больше он ничем своей реакции не выдал.

– В университет, значит? Тогда вам, верно, нужен пансион Энгельбрехтов или еще какой-нибудь пансион на Платтенштрассе, – сказал он, открывая перед нами дверцу.

Папа выдержал паузу, дожидаясь, пока я устроюсь в экипаже, а затем спросил возницу:

– Откуда вы знаете, куда нам нужно?

– Мне не привыкать возить туда студентов из Восточной Европы, которые ищут жилье.

По тому, как папа хмыкнул в ответ, забираясь на сиденье рядом со мной, я поняла: он не знает, как отнестись к словам возницы. Уж не насмешка ли это над нашим восточноевропейским происхождением? Нам рассказывали, что, хотя швейцарцы упорно сохраняют независимость и нейтралитет перед лицом неумолимо расширяющихся европейских империй, на выходцев с востока Австро-Венгерской империи здесь посматривают свысока. Однако в других отношениях швейцарцы – люди самых широких взглядов: у них, например, самые мягкие условия приема в университеты для женщин. Такое противоречие слегка смущало.

Возница щелкнул кнутом, давая команду лошадям, и экипаж с грохотом покатил по цюрихской улице. Сквозь забрызганное грязью окошко трудно было что-то разглядеть, но я все же увидела, как мимо промчался электрический трамвай.

– Ты видел, папа? – спросила я. Я читала о трамваях, но никогда не видела их воочию. Это зрелище взволновало меня: наглядное доказательство того, что этот город далеко ушел по пути прогресса, во всяком случае, в области транспорта. Оставалось надеяться, что его жители столь же прогрессивны и в отношении к студенткам, как утверждали доходившие до нас слухи.

– Не видел, но слышал. И почувствовал, – спокойно ответил папа, пожимая мою руку. Я знала, что он тоже взволнован, хотя и старается держаться невозмутимо. Особенно после замечания возницы.

Я снова повернулась к открытому окошку. Крутые зеленые горы обрамляли город, и, клянусь, я чувствовала в воздухе запах хвойных деревьев. Конечно, горы были слишком далеко, чтобы до нас мог долететь аромат их пышной растительности, но, как бы то ни было, воздух в Цюрихе был гораздо свежее, чем в Загребе, где вечно пахло конским навозом и горящими посевами. Возможно, этот запах приносил свежий ветерок с Цюрихского озера, омывающего южную часть города.

Вдали, у подножия гор, я увидела бледно-желтые здания в неоклассическом стиле на фоне церковных шпилей. Здания удивительно напоминали изображение Политехнического института, которое я видела на своих бумагах для поступления, только больше и внушительнее, чем мне представлялось. Политехнический институт был учебным заведением нового типа, где готовили преподавателей и профессоров математических и естественно-научных дисциплин, и это был один из немногих университетов в Европе, в котором женщины могли получить ученую степень. И, хотя я уже много лет только об этом и мечтала, представить, что через несколько месяцев я буду учиться здесь, было трудно.

Экипаж «Кларенс» с грохотом остановился. Открылось окошечко к вознице, и он объявил о прибытии к месту назначения: Платтенштрассе, 50. Папа передал через окошечко несколько франков, и дверца экипажа распахнулась.

Пока возница выгружал наш багаж, слуга из пансиона Энгельбрехтов поспешно вышел через парадную дверь и спустился с крыльца, чтобы взять у нас маленькие сумки, которые мы несли сами. Между двух красивых колонн, обрамлявшими парадную дверь четырехэтажного кирпичного дома, появилась благообразная, хорошо одетая пара.

– Герр Марич? – обратился к отцу грузный пожилой мужчина.

– Да, а вы, должно быть, герр Энгельбрехт, – ответил отец с коротким поклоном и протянул руку. Пока мужчины обменивались приветствиями, по ступенькам торопливо сбежала вниз бодрая фрау Энгельбрехт и провела меня в здание.

Без всяких формальностей Энгельбрехты пригласили нас с папой выпить чаю с пирожными: стол был накрыт к нашему прибытию. Когда мы шли за Энгельбрехтами в гостиную, я заметила, как папа окинул одобрительным взглядом хрустальную люстру, висевшую в парадной, и такие же бра. Я почти прочитала его мысли: «Достаточно респектабельное местечко для моей Мицы».

Мне самой пансион показался скучным и слишком чопорным по сравнению с тем, к чему я привыкла дома: не хватало запахов леса, пыли и острой домашней кухни. Хотя мы, сербы, и стремились приобщиться к германскому порядку, принятому у швейцарцев, теперь я ясно видела, что наши потуги далеко не дотягивают до швейцарского совершенства в искусстве уборки.

За чаем с пирожными и обменом любезностями, под натиском папиных расспросов, Энгельбрехты рассказали о своем пансионе: о строгом распорядке обедов, завтраков и ужинов, приема посетителей, стирки и уборки комнат. Папа, бывший военный, поинтересовался безопасностью постояльцев, и его напряженно сведенные плечи понемногу обмякали при каждом удовлетворительном ответе, при каждом оценивающем взгляде на стены, обитые ворсистой голубой тканью, на резные кресла, расставленные вокруг широкого мраморного камина. И все же папины плечи так и не расслабились до конца: он желал для меня университетского образования почти так же сильно, как я сама, однако теперь, когда расставание стало явью, оно давалось ему тяжелее, чем я могла себе представить.

Потягивая чай, я услышал смех. Девичий смех.

Фрау Энгельбрехт заметила мою реакцию.

– А, вы услышали наших юных дам за игрой в вист. Позвольте же представить вам остальных наших пансионерок.

Остальных пансионерок? Я кивнула, хотя мне отчаянно хотелось покачать головой: нет! Мой опыт общения с другими юными дамами обычно заканчивался неудачно. В лучшем случае между нами было слишком мало общего. В худшем – мне приходилось терпеть обиды и унижения от соучеников и соучениц, особенно когда они начинали понимать масштаб моих честолюбивых замыслов.

Однако, повинуясь требованиям вежливости, мы встали из-за стола, и фрау Энгельбрехт провела нас в небольшую комнату, отличавшуюся от гостиной всем своим убранством: люстра и бра не хрустальные, а латунные, на стенах вместо голубой шелковистой ткани дубовые панели, в центре игровой стол. Когда мы вошли, мне показалось, что я услышала слово «крпити», и я посмотрел на папу – он, судя по виду, был так же удивлен, как и я. Это было сербское выражение – мы говорили так, когда обманывались в своих ожиданиях или проигрывали. Кто же мог произнести это слово? Наверняка мы ослышались.

За столом сидели три девушки, все примерно моих лет, темноволосые, с густыми бровями, совсем как у меня самой. Они даже одеты были одинаково: строгие белые блузки с высокими кружевными воротничками и простые темные юбки. Скромный наряд – никаких вычурных, причудливо разукрашенных платьев, лимонно-желтых или пенисто-розовых, которые предпочитают многие молодые женщины, вроде тех, которых я видела на фешенебельных улицах у вокзала.

Оторвавшись от игры, девушки сейчас же отложили карты и встали, чтобы представиться.

– Фройляйн Ружица Дражич, Милана Бота и Элен Кауфлер, познакомьтесь с нашей новой постоялицей. Это фройляйн Милева Марич.

Мы поприветствовали друг друга книксенами, и фрау Энгельбрехт продолжала:

– Фройляйн Марич приехала изучать математику и физику в Швейцарском федеральном политехническом институте. Вы будете в хорошей компании, фройляйн Марич.

Фрау Энгельбрехт жестом указала на скуластую улыбчивую девушку с глазами цвета бронзы.

– Фройляйн Дражич приехала из Шабаца изучать политику в Цюрихском университете.

Затем фрау Энгельбрехт повернулась к девушке с самыми темными волосами и самыми густыми бровями.

– Это фройляйн Бота. Она приехала из Крушеваца изучать психологию – в Политехническом институте, как и вы.

Положив руку на плечо последней девушки, с ореолом мягких каштановых волос и добрыми серо-голубыми глазами, обрамленными полукруглыми бровями, фрау Энгельбрехт сказала:

– А это наша фройляйн Кауфлер – она приехала из самой Вены, чтобы получить диплом историка, тоже в Политехническом институте.

Я не знала, что и сказать. Студентки из восточных провинций Австро-Венгрии, таких же, как моя? Мне и в голову не приходило, что я не буду уникумом. В Загребе почти любая девушка годам к двадцати уже была замужем или готовилась к замужеству: встречалась с подходящими молодыми людьми и училась вести хозяйство в родительском доме. Их учеба прекращалось за много лет до этого, если они вообще получали какое-то формальное школьное образование. Я думала, что всегда буду единственной студенткой из Восточной Европы в мире мужчин с Запада. Может быть, вообще единственной девушкой.

Фрау Энгельбрехт обвела взглядом всех девушек по очереди и сказала:

– Мы оставим вас, дамы, играть в вист, а сами пока закончим нашу беседу. Надеюсь, завтра вы покажете фройляйн Марич окрестности Цюриха?

– Конечно, фрау Энгельбрехт, – с теплой улыбкой ответила за всех фройляйн Кауфлер. – Может быть, фройляйн Марич даже сыграет с нами в вист завтра вечером. Четвертая нам никак не будет лишней.

Улыбка фройляйн Кауфлер показалась мне искренней, и я почувствовала, что мне по душе эта уютная обстановка. Я непроизвольно заулыбалась в ответ, но тут же остановилась. «Осторожно, – напомнила я себе. – Вспомни, как издевались над тобой другие девочки: дразнили, обзывали, пинали ногами на игровой площадке в парке. Программа Политехнического института привела тебя сюда, чтобы ты могла осуществить свою мечту – стать одной из немногих женщин – профессоров физики в Европе. Ты проделала этот путь не ради того, чтобы заводить подруг, даже если эти девушки и правда такие, какими кажутся.

Когда мы возвращались в парадную гостиную, папа взял меня под руку и прошептал:

– Кажется, это очень милые девушки, Мица. И наверное, умные, если приехали учиться в университет. Возможно, сейчас самое время завести парочку подруг, раз уж мы наконец-то нашли таких, которые могут оказаться тебе ровней по уму. Пусть кому-то посчастливится смеяться над твоими шуточками, которые ты обычно приберегаешь для меня.

В папином голосе звучала странная надежда – как будто он действительно хотел, чтобы я сблизилась с этими девушками, с которыми мы только что познакомились. Что такое он говорит? Я была в замешательстве. Столько лет он твердил, что подруги мне ни к чему, муж ни к чему, что имеет значение только наша семья и образование, а теперь что же – может, проверку мне устраивает? Мне хотелось дать ему понять, что обычные девичьи мечты – подруги, муж, дети – для меня, как и прежде, не существуют. Хотелось сдать этот странный экзамен на высший балл, как я сдала все остальные.

– Честное слово, папа, я приехала сюда учиться, а не дружить, – сказала я, подкрепив свои слова решительным кивком. Я надеялась этим убедить отца, что та судьба, которую он мне прочил – и даже желал – все эти годы, действительно стала моей судьбой.

Однако папа не пришел в восторг от моего ответа. Напротив, лицо у него потемнело – я поначалу не могла понять, от грусти или от гнева. Неужели я высказалась недостаточно категорично? Или его мнение и правда изменилось? Ведь эти девушки и впрямь не похожи на всех прочих, которых я знала до сих пор.

С минуту он был непривычно молчалив. Наконец проговорил с нотками отчаяния в голосе:

– Я надеялся, что у тебя будет и то и другое.

В первые недели после папиного отъезда я избегала этих девушек и все сидела за учебниками у себя в комнате. Но по заведенному Энгельбрехтами распорядку я должна была ежедневно встречаться с ними за завтраком и ужином, и вежливость требовала поддерживать любезный разговор. Они до и дело приглашали меня на прогулку, на лекции, в кафе, в театр, на концерты. Добродушно укоряли за излишнюю серьезность, молчаливость и усердие в учебе и приглашали снова, раз за разом, сколько бы я ни отказывалась. Такой настойчивости я до сих пор не встречала ни в одной девушке, кроме себя самой.

В один из дней того лета, ближе к вечеру, я занималась у себя в комнате: готовилась к курсам, которые должны были начаться в октябре. Это уже вошло у меня в привычку. На плечах у меня была моя любимая шаль: в спальнях всегда было зябко, даже в самую теплую погоду. Я старалась вникнуть в текст, когда услышала, что девушки внизу играют «Арлезианку» Бизе – слабенько, но с чувством. Я хорошо знала эту сюиту: когда-то я сама исполняла ее в кругу семьи. Знакомая музыка навевала меланхолию, уединение начинало ощущаться как одиночество. Мой взгляд упал на запылившуюся тамбурицу – маленькую мандолину – в углу. Я взяла ее и спустилась на первый этаж. Стоя у входа в парадную гостиную, я смотрела, как девушки пытаются совладать с пьесой.

Прислонившись к стене с тамбурицей в руках, я вдруг почувствовала себя глупо. С чего я решила, что они примут меня – ведь я уже столько раз отвечала отказом на их приглашения? Я хотела было убежать обратно наверх, но Элен заметила меня и перестала играть.

– Хотите составить нам компанию, фройляйн Марич? – спросила она со своей обычной теплотой, поглядывая на Ружицу и Милану с шутливым недовольством. – Как видите, ваша помощь будет вовсе не лишней.

Я согласилась, и за каких-то несколько дней девушки стремительно втянули меня в ту жизнь, которой я никогда не знала. Жизнь, в которой у меня появились подруги со схожими взглядами. Папа был не прав, и я тоже. Подруги – это важно. Во всяком случае, такие подруги – невероятные умницы, с такими же честолюбивыми планами, как у меня, успевшие пройти через такие же насмешки и осуждение и вынесшие все с улыбкой.

Эти подруги не подорвали мою решимость добиться успеха, как я опасалась.

Они сделали меня сильнее.

И вот теперь, через несколько месяцев после того вечера, я опустилась на свободный стул, и Ружица налила мне чашку чая. На меня повеяло запахом лимона, а Милана с довольной лукавой улыбкой пододвинула ко мне тарелку с моим любимым пирогом с мелиссой – девушки, видимо, специально для меня попросили фрау Энгельбрехт его приготовить. Особый сюрприз в честь особого дня.

– Спасибо.

Мы попили чаю и съели немного пирога. Девушки были непривычно молчаливы, хотя по их лицам и взглядам, которые они бросали друг на друга, я понимала, что такая сдержанность дается им нелегко. Они ждали, когда я заговорю первой, и скажу что-нибудь поинтереснее простого спасибо за угощение.

Но Ружица, самая горячая из всех, не выдержала. Она всегда отличалась настойчивостью и нетерпением и наконец выпалила прямо.

– Как тебе пресловутый профессор Вебер? – спросила она и вскинула брови, комически изображая профессора, известного своей пугающей манерой преподавания и не менее пугающей гениальностью.

– Как и следовало ожидать, – ответила я, вздохнула и откусила еще кусочек торта, в котором так замечательно сочетались сладкое и соленое. Смахнула крошку с губ и пояснила: – Он нарочно просмотрел весь список и только потом позволил мне сесть на место. Как будто не знал, что я записана на его программу. А ведь он сам меня принял!

Девушки понимающе захихикали.

– А потом подпустил шпильку по поводу того, что я из Сербии.

Девушки перестали смеяться. Ружица с Миланой сами пережили подобные издевательства: они тоже приехали с удаленных окраин Австро-Венгрии. Даже Элен, которая была родом из более респектабельной Австрии, приходилось терпеть пренебрежительное отношение преподавателей Политехнического института – из-за того, что она еврейка.

– Похоже на мой первый день в классе профессора Херцога, – сказала Элен, и мы все кивнули. Мы уже слышали рассказ Элен о ее унижении во всех чудовищных деталях. Отметив вслух, что фамилия Элен звучит по-еврейски, профессор Херцог значительную часть своей первой лекции по истории Италии посвятил венецианским гетто, где евреи вынуждены были жить с XVI по XVIII век. Мы все сошлись на том, что такой выбор профессора не был случайностью.

– Как будто мало того, что нас, женщин, всего несколько человек в целом море мужчин. Профессорам непременно нужно придумывать нам еще какие-то изъяны и подчеркивать, как мы отличаемся от остальных, – сказала Ружица.

– А другие студенты что? – спросила Милана, явно желая сменить тему.

– Как обычно, – ответила я.

Девушки сочувственно заохали.

– Важные? – спросила Милана.

– В точку, – ответила я.

– С пышными усами? – хихикнув, предположила Ружица.

– В точку.

– Самоуверенные? – добавила Элен.

– Дважды в точку.

– А откровенной враждебности не было? – осторожно спросила Элен. Тон у нее стал серьезнее и опасливее. Она всегда волновалась о других – ни дать ни взять курица-наседка. В особенности это касалось меня. После того как я рассказала о своем первом дне в загребской обергимназии, о чем до сих пор никому не рассказывала, Элен стала особенно тревожиться за меня. Никто из других девушек не сталкивался с такой неприкрытой жестокостью, но ощущали угрозу, время от времени проглядывающую сквозь внешнее благополучие.

– Нет – пока, во всяком случае.

– Это хорошо, – подытожила Ружица. Она никогда не теряла оптимизма. Мы упрекали ее за привычку выискивать светлые проблески в самых черных грозовых тучах. Она же стояла на том, что для нас это самый разумный подход, и жизнерадостно рекомендовала остальным следовать ее примеру.

– А союзников в ком-нибудь увидела? – осторожно ступила Милана на стратегически важную территорию. Учебная программа по физике иногда требовала совместной студенческой работы, и мы уже обсуждали возможные тактики. А что, если со мной никто не захочет заниматься?

6,52 ₼
Yaş həddi:
16+
Litresdə buraxılış tarixi:
10 iyul 2025
Tərcümə tarixi:
2024
Yazılma tarixi:
2024
Həcm:
291 səh. 3 illustrasiyalar
ISBN:
978-5-00216-283-3
Tərcüməçi:
Müəllif hüququ sahibi:
Строки
Yükləmə formatı:
Audio
Средний рейтинг 4,8 на основе 44 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,1 на основе 1093 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,6 на основе 1124 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,7 на основе 390 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,6 на основе 172 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,8 на основе 445 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,8 на основе 433 оценок
Mətn
Средний рейтинг 4,9 на основе 1611 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,1 на основе 143 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,7 на основе 1945 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Audio
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Audio
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Audio
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Mətn
Средний рейтинг 4,5 на основе 4 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,7 на основе 37 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,6 на основе 25 оценок