Kitabı oxu: «Берлинский дневник: 1940–1945»
Издано при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
Фото на обложке: Мария Васильчикова. 1941 год
This edition is published by arrangement with The Peters Fraser and Dunlop Group Ltd and The Van Lear Agency LLC
© The Estate of Marie Vassiltchikov, 1985
© Е. В. Маевский, Г. И. Васильчиков, перевод, 1994
© Г. И. Васильчиков, предисловие, послесловие, комментарии, 1994
© Н. Л. Елисеев, комментарии, 2024
© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2024
© Издательство Ивана Лимбаха, 2024
* * *
Бывают времена, когда торжествует безумие.
Тогда головы секут самым благородным…
Альбрехт Хаусхофер.Сонеты из Моабита. Спутники
Предисловие
Автор этого дневника, Мария Илларионовна Васильчикова (домашнее имя Мисси) родилась 11 января 1917 года в Петербурге и скончалась от лейкемии 12 августа 1978 года в Лондоне.
Она была четвертым ребенком в семье с пятью детьми и третьей дочерью бывшего члена Государственной думы IV созыва князя Иллариона Сергеевича Васильчикова1 и его супруги Лидии Леонидовны, урожденной княжны Вяземской2.
Род Васильчиковых происходит от Толстых, он отделился в XV веке. По преданию, родоначальником их был некий Индрис, прибывший на Русь с сыновьями и дружиной «из Земли кесаревой» в середине XIV века и ставший боярином князей Черниговских. Его потомки переселились в Москву и были боярами сперва у великих князей, а потом у царей московских; последующие поколения Васильчиковых стали дипломатами, военачальниками, общественными деятелями и государственными людьми у императоров российских.
Весной 1919 года Мисси покинула Россию вместе с семьей и росла в Германии, во Франции и в Литве, тогда еще независимой. Русские беженцы рассеялись по всему миру, но Франция, где Мисси провела свою молодость и училась, была перед последней войной, несомненно, центром общественной и культурной жизни русской эмиграции. И несмотря на материальные лишения вследствие мирового экономического кризиса и массовой безработицы (первыми жертвами которых неизбежно становились иностранцы), эта жизнь била ключом. А так как в Советском Союзе, где царило большевистское лихолетье, бушевало культурное варварство, русская эмиграция имела основание считать себя носителем и хранителем того лучшего, что в прошлом дала их Родина.
Хотя, как и большинство русских беженцев, Мисси искренно полюбила культуру тех стран, куда ее бросала судьба и хотя у нее был всю жизнь обширный круг друзей всех национальностей и она подолгу проживала то тут, то там, никогда она и не помышляла об ассимиляции и не отреклась от семейных традиций, так тесно связанных с Россией и русской культурой.
Сначала в Баден-Бадене, а затем в Париже она немедленно находила русских родственников и друзей, слышала русскую речь, молилась в русских православных храмах, справляла русские праздники, посещала русские спектакли и концерты и, позже, собрания, участвовала в русских любительских вечерах. Иными словами, она постоянно подвергалась влиянию той «русскости», проявление которой даже у тех, кто родился и вырос за рубежом, так поражает многих. В итоге всю свою жизнь и в любых условиях Мисси оставалась русской православной женщиной. Эта особенность ее существа проявляется и по ходу ее дневника.
В 1932 году семья покинула Францию и поселилась в Каунасе, тогдашней столице Литвы. Проездом оказавшись в Германии, они стали свидетелями прихода к власти Гитлера и первых бесчинств нацистов. Воспоминания об этом были неизгладимы. Впоследствии – когда она стала вести свой дневник – этическому неприятию любого тоталитарного режима суждено было выявиться с особой силой.
В Литве, где перед революцией находилось любимое имение Васильчиковых и где ее отец начал государственную службу как губернский предводитель дворянства, а затем как член IV Государственной думы, Мисси впервые познакомилась с природой и специфическим образом жизни и атмосферой Восточной Европы, столь отличными от Запада. В Литве и Мисси начала свою трудовую жизнь, поступив секретаршей в английское посольство.
Но уже в 1938 году ей пришлось уехать в Швейцарию, ухаживать за смертельно больным туберкулезом старшим братом Александром3. Когда осенью 1939 года разразилась Вторая мировая война, 22-летняя Мисси и ее 24-летняя сестра Татьяна4 (ныне вдовствующая княгиня Меттерних) находились в Германии, где они проводили лето у приятельницы матери, графини Ольги Пюклер5, в Силезии. Остальные члены семьи были разбросаны кто где: родители и младший брат, 20-летний Георгий6 (домашнее имя Джорджи) проживали в Каунасе, где вскоре Красная армия начала занимать стратегические позиции; а старшая сестра, 30-летняя Ирина7, – в Италии.
В те годы в результате массовой безработицы иностранцу было практически невозможно найти какую-либо работу в западных демократических странах. Только в фашистской Италии и в гитлеровской Германии экономический кризис был более или менее преодолен вследствие развертывания крупномасштабных строительных работ и интенсивного вооружения. Поэтому только там, обладая желанными квалификациями, литовские гражданки, сестры Васильчиковы, могли найти работу.
В январе 1940 года они переехали в Берлин. Дневник Мисси начинается с прибытия сестер в столицу Третьего рейха, где жизнь в эту первую зиму войны, если не считать затемнения и строгой карточной системы, была еще сравнительно нормальной. Поэтому начало дневника удивляет своей «светскостью». Лишь с апреля 1940 года и с немецким наступлением на Скандинавские и западные страны сама война, со всеми ее ужасами и последующими нравственно-этическими конфликтами, понемногу начинает занимать в дневнике все большее место, с тем чтобы под конец вытеснить все другое. И параллельно читатель замечает, как сама Мисси зреет – от умной и наблюдательной, веселой, но слегка наивной и беспечной молодой девушки к бесстрашной, но уже вполне все осознающей, все понимающей и глубоко переживающей молодой женщине.
Хотя Мисси не являлась гражданкой Германии, со своим знанием пяти европейских языков и секретарским опытом она довольно быстро устроилась на службу – сперва в Бюро радиовещания, а затем в Информационный отдел Министерства иностранных дел. Там она вскоре подружилась с маленькой группой убежденных противников гитлеризма, которые впоследствии стали активными участниками заговора 20 июля 1944 года8. В те времена мало кто вел дневник – из элементарной предосторожности, – а после провала заговора и немногие существующие записи, естественно были, авторами уничтожены. Таким образом, чудом уцелевшая хроника Мисси, с ее тщательным описанием день за днем, а иногда час за часом безуспешной попытки графа фон Штауффенберга9 убить Гитлера и свергнуть его режим и последовавшей за провалом оргии террора, во время которой погибло много ее близких друзей и сотрудников, является чуть ли не единственным известным нам очным свидетельством этих страшных недель.
Спасшись чудом из пылающих развалин разрушенного бомбами союзников Берлина, Мисси провела последние месяцы войны, работая медсестрой в военном госпитале в Вене. Затем она вместе с госпиталем эвакуировалась в Западную Австрию, где ее и застал конец войны. Год спустя она вышла замуж за американского офицера П. Харндена10, ставшего впоследствии известным архитектором, и жила во Франции и Испании. После смерти мужа в 1971 году Мисси переехала в Лондон. Там она и скончалась.
За полтора года до своей кончины, будучи уже смертельно больной, Мисси вернулась в Россию, в тогдашний Ленинград, туристом. Там, войдя в здание ДОСААФ на Фонтанке11, где наша семья жила перед революцией и откуда ее увезли восьмимесячным ребенком осенью 1917 года, она была тепло принята ветераном адмиралом, который провел ее по всему зданию, и она даже посетила комнату, где родилась. Этому посещению суждено было стать ее прощанием с родиной.
Кроме дневника, Мисси больше ничего в своей жизни не написала. Ее служебные обязанности не представляли, собственно говоря, за редкими исключениями, большого исторического интереса. Но ей случилось быть там, где совершалась история, и точно к моменту, когда она совершалась, знать многих непосредственных видных участников событий и дружить с людьми, сыгравшими значительную историческую роль в Европе того времени. Более того, пользоваться их доверием. И как она сама говорила, потребность в дневнике в те критические годы была для нее почти физической – не фиксировать то, что происходило вокруг, было выше ее сил. Мисси вела записи систематически, отстукивая на своей машинке в министерстве впечатления о случившемся накануне. Лишь более длинные отрывки были написаны несколькими днями позже. Дневник велся на английском языке, которым она владела с детства. Написанные страницы прятались среди официальных бумаг, хранившихся в ее служебном кабинете. Когда их накапливалось чересчур много, Мисси их забирала и прятала или у себя дома, или же в загородных домах друзей, где ей случалось гостить. Сначала она писала так открыто, что не раз ее начальники выговаривали ей: «Послушайте, Мисси, отложите свой дневник и давайте немного поработаем!» Лишь после провала заговора 20 июля она стала более осторожной – эта часть дневника писалась изобретенной ею самой скорописью.
Хотя бомбардировками были разрушены многие дома, в которых она поочередно проживала, и хотя к концу войны ей пришлось бежать из осажденной советскими войсками Вены, бóльшая часть дневника уцелела.
Вскоре после войны Мисси расшифровала и отпечатала написанное скорописью и перепечатала начисто все остальное. Дневник оставался нетронутым более четверти века – до 1976 года, когда под упорным давлением брата и друзей и в свете некоторых других обстоятельств она наконец решила его опубликовать. Но и тогда она ничего не изменила по существу, внеся лишь кое-какие стилистические поправки и заменив кое-где звездочки именами. Мисси была твердо убеждена, что если дневник и заинтересует кого-то, то лишь потому, что, написанный для себя, он был абсолютно спонтанным, откровенным и честным и отражал то, что она пережила. Изменяя что-либо в свете того, что стало известно впоследствии, или же с целью защитить чью-то репутацию или даже свои собственные, возможно неправильные, суждения, она бы нанесла дневнику непоправимый урон. Мисси закончила подготовку дневника к печати буквально за несколько недель до своей кончины. Впервые он был издан в Англии в 1984 году12, к 1993 году вышел на девяти языках и стал во многих странах бестселлером.
Мисси была очень скромна. Никогда в жизни она не смогла бы предвидеть триумфального успеха своего дневника (например, в США он является обязательным чтением на исторических факультетах нескольких наиболее известных университетов). Восторженные рецензии авторитетных обозревателей ее удивили бы и даже смутили, но и обрадовали бы. Действительно, согласившись наконец на издание дневника, она меньше всего искала личной славы. Главным ее побудительным мотивом было, с одной стороны, желание показать на живых примерах, что даже в условиях полного беззакония, безнравственности и тотального террора любой человек, независимо от своего социального происхождения и политических убеждений, может, лишь бы он этого хотел, жить бесстрашно, с достоинством, честно; а с другой стороны, рассказать о тех многочисленных мужчинах и женщинах, которые в гитлеровской Германии и в занятой немцами Европе нашли в себе мужество сказать «Нет!» преступному тоталитаризму и, во многих случаях, поплатились за это жизнью.
Русского читателя, возможно, несколько удивит неоднозначное отношение Мисси к войне, к воюющим сторонам, к немцам, к союзникам, к России, к Советскому Союзу, к русским – советским – соотечественникам, которых, кстати, она никогда не переставала таковыми считать. Но, будучи, как и все мы, искренней русской патриоткой, она никогда не поддалась искушению отождествлять Россию и русских с СССР, с большевистско-советским режимом и его официальными представителями. Равно как она решительно отвергала нацизм, так же решительно она отвергала коммунизм, и по тем же причинам.
Так, когда идет речь о страданиях русского народа или о его героизме, она инстинктивно пишет слово «русский». Так же инстинктивно она пишет «советский», когда идет речь о постыдных действиях СССР! Причем ее неприятие обеих систем было не только политическим. Оно носило нравственно-этический характер. Поэтому то, что творили нацисты в России, вызывало ее возмущение как у русской патриотки, но в не большей мере, чем преследования евреев теми же нацистами в самой Германии или их местными приспешниками в оккупированных странах или, под конец войны, зверства и насилия, учиненные Красной армией и НКВД в Восточной Европе и занятой ими части Германии. Повешенный впоследствии нацистами, ее шеф в Министерстве иностранных дел Адам фон Тротт13 в письме к жене как-то писал о Мисси: «В ней есть что-то… позволяющее ей парить высоко-высоко над всем и вся. Конечно, это отдает трагизмом, чуть ли не зловеще таинственным…» Тротт верно уловил дилемму Мисси в последнюю войну: несмотря на ее привязанность ко всему русскому, для нее, пожившей уже во многих странах, дружившей с людьми самых различных национальностей, не существовало родового понятия «немцы», «русские», «союзники». Для нее существовали только люди, отдельные личности. И их она делила на порядочных и достойных уважения и непорядочных и недостойных уважения. Доверяла, дружила она исключительно с первыми. И они же искали ее дружбы и ей доверяли. Чем, конечно, объясняется тот факт, что, не будучи немкой, она оказалась в курсе такого сверхсекретного предприятия, как подготовка покушения на жизнь Гитлера в июле 1944 года. По-видимому, именно это и объясняет сегодня успех ее книги во всех странах, где она издавалась, и у всех ее читателей, как и продолжающееся обаяние ее личности еще теперь, полвека спустя после описываемых ею событий.
Георгий Васильчиков
1940
ЗАМОК ФРИДЛАНД14. Понедельник, 1 января. Ольга Пюклер, Татьяна и я тихо встретили Новый год в их замке Фридланд. Мы зажгли елку и гадали, выливая расплавленный воск и свинец в чашу с водой. Вот-вот ожидаем Мамá и Джорджи из Литвы. Они повторно сообщали, что приезжают. В полночь зазвенели все колокола деревни. Мы высунулись из окон и слушали: первый Новый год этой новой мировой войны.
Когда 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война, Литва (где жили родители Мисси и ее брат Георгий) еще была независимой республикой. Однако по секретному протоколу к Германо-советскому договору о дружбе и границе от 28 сентября (дополнившему пакт Молотова – Риббентропа о ненападении от 23 августа) она включалась в зону влияния СССР, и после 10 октября ряд стратегически важных городов и аэродромов заняли гарнизоны Красной Армии. С этого момента семья Мисси готовилась бежать на Запад. Существование этого тайного протокола, о котором на Западе знали с конца войны, долго отрицалось советской стороной. Только с приходом гласности и под давлением общественного мнения в Прибалтике, дымовая завеса очередного обмана распалась и летом 1989 года его существование было наконец официально признано Москвой*.
* Здесь и далее курсивом комментарии Г. И. Васильчикова. Ред.
БЕРЛИН. Среда, 3 января. Мы выехали в Берлин с одиннадцатью местами багажа, включая граммофон. Отправились в путь в пять утра. Стояла полная темнота. Управляющий имением отвез нас в Оппельн15. Ольга Пюклер дала нам взаймы денег на три недели; за это время мы должны найти работу. Татьяна написала Джейку Биму16, одному из молодых людей, служащих в американском посольстве, с которыми она познакомилась весной этого года; не исключено, что там пригодится наш опыт работы в британском представительстве в Каунасе.
Посольство США в Берлине функционировало до 11 декабря 1941 года, когда вслед за нападением Японии на Перл-Харбор Гитлер объявил США войну.
Джейкобу (Джейку) Биму (скончался в 1993 г.) предстояла блестящая карьера, которую он закончил в должности посла США в СССР.
Поезд был переполнен, и мы простояли в коридоре. К счастью, двое солдат помогли нам погрузить багаж, иначе мы ни за что не втиснулись бы. Мы прибыли в Берлин с опозданием на три часа. Не успели мы добраться до квартиры, которую нам на время любезно предоставили Пюклеры, как Татьяна принялась звонить друзьям: когда звонишь, становится не так одиноко. Квартира находится на Литценбургерштрассе17 – это улица, параллельная Курфюрстендамм18. Квартира очень большая, но Ольга попросила нас обойтись без прислуги, опасаясь за ценные вещи, и поэтому мы пользуемся только одной спальней, ванной и кухней. Все остальное стоит в чехлах.
Четверг, 4 января. Бóльшую часть дня мы устраивали затемнение на окнах, так как здесь никого не было с начала войны в сентябре.
Суббота, 6 января. Одевшись, мы осторожно спустились во тьму и, к счастью, нашли на Курфюрстендам такси, на котором и поехали на бал в чилийское посольство возле Тиргартена19. Принимал нас посол Морла20, который был послом в Мадриде, когда началась Гражданская война21. Хотя их правительство поддерживало республиканцев22, они предоставили убежище более чем 3000 человек, которых в противном случае расстреляли бы красные и которые укрывались в чилийском посольстве три года, спали на полу, на лестницах, всюду, где только находилось место; и несмотря на сильное давление со стороны республиканского правительства, супруги Морла не выдали ни одного человека23. Это особенно поразительно, если учесть, что брату герцога Альбы, потомку шотландских Стюартов, искавшему убежища в британском посольстве, было вежливо отказано; вскоре его арестовали и расстреляли24.
Бал был чудесный, совсем как в довоенные годы. Сначала меня пугало, что я мало кого буду знать, но потом я сообразила, что знаю довольно многих с прошлой зимы. (Мисси навещала сестру в Берлине зимой 1938/39 г.)
Среди новых знакомых были сестры Вильчек25, обе очень красивые и изумительно одетые. Их отец был последним германским послом в Париже26. Присутствовал также их брат Ханзи27 со своей прелестной невестой Зиги фон Лаферт28 и еще много других друзей, в том числе наш дальний родственник Ронни Клари29, который очень хорош собой; он только что окончил Лувенский университет и прекрасно говорит по-английски – что было для меня большим облегчением, так как мой немецкий пока еще не на высоте. Бóльшая часть присутствовавших молодых людей – курсанты Крампница30, офицерского броневого училища под Берлином. Потом пела Росита Серрано31 (популярная чилийская певица), называя юного Эдци Вреде32, которому девятнадцать лет, «Вel Ami»33 (намекая на известный роман Мопассана), что ему невероятно льстило. Мы сто лет не танцевали и вернулись домой в пять утра, набившись всей компанией в машину Картье34, бельгийского дипломата, который дружен с Вильчеками.
Воскресенье, 7 января. По-прежнему отчаянно ищем работу. Мы решили не просить о помощи друзей, а обращаться непосредственно к деловым знакомым.
Понедельник, 8 января. Сегодня днем в американском посольстве у нас была встреча с консулом. Он был дружелюбен и сразу же подверг нас испытанию, которое нас обескуражило, так как мы не были внутренне к нему готовы. Нас усадили за пишущие машинки, вручили нам также стенографические блокноты, и консул стал диктовать в таком темпе и с таким сильным американским акцентом, что мы не все понимали; и что совсем плохо, напечатанные нами два варианта письма, которое он диктовал, оказались неодинаковыми. Он сказал, что позвонит нам, как только появятся вакансии. Однако мы не можем долго ждать, и если тем временем подвернется что-нибудь другое, нам придется согласиться. К сожалению, значительная часть международного бизнеса свернута и нет больше фирм, которые нуждались бы в секретаршах со знанием французского или английского языков.
Четверг, 11 января. Мой двадцать третий день рождения. К нам пришла на чай Зиги Лаферт, невеста Ханзи Вильчека. Она удивительно хороша собой, многие называют ее «прототипом немецкой красавицы»35. Вечером Райнхард Шпици36 водил нас в кино, а потом в ночной клуб «Сиро», где мы пили шампанское и слушали музыку: танцы в общественных местах теперь запрещены.
Суббота, 13 января. На рассвете появились Мамá и Джорджи. Я не видела Джорджи больше года. Он не изменился, такой же очаровательный и очень заботится о Мамá, которая выглядит совсем больной и изнуренной. В Литве, которая постепенно советизируется, им пришлось пережить много волнительного. Им всем давно следовало уехать. Но Папá пока остался; у него намечена крупная сделка.
Когда осенью 1939 г. в Литве появились первые советские военные базы, западные друзья-дипломаты сказали семье Мисси, что, пока идет речь о Красной армии, бояться им нечего; когда же появятся части НКВД, следует немедленно уехать. Еще тогда они выхлопотали себе въездные визы в Германию (куда было ближе всего, в случае необходимости, бежать) и закупили железнодорожные билеты. Как-то ночью, в середине января 1940 г., зазвонил телефон и знакомый голос сказал: «Эти господа прибыли». Утром на заре мать и брат тронулись в путь. Отец задержался еще на шесть месяцев и бежал уже, как увидим, пешком, «через зеленую границу»37.
Воскресенье, 14 января. Мы устроили Мамá и Джорджи в квартире Пюклеров, чтобы им не пришлось платить за гостиницу. Тем более что у них всего сорок долларов на двоих. Поскольку работы у нас все еще нет, финансовое положение катастрофическое. Они подумывают остаться здесь. Это было бы ошибкой. Здесь очень холодно, есть нечего, политическая ситуация более чем шаткая. Мы пытаемся уговорить их ехать в Рим, где у Мамá много друзей и где есть большая колония русских беженцев. Тут ей будет одиноко, так как за исключением иностранных посольств, число которых быстро сокращается по мере того, как война все ширится, в городе не осталось почти никакого круга общения. Теперь Берлин – город холостяков, здесь одни наши сверстники, которые либо служат в вооруженных силах, либо весь день работают в учреждениях, а вечера проводят в ночных клубах. В Риме Ирина уже неплохо устроилась; жизнь будет легче, хотя бы уже из-за климата, а как только мы начнем работать, мы сможем регулярно посылать им деньги.
Понедельник, 15 января. Новый правительственный указ: ванна только по субботам и воскресеньям. Это порядочный удар: в большом городе на удивление быстро делаешься грязной, и потом это был один из немногих спосо-бов согреться.
Среда, 17 января. Мы много времени проводим дома – чтобы побольше быть с родными. У Мамá сильно расстроены нервы: сказывается все то, что она пережила со времени смерти (скончавшегося в апреле 1939 года брата) Александра.
Четверг, 18 января. У Джорджи огромный аппетит, а наши продовольственные запасы – мы привезли масло и колбасу из Фридланда – быстро тают. Это еще один довод в пользу того, чтобы они ехали в Рим. Здесь Джорджи очень скоро начнет страдать от недоедания, а Италия, к счастью, пока в войне не участвует, и там нет продовольственных карточек.
Пятница, 19 января. Катя Клейнмихель38 работает в английском отделе ДД. Не исключено, что она сможет устроить туда на работу и меня.
Клейнмихель – русский графский род. В российской истории наиболее известен П. А. Клейнмихель (1793–1869), государственный деятель, приближенный к Аракчееву, а затем к Николаю I, главный управляющий путями сообщения и публичными зданиями.
Мы просто не знаем, как быть, потому что из посольства США молчат, а мы их беспокоить не смеем. Мы едва сводим концы с концами, а с приездом родных наши небольшие сбережения быстро тают. Мы говорили с кем-то из концерна «И. Г. Фарбен»39, но им нужны люди, умеющие хорошо стенографировать по-немецки, а с этим у нас неважно.
Понедельник, 22 января. Сегодня пошла в бюро к Кате Клейнмихель на Фридрихштрассе и все утро печатала на машинке под диктовку по-английски; это было мое пер-вое испытание, и оно не могло быть легче. Испытание было на скорость; мне сказали, что меня вызовут позже. Учреждение напоминает сумасшедший дом: все делается в спешке, потому что надо уложиться в расписание радиопередач. Среди возможных будущих сослуживцев наткнулась на родившегося в Чехословакии Родериха Менцеля42, бывшего международного чемпиона по теннису.
Суббота, 27 января. У двойняшек Вреде43 (потомки известного баварского фельдмаршала наполеоновских времен князя фон Вреде44) Татьяна познакомилась с одним человеком, который предложил ей работу в его учреждении, представляющем собой подразделение немецкого Министерства иностранных дел. Им нужны люди с хорошим знанием французского45. Большинство наших друзей не советуют нам идти работать в американское посольство, так как, будучи иностранцами, мы, должно быть, уже находимся под бдительным оком гестапо. Учитывая нынешнюю дружбу Германии с Советским Союзом, плохо еще и то, что мы «белые» русские. Более того, мы обе работали в британском представительстве. Но так или иначе, мы сейчас в таком бедственном положении, что первое же предложение мы примем, от кого бы оно ни исходило. Американское посольство все молчит.
На днях у друзей меня представили госпоже фон Дирксен46, одной из здешних весьма высокопоставленных дам. Она потрепала меня по волосам – что меня возмутило – и спросила, какие мы русские: «белые» или «красные», ибо в последнем случае «вы наши враги», – довольно неожиданное высказывание, если учесть, в каких приятельских отношениях сейчас Германия с Советской Россией47!
Понедельник, 29 января. Сегодня мы обе приступили к работе: я в ДД, а Татьяна в Министерстве иностранных дел, более известном как АА (Auswärtiges Amt). В моем учреждении никому, кажется, не ясно, кто наш главный босс, так как командуют все и одновременно. Хотя говорят, что последнее слово принадлежит министру пропаганды рейха д-ру Йозефу Геббельсу. Мы получаем каждая по 300 марок; 110 вычитается в виде налогов, так что остается 190, на которые и надо жить. Что ж, придется.
Вторник, 30 января. Первое мое служебное задание состояло в том, чтобы напечатать под диктовку длинный материал о Ронни Кроссе48: он британский министр экономической войны. Татьяна гостила у них49, когда до войны была в Англии. У моего непосредственного начальника герра Э.50 большие свисающие усы, как у моржа; кажется, он провел в Англии бóльшую часть жизни. Его жена работает в одной комнате с нами. Они оба уже немолоды и явно скоро сделаются невыносимыми. Целый день он диктует бесконечно длинные статьи, по большей части хулительные и такие туманные, что часто в них ничего нельзя понять. С немцами это часто бывает, когда они чересчур хорошо знают чужой язык. Я сижу за машинкой с 7 утра до 5 вечера. Как только бумага вынимается из машинки, фрау Э. тут же набрасывается на нее, чтобы исправить возможные ошибки. Эта работа идет посменно круглые сутки.
В редких случаях Мисси пользовалась при упоминании имен инициалами – чтобы не задеть чувства данных лиц или их родных, но это она делала лишь тогда, когда эти лица были политически безобидны.
Сегодня позвонили из американского посольства и предложили нам места, обеим с гораздо более высоким окладом, чем наши теперешние. Но уже поздно.
Вторник, 13 февраля. Сегодня утром Мамá и Джорджи уехали к Ольге Пюклер в Силезию. Мы надеемся, что они пробудут там достаточно долго и смогут немного поправить здоровье, прежде чем ехать дальше в Рим.
Среда, 14 февраля. С Татьяной в последнее время вижусь мало, так как встаю в 5.30 утра и прихожу домой около 6 вечера. Путь бесконечно долгий. Татьяна работает с 10 утра до 8 вечера, но часто возвращается и позже.
Четверг, 22 февраля. Сегодня получила почтовый перевод в оплату двух испытательных дней. Это тем более кстати, так как нам не выплатили аванса.
Суббота, 2 марта. Сегодня вечером был большой коктейль у бразильцев. Посол живет недалеко за городом51. Мне не понравилось, что у него над граммофоном висит красивая русская икона. Эта страсть иностранцев к иконам и манера развешивать их где угодно нас, православных, порядочно шокирует. Я ушла рано и по дороге домой заблудилась.
Неожиданно появился с линии Зигфрида Ашвин цур Липпе-Бистерфельд52. (Так союзники называли построенный в 1938–1940 годах «западный вал»53 – немецкие укрепления, тянувшиеся приблизительно параллельно прославленной французской линии Мажино54; они стали широко известны благодаря британской мюзик-холльной песенке «Мы повесим наше белье сушиться на линию Зигфрида»55.)
Воскресенье, 3 марта. Сегодня утром в русской церкви56 замечательно пели. Обычно я работаю и по воскресеньям. Остаток дня провела дома и, в окружении похожей на привидения зачехленной мебели Ольги Пюклер, упражнялась на фортепьяно.
Понедельник, 4 марта. Сильно простудилась и несколько вечеров буду сидеть дома. Татьяна каждый вечер куда-то ходит и ведет обширную переписку с разными молодыми людьми на Западном фронте.
Вторник, 12 марта. Мамá (она сейчас направляется из Силезии в Рим) звонила из Вены и сообщила, что Джорджи пропал. Когда поезд остановился на какой-то маленькой станции, он пошел проверить багаж и не заметил, как багажный вагон отцепили от их состава и прицепили к другому. Теперь он несется по направлению к Варшаве. У него оба их билета, но нет паспорта, и у него всего пять марок. Мамá ждет, чтобы он ее догнал в Вене.
Среда, 13 марта. Вечер у Вреде. Сестры-двойняшки Эдда (Дики) и Кармен (Сита) были еще одни, когда я приехала, и болтали со мной в ванной комнате, пока я приводила в порядок прическу.
Обе с гордостью продемонстрировали письма от генералов Яге57 и Москардо58 (относящиеся к тому времени, когда Дики и Сита служили медсестрами в немецком легионе «Кондор»59 в Испании в Гражданскую войну). Они знакомы со знаменитостями со всего света, включая папу римского. У них это что-то вроде хобби.
Легион «Кондор», состоявший из подразделения люфтваффе и кое-каких наземных войск, был организован в 1936 г. для помощи националистам в Гражданской войне в Испании. В его составе был и медицинский персонал.
Четверг, 14 марта. Сегодня после работы я пошла с Эллой Пюклер60 к Елене Бенаццо61. Она по рождению русская, но по-русски не знает ни слова, хотя ее родители – они оба там были – выглядят стопроцентными русскими. Ее муж Агостиньо62 здесь при итальянском посольстве. Позже пришло много итальянок. Все они вяжут распашонки для младенца Геринга63. По-моему, перебарщивают.