Kitabı oxu: «В поисках Хармса»

Марина Кирилловна Махортова

Şrift:

Большая благодарность за веру в успех, поддержку и бесценную помощь моей семье, без которой не было бы этой книги

Иллюстратор Марина Кирилловна Махортова

ISBN 978-5-4485-5421-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В поисках Хармса

Но чудо есть чудо, и чудо есть Бог.
Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда
Оно настигает мгновенно, врасплох.
Б. Пастернак

Слышу, как стучат капли. Надо проснуться и посмотреть: вдруг течет с потолка. Но глаза не открываются, сон затягивает. Наконец делаю усилие и сажусь на постели. В темной комнате кто-то ходит. Наверное, Саня собирается на работу.

Я бормочу:

– Где-то капает, слышишь?

В ответ мама:

– Спи, спи, чего всполошилась? Это дождь. Рано еще. У тебя же каникулы, забыла? Я только утюг возьму, а ты спи.

Опять темно и тихо. Можно спать. Какое счастье. Падаю головой в подушку. Но какое-то беспокойство мешает, что-то не так. Почему мама здесь? И каникулы? Зимние, что ли? Наверно, я заспалась, это сон. Сейчас открою глаза и посмотрю на часы. Электронные часы напротив кровати обычно светят мне в глаза зеленым. Но сейчас темно, только прямоугольник окна синеет, и стучит дождь. Слышу мерное тиканье! Тиканье? Но у нас нет механических часов! Что же это? Я не дома?

Нужно лечь, нужно успокоиться, нужно подумать… И лучше закрыть глаза.

Стучат в дверь. Знакомый голос: «Марина! К телефону!» Нащупываю ногой тапочки, рукой халат и выхожу за дверь. Голова кружится, сердце выскакивает. Все знакомое и незнакомое. Это наш дом на улице Чайковского! Наша коммунальная квартира, длинный коридор, соседка, покачивая могучими боками, удаляется в сторону кухни. Я вспомнила: это Валентина. Еще вспомнила, что муж звал ее «моя кастрюля». Звал-называл, в прошедшем времени. Потому что это было сорок лет назад. Мне приходится опереться о стену из-за навалившейся дурноты. Если это сон, то почему мне так страшно? Во сне даже невозможные вещи кажутся нормальными. Валентина, она, кстати, учительница в начальной школе, обернулась:

– Ты чего, заболела? Зеленая какая! Иди, там подружка твоя зво́нит, уже второй раз!

– Звони́т, – автоматически поправляю я. Дурацкая привычка поправлять. И у младшей дочки моей та же манера. Очень нервирует. Вот так наживают себе врагов. Но Валентина, к счастью, не расслышала.

Буквально сползаю на старенький венский стул, что стоит возле телефона на стене, прикладываю к уху тяжелую черную трубку, распутывая матерчатый провод.

– Да? Слушаю, – выдавливаю из себя.

– Гречь, ты? Я тебя чего, разбудила? Мы же договаривались, забыла, что ли? Я уже выхожу.

– Варь! – уж, Варьку-то я узнаю всегда. Правда, это не ее имя, это школьное прозвище, как мое Греча.

– Знаешь, я что-то странно себя чувствую, ты приезжай ко мне.

– А мы что, никуда не идем? Каникулы же!

– Варь, приезжай, очень надо!

Старый телефон

Я дотаскиваюсь до своей комнаты и падаю в постель. Почему-то кажется, что если скорее лечь и зажмуриться, будет лучше. Но лучше не становится. Может, встать и посмотреть на себя в зеркало? Неужели, и правда, зеленая? Что это, сон или болезнь? Не помню, чтобы во сне видела себя в зеркале. В комнате заметно светлеет. Это моя комната, которую я так любила. С лепниной на потолке и белой кафельной печью. Как я скучала по этой комнате. Она была для меня целым миром и моим убежищем. И зеркало в старинной дымке на прежнем месте. А в нем – я, почему-то молодая и напуганная. Странно, тревожно и не радостно. Хотя иметь юное тело и взрослые мозги – это ли не мечта?

Хочу домой! Хочу обратно в свои 57 лет! Зачем я здесь? У меня там мама, муж, дети, работа! Мне что, детей заново рожать? И как я здесь одна? Просто «Назад в будущее» какое-то! Смешно, что я вспоминаю фильм, который еще не сняли. Интересно, у сумасшедших сохраняется чувство юмора? Считается, что его наличие – признак интеллекта. И ведь никому ничего не объяснить. Разве что Варе. Как ни странно, Варя единственная, кто может поверить в эту историю.

«Дышим глубже!» Как я обычно говорю? Найдется выход хоть один из всех безвыходных положений! И еще: «Спокойствие, только спокойствие!» Это помогает. Ура детской литературе и Карлсону. Нечего валяться, надо что-то делать, а голова пусть себе думает.

Скоро Варька приедет. Надо себя в порядок, комнату в порядок. Я конечно, опять красотка, но голова, очевидно, не мыта пару дней, ноги не бриты вовсе (кто их вообще здесь бреет?). Вот ужас-то: антиперспирантов нет, бальзамов для волос нет, прокладок и контрацептивов нет. Хотя зачем мне контрацептивы? В 16 еще рановато, времена строгие. А в 57, пожалуй, не актуально. Кстати, а какие сейчас времена? Какой год? Вот бы узнать! Вопрос конечно интересный, но звучит по-идиотски.

Если вспомнить все, что я читала и видела о перемещениях во времени, то в основе историй одна идея. В прошлом нужно что-то поправить. Главное – понять, что именно. И найти того, кто тебе поможет. Что нужно мне изменить, пока неясно. А где искать помощи? У подружек? Варька может поверить, ей даже будет интересно, приключения, как в кино. Наташке нельзя говорить, испугается. Она человек земной, без авантюрной жилки. Или у родных? Мама решит, что ребенок болен, и тоже не поверит.

Да, дела! Я старше их всех, даже собственной мамы, и знаю будущее. Уже горячо! В эту сторону и нужно думать. Что же я знаю о будущем? Что могу, вернее, что НУЖНО изменить? Вернусь ли я обратно? Почему-то не хочется начинать все с начала. Можно, конечно, попробовать прожить лучше, но это будет по-другому. Интересно, а Саня меня узнает? Вот найду я его, а он совсем еще пацан. И что я скажу: «Здрасьте, я ваша тетя! То есть, я твоя жена уже тысячу лет, у нас три дочери, кошка и черепаха! Сделай что-нибудь, я хочу домой!» Шарахнется и разговаривать не станет. Если только не рассказать что-нибудь о его детстве, о родне из Полоцка. Может, и поверит. Значит, надо попробовать – Саня и Варька.

Варька заглядывает в комнату. Какая же она маленькая! И дело не в росте. Она еще девочка, а мне надо решать с ней взрослые проблемы. Надо же, я думаю теперь, как ее мама!

– Гречечка, привет! У! У тебя шик-блеск, порядок! Ты чего это, генеральную уборку делала? Гостей ждешь?

– Да нет, я просто кровать убрала и подмела, да книжки сложила. Все, как обычно!

– Вот уж, совсем необычно! И сама ты какая-то другая!

– Если бы ты знала, насколько я другая! Да и ты не та, к которой я привыкла!

– Чего? Гречь, я не поняла?

– Ты есть хочешь? Я еще не завтракала.

– Ну, давай чаю с тобой попью. Ты мне расскажешь, что случилось-то?

– Ты раздевайся, а я чайник поставлю и расскажу, – я двинулась на кухню и, обернувшись, сказала удивленно: – А все-таки, какая же ты худенькая и симпатичная! Я и забыла!

– Наконец-то! Заметила, клячка, что у меня новая рифленка! Здорово, правда? Ужасно модно и стройнит!

«Рифленка» – знакомое слово! А! Это такая кофточка в резинку. Действительно, модная. Ее трудно было достать, и стоила недешево. Она еще называлась «лапша» в 70-е годы.

– Ну да, стройнит, – я хмыкнула и добавила с иронией: – Да! Это то, что нам надо! Главная проблема на сегодняшний день, точно!

– А чего смешного? Это тебе хорошо, а при моем росте фигуру нужно вытягивать, это я как художник говорю.

Мне стало совсем смешно.

– Варька! Про то, что нам нужно будет вытягивать и подтягивать, мы с тобой лет через 40 поговорим. Вот тогда это будет актуально, поверь мне.

– Тогда мы будем старые бабки на пенсии с кучей внуков, через столько-то лет!

– Ну, я бы не сказала! Вернее, я могу сказать, как оно будет, только не знаю, нужно ли тебе это знать!

– Гречь, кончай! Ты все какими-то загадками говоришь! Нет, ну кофточка-то классненькая, правда?

– Варь! Да ты вся классненькая сейчас, даже без этой кофточки.

Я стою спиной к окну, нежное весеннее солнце освещает комнату, сияет на плитке и медной дверце голландской печки. Ночной дождь уже кончился, и сквозь быстрые облака синеет небо. Варька пьет чай с мамиными пирогами. Мне же кусок не лезет в горло. На календаре – март 1976 года.

– Я хочу рассказать тебе одну историю, – начала я, глубоко вздохнув, – немножко фантастическую.

– Это книжка, ты интересную книжку читаешь? Или это про кино?

– Нет, слушай. Вот представь себе, что ты… нет, пусть не ты, а твоя мама просыпается утром, и вдруг видит и понимает, что она перенеслась в свое детство или юность. Ей, ну как нам, около 16 лет. Но внутри она взрослая, со всем своим жизненным опытом, с памятью о прожитой жизни. Она попадает в другое время, о котором уже не все помнит, и в этом времени она на правах ребенка, у которого на самом деле очень мало прав.

– А дальше что?

– Тебе интересно? Но что будет дальше, я не знаю.

– Ты еще не прочитала?

– Пока нет. А ты веришь, что такое может быть? Ты бы так хотела?

– Ну… Вообще-то, в школе можно всех поразить, уроки знать. Или вообще знать, что дальше будет. Нет, ну, здорово, наверно! Особенно здорово, что была как бы старая, и вдруг опять молодая.

– Боишься быть старой?

– Да я и не думала. А ты что, можешь себя представить в сорок лет? Это будет аж в 2000 году! Ты представляешь себе 2000 год?

– Варь! Ты не поняла. Эта история не из книжки, не из кино. Это правда.

– Гречь, ну, какая правда? Про кого?

– Ладно, ты сказала, что я тебе показалась не такой? А какой?

– Ну взрослая, правильная… Говоришь как-то не так, как обычно, и взгляд какой-то… Ты не обижайся… Но бывает, что ты включаешь «училку».

– А почему? Как ты думаешь?

– Ну вот, даже тон, как у нашей Клары.

– Клара? А, помню, директриса, по литературе, на голове башня, важная, как памятник.

– Конечно, помнишь! Вчера же урок был!

– Вчера? Неужели? Варь, соображай быстрей! Я же тебе про себя рассказала.

– Про сон, что ли?

– Про жизнь. И в этой жизни мне нужна помощь. Ты же мне друг? Ты можешь поверить в невероятное? Ты не испугаешься?

Мы сидим с Варей за большим круглым столом, откинув скатерть, и собираемся писать список самых важных дел. Стол старинный, он, как и зеркало, достался мне от соседки Матильды Федоровны. Потом при переезде на новую квартиру его выбросят, а жаль. Сейчас, когда я могу снова увидеть и потрогать предметы своего детства, меня это волнует. Мы сидим друг против друга, одинаково поджав ногу под себя. Интересно, почему в своей взрослой жизни я так больше не сижу? Варька взглядывает на меня с интересом, она умирает от любопытства и верит мне не до конца. Кстати, я бы ей в такой ситуации не поверила совсем. Так что спасибо ей, что она такая, какая есть.

Список должен отразить все, что я знаю о будущем, и что понадобится в моей новой-старой жизни. Думаю, я перенеслась сюда не для того, чтобы менять историю. Скорее всего, мне нужно встретиться с кем-то, с кем я не успела поговорить в будущем, нужно уберечь кого-то от болезни или другого несчастья. Но все перемены, вероятно, касаются либо меня, либо моих близких. Так я думаю.

– Значит, будем отталкиваться от персоналий, – произношу я вслух.

– От чего отталкиваться? – удивленно спрашивает Варя. Она увлеченно рисует ручкой на листке лошадь. Очень красивую, синюю лошадь с развевающейся гривой.

– От личностей, персон, людей. От родных и друзей.

– Гречь! – воодушевляется она. – Давай начнем с друзей!

– Конечно, ты про себя хочешь узнать? Только сможешь ли ты что-нибудь поправить в своей жизни? Ведь для этого нужно не только желание, но и большие усилия!

– Ты что, меня не знаешь? Я если решила, то все! Я сделаю!

– Ладно, скажу. Ну, ты будешь поступать в «Муху» после школы.

– Это все знают.

– Но не поступишь и останешься работать на год в канцелярии училища, чтобы пробовать на следующий год. За этот год у тебя случится много всякой ерунды, которой лучше бы не случаться. Это касается твоих любовных приключений. Вот от них тебе уберечься не получится.

– Давай ты про любовные приключения подробно расскажешь. Мне что, нужно ни в кого не влюбляться?

– А ты разве сможешь? От такого приключения у тебя и первый ребенок родится, дочка, через два года.

– В 18? Уже?

– Не хочешь в 18 или не хочешь дочку?

– Ох, я не знаю… Ты сказала «первый ребенок», потом еще будут?

– Потом будет сын, но уже гораздо позже и от другого мужа.

– У меня что, и мужья будут разные? Ой, мамочки! Гречь, ты меня убила, я вообще плохо соображаю.

– У тебя еще есть время все обдумать, ведь в ближайшей год ничего особенного не случится. Главное, ничего не бойся!

– А про Наташку тоже знаешь?

– Знаю, конечно. А еще знаю, кто в классе кем станет, кто выйдет замуж, а кто нет. У кого вообще детей не будет. И даже кто рано умрет.

– Как это, умрет? Ужас какой! Если ты все придумываешь, это как-то не очень…

– Варь! Сейчас не это главное, я же сказала, в ближайший год ничего страшного не будет. И еще я думаю: мне срочно нужно познакомиться с моей бабушкой. Именно это в будущем я сделать не успела.

– Как это, познакомиться? Ведь я ее видела. Твоя бабушка в прошлом году приезжала в гости.

– Я о другой бабушке, Елизавете. Ей не надо приезжать. Я с ней долго жила на одной улице, на Маяковского, но при этом никогда не встречалась. Мне есть что ей сказать.

– Как это может быть? Это какая-то тайна, да?

– Тайна в том, что я про нее очень многое знаю, а она про меня не знает ничего. Вот и постараюсь, чтобы узнала.

Даже при моей привычке разложить все по полочкам не удается выстроить четкую программу того, что же мне делать. И совсем не получается избавиться от тревоги. Страшно встретиться с родителями, страшно идти в школу, даже просто выйти на улицу. Так бы и закрылась у себя в комнате. Потом ночь. А утром – бах! И я дома! Обратно в будущем. Я вдруг поняла, как важно чувствовать себя на своем месте. А где же мое настоящее место? Раньше я не задавала себе такого вопроса.

Жила себе тетка среднего возраста, преподавала литературу в библиотечном техникуме, варила щи-борщи своему семейству, смотрела вечерами телевизор. Все, как у всех. Ну, было безобидное увлечение – собирать сведения о своих предках. Не всем это занятие нравилось, но никому особенно не вредило. Почему же со мной произошло это невероятное перемещение?

То, что я узнавала о своей семье, понемногу изменяло мое представление о себе. А началось это еще в детстве. Поэтому, думаю, я вернулась в конец своего детства как в начальную точку.

Иван Павлович Ювачев

Мой папа не был со мной особенно близок. Он не был близок ни с кем. Я имею в виду семью. Но друзья-приятели по работе и увлечениям у него, конечно, были. Иногда, под настроение, Пэр мог со мной поболтать. «Пэр» – это такое домашнее имя, отец, по-французски. Когда в школе начался иностранный язык, французский, я как-то естественно стала назвать папу «мон пэр». Ему нравилось. Может быть, вызывало ассоциацию с английским пэром. У нас в семье всегда были домашние имена. Не прозвища, нет, имена. Они возникали сами собой и казались естественными. Итак, Пэр под хорошее настроение, а оно у него редко бывало хорошим, мог рассказать о своем детстве. Так я узнала, что у Пэра был совершенно необычный дедушка. Первое, что меня поразило: дед папы Иван Павлович Ювачев был узником Петропавловской крепости, и его приговорили к смертной казни. Это казалось невероятным! Это было так похоже на фильмы или книжки про декабристов, про героев революции. А Пэр рассказывал, как он сидел на коленях у такого героя. Но если Иван Павлович его дед, то мне он прадед! Получается, что история, в настоящем смысле «история» имеет отношение и ко мне. Это было сильным ощущением. Я прочитала о прадеде то, что смогла найти. Сначала небольшую статью в Советской энциклопедии. Это тоже произвело впечатление. Не у всех есть родственники, о которых пишут в энциклопедии. Затем я прочитала об Иване Павловиче в воспоминаниях революционерки Веры Фигнер. И рассердилась на нее. Я начала любить своего далекого прадеда, и мне было обидно, что духовные искания Ивана Павловича для Фигнер явились признаками сумасшествия. До сих пор не могу забыть рассказ Пэра о смерти Ивана Павловича в 1940 году и его даре предвидения. Особенно о предсказании деда страшных испытаний, которые ждали наш город и семью. Удивительно, что Пэр, человек абсолютно не религиозный и прагматичный, в дар своего деда верил безусловно. Удивляет меня и то, с какой любовью Пэр говорил об Иване Павловиче. Наверное, дед был в числе немногих, кого мой папа любил.

О своем прадеде Ювачеве я коротко рассказала Варе, объяснив, зачем мне понадобилась моя бабушка, дочь Ивана Павловича.

– Варька! А хочешь приключений прямо сейчас? У нас каникулы, верно? Поехали на Литераторские мостки! Проведу тебе экскурсию.

– Куда? А это что, музей? И ты прямо экскурсию проведешь?

– Это старинное кладбище, но там совсем не страшно. Это действительно музей городской скульптуры. На Литераторских мостках похоронены известные русские писатели – Блок и Тургенев, Гончаров и Радищев. А еще знаменитые артисты и ученые. Например, Менделеев. Я могу тебе о них рассказать.

– Не могу привыкнуть, что ты такая.

– Да могу не рассказывать. Мне нужно проверить, сохранилась ли в 1976 году могила моего прадеда. Мне это важно.

– А там что-то спрятано? Какие-нибудь сокровища? Почему важно?

– Нет, золота-бриллиантов там нет. Понимаешь, через 40 лет благодаря статье в газете найдут место захоронения И. П. Ювачева. А ведь, по словам моего дяди Игоря, бабушка Елизавета мест захоронения родителей после войны не смогла отыскать. Однако директор музея-некрополя Н. В. Тимофеев хорошо помнил могилу моего прадеда. Значит, в 70-е годы она существовала. Ну что, поехали искать могилы моих предков?

– А ты знаешь, как ехать? Это далеко?

– Нет, совсем нет. А впрочем, станцию метро «Волковская» еще не построили. Значит, едем до «Восстания», а оттуда на трамвае или автобусе. Меня больше волнует, что мне надеть, ну и деньги, конечно. Я не знаю, может, у меня они есть, но где лежат, не знаю?

– Да ладно, Гречь! На дорогу у меня есть, мы же в кино собирались. А про одежду не поняла.

– Понимаешь, как-то дико надевать на себя детские одежки, да еще по моде 70-х. А на ноги что? Я не помню, что я носила. Нет, мне нужно осмотреться.

– У тебя пальто красное с воротником таким большим черным, новое. Тебе же нравилось.

– Ой, правда! Помню! Я в нем на зимних каникулах в Орел ездила. Вроде даже ничего пальтишко, не очень убогое, – я с интересом рассматриваю пальто, что висит на вешалке в коридоре. – А сапожки надо почистить. Знать бы, чем.

– Да, Гречь! Это точно не ты!

– Ты про чистку обуви? О, ты еще не знаешь, какая я стану правильная!

– В старости, что ли?

– В моем времени я не кажусь себе старухой. Во всяком случае, внуков у нас с тобой пока нет. А тебя не удивляет, что мы продолжаем дружить в XXI веке? Что мы не разъехались, не потерялись, не разругались? И живем по-прежнему в Санкт-Петербурге?

– В Ленинграде.

– Нет, Ленинграда не будет. Много чего еще не будет.

– Когда ты по телефону сказала, что чувствуешь себя как-то не так, я подумала, ну простыла, наверное. А сейчас мне как-то не так… Я не знаю, что думать.

– А давай не будем думать. Лучше поедем, погуляем, и, может, что-нибудь найдем.

Улица Чайковского

А на улице весна! Давно прошедшая весна 1976 года. Как мало машин на улице! Какие смешные машины! Как плохо одеты люди! Я понимаю, что так мне видится с позиции 2017 года. Но от этого не становится легче. Нет ничего хорошего – оказаться не в своем времени. Ничего интересного, если ты здесь существуешь, а не просто смотришь на все со стороны, как будто фильм. Отчаянно хочется домой. Но, видимо, просто так не получится. Хорошо, если я правильно угадаю, что нужно сделать.

На Литераторских мостках сыро. И сто с лишним лет назад было так, не зря положили деревянные мостки. И через сорок с лишним лет будет так. Правда, дорожку к площадке народовольцев засыплют гравием и утрамбуют, но вода все равно будет просачиваться. Весною пахнет от земли, талой воды, мокрых деревьев. Народу на кладбище мало. Я решительно поворачиваю налево от Храма Воскресения Словущего. Креста на храме нет, и еще не скоро будет. Пока это просто помещение для администрации Музея городской скульптуры. Да и площадка народовольцев выглядит совсем не так, как я помню. Нет одинаковых для всех мраморных белых плит на могилах. У каждого свое надгробие. У кого-то богатое и внушительное, у кого-то обычная серая раковина с табличкой, какие ставили в 30-е годы XX века. Среди таких раковин нам и нужно искать надгробие Ивана Павловича. Именно такой я запомнила могилу, что находилась рядом, могилу Гершуни. Не того известного террориста Гершуни, а его брата. Эта могила должна стать для меня маячком. Я уверенно иду к знакомому месту, хотя все вокруг выглядит непривычно. Деревья ниже, кусты гуще, и все как-то заброшено, а могил заметно больше. Вероятно, реконструкция Литераторских мостков в будущем в первую очередь пойдет по пути ликвидации «ненужных» могил. Вот таким «ненужным» станет и захоронение моего прадеда. Мы находим могилу Ивана Павловича почти на том месте, где и будет установлен гранитный крест в 2012 году.

Странное чувство я испытываю, глядя на то, что могла бы никогда не увидеть. Передо мной могила человека, о жизни которого я знаю теперь намного больше, чем даже его дочь и внук.

Как долго и терпеливо ждали предки, чтобы стать частью моей судьбы.

Могила Ивана Павловича Ювачева

Возвращаемся с кладбища молча. Кажется, я все-таки напугала Варю. А ведь всего-то приоткрыла ближайшее будущее. Поправимое будущее, ничего фатального. Наверно, я кажусь ей незнакомым человеком, чужим в привычном облике. Можно испугаться. Да что там, можно решить, что кто-то спятил. Интересно, кто из нас? И мне тоже страшно. Страшнее всего, когда не понимаешь.

Но надо, надо налаживать контакт. Ведь что-то от меня прежней осталось?

– Варь, а расскажи мне про школу, про нас, я же много забыла. Ну, считай, что я упала, головой стукнулась, ничего не помню.

– Это как сотрясение мозга у Гнутика?

– Точно! Я помню, как у Сережки было сотрясение мозга, правда, он ничего не забыл. А я как будто тут помню, а тут не помню.

– Это как в «Джентльменах удачи», – Варька, наконец, заулыбалась.

– Да, этот фильм – просто собрание крылатых фраз. Сами собой выскакивают по случаю. И через сорок лет он будет одним из любимых фильмов.

– Знаешь, Гречь, я боюсь, когда ты говоришь про то, что будет через сорок лет. Сказала про меня, а я все время думаю. Не нравится мне такое будущее, я по-другому хотела бы.

– Так оно еще не случилось. Давай попробуем изменить.

– Ты что, и свое хочешь изменить?

– Ну, что я могу? Могу учиться отлично. Правда, правда, могу! Главное, не брякнуть что-нибудь такое, что не понравится учителям. Я ведь уже привыкла иметь свое мнение, и знаний у меня не меньше, чем у некоторых учителей.

– Ну да, по всем предметам? – не верит Варя.

– Вообще-то школьная программа рассчитана на обычных детей. Со средними способностями. Это я всегда внушаю и своим дочкам, и своим студентам. Если что-то не получается – это либо лень, либо неумение учиться. И с тем, и с другим можно бороться.

– Каким еще дочкам, каким студентам?

– Давай ты мне расскажешь про меня сегодняшнюю, а я тебе о том, какой я стану.

– Так что рассказывать?

– Что мы сейчас проходим по предметам? Какие у меня отношения с учителями? Какие в классе? Ну, про мальчишек отдельно.

– А может, про мальчишек сначала? – Варька хитро на меня посмотрела. – Игорь смотрит на тебя на всех переменах. Ну, это обычное дело, да?

– Слушай, точно! Я его на школьном вечере в Новый год спросила: правда ли я так ему нравлюсь? А он краснел и мычал, – вспомнила я давно забытое.

– Да, ты рассказывала, как с ним танцевала. И с Вовкой тоже, – поддержала Варя.

– Так-так-так! Вот здесь непременно нужно все исправить. Никаких романов ни с тем, ни с другим. И за Игоря я замуж не пойду ни за что!

– Ты что, за него замуж выйдешь? – Варька даже задохнулась.

– Выйду. И это не есть хорошо.

– Ничего себе! Но зачем? Расскажешь?

– Этот сюжет тянет на бразильский сериал.

– Почему на бразильский?

– Жанр такой. Пока этих фильмов в России нет. Что-то вроде индийского кино. Злодеи, красавицы, измены, любовь, чужие дети и разводы. Короче, страсти в клочья. Вот и у меня такая история случилась.

– Странно ты говоришь. Почему в России? В Союзе!

– Ну, пусть в Союзе. Не стану я ничего тебе про политику рассказывать. Страна будет, мы будем. Это главное.

Едем домой на трамвае. Варька полна впечатлений и говорит без остановки. Я больше молчу. У меня свои впечатления, которые трудно переварить. Как трудно быть молодой! Никто не воспринимает серьезно мои слова и поступки, не верит в мои знания. Я даже не могу работать в архивах, не пустят. Не могу писать статьи, не напечатают. Не могу сама поехать в другой город, у меня нет документов об образовании, нет профессии, нет денег. А что есть? Есть свежая мордашка и здоровье. Относительно того, что будет через сорок лет, пока еще все на пять с плюсом. Кстати, о здоровье. По-моему, у меня выпала пломба в зубе. Чувствую дырку языком. Надо скорее к стоматологу. Не знаю, можно ли за деньги вылечить зуб с анестезией? Или нельзя? Попробую зайти в поликлинику, уточнить.

Я смотрю на Варю, кивая в такт ее словам.

«Варя решит, что я сошла с ума, – думаю я. – Сама хочу к зубному врачу! Сама!. Скажет: „Греча совсем ку-ку!“ Так в 70-е годы никто не делает, только по необходимости, в случае острой боли. И еще очки у меня здесь дурацкие! Просто кошмар! Одну модель предлагают и для 15-ти лет и для 70-ти. Или высокомерно щурься без очков, или выгляди, как старушка из богадельни. Вообще, в некотором отношении мне трудно приспособиться к здешней жизни: еде, запахам, удобствам. Конечно, это не средневековье, но очень многого мне не хватает».

Так, думая про свое, под тихий говорок Вари я засыпаю, видно, надышавшись свежего весеннего воздуха.

А прихожу в себя резко, неожиданно, когда в уши врываются слова:

– Нет, ну ты понима-аешь? Я, типа, гова-арю… А он: «Нафига тебе эти туфли?» Прикинь? – насморочным голосом, растягивая гласные, говорит Варя.

Что это с ней? Не может она так говорить. Я трясу головой, стараюсь прийти в себя. Трамвай стоит, Варьки рядом нет. Я оборачиваюсь. За моей спиной разговаривают две пухлые девицы с одинаковыми тупыми лицами и вытатуированными бровями. Одна из них скандальным голосом обращается к кондуктору:

– Не, ну норма-ально? Мы скоко будем тут стоять? Женщина! Скажите водителю, пусть двери-то откроет. Чего мы тут паримся? Слышь, Алиска, а давай в Галерею прошвырнемся, раз такое попадалово! Мы ж рядом совсем, – и та, что потолще, кивает в окно.

Я поворачиваю голову и вижу в окне трамвая Галерею – монументальное торговое здание у Московского вокзала, построенное с намеками на неоклассику. НО построенное в начале 2000-х!

– А что случилось? – сиплым голосом спрашиваю я кондуктора. В горле у меня першит то ли со сна, то ли от волнения.

– Да вот, с автобус впереди встал, и мы стоит. Вся Лиговка стоит. Здесь часто такое. Если опаздываете, метро рядом. Не надо ругаться. Сейчас водитель дверь откроет, – отвечает мне восточная женщина в меховой жилетке поверх куртки и в розовой шапочке со стразами.

Женщина-кондуктор абсолютно реальна, как и привычная картинка за окном. Что же со мной? Ведь я почти по минутам помню все, что со мной случилось: я проснулась в 1976 году, шел дождь, потом позвали к телефону, дальше Варя пришла, мы поговорили и на Литераторские поехали. Все очень логично. Ситуация фантастическая, правда, но внутри этой фантазии ничего странного. Я ведь приняла эту ситуацию и даже начала в ней жить. Почему все вернулось обратно? Если без мистики, то, может, это очень правдоподобный сон? Игры подсознания, так сказать? Может, мне захотелось обратно в детство, вот детство и приснилось? А я решила – ЧУДО! А вот и нет. Только сон про чудо, не более. Но как складно все приснилось. Я, пожалуй, испытываю сожаление, что сон прервался. В нем могло случиться еще очень много интересного.

Меня просто накрывает нестерпимое желание увидеть свой старый дом. Выскакиваю из трамвая, чуть не подвернув ногу. «Какая я вся внезапная», – иронизирую про себя.

– Полегче, дамочка! Не девочка уже так прыгать-то? Моя знакомая тоже все бегала, а упала и шейку бедра сломала. Аккуратнее надо. Это я вам как мать и как женщина говорю, – кричит мне вслед пожилая тетка из тех, что всех учат жизни. Я отмахиваюсь, тоже мне, нашли старушку, и тороплюсь к метро.

Улица Чайковского, дом 24

На улице Чайковского, подходя к своему дому, притормаживаю. Зачем я бегу? Что хочу увидеть? А что, если я не попаду во двор? Сейчас все дворы закрывают на кодовые замки. И правда, ворота закрыты. Тихонько толкаю решетку, она тихо открывается. Неужели повезло? Захожу во двор и вижу проблеск света в створке запертых на замок гаражных ворот. Но нет, показалось. Задираю голову вверх и смотрю на небо. Здесь небо особенное, небо моего детства.

Колодец петербургского двора,
Где время – как стоячая вода,
В которой отражается «вчера»,
А «завтра» не насупит никогда, —

вспоминаю я строчки стихов, так совпадающие с моим настроением.

В нашем доме в бывших каретных сараях устроены гаражи. Большие, теплые, с горячей водой. Обычное место обитания Пэра. Своеобразный мужской клуб. Ах, если бы судьба дала мне шанс еще раз увидеть папу! Молодого, здорового, живого. Сколько ему тогда, в 1976-м? Всего 45! Даже смешно, мне этот возраст казался солидным. Я прислоняюсь к старым деревянным воротам, стараясь вызвать в памяти знакомые голоса. Кажется, я даже слышу, как папа и его друг Маржецкий что-то горячо обсуждают. Политику, как обычно. В горле комок. Понимаю, что их нет. В моем времени уже нет. В глазах неожиданно темнеет, я хватаюсь за стенку. Что же это со мной? Пытаюсь стряхнуть дурноту и куда-нибудь присесть. Нет, я, очевидно, нездорова, иначе как объяснить то, что со мной происходит?

Даниил Хармс (Ювачев)

– Сударыня! Вам нехорошо? – как сквозь вату, слышу мужской голос. – Не стоит сидеть на холодной лестнице, здесь «пол совсем не чист», как это написано у Гоголя. Позвольте, я помогу вам.

Чья-то сильная рука берет меня под локоть, помогая подняться со ступеней лестницы, на которой я оказалась. Смотрю себе под ноги. На ногах у меня мои любимые коричневые ботинки из нубука. Всепогодные, удобные, вне времени и моды. Перевожу глаза на локоть. Ну да, я в шубе, черной каракулевой, которую купила недавно. Что же, я заснула на улице? Стыд какой!

Pulsuz fraqment bitdi.