Kitabı oxu: «Шпионки. 12 женщин, рискнувших всем»

© Юданова М.В., 2017

© Издание, оформление

ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2017

* * *

Предисловие

На протяжении всей истории человечества война была основным методом решения разногласий между государствами, народами, религиями и т. д. Рождение войны, наверное, произошло при возникновении первого конфликта между двумя людьми. Кто-то скажет, это была ссора между Каином и Авелем, кто-то расскажет историю о двух полулюдях, еще не осознающих себя homo sapiens, но уже дубасящих друг друга палками из-за красивой женщины. Не в этом суть.

Война возникла вместе с человечеством, а вместе с войной возникла и разведка. Неоднозначные ситуации, когда простого физического превосходства или численного перевеса для победы явно не хватало, стали разрешаться первыми разведчиками. Новым оружием становится информация, которую можно использовать против врага иногда значительно эффективней, чем палки, стрелы, ядра…

Дата рождения разведки неизвестна, но сказать можно одно – это было давным-давно.

В исторических источниках, оставшихся нам от цивилизаций древности, отдельно разведке не посвящается ни слова. В них мы видим будни и праздники, войны и мирные времена древних Египта, Китая, Ирана, Месопотамии, майя… Но если мы обратим внимание на политические интриги, хитрости военных баталий, то увидим, что все эти сведения рассказывают нам о разведке очень много.

Из древнегреческих источников можно узнать, что основатель одной из самых больших империй в мире Кир II Великий создал у себя в Персии организованную шпионскую сеть, состоящую из специальных царских гонцов, не только выполнявших функции одной из первых в мире почтовых служб, но и занимающихся разведкой. Они собирали для своего правителя важную информацию на тех территориях, где они проезжали по «царской дороге». Помимо гонцов разведкой занимались и жрецы, когда отправлялись с дипломатическими миссиями в чужие земли или путешествовали по храмам Персии.

Древний Рим, праотец современной европейской цивилизации, создал целый ряд государственных и общественных институтов, которыми и сегодня пользуется весь мир. Многие понятия и категории до сих пор используются западной цивилизацией. В сфере разведки это тоже не стало исключением.

По древнеримским источникам нельзя в точности сказать, была ли отдельная разведывательная служба в Древнем Риме до II Пунической войны с Карфагеном (кон. III в. до н. э.), так как точных данных историки пока не нашли. Но видимо, в ходе борьбы с сильным противником понадобилось перенять его способы ведения войны. Карфаген активно использовал лазутчиков на территории противника, что давало ему преимущество перед римлянами.

Поняв свои ошибки в тактике и стратегии, римляне быстро организовали свою разведку, в которую вошли соглядатаи из низших слоев населения, плебеев, собирающие и докладывающие необходимую информацию, а также привлекли к дипломатической разведке патрициев.

При Юлии Цезаре при каждом легионе в 1000 человек служили и два разведчика, а также были образованы отдельные специальные подразделения военных гонцов-спекуляторов, не только доставляющих срочные военные донесения, но и профессионально шпионящих, добывающих оперативную тактическую информацию.

Время феодальных раздоров, междоусобных войн, Крестовых походов и эпидемий породило новые школы разведки. Если на Востоке разведслужбы уже достигли определенных успехов, опираясь на опыт персидских и арабских правителей, то и другие части мира по-своему постигали искусство разведки и шпионажа.

Особенно интересен опыт Японии. Если учесть то, что только к середине ХХ века Страна восходящего солнца открыла свои границы для мира, и случилось это после Реставрации Мэйдзи (1868–1889 гг.), то до этого островное закрытое государство не нуждалось во внешней разведке. Главные враги Японии были сосредоточены внутри ее границ. Военная разведка средневековой Японии была отдельной сложной организацией, которая делилась на подразделения с узкой специализацией: «ближние наблюдатели» работали в окрестностях своего военного лагеря; «дальние наблюдатели» отслеживали врага в его собственном лагере; вражеских лазутчиков отлавливали «контрразведчики»; контроль над боевым духом войска осуществляли «политруки»; а вот сбором самой ценной информации и диверсиями занимались знаменитые ниндзя, которые считались лучшими в сфере разведки и тайного боя. Наряду с ними самыми удачливыми и опытными считались гейши и странствующие буддийские монахи (ямабуси). Но проблемой разведки Японии была ее замкнутость. На протяжении столетий Страна восходящего солнца «варилась в собственном соку», поэтому ко второй половине XIX века японцам пришлось пользоваться многовековым опытом европейских государств в сфере внешней разведки. В чем Япония и преуспела, умудрившись наверстать и приобрести свой собственный опыт за пару десятилетий в «игре» внешних разведок. Результат можно увидеть в учебнике истории ХХ века.

В средневековом Китае для обучения разведчиков использовались трактаты: «Шесть секретных учений» Тай-гуна, «Методы Сыма» (У-цзин «Семь военных канонов»), «Трактаты о военном искусстве» Сунь-Цзы.

Например, Сунь-Цзы различает пять категорий шпионов:

1) местные – жители в неприятельской стране, которые доставляют нужные сведения во время нахождения там армии (информаторы);

2) внутренние – чиновники и лица, состоящие на службе у противника и являющиеся одновременно агентами чужого государства (двойные агенты);

3) обратные – агенты противника, проникшие в лагерь, не разоблаченные и использованные «обратно» (двойные агенты, работающие против своего государства и не подозревающие об этом);

4) шпионы смерти – агенты, засылаемые к противнику с таким заданием, выполнение которого неминуемо влечет за собой смерть (лазутчики и диверсанты);

5) шпионы жизни – агенты, которые посылаются к противнику за какими-либо сведениями и от которых требуется во что бы то ни стало вернуться живыми и эти сведения доставить (разведчики-рейдеры).

С японскими и китайскими шпионами в эпоху Средневековья могли долгое время сравниться лишь византийские разведчики. Всем «сильным мира сего» в Византии служили соглядатаи – и императорский семье, и наиболее влиятельным придворным кланам, и просто очень богатым людям, купцам и ремесленникам. Эти лазутчики были способны выведать любые тайны, да и «убрать» при необходимости и должной плате могли любого без шума и пыли. Но у византийских разведчиков, как и у японских, была проблема – отсутствие опыта внешней разведки. Если Япония пострадала здесь от собственной многовековой изоляции, то Византия больше использовала своих шпионов внутри государства для решения проблем внутренней политики, поэтому внешняя разведка давала сбои и не приносила нужного эффекта. Здесь византийские шпионы «терялись», они не могли использовать свой любимый прием – взятку, он не работал за границей их родного государства.

У монашеского католического ордена иезуитов, основанного в пору осени Средневековья, в середине XVI века, таких проблем не возникало. Можно сказать, что их репутация стала самой лучшей на несколько столетий. Подчиненный только Папе Римскому, иезуитский орден поставлял Папскому престолу самых эффективных и вездесущих разведчиков. Строжайшая дисциплина, четкая иерархия, блестящее образование отличали братьев-иезуитов от других разведчиков. Они были не только шпионами внутри Католической церкви, но и разведчиками в каждом европейском, а потом и в остальных городах мира, где был хотя бы один католический приход. Братьям-иезуитам везде была открыта дорога, во все слои светского общества, начиная от беднейших крестьян и заканчивая царственными особами. Кроме того, будучи монахами, они имели право исповедовать, а соответственно, несмотря на духовный запрет, использовать информацию, услышанную в исповедальне. В итоге не существовало информации, которую бы не знали, а при необходимости не узнавали монахи-иезуиты.

В Новое время прослеживается четкая тенденция в развитии разведслужб – если ранее разведчиками становились рисковые люди, авантюристы, подчас бандиты, люди, склонные к приключениям и подвигам, то к концу XVIII столетия в разведке начинает преобладать тип современного агента. Это разведчик, работающий на какую-либо организацию, хорошо образованный, артистичный, использующий в своей работе науку и современные достижения техники.

Здесь как пример можно привести историю развития спецслужб Соединенных Штатов. Как и все другие разведки, американская стала бурно развиваться именно во время войны. Этой войной, подтолкнувшей к быстрому формированию разведки США, стала Война за независимость. Командующий войсками колоний Джордж Вашингтон предпринял попытку создания собственной службы разведки как противовес системе английских шпионов. Естественно, что первоначально эту организацию поддерживали энтузиасты, профессионализма там явно не хватало, можно сказать, что победа в этой войне лишь в крохотной степени принадлежит работе американских разведчиков.

А вот подход знаменитого американского детектива шотландского происхождения Алана Пинкертона к созданию разведки в США имел несомненный успех. Ему удалось организовать сразу две обширные агентурные сети, используя свои познания в криминалистике. Одна из сетей была разведывательной – агенты занимались сбором информации о Юге и передачей ее в штаб Севера. Другая сеть, наоборот, занималась контрразведкой и действовала на Севере, нейтрализуя шпионов врага. Скоординированность двух этих агентур и работоспособность всей системы разведки Алан Пинкертон доказал в 1861 году, предотвратив с помощью своих агентов покушение на президента Линкольна.

А вот разведка Новейшего времени развивается так же бурно и быстро, как и все вокруг. Технические и технологические средства шпионажа и борьбы с ним меняются практически ежемесячно, а нестабильная международная обстановка ХХ-начала ХХI веков предоставила огромные ресурсы и необъятный простор для дальнейшего развития спецслужб. За плечами разведок две мировых войны, одна «холодная», десятки военных конфликтов… Теперь разведывательные службы – это не организации при правительстве той или иной страны, это целые корпорации, ведущие порой собственную политику и оказывающие временами давление на собственное правительство. И все это совершается в режиме строжайшей секретности.

На протяжении всей истории разведки активно привлекались к работе женщины. Естественно, что до ХХ века их использовали по большей части при «ловле на живца» (См. Лексика разведки), максимум – как информаторов или наводчиц. Да и многие разведчики в начале ХХ века считали, что разведка – не женское дело. Например, по некоторым источникам, Рихард Зорге¹ привлекал женщин-агентов только для вспомогательных целей, утверждая, что «женщины абсолютно не приспособлены для ведения разведывательной работы. Они слабо разбираются в вопросах высокой политики или военных делах. Даже если вы привлечете их для шпионажа за собственными мужьями, у них не будет реального представления, о чем говорят их мужья. Они слишком эмоциональны, сентиментальны и нереалистичны».

В свою очередь, таким убеждениям противоречат сами женщины-разведчицы. Вот, например, что говорила по этому поводу советская разведчица-нелегал (20 лет) Галина Ивановна Федорова²: «Некоторые полагают, что разведка – не самая подходящая деятельность для женщины. В противоположность сильному полу она более чувствительна, хрупка, легкоранима, теснее привязана к семье, домашнему очагу, сильнее предрасположена к ностальгии. Самой природой ей предназначено быть матерью, поэтому отсутствие детей или длительная разлука с ними переживаются ею особенно тяжело. Все это так, но те же маленькие слабости женщины дают ей мощные рычаги воздействия в сфере человеческих взаимоотношений».

Попробуем составить свое мнение о работе в конце ХIХ-середине ХХ века женщин-разведчиц из разных стран, разных национальностей, разного возраста и характера. Постараемся увидеть хотя бы часть правды, которую спецслужбы не смогли скрыть или решили не прятать.

Дарья Ливен
(1785–1857)

Английские газеты восхищенно писали о ней: «Отличаясь мужским умом и женской чувствительностью, она держала под своей властью монархов и государственных людей и благодаря этому имела политическое влияние, редко доступное женщинам». Крупный французский политик Франсуа Гизо, характеризуя ее салон в Лондоне, сообщал: «Мужчины и женщины, тори и виги, важные персоны и светские денди – все стремились заполучить ее для украшения и престижа своих салонов, все высоко ценили честь быть принятыми ею». «Я вполне уверен, что эта дама готова причинить нашей стране всевозможное зло, в признательность за доброту и любезность, с какою здесь относились к ней во время ее многолетнего пребывания в Англии», – предупреждал своих корреспондентов «железный герцог» Артур Веллингтон.

Кто же она, эта замечательная женщина, заслужившая столь жгучий интерес зарубежных дипломатов, писателей и историков, тайный агент русского правительства в Лондоне и Париже, «дипломатическая Сивилла», вошедшая в историю как «первая русская женщина-дипломат»? Это была Дарья (Доротея) Христофоровна Ливен, до замужества – Бенкендорф, – сестра всесильного шефа жандармов при Николае I, супруга русского посла в одной из ключевых стран мира – Великобритании. Даже сейчас, в XXI веке, Доротея Ливен привлекает к себе внимание как отечественных, так и зарубежных исследователей. Историки и культурологи вновь и вновь обращаются к изучению деятельности этой тесно связанной с политически влиятельными фигурами своего времени незаурядной личности, которую по праву следует считать одной из ключевых фигур европейской теневой дипломатии легендарной первой половины XIX столетия.

Интересу к исследованию этой темы способствует богатейшее эпистолярное наследие Дарьи Христофоровны Ливен, состоящее из тысяч писем, дневниковых записей и политических заметок. В российских архивах хранится множество неопубликованных источников, из которых наибольший интерес представляют документы Государственного архива Российской Федерации. Безмерно интересна и важна переписка Д. Х. Ливен с императрицей Александрой Федоровной за 1832–1856 гг., хранящаяся в фонде Коллекции документов Рукописного отделения библиотеки Зимнего дворца. Эти документы позволяют существенно расширить представление о дипломатической и разведывательной деятельности Д. Х. Ливен, в частности о ее роли в переговорах, предшествовавших Крымской войне.

Еще одну важную группу источников составляет переписка Дарьи Ливен с родственниками, прежде всего с братом Александром Христофоровичем Бенкен-дорфом, знаменитым шефом жандармов III отделения, и с племянником Константином Константиновичем Бенкендорфом.

Не меньший интерес для современного читателя, интересующегося политической и военной историей, представляют опубликованные источники, а именно: огромнейшее количество переписки между княгиней Ливен и ведущими европейскими политиками и дипломатами – английскими политиками лордом Греем и лордом Абердином, австрийским канцлером К. Меттернихом, весьма содержательная и оживленная переписка с министром иностранных дел Франции Ф. Гизо, супругой ведущего английского политика Г. Дж. Палмерстона леди Палмерстон, А. Бенкендорфом во время пребывания Дарьи Христофоровны в Лондоне. Кроме того, богатейший материал можно найти в обширной мемуарной литературе, воспоминаниях, публицистических работах, где дается оценка деятельности княгини Ливен современниками. Особый интерес представляют воспоминания А. де Буань, хозяйки модного салона в Париже эпохи Реставрации и Июльской монархии, публицистические работы Ф. Гизо, дневники племянницы Ш.-М. Талейрана герцогини Доротеи де Дино.

Жизнь Дарьи Бенкендорф с детских лет была связана с императорским двором. Ее мать, немецкая баронесса Анна-Юлиана Шеллинг фон Канштадт, прибыла в Россию в 1776 г. как фрейлина будущей императрицы Марии Федоровны, супруги императора Павла I, она удачно вышла замуж за рижского военного губернатора Христофора Ивановича Бенкендорфа. 17 декабря 1785 года в Риге родилась их дочь Доротея, которой было суждено блестящее будущее. Мать Дарьи Христофоровны умерла 11 марта 1797 года за границей, где лечилась от ревматизма, который всю жизнь будет мучить и ее дочь. После ее смерти сыновья Константин и Александр и дочери Мария и Даша оказались на личном попечении императрицы, которая не оставляла заботы о них до самой своей смерти. Она обеспечила сестер приданым и в своем завещании специально просила императора покровительствовать детям бывшей фрейлины, которая была «ее ближайшим другом, и память о которой была ей всегда дорога».

Мария Федоровна опекала Смольный институт, куда и поместила девочек Бенкендорф, хотя они и вышли уже из подходящего для приема в Смольный возраста. Таким образом, им удалось получить лучшее по тем временам образование, они умели говорить и читать на четырех языках, изучали музыку и танцы, императрица еженедельно навещала своих воспитанниц. Еще до окончания обучения, в 1799 г., Дарья была пожалована во фрейлины и заняла место при дворе. Марию Федоровну заботило обустройство личной жизни юных благородных девиц. Старшая сестра, Маша, была удачно выдана замуж за генерала, но с младшей все оказалось не столь гладко. Узнав, что императрица желает устроить ее брак с графом Аракчеевым, слывшим одиозной личностью даже в своем кругу, Дарья пришла в ужас и наотрез отказалась давать согласие. Вторая попытка оказалась куда более удачной. Женихом стал 26-летний граф Христофор Андреевич Ливен (1774–1839), красавец, военный министр, к тому же, как и Бенкендорфы, сын приближенной фрейлины и близкой подруги императрицы, главной воспитательницы будущего императора Николая I Шарлотты Карловны Ливен – дамы, имевший огромной вес в обществе вследствие своего влияния на Марию Федоровну. Молодые люди понравились друг другу, 24 февраля 1800 года они поженились.

Христофор Ливен, получивший основательное домашнее образование, с юности находился на военной службе, где он быстро продвигался. При Павле I Ливен принимал участие в ряде походов и сражений, по специальному указу оказался главным организатором секретного похода казачьего экспедиционного корпуса в Индию (но был отозван немедленно по воцарении Александра I). Смерть Павла I и восшествие на престол императора Александра I не изменили прочного положения семьи Ливен. При Александре I граф также пользовался доверием нового императора, который привлекал его как генерала Генерального штаба при периодических докладах по военно-политическим вопросам в узком кружке «друзей императора». Его часто направляли в длительные командировки на театры военных действий в ходе многочисленных военных кампаний. Помимо военных заданий Ливен по указанию Александра I сопровождал его (в 1802–1807 годах) во время зарубежных государственных визитов, встреч с прусским королем, а также при переговорах с Наполеоном в Тильзите.

Дарья все это время вела веселую светскую жизнь, находясь при дворе и являясь восторженной поклонницей молодого императора. Она была повсюду, где находилась императорская семья. Пока муж делал военную карьеру, она, казалось бы, вообще не следила за политикой, развлекалась, танцевала и флиртовала. Согласно источникам, у нее был ряд романов, в том числе с великим князем Константином Павловичем и князем Петром Петровичем Долгоруким.

С 1809 года граф Ливен отошел от военных занятий и начал собственную дипломатическую карьеру, он был назначен послом в Пруссию. Император отводил Пруссии весьма заметное место в своей очередной коалиции против Наполеона, и неудивительно, что посланником был назначен Ливен, чья мать входила в число людей пронемецкой ориентации, оказывавших огромное влияние на вдовствующую императрицу. В разговоре с ним Александр I со значением заметил: «Надеюсь, что ваша супруга будет вам надежной помощницей» – и, как передают очевидцы, слегка наклонил голову в сторону Доротеи, стоявшей рядом с мужем. Вполне естественно, что после такого напутствия княгиня Ливен сопровождала мужа во время его дипломатических миссий в Берлин в 1809–1810 годах и Лондон в 1812–1834 годах. И как оказалось, не зря.

Биограф Дарьи Ливен Эрнест Доде высоко оценивал перспективы ее мужа-дипломата уже в начале его карьеры: «Ряд обстоятельств содействовал успешному выполнению берлинской дипломатической миссии нового русского посланника. <…> Новый посланник вскоре добился расположения прусского короля и значительной части столичного общества». Успехи Ливенов на первом же дипломатическом посту отмечал такой знаток дипломатического искусства, как сам Шарль Талейран, в чьих глазах Христофор Ливен «обладал гораздо большими способностями, чем ему обычно приписываются». Столь же высоко он оценивал Дарью Ливен, которая, по его мнению, «…уже во время миссии своего мужа в Берлине стала в некотором роде знаменитостью» в качестве хозяйки литературно-политического салона.

Именно в Берлине княгиня постигала искусство женской дипломатии, в которой она стала в последующие годы, по выражению лорда Сэдли, «одной из самых блестящих представительниц, когда-либо отмеченных в истории». На приемах, балах, званых вечерах, во время прогулок и карточных партий завязывались полезные знакомства, а из разговоров приезжавших со всех сторон Европы дипломатов можно было почерпнуть немало интересной информации. Этим был обязан заниматься по долгу службы граф Ливен, но особенно много ценной информации удавалось добыть его жене. Перед хорошенькой женщиной не мог устоять самый прожженный политик, мужские языки развязывались сами собой, каждый стремился продемонстрировать свою близость к сильным мира сего и бравировать знанием их секретов.

Уже в 1810 году в лондонских периодических изданиях циркулировал «дружеский шарж» на российскую дипломатию, изображавший стройную Дарью Ливен в танце с тучным российским дипломатом Борисом Козловским с подписью: «Широта и долгота политики Санкт-Петербурга». При этом биограф семьи Ливен считал, что «…в течение этих восьми лет ничто в жизни Дарьи Ливен не предвещало той большой роли, которую ей позднее придется сыграть. Общественные события, которые в будущем привлекут ее внимание, захватят мысли и подчинят действия, сейчас, казалось, вовсе не интересовали ее. В письмах ее молодости этот вопрос почти никогда не затрагивался, она писала преимущественно о себе, о муже, о детях, по мере того, как они появлялись на свет, о малейших событиях в своей жизни, в жизни города, дворца. Эти письма не представляли бы никакого интереса для истории, если бы в них так ярко не освещалась жизнь русского общества в первые годы правления Александра. Единственное, чем могут заинтересовать письма данного периода, так это последними слухами, сплетнями и т. п. высшего общества».

Это мнение не совсем верно. Так, например, графиня Ливен в своем модном литературно-политическом салоне одной из первых узнала об антироссийской направленности прусско-французских и австро-французских переговоров, о планах Наполеона напасть на Россию, о намерениях австрийского канцлера Меттерниха выйти из войны с Францией и заключить с ней союзный договор (который и был подписан позже, в марте 1812 года). Именно тогда, казалось бы, весьма легкомысленная аристократка Доротея Ливен почувствовала вкус к аналитической разведке и сделала первые шаги на этом трудном поприще.

В то время в прусских высших политических кругах присутствовало два настроения – прорусское и про-французское. И хотя посольская чета прилагала все усилия для возобладания первой, в конце концов в 1809–1811 годах одержало верх давление Франции. Это можно было отнести к дипломатическому проигрышу как самого Ливена, так и его супруги, если бы не два обстоятельства. Во-первых, им удалось сохранить негласный канал переписки прусского и русского монархов даже после официального прекращения их отношений; а во-вторых, вскоре после возвращения из Пруссии Ливена ожидало новое назначение. Этот момент, 1811 год, можно считать началом серьезного пробуждения интереса Дарьи Ливен к международным делам. На первых порах главным мотивом выступал интерес к «удачному» назначению мужа на новый пост. Но случилось так, что в 1811 году международные дела оказались завязанными в столь хитроумный узел, что угадать, на чью сторону склонится удача, было почти невозможно. Муж Дарьи Ливен, выполнявший дипломатические поручения, не всегда находился рядом с супругой. И ей самой зачастую приходилось угадывать, как повернутся отношения европейских стран.

Этому помогло то обстоятельство, что графиня и благодаря ей ее муж сумели приобрести доверие короля Пруссии Фридриха Вильгельма III. 19 июля 1810 в возрасте 34 лет скончалась любимая супруга Фридриха III – Луиза Августа Вильгельмина Амалия, и графиня Доротея Ливен проявила немалый такт и сочувствие, поддерживая короля в постигшем его горе. Это сблизило ее с Фридрихом III. Ливены стали частыми гостями во дворце и вели с королем продолжительные беседы о положении в стране и будущем Пруссии.

Поэтому, когда в 1811–1812 годах Фридрих Вильгельм III оказался под сильнейшим давлением Наполеона и подписал с ним договор о совместных действиях против России, обязавшись в случае войны с ней выставить 20-тысячный корпус и обеспечить французскую армию продовольствием во время ее продвижения через свою территорию, первыми об этом узнали Ливены.

Проблема была очень серьезной для России. Но Ливены сумели обратить внимание императора Александра I на патриотические настроения в Пруссии, готовой при первой же возможности заключить союз с Россией. Король Пруссии знал о патриотическом настрое своего народа, жестоко страдавшего от Великой армии Наполеона, и не забывал клятву, которой обменялся с Александром I в 1805 году на могиле Фридриха Великого. В разговорах с графом Ливеном он вспоминал о Бартенштейнской конвенции, заключенной между Россией и Пруссией 26 апреля 1807 года с целью создания 4-й антифранцузской коалиции в составе России, Пруссии, Швеции, Англии и Австрии. Главной ее задачей должно было стать оттеснение французов за Рейн, разрушение созданного Наполеоном Рейнского союза и новое обустройство Германии, независимость которой провозглашалась в этом документе как основа независимости Европы. Однако Англия, Швеция и Австрия отказались присоединиться к конвенции…

Обо всем этом граф Х. Ливен информировал Санкт-Петербург. За превосходное исполнение обязанностей посланника 18 февраля 1812 года он был удостоен ордена Св. Александра Невского. Следует сказать, что большей частью этого успеха граф был обязан своей жене.

Однако за исключением подобных ярких моментов политической жизни все в Пруссии казалось Дарье мелким и скучным, гораздо больше времени, чем салону и политике, она посвящала воспитанию детей, сопровождала их на воды, в деревню, на море. Берлин не нравился ей, и она надеялась, что их дипломатическое пребывание в Берлине будет не очень долгим. Единственным подспорьем в этом были ее старые связи с салоном Марии Федоровны, где Дарья Ливен и проводила время, пока не стало известно, что назначение ее мужа послом в Лондон – дело уже решенное.

Известно, что в конце 1811 года Доротея Ливен еще не знала точной даты своего отъезда из Пруссии в Англию и очень беспокоилась по этому поводу. «Мне не терпится вырваться отсюда, однако все новые препятствия отодвигают этот счастливый миг. Именно сейчас, когда почти все уже готово к отъезду, мой муж подхватил сильную простуду с высокой температурой и, подобно всем больным мужчинам, почти не встает с постели… Сомневаюсь, что мы сможем отправиться в путешествие на этой неделе. Меня это весьма удручает, ведь совсем скоро открывается сезон».

В 1812 г., во многом за заслуги в предшествовавших событиях, граф Ливен наконец-то получает важнейший пост посла в Великобритании, ключевой для политической жизни Российской империи, где, собственно, и начинается всерьез дипломатическая и шпионская карьера его супруги. В высшем свете Лондона не без основания полагали, что именно она, а не князь Христофор Ливен являлась истинным дипломатическим представителем России. Например, супруга Шарля Талейрана, в 1830–1834 годах посла Франции в Великобритании, привела в своих «Хрониках» следующий факт: «в 1832 году на обеде по случаю дня рождения английского короля первый тост король поднял за Дарью Ливен, отметив, что в течение многих лет она представляет в Лондоне дружественный Великобритании двор и что он считает ее своим личным другом». Муж постоянно советовался с княгиней по всем вопросам; не раз она писала для него донесения в Петербург. Карл Нессельроде, минуя князя Ливена, завел с Дарьей Христофоровной переписку после Веронского конгресса, где она была единственной приглашенной женщиной. Авторитетный английский исследователь Х. Темперли отмечал, что никогда еще иностранка не получала сведений об английском обществе из первых рук и не обладала в нем столь большим влиянием. И сама Д. Х. Ливен не отрицала, что проявляла живейший интерес к дипломатическим событиям. Она писала с Веронского конгресса: «Я очень рада быть здесь. Это, возможно, более интересное заседание, чем все предшествующие. Женская часть представлена слабо… я единственная в своем роде».

Прием посла России в Лондоне был более чем лестным: Христофор Ливен сообщал «об энтузиазме, который выражает английский народ по отношению к нашему народу и нашему августейшему монарху». Все это, а также личные связи семьи Ливен с правящими кругами Англии создавало иллюзию «единства» России и Англии и легкости достижения союза. Новый посол и его супруга были полны решимости ускорить это событие, и Дарья Христофоровна приняла в этом самое активное участие.

Прежде всего, она начала обустраивать себе место в британском обществе. При дворе, равно как и в городе, она нашла прием, которого желала.

Молодая жена посла России вскоре заняла видное место в дипломатическом корпусе, дополняя контакты и связи самого посла. Графиня Ливен своими живыми манерами и широким кругом знакомств сделалась одной из законодательниц мод лондонского общества. Считается, что именно она познакомила англичан с вальсом. круг ее общения постоянно рос: в него включались члены королевской семьи, министры, парламентарии, политики из партий тори и вигов, которые, узнавая ее ближе, неизменно проявляли к ней симпатию и уважение. Принц-регент неоднократно приглашал ее как во дворец, так и в загородную резиденцию в Брайтон. Казалось бы, легко объяснить эту заинтересованность в общении с ней ее положением очаровательной супруги популярного посла великой державы, к тому же на гребне широких симпатий к союзной России. Но все факты говорят о том, что не муж, а сама Д. Ливен и ее умение находиться в центре событий и интриг привлекали столь блестящее общество.