Kitabı oxu: «Эта необычная Польша. Захватывающая история о переезде в Восточную Европу и различиях менталитетов», səhifə 3

Настоящий полковник

Моя мама – милейший человек. Скромный и уступчивый. Бо́льшую часть жизни я провела с ней, так как родители мои после пятнадцати лет совместной жизни и двух детей решили на этом закончить свое совместное существование бракоразводным процессом, что они и сделали.

Мне тогда было шесть лет. Драмы в моей жизни не было, я не винила ни себя, ни родителей в разводе и приняла эту новость как свершившийся факт.

Отец регулярно навещал меня, звонил и привозил подарки. Сразу после развода в подарок я получила котенка, о котором мечтала долгое время. Так что если даже малейшие переживания и были, то с появлением кота они тут же улетучились.

Потом мы с мамой переехали в другой город, и встречи с отцом стали более редкими. Он приезжал раз или два раза в год, привозил подарки и водил меня в кафе есть мороженое.

Когда я оканчивала школу, поступать решила в Алматы, туда, где жил отец. Город был большой, более перспективный и с большим выбором учебных заведений. К тому же не нужно было мыкаться по общежитиям – в квартире моего отца как раз пустовала комната.

С мамой у меня были обычные, нормальные отношения, ничем не отличающиеся от других. Где-то мы ругались, где-то мирились. Мама была против моего решения переехать к отцу, сказав, что человек он непростой, военный, и перечислив ряд других минусов. Меня, семнадцатилетнюю, доводы мамы не убедили, и, окончив школу, я переехала к отцу.

Отец специально для меня оборудовал комнату – купил кровать, письменный стол и все, что могло бы пригодиться студенту. Все получилось вполне мирно и симпатично. Буквально со второго дня после моего переезда я поняла, что имела в виду моя мама, когда говорила о сложности характера моего отца.

Папа был военным, а точнее, полковником в отставке, т. е. бывший полковник, хотя нет, бывших полковников, видимо, как и бывших стюардесс, не бывает, что регулярно и повторял отец:

– Бывших полковников не бывает, – басил густым голосом папа.

И это правда, несмотря на то что он давно уже и не служил, однако создавалось впечатление, что он еще в армии, а я вместе с ним на должности рядового. Встать, лечь спать, съесть – все строго по расписанию. Нет слов «опоздал», «проспал», «не хочу» и «не могу». Одеться за тридцать секунд, раздеться и заснуть также за тридцать.

Звонки и разговорчики после шести часов вечера отставить.

Разговорчики, которые длятся больше чем десять минут по телефону, отставить.

Короткие юбки отставить.

Улыбочки, хохотушки с мальчиками отставить. Мальчиков вообще надо было отставить, так, на всякий случай. Полковник папа обещал лично выбрать подходящего кандидата в женихи, когда придет время. Не уточнялось, правда, когда это самое время должно наступить. Будущий жених должен будет пройти проверку лично у полковника со всеми последующими инструкциями, прежде чем получит разрешение на личную встречу с потенциальной невестой, то есть со мной.

Вставать по расписанию, отбой тоже по расписанию.

Утром зарядка, вечером начистить сапоги, сандалии, туфли (в зависимости от времени года).

Уже и не вспомню, было ли вообще что-то разрешено, но точно помню, что можно было учиться и ходить на занятия в институт, и все. Ничего лишнего.

Каждое утро полковник вставал без будильника ровно в шесть утра и шел на зарядку, которую делал на турниках на территории школы, находившейся неподалеку от нашего дома. Сначала бег трусцой пять километров, потом пятьдесят раз отжаться и столько же подтянуться, потом пресс не меньше ста раз. Все сделанное повторить не меньше пяти раз и снова бег трусцой пять километров. Зной, дождь или снег – погодные условия не были помехой для тренировки, даже десятиградусный мороз не мог его остановить. Даже если полковник накануне вечером засиделся допоздна по причине просмотра фильма, посиделки с гостями и т. д. Утром в шесть часов свежий как огурчик, полковник в отставке в спортивном костюме варил на кухне кофеек, а через десять минут уже держал путь в сторону турников, дабы исполнить свою обязательную спортивную программу.

Занимался он так, как будто каждый момент готов был вернуться в армейские ряды. Не мухлевал, не делал меньше упражнений, чем положено, выкладывался на все сто и ни за что на свете не пропускал тренировку.

После возвращения домой папа варил овсянку на воде с сухофруктами для меня и для него. Вкусно или нет, нужно было есть.

Потом я уходила в университет, а полковник – на работу в офис. К обеду папа всегда возвращался домой, чтобы съесть овощной суп. Я тоже возвращалась к обеду, чтобы съесть суп. С той лишь разницей, что полковник суп ел и наслаждался, а я давилась. Приготовлен он был на воде с большим количеством овощей и приправ. На перекус – сухофрукты и орехи с медом, на ужин – овощной салат. И так каждый день, 365 дней в году. На мои вопросы, а когда можно будет съесть другой суп, полковник отвечал, что этот самый полезный.

За редким исключением иногда готовилось что-то другое, но обязательно с овощами. Диета соблюдалась так же строго, как и тренировки. Никаких сладостей, тортов и чебуреков. Диета и тренировки были делом святым.

Полковник пытался и меня приобщить к тренировкам в шесть утра и супу на воде, но как-то не пошло. Дома я ела то, что было, а в институте наверстывала упущенное, объедаясь пончиками.

К строгому военному расписанию я не была готова ни морально, ни физически. Не был готов и полковник встретиться с семнадцатилетней дочерью, которая не желает жить по армейским порядкам и вообще привыкла к абсолютно другому образу жизни.

Одним из главных табу был противоположный пол. Никаких романов, влюбленностей и тому подобного иметь не разрешалось.

В бывшую столицу Казахстана, Алматы, переехала не только я, перебрался туда и мой молодой человек, с которым я встречалась в старших классах. Моя мама хорошо его знала.

Парень был интеллигентный, как и его семья – все потомственные музыканты. С малых лет Владимир играл на фортепиано и в нашей школе был своего рода знаменитостью, единственным учеником, ездившим на международные конкурсы виртуозов фортепиано, где он нередко занимал призовые места.

Я наивно полагала, что такого молодого человека не стыдно и папе показать, что и сделала при первом удобном случае.

– Знакомьтесь, папа – это Владимир, Владимир – это мой папа, – радостно прощебетала я.

Полковник прищурил глаза и строго добавил:

– Вячеслав Борисович.

Меня немного передернуло от такой официальности, и я начала опасаться, что идея была не самая лучшая.

Владимир буркнул что-то в ответ, чего расслышать никому не удалось. В воздухе повисло напряжение. Я поняла: парня надо спасать, но сделать этого не успела.

– Пройдемте со мной, молодой человек.

И полковник, взяв под руку побелевшего Владимира, направился с ним в сторону следственной камеры. Я иногда называла нашу кухню камерой, потому как все допросы с пристрастием происходили именно в этом помещении. Я было направилась за ними, но полковник хлопнул дверью перед моим носом.

Разговор длился недолго, подслушать его содержание мне не удалось. И без того бледный Владимир вышел еще бледнее.

На прогулку мы в тот день пошли, но разговор как-то не клеился. По возвращении полковник папа сообщил мне, что Владимир мне не пара и вообще в моем возрасте рано думать о мальчиках.

– Вот окончишь институт, тогда и будешь на свидания бегать. А сейчас рано, – сказал как отрезал отец.

Поняв, какую ужасную ошибку я совершила, я тут же осознала: полковник – это не мама.

Впредь все мои отношения развивались под грифом «Секретно». Если я и направлялась на свидание, то делала это так, чтобы полковник не заподозрил неладное.

Прожили мы с папой под одной крышей три года, часто ругаясь и обвиняя друг друга в чем только можно. Он кричал, что я тунеядка и не хочу учиться, и ничего путного из меня не выйдет. В ответ я кричала, чтобы он отставил свои военные штучки и вообще не вмешивался в мою жизнь. В конце обязательно добавляла, всхлипывая навзрыд:

– За что ты меня ненавидишь?!

Дальше я заливалась слезами и спешно скрывалась за дверями своей комнаты.

Спустя три года, присев в кухне-камере за чашкой кофе, мы с полковником пришли к выводу, что лучше нам разъехаться, и я съехала к подруге. Она работала в авиакомпании, а я, будучи на третьем курсе университета, отчаянно нуждалась в деньгах. Подруга предложила отправить резюме в авиакомпанию, в которой она работала, что я и сделала. Через несколько месяцев я стала стюардессой.

Прошло несколько лет, я уже не была студенткой, перестала летать, работала в офисе и встретила мужчину моей мечты. Пан капитан, в миру пан Томаш, для знакомых Томас, для меня свет очей моих Томашек.

Я со страхом думала о том, как представлю моего польского друга моему русскому папе.

Загвоздка была еще и в том, что Вячеслав Борисович был не просто полковником в отставке. Он был полковником КГБ³ в отставке. В годы своей профессиональной активности папа ловил злобных иностранных шпионов, проникших на территорию нашей великой родины с целью выкрасть государственные тайны. То ли с тех пор, то ли по какой другой причине, но, несмотря на то что великой родины уже давно не существовало, а шпионов ловили уже другие люди, неприязнь к иностранным гражданам у полковника сохранилась.

Поэтому информация о том, что любимая и единственная дочь, хоть и непутевая, но все же своя, водится с иностранцем, могла закончиться плохо, причем как для меня, так и для моего пана капитана.

Хотя во всей этой ситуации был один маленький плюсик и крошечная тень надежды, что все пройдет гладко.

Мой строгих правил папа наполовину был поляком. Его мама, моя бабушка, была полькой. Родилась и выросла она на Украине, но жила в небольшой польской деревне, населенной поляками. В детстве баба Броня говорила только на польском, ходила в польский костел⁴ и посещала польскую школу, в которой тоже училась на польском.

Когда бабушка Броня достигла возраста, чтобы называться пани Броня, она встретила своего будущего мужа, который был украинцем. Молодые люди поженились и жили долго и счастливо, пока смерть не разлучила их.

У них родилось двое детей – мой папа Слава и его сестра Эла.

Маленький Слава тоже был крещенный в польском костеле, но вырос на Украине, а потом перебрался вместе с родителями в Казахстан.

Папа всю жизнь гордился своим происхождением. Всегда и везде, при каждом удобном случае он повторял, что он поляк. У Вячеслава Борисовича даже был коронный польский номер, которым он с удовольствием хвастался, находясь в обществе. Где-то папа Слава услышал детский стишок:

 
Nie pieprz, Pietrze, pieprzem wieprza,
Wtedy szynka będzie lepsza⁵.
 

Для не знающего польского языка произнести это ужасно трудно. Запомнил Вячеслав Борисович стишок плохо, но приблизительно сообразил, что в предложении очень много шипящих.

И сколько я себя помню, будучи в компании, полковник любил произвести впечатление на окружающих, повторяя строчки из стихотворения. Получалось плохо, но, поскольку окружающие ничего не смыслили в польском языке, впечатление он производил большое. Обычно после произнесенного набора слов, которые он безуспешно пытался повторять, все дружно начинали аплодировать.

Учитывая происхождение полковника, я хоть чуть-чуть осмелилась понадеяться на то, что Томаш понравится моему отцу. Хотя бы немного.

Я решила заранее подготовить обоих и предусмотреть все возможные сценарии. Пану капитану я рассказала, что папа – полковник, человек непростой и служил не только в армии, но и занимал руководящую должность в соответствующих службах, где занимался поисками шпионов. При слове «шпион» у Томаша загорелись глаза, и он буквально требовал быть представленным как можно скорее.

С полковником я провела отдельную беседу. Объяснив, что в свои почти тридцать я, кажется, наконец могу начать думать о мальчиках, тем более как раз таковой подвернулся. Я долго думала, как сообщить, что мальчик – иностранец, но не шпион, а просто летчик.

Полковник слушал с настороженным и серьезным видом, как будто на кону была судьба всей страны. Вячеслав Борисович забарабанил пальцами по столу, прищурив один глаз, а вторым сверля меня, спросил:

– А чем он занимается?

– Он летчик, – с дрожью в голосе ответила я.

– Ну что ж. Хорошая профессия. А звать его как?

И тут наступил тот момент, который я так долго оттягивала.

– Томаш.

Полковник вздрогнул. Застыл с сигаретой и упер в меня свой пристальный взгляд чекиста⁶.

– То… Как?

– Томаш.

Полковник понял, что не ослышался. Он моргнул и хрипло выдал.

– Иностранец???

– Ну да. Поляк.

Вячеслав Борисович побагровел и заморгал чаще.

– Что ты говоришь, он здесь делает?

– Летчик, говорю же. Летает там, где я летала.

Кажется, работа в КГБ и поимка шпионов оставили такой неизгладимый след в его душе, что при слове «иностранец» он автоматически готов был изловить подлеца, допросить с пристрастием и выслать туда, откуда он приехал.

Но с тех пор, когда иностранцам в страну въезд был строго запрещен, прошло много времени, и теперь не только к нам в страну приезжают иностранцы, но и мы сами можем стать иностранцами, поехав в другую страну. Однако потенциальное наличие шпиона в семье полковника все же настораживало.

Отец посмотрел на меня с подозрением, но вслух только сказал:

– Хорошо, когда встреча?

– Я с ним поговорю и дам знать.

– Договорились, – сказал папа без особой радости в голосе.

Я радовалась, что наконец все рассказала, но, конечно, не сказала самого страшного, что мы уже почти год живем вместе. Полковнику тяжело было бы с этим смириться. В его мечтах в свои почти тридцать я должна была выйти замуж невинной девушкой во всех смыслах этого слова. Связь с иностранцем и проживание с ним под одной крышей выходили за рамки приличий, по мнению Вячеслава Борисовича.

Придя домой, я тут же доложила пану капитану о разговоре с потенциальным папой и о моих переживаниях.

– Да не переживай, не съест же он меня, – подтрунивал надо мной мой польский сожитель.

Я немного вздрогнула при слове «съест». Взгляд у полковника порой бывал такой, что создавалось впечатление, что и правда может кого-нибудь съесть или даже проглотить целиком.

– Не съест. Наверное. По крайней мере, я надеюсь, что он этого не сделает.

– Мы с ним дагаваримся, – пытался поддержать меня мой польский друг.

День Х настал. Решено было идти в ресторан и непринужденно пообщаться за обедом, если такое вообще возможно, учитывая, что полковник уже заранее подозревает моего избранника в шпионаже.

Мы с Томашем пришли немного раньше и заняли столик. Ровно в назначенное время и ни минутой позже входная дверь ресторана открылась, и на пороге появился полковник во всей своей красе.

Одевался папа всегда с иголочки – выглаженные рубашки, брюки с идеальными стрелками, так что мимо пролетающие мухи могли порезать крылышки о стрелки его штанов. Туфли, начищенные до блеска. Волосы уложены ровными рядами, аромат мужского одеколона чувствовался издалека.

Увидев нас, полковник медленным, размеренным шагом направился к нашему столику. От испуга и волнения я встала по стойке смирно и мельком глянула на пана капитана. Последний, расплывшись в улыбке, встал из-за стола, сделал шаг в сторону полковника в отставке и о ужас… попытался его приобнять.

Нормальный, дружеский жест, если бы мы были в Польше. Но мы не были в Польше, мы были в другом месте, к тому же папа полковник был категорически против фамильярности и панибратства.

Глаза полковника расширились и ненатурально округлились. Такой фамильярности он не ожидал.

Полковник вытянул руку и сухо сказал:

– Добрый день.

– Зрасвуйте, – заулыбался ничего не подозревающий пан капитан и пожал руку папе.

От пережитого шока я не успела их друг другу представить, но мужчины сделали это за меня.

– Вячеслав Борисович, – так же сухо произнес отец.

– Томаш. Приятно познакомиться, – с трудом выговорил мой будущий муж.

Мы сели. Возникла неловкая пауза. Полковник делал вид, что ищет очки, Томаш смотрел на отца и продолжал улыбаться.

– Может, закажем что-то, – пытаясь спасти ситуацию, пролепетала я.

Все закивали и углубились в меню, изучая ассортимент. Подошла официантка и приняла заказ. Далее снова повисла неловкая пауза, которую нарушил мой будущий муж.

– А Маринка говорила, что вы в КГБ работали. Может, расскажете что-нибудь интересное?

Ничего хуже он произнести не мог. Хотя нет, было бы хуже, если бы он сказал, что он вовсе не летчик, а шпион.

Полковник Ковалев отслужил в КГБ тридцать лет, и, уйдя на пенсию, он никому и никогда ничего не говорил о своей работе. Даже находясь в состоянии, очень далеком от трезвости, он свято хранил все вверенные ему когда-то государственные секреты. Когда-то я тоже задала ему тот же вопрос, он в мгновение сделался серьезным, посмотрел на меня и сказал, как отрезал:

– Никогда! Никогда больше не задавай мне таких вопросов.

Больше я и не задавала никаких вопросов, связанных с его профессиональной деятельностью. Эта тема была табу, и мне об этом было хорошо известно. К сожалению, я не смогла предвидеть, что мой польский друг вдруг начнет разговор с темы табу.

Когда пан капитан задал запрещенный вопрос, я замерла. На мгновение мне показалось, что мир остановился и сейчас наступит что-то страшное. Либо Вячеслав Борисович достанет откуда-то пистолет и пристрелит его на месте, решив, что перед ним коварный шпион, а не летчик, либо приближающаяся официантка опрокинет на моего польского возлюбленного содержимое тарелки, в которой вместо супа окажется яд.

Я даже готова была прикрыть грудью моего бедного, ничего не подозревающего друга, но вроде как никто не покушался на его жизнь.

Полковник заерзал. Поправил очки. Выразительно посмотрел на моего избранника и добавил:

– Что вы здесь рекомендуете заказать?

На счастье, пан капитан понял, что сел в лужу, и больше подобных вопросов не задавал.

Я попыталась как-то разрядить ситуацию:

– А папа католик, поляк наполовину. Он даже знает что-то там на польском. Правда, пап?

Полковник упираться не стал и выдал:

– Ну я плохо помню, но что-то там могу.

И через секунду выдал свой коронный набор звуков, как ему казалось, на польском.

– Не пэпшэ пэпшэ пэпшэ пэпшэ, – произнес полковник и вопросительно посмотрел на моего спутника.

Я и полковник уставились на пана капитана в ожидании либо оваций, либо похвалы. Но ни первого, ни второго не последовало. Мой польский друг задумался, а потом совершенно искренне сказал:

– А что это значит?

– Как что? – так же искренне удивился отец, явно не ожидая такого ответа. – Ты же поляк, ты и скажи, – и улыбка в мгновение сползла с папиного лица.

«Вот ведь зараза, – подумала я про себя. – Мог бы и придумать что-то».

Но пан капитан совершенно искренне выдал, что таких слов в польском языке просто нет. Это явно был не тот ответ, который хотел бы услышать полковник. Ситуацию надо было спасать, иначе все грозило закончиться катастрофой.

– А папа тоже учился на летчика. Даже на вертолетах летал, – выпалила я.

– Ой, правда? А я тоже интересуюсь вертолетами, – сказал пан капитан.

Полковник заерзал и нехотя начал рассказывать о своей учебе в летном училище. Настроение у присутствующих начало улучшаться, и через каких-то полчаса все пришло в норму. Полковник блистал знаниями в области авиации, добытыми в студенческие годы. Пан капитан комментировал, и в конце концов мужчины наконец были на одной волне.

Еще через полчаса Томаш предложил выпить винишка, полковник предложил коньячок. Решили остановиться на последнем. Официантка поставила на стол поднос с коричневой жидкостью. Влив в себя по сто грамм, разговор начал набирать обороты, а настроение обоих панов заметно улучшилось.

По окончании ужина полковник неожиданно пригласил нас к себе домой. Беспрецедентный шаг, ведь домой папа никого и никогда не приглашал. Исключением были проверенные временем и самим полковником боевые товарищи и сослуживцы и две мои подруги. Всем остальным в святая святых жилище доступ был закрыт.

Поэтому такой неожиданный поворот событий был хорошим знаком, означающим, что кандидат в женихи, несмотря на не совсем радужное начало, ему все же понравился.

Дома полковник достал еще одну бутылочку коньячка. Пан капитан одобрительно кивнул. Связь была установлена.

Мужчины так увлеклись разговорами об авиации и Польше, что, кажется, я наконец могла спокойно выйти и вернуться через два дня.