Kitabı oxu: «Когда ты станешь моей. Книга 2», səhifə 4

Глава 8

– С днем рождения! – протягиваю Сашке завернутый в синюю бумагу подарок.

– Спасибо, – откладывает в сторону, даже не взглянув, – а отец где?

– У него много работы и…

– Понятно, – поджимает губы, укутываясь одеялом, демонстративно отворачиваясь к стенке.

– Саш, – касаюсь мальчишеского плеча, – может, в кино сходим? На карусели можно. Куда ты хочешь? Разве лучше просидеть целый день дома? Смотри, какая погода, – подхожу к окну, расшторивая занавески.

– Лучше. Уйди.

– Ладно, как хочешь, – вздыхаю, – только от того, что ты здесь будешь лежать и дуться, отец домой быстрее не придет.

Выхожу из комнаты, а когда закрываю дверь, вся моя бравада резко угасает. Мне его жаль, искренне жаль. Костя почти не уделяет ему времени, да он его никому не уделяет, лишь грезит внеочередным званием. В общем, дело гиблое, и если я совершенно не акцентирую внимание на его отсутствии и, наверное, наконец начинаю жить своей жизнью, то Сашка – его ребенок, который очень нуждается в отце.

Пробегаю пальцами по волосам и, взглянув на закрытую дверь, ухожу на кухню. Достаю мясо, овощи, крупу, чтобы приготовить плов. По радио играет веселенькая музыка, под которую я слегка пританцовываю.

У меня хорошее настроение, правда хорошее, даже несмотря на то, что недавние новости очень выбили меня из колеи. Сообщение об Анфискиной беременности стало шоком, но разве я имею право обижаться или предъявлять претензии? У людей своя жизнь. У Доронина своя жизнь, где я больше не занимаю абсолютно никакого места. Тогда почему я должна ненавидеть? Злиться, убивать свои нервные клетки, которых и так осталось немного?

Да, я многое осознала, да, я жалею, что уехала. Жалею, что утопила себя в горе. Жалею, что оттолкнула. Только какое это теперь имеет значение? Мы в состоянии переоценить ситуацию, но, к сожалению, зачастую это осознание приходит к нам лишь тогда, когда уже невозможно повернуть назад.

Я правда хочу для него счастья, если Доронин нашел его с Анф, значит, так было суждено с самого начала. Она лучше меня тем, что всегда сможет принять его сторону. Я же делала это лишь на словах.

Со временем боль уходит, а когда тебе больше не больно, то у тебя совершенно нет надобности ненавидеть. Открывается второе дыхание, и ты хочешь жить. Просто жить и наслаждаться каждой прожитой минутой. Дышать, говорить, улыбаться, влюбляться… с последним у меня пока еще проблемы, но я уверена, что когда-нибудь смогу и это.

– Теть Марин, вы обещали карусели… и я подумал…

Сашка появляется за спиной неожиданно, и от его слегка напугавшего меня голоса я роняю нож.

– Напугал? – поднимает и протягивает ножик рукояткой вперед.

– Немного, – подставляю лезвие под теплую воду.

– Так что с карусельками? – чешет голову, забавно морща нос.

– Пойдем, – дорезаю мясо, выкладывая его на сковороду, – я сейчас закончу, и поедем. Ты пока умойся и приходи завтракать.

Весь день мы с Сашкой развлекаемся. Парк, карусели, кино, мороженое, за все время, что он с нами живет, это первый раз, когда он искренне мне улыбается, рассказывает, что-то спрашивает. С ним весело, настолько, насколько это может быть с десятилетним ребенком, наверное, сейчас мы вместе учимся наслаждаться моментом заново. Каждый из нас пережил потерю, горе, и это объединяет. Возможно, встреча с Костей была не случайна, именно из-за этого ребенка.

– Теть Марин, это было клево, – вытягивает большой палец, облизывая верхушку сливочного мороженого в стаканчике. – Вы видели, как я ездил?

– Видела, ты молодец, – поправляю лямку сумки, сидя на лавочке в парке аттракционов.

– На мой прошлый день рождения мы с бабушкой ездили в дельфинарий, – садится рядом, начиная болтать ногами. – Вы видели дельфинов?

– Да.

– Они красивые, правда?

– Очень.

– А на море были?

– Я много где была, – пожимаю плечами.

– Вы были богачкой?

– Наверное, да, – киваю.

– Я тоже хочу быть богачом, хочу настоящий самолет, на котором буду летать на край света.

– Главное, помни, не все измеряется богатством.

– Ладно, – склоняет голову вбок, – зачем вы с нами живете? Вы же не любите папу, – хмурится, смотря вдаль и продолжая уплетать мороженое.

– Дети все видят, да?

– Да. Я всегда знал, что вы его не любите.

– Твой папа хороший. Очень хороший.

– И потому забыл про мой день рождения.

– У него много работы.

– Когда я жил с бабулей, то он даже не приезжал. Я для него обуза.

– Нет, ты не прав. Просто он не знает, как с тобой общаться. Он привык, что на работе все по уставу, приказали – сделал, не приказали…

– Не сделал?

– Ну почти.

– А когда вы кого-то полюбите, вы от нас уйдете? – оборачивается ко мне. – Мне будет вас не хватать. Вы хорошая.

– И поэтому ты целый год меня не слушал.

– Я к вам присматривался, – хитро подмигивает, – бабушка говорила, что чужим верить нельзя. А вы были чужая.

– А сейчас не чужая? – усмехаюсь.

– Не, сейчас уже наша, – выбрасывает в урну бумажку от съеденного мороженого.

– Домой?

– Может, в тир?

– Я не умею стрелять.

– А я научу, пойдемте, – соскакивает на землю, поправляя джемпер.

– Ну пойдем постреляем…

Глава 9

– Саша! – мама взволнованно вошла в мой кабинет, на ее лице горела теплая улыбка. – Анфиса родила мальчика.

Я поднял взгляд и вмиг метнул его к окну.

– Он такой крошечный, хороший, – присела на диван, продолжая глупо улыбаться.

От ее слов во мне ничего не дрогнуло, это была такая же обыденность, что и за тысячу дней до. Сбросив некое оцепенение, я лишь убрал в стол бумаги, потянувшись к бутылке виски.

– Ты останешься дома? – многозначительно взглянула на початый виски.

– А у меня есть надобность куда-то ехать?

– Ты должен.

– Я? Должен? Кажется, ты меня с кем-то перепутала.

– Ей нужна твоя поддержка, как бы ты к ней ни относился. И вообще, не важно, какие у тебя отношения с Анфисой, в первую очередь это твой ребенок. Слышишь меня?

– Ага, – киваю на автомате, делая первый глоток.

– Я тебя не так воспитывала, – мгновенный упрек летит мне прямо в лоб.

Мама раздраженно взмахивает рукой, продолжая прожигать меня взглядом.

– Ну, за наследника, – усмехаюсь, опустошая стакан.

– Значит, ты останешься здесь?

– Езжай домой, мам, – говорю спокойно и очень хочу, чтобы она наконец-то ушла.

– Ладно.

Каждое ее движение пропитано недовольством, но она, конечно, не озвучивает его словесно. Просто поднимается с дивана и выходит за дверь.

Наливаю еще и, не притронувшись к бокалу, приказываю подать машину.

В клинике тихо, слишком тихо. Коридоры пусты, словно все здесь вымерли. Правда, стоит мне об этом подумать, как Борисов, появившийся из-за угла, идет в мою сторону. Остановившись напротив, пожимает руку и самолично проводит в палату.

Анфиска лежит на полуприподнятой кровати с младенцем на руках. Увидев меня, сильнее прижимает к себе ребенка, впечатываясь спиной в подушку.

– Александр Николаевич, если что, зови, кнопка вызова персонала на панели.

Указывает на пульт, лежащий на тумбочке, и спешно покидает пространство палаты.

Анфиска настороженно наблюдает за моими движениями, сохраняя на лице маску холоднокровия. Но стоит мне сделать еще шаг навстречу, и ее руки полностью закрывают от меня ребенка.

– Я тебе его не отдам, – наконец-то подает голос, – ни за что не отдам.

– Я не собираюсь его забирать, ты мать, – останавливаюсь совсем близко, а взгляд сам мгновенно приковывается к бледно-голубой пеленке, в которую завернут младенец.

– Тогда зачем ты пришел?

– Тупой вопрос.

– Ты правда его не отберешь?

– Правда.

– Хорошо, – кивает и нерешительно разжимает пальцы, предлагает мне взять его на руки. – Главное, придерживай ему голову, – широко улыбается, подаваясь вперед.

Ощущаю под ладонями этот теплый завернутый в пеленки комок, и дыхание замирает. Легкая дрожь, зародившаяся в пальцах, пронзает все тело. Перекладываю его на левое предплечье и осторожно убираю кусок ткани от маленького личика. Крошечный нос привередливо морщится.

– Он такой хороший, правда?

Анфиска вновь подает голос, но у меня в горле встал сухой ком, не позволяющий дать ей сразу хоть какой-то ответ. Лишь киваю, продолжая смотреть на ребенка.

У него длинные реснички и огромные щеки. Натуральный хомяк.

– Я думала, как его назвать. Может быть, Игнат?

– Нет, – отрицательно качаю головой, – Даниил.

Анфиска с улыбкой примеряет имя на отчество и фамилию, что-то говорит, но я пропускаю все это мимо ушей. Даниил, Даня – такое солнечное имя… пустота внутри заполоняется дымкой, пронизанной светом.

Меня поглощает странное, непередаваемое и не испытываемое до сегодняшнего дня чувство. Это мой ребенок. Настоящий, крошечный, теплый… прикрываю глаза, стряхивая всплывающие воспоминания, и сразу отдаю его Анфиске. Сжимаю кулаки и хочу поскорее отсюда уйти.

– Борисов сказал, что через пару дней ты сможешь вернуться домой.

– К родителям? Ты его заберешь?

– В особняк, тебе приготовят комнату. И если мне не изменяет память, ты хотела спроектировать детскую?!

– Хотела.

– С этим тебе тоже помогут, – скинув с плеч халат, иду к двери.

– Саш, я тебя люблю, – шепчет вслед, а когда я оборачиваюсь, глупо улыбается.

– Я постараюсь приехать на выписку.

Анф прикусывает нижнюю губу, растерянно кивая.

– Мы с Данечкой будем тебя очень ждать. Правда, кроха? – склоняется к малышу.

Я же выхожу в коридор с одной единственной мыслью: «У этого ребенка будет все, абсолютно все, чего он только пожелает. Это я ему обещаю».

Эпизод третий: В сердце. Глава 10

Пять лет спустя.

Дождливое питерское лето.

Выдавливаю таблетку из блистера, запивая обильным количеством теплой воды, как и говорилось в инструкции. Меня знобит, насморк полностью лишил обоняния, ломота в костях и полная потеря ориентации в пространстве. Надеваю длинный красный мохеровый свитер и, заварив черный горячий чай с лимоном, забираюсь на диван в гостиной, завернувшись в шерстяной плед.

Из недр квартиры раздаются крики, прикрываю глаза, раздражаясь этим дурдомом. У меня жутко раскалывается голова, но они продолжают орать. В какой-то момент Сашка вылетает в прихожую, наспех засовывая ноги в кеды, и, схватив первую попавшуюся куртку, громко, до покалываний в висках, хлопает дверью. Костя выкрикивает нелицеприятные фразы ему вслед и раздраженно пинает валяющийся в углу футбольный мяч.

– Паршивец. Нет, ты видела?

– Что случилось? – спрашиваю без энтузиазма.

– Он совсем от рук отбился. А все ты, вечно ему потакаешь. Сашенька то, Сашенька се. Его в ежовых рукавицах держать надо!

– А может быть, ты хоть раз попробуешь поговорить с ним не как со своими солдатами, а как с сыном? – свожу брови и, скинув плед, иду на кухню.

Кладу чашку в мойку, выдавливая в нее моющего средства.

– Я из него мужика воспитываю.

Натираю чашку, а в голове так и вертится, чтобы он лучше из себя мужика воспитал. Третий год только и слышу нытье о должностях и званиях, которые ему не присваивают. Еще и Питер этот, не могу тут находиться, вечно болею. Год здесь живем, и весь год я лечу насморк, который не проходит. Горло саднит, и желание разговаривать отпадает вообще.

– Ну что ты молчишь?

Костя замирает за моей спиной, прожигая взглядом.

– А что говорить? Тебе мои слова не нужны. Сам разбирайся.

– Да он кроме тебя разве слушает кого-то?

– Любовь у него. Ему пятнадцать лет, это нормально. Себя вспомни?!

– Это не повод вечно огрызаться.

– Это защитная реакция на твои нападки, научись с ним нормально разговаривать, – вытираю руки полотенцем, прикладывая прохладные ладони ко лбу.

– Ты меня еще учить будешь, как с собственным сыном говорить?

– Ни в коем случае, – похлопываю Костю по плечу, – пойду полежу, плохо себя чувствую.

– Знаешь, иногда мне кажется, что, если бы ты могла родить мне ребенка, все было бы…

– Лучше? – интересуюсь вкрадчиво, но улыбаюсь широко, пол земного шарика этой улыбкой осветить смогу.

– Проще, Марина, проще. У нас была бы настоящая семья.

– Это претензия? Так ты, мой дорогой, знал, на ком женился. Да и вообще, я думаю, нам уже давно пора заканчивать этот цирк.

– Что?

– Ты прекрасно все слышал. Я хочу уйти.

– Куда?

– Не знаю. Просто уйти. Я устала, Костя, так от всего этого устала. Я тебя не люблю, – качаю головой, – и никогда не любила, – ловлю его взгляд, – не делай такое лицо, ты это знал. Всегда это знал.

– Значит, я тебя подобрал, а теперь…

– Полегче на поворотах. Сердобольный ты мой. Как я от тебя устала, ты просто себе не представляешь.

– А ты расскажи, – дергает меня за руку, – давай, я послушаю, как тебе плохо жилось.

– Нормально мне жилось. И тебе, между прочим, тоже. Твоих обвинений я не потерплю, даже не надейся. Но нам правда лучше расстаться. Дальше будет только хуже, Кость. Гораздо хуже.

– Значит, ты так решила?

– Да.

Костик с размаху ударяет по торшеру, и тот летит на пол, разваливаясь на несколько частей. От шума и внезапных движений я вздрагиваю, но продолжаю держать на лице непроницаемую маску.

– Дура.

Он еще что-то кричит, ищет тревожный чемоданчик, но, оставив поиски, достает из стенки бутылку водки и, погрозив указательным пальцем у моего лица с воплями в стиле «еще посмотрим», с шумом удаляется из квартиры. Наблюдаю за открытой дверью, через широкую щель которой видна лестничная клетка. Пара шагов, чтобы потянуть ручку на себя и защелкнуть шпингалет. Собрать торшер, налить еще чаю и вновь завернуться в плед.

Правда, сделать это мне не удается. Разрывающийся на всю квартиру стационарный вынуждает проигнорировать тошнотворное головокружение и ответить на этот дурацкий звонок. Первые пару секунд в телефоне лишь молчание.

– Алло?! – повторяю.

– …Марина, слышишь? Марина?

– Слышу, пап, ты?

– Я, дочь.

– Все хорошо? – присаживаюсь на табуретку у трюмо, на котором стоит телефон.

– Бабушка умерла. Ночью.

Кладу трубку, чувствуя покалывание в кончиках пальцев, смотрю в одну точку, часто моргаю, не в силах принять эту новость. Трагичную, жестокую новость.

Как? Разве это возможно? Мы только вчера говорили с ней по телефону, только вчера. А сегодня ее уже нет…

Облизываю сухие губы. У меня нет никакой внешней реакции. Я не плачу, не истерю. Просто сижу и не могу поверить в то, что это правда. В то, что бабули больше нет.

Мамы нет, теперь вот не стало бабушки. Только папа. Самый близкий, но в то же время такой далекий для меня человек. Смахиваю все же выступившую слезинку и, поднявшись на ноги, достаю с антресоли чемодан. Перезваниваю отцу, уточняя, когда он вылетает, и, быстро собрав вещи, заказываю такси в аэропорт.

Озноб нарастает еще на регистрации, я отчетливо понимаю, как мне плохо. Тошнота, ломота в костях, чужая и не желающая соображать голова и мысли. Много мыслей. Перед глазами детство, бабушка. Ее ворчание и улыбки, смех и жизненные советы. Ее колоссальная поддержка в трудную минуту. Все это было наяву, а теперь осталось лишь в моих воспоминаниях. Она столько для меня сделала, вырастила, помогала, любила. Наверное, ближе и родней ее у меня никого и не было. Она могла раскритиковать в пух и прах, отругать за шалость или дурость, но в любой, даже самой тяжелой ситуации всегда приходила на помощь. Вытирала мои слезы, с уверенностью говоря: «Все будет хорошо».

По прилете в город слышу, что в сумочке разрывается сотовый, но я игнорирую звонки. Папа уже здесь и даже прислал за мной такси. Пара часов до дома, и полные глаза слез. Двор кажется таким родным, но в то же время далеким, воспоминания кружат над головой, и я завороженно смотрю на наши окна. Меня словно переносит во времени. Вечер, лето, пахнет скошенной травой, с которой только-только расправился дядь Паша, наш сосед. В окнах горит свет, и двор кажется таким оживленным. Мне лет десять, я стою посреди этих просторов, пробегая глазами по лавочкам, на которых устроились бабули, нескольким уложенным в мангал кирпичикам, сколоченному только утром столику. В детстве соседи часто устраивали здесь посиделки, на таких гуляниях собирался весь двор. Было весело. Неповторимо весело, тепло, душевно. Сердце щемит от этих воспоминаний, от четких контуров бабулиного лица, ее голоса…

Стряхнув это наваждение легким кивком головы, перешагиваю порог подъезда и, тихо цокая каблуками, шум от которых разлетается по этажам, поднимаюсь в квартиру.

Замираю на коврике. Закрываю за собой дверь, а в нос ударяет запах знакомых с детства духов и еще недавно сваренного супа. Так и есть. На газу стоит целая кастрюля, она как раз хотела варить щи после нашего вечернего разговора. Стягиваю сумку с плеча и растерянно присаживаюсь на табурет, вытирая рукавом слезы. Красные глаза и мокрые щеки, которые я интенсивно растираю тканью мохерового свитера, начинает щипать. Всхлипнув, слышу шаги. Папа сжимает мои плечи, целуя в макушку.

– Она здесь? – смотрю в окно.

– В морге. Похороны послезавтра.

Глава 11

– …такой уже большой, – мама сложила Данькину футболку, убрав ту на полку.

– Значит, Испания?

– Думаю, да. Там тепло, да и море все же…

– Ладно, – киваю, набирая Регину, – не спишь? Нужно пять билетов в Испанию. Да, матери, Даньке и три на охрану. Найди виллу, стандарты, как всегда, ты знаешь. Срок два дня, – скидываю, прижимая динамик телефона к подбородку.

– Не хотела бы я у тебя помощницей работать, – мама покачала головой и улыбнулась, – ни днем ни ночью же покоя нет.

– Ей за это хорошо платят, – пожимаю плечами, оборачиваясь на шум.

– Что там происходит? – мама вытягивает шею, прищуриваясь.

– Сейчас узнаем.

Оставляю ее в детской, где спит Данька, и спускаюсь в гостиную. Кинув телефон на диван, выхожу в широкий холл, раздраженно клацнув зубами.

– Руки убери, я сказала, убрал от меня руки! – Мартынова визжит, как резаная свинья, отбиваясь от сдерживающей ее пьяные порывы охраны, – скажи, чтобы они свалили. Все. Тварь, – вопит еще громче, – ты мне платье провал, да ты знаешь, сколько оно стоит? – орет, пытаясь расцарапать лицо тому, кто ее сдерживает.

– Отпусти ее, – складываю руки на груди и в упор смотрю на эту дуру, на месте бы придушил.

Анфиска тяжело дышит, поправляя растрепанные волосы. Мы развелись год назад. Хотя главный вопрос здесь: зачем я вообще на ней женился?! Поддался эмоциям и маминым убеждениям о полной семье для ребенка? Возможно, но не совсем правда. Изначально этот штамп добавлял плюс в мою карму перед электоратом и был выгоден в политических целях.

И если поначалу эта придурь еще как-то пыталась войти в роль заботливой мамаши, то через полгода наружу поперло все ее шлюшье нутро. Кокс, тусы, алкоголь и никакого внимания к ребенку. Данька был для нее объектом, который она старалась использовать в качестве манипуляций.

– Саша, что они себе позволяют?

– Ты зачем пришла? Я тебя предупреждал?

– Я хочу увидеть сына! Это мой ребенок, я его мать!

– Слышь, мать, он хоть тебя помнит вообще? Ребенок-то твой?

Анфиса демонстративно накрыла губы ладонями, пуская из глаз слезы. Ее показушные истерики всегда сидели у меня поперек горла.

– Сашенька, – шагнула ко мне, вцепляясь костлявыми пальцами в футболку, – что ты такое говоришь? Я же его люблю, он же мой сын. Доронин, как у тебя вообще язык поворачивается такое говорить?

Убираю ее руки подальше от себя.

– Чего тебе надо?

– Увидеть сына.

– Протрезвей сначала. Хотя можешь не трезветь. Я принял решение: ты завтра же сваливаешь отсюда подальше. Ребенок остается здесь, в этом доме, с моей матерью.

– Что? Куда я, по-твоему, должна ехать?

– Поживешь в Европе, в Людкиной квартире. Деньги у тебя будут. В России не появляться, к ребенку не лезть, я сам решу, когда вы будете видеться и на каких условиях. Ты, – упираюсь пальцем ей в грудь, – своими истериками и так создаешь слишком много проблем. А я не люблю, когда кто-то доставляет мне дискомфорт, к тому же хочется позаботиться о психике ребенка.

– Что?

– Анфиса, – склоняя голову вбок, – будет так, или я просто лишу тебя родительских прав. Поняла?

Мартынова задирает подбородок, нервно вращая им по сторонам и хлопая кукольными ресницами.

– Когда лететь?

– Когда все будет готово, тебя достанут из-под земли. Не переживай.

– А ты не думал, что я могу знать то, что не стоит рассказывать обществу? Пока я жила в этом доме, я многое слышала, – усмешка.

– Дура, – прикрываю глаза, а после резко вытягиваю руку, сжимая ее тонкую шею, – тебя закопают, и ты это знаешь. К чему пустые слова, Анфиса?

– Веселая семейка получится, папочка убил мамочку. Каламбур.

– Ты права, слишком комично, – прижимаю ее к стенке и, перехватив длинные волосы, наматываю их на кулак, наблюдая за расползающейся по ее лицу маской боли, – тебя изуродуют и продадут в бордель. Сейчас есть новая забава – покалеченные шлюхи. Не слышала о такой? Без руки, ноги… как тебе перспектива, милая? А?

– Пусти.

– А как же наш диалог? Анфиса, – пробегаю пальцами по ее скуле, – ты так хотела поговорить, – встряхиваю ее тельце, – думала, что я буду шутить? Ты жива только потому, что моя мать поймет, на чьей совести смерть такой жалкой, ничтожной шлюхи. Так что скажи спасибо, что я не хочу лишний раз ее расстраивать.

– Ну ты и…ну ты…

– Кто? – улыбаюсь, шире распахивая глаза, – кто, Анфиса? – шепчу и стремительно отшвыриваю ее в сторону. – Убери, – киваю охране.

Прокрутившись на пятках в направлении лестницы, пересекаю гостиную и поднимаюсь на третий этаж, замечая идущую мне навстречу маму с зажатой в ладонях телефонной трубкой.

– Ты чего?

– Марина звонила, на поминки приглашала. Говорит, Ванда Витольдовна умерла, представляешь? А я же ее на той неделе только видела… Сашка, ужасы какие.

– Марина?

– Что? А, да, – кивок, – Марина. На похороны прилетела, позвонила, говорит, телефон мой у бабушки самый первый записан был. Ну а как не записан? Мы же столько лет общались! Горе-то какое. Горе. Надо помочь, наверное? Место, стол, что там еще нужно-то? Ой, совсем голова не соображает.

– Поможем, мам, если надо, то поможем, – бормочу себе под нос и, сбежав на один пролет вниз, закрываю дверь своего кабинета изнури.

Значит, она в городе. Восемь лет. Прошло восемь лет, а все как вчера.