Помню, я сидел на кухне, жевал пластиковые макароны и пялился в окно: начинало темнеть, всюду был грязный снег, улица выглядела как те картинки про легкие курильщика, которые нам показывали на уроке биологии. В комнате раздался звонок, мама проснулась и взяла трубку. Она отвечала редко и очень тихо, потом замолчала. Через полчаса она появилась на кухне, но оставила свет выключенным, погладила меня по голове, разрешила выбросить остатки макарон, после чего надолго заперлась в ванной. Там сильно зашумел включенный кран.

Часа через два пришел папа. Они долго о чем-то говорили, закрывшись в комнате, но мне удалось подслушать часть их разговора:

– Она ведь сама позвонила Мишке… – Это был папин голос.

– Ребенку нечего делать на похоронах, – тихо ответила мама.

– Понимаю. Но они были очень близки. И раз он все знает, будет глупо скрывать…

– Нет. Скажем, что заболел. А мама все напутала…

Я громко застучал кулаками по двери и крикнул:

– Я тоже пойду к дедушке!

После этого у них не оставалось иного варианта.

Сначала мы приехали в церковь. В той деревне, в которой жили бабушка с дедушкой, ее не было, поэтому пришлось ехать в соседнюю. Церковь была оборудована в бывшем здании завода и снаружи почему-то походила на древний особняк или даже замок. Было много народу: родственники, друзья, соседи. Некоторые были мне знакомы, других я видел впервые. Когда я заметил бабушку, то сперва не узнал ее среди других старых женщин: настолько сильно она изменилась. Лицо побледнело, потускнело и стало каким-то безжизненным, будто было высечено из камня. Лишь глаза печально глядели перед собой. Я протолкался сквозь толпу и прижался к ней. Она, ничего не говоря, погладила меня по голове.

Вскоре нас впустили внутрь. Все столпились около гроба, который почему-то был закрыт, и я еще тогда подумал – вдруг это какой-то розыгрыш, и дедушка на самом деле жив? Сейчас поедем на дачу, и окажется, что он все это время был там, выстругивал новые наличники или чинил постоянно разваливающиеся стулья… Но, кажется, все было взаправду. Я почти ничего не видел из-за спин взрослых, а вперед меня не хотели пропускать, поэтому я сосредоточился на церкви.

Мы были в огромном зале, потолок терялся где-то высоко над головами, и здесь было совсем не так, как в городских церквях: никакого золота, дорогих тканей и множества украшенных икон. Была лишь одна икона, она висела на стене перед алтарем, все остальные стены пустовали, и эта аскетичность наводила куда больше трепета, чем украшенные залы. Пение священника, ни одно слово из которого я не мог разобрать, погрузило всех в размышления и еще долго гуляло под сводами здания.

Когда пришло время, всем раздали свечки и разрешили подойти к гробу – как мне сказали, чтобы попрощаться. Это было странным: какой смысл прощаться сейчас, когда тебе не могут ответить? Все равно, что разговаривать со спящим. Тем не менее, каждый прошел мимо гроба с дедушкой; многие плакали. Я до сих пор не смог привыкнуть к мысли, что дедушки больше нет, поэтому, проходя мимо его нового блестящего дома, кажется, так и не испытал никаких эмоций. Украдкой я поглядывал на тех, кто был после меня: мама совсем расстроилась и выбежала на улицу вместе с папой; соседи плакали; двоюродный брат дедушки, дедушка Антон, которого я увидел второй раз в жизни, долго стоял около гроба и что-то шептал, на его лице замерла грустная улыбка; бабушка же, напротив, около гроба почти не задержалась, прошла мимо и с тем же каменным лицом вернулась назад.

Когда все вышли на улицу, я ненадолго потерялся и блуждал среди людей, невольно слыша отрывки их разговоров:

– Почему в закрытом гробе-то? – интересовалась одна древняя старушка.

– Медведь, Ивановна… – вздохнул ее собеседник, дядя Гриша из деревни. – Совсем плохо теперь выглядит…

– Хороший священник… Надо будет его и на свои похороны позвать…

– Эх, не повезло ему, конечно… Еще жить да жить…

– Вы до города поедете? Ой, а подвезете меня?

– Упокой его Господь…

– Главное, что не мучился…

Я зажал руками уши и протолкался к родителям.

Около церкви стоял маленький автобус, в который четверо грузчиков стали загружать гроб. Когда наступило время приподнять его, один из грузчиков оступился, и гроб покатился на землю. Раздался треск, и крышка ненадолго приоткрылась. Все возмущенно зашумели и стали отворачиваться. Я подбежал, чтобы взглянуть на дедушку в последний раз, и прежде, чем родители оттащили меня, прежде, чем испуганные грузчики поставили крышку на место, смог увидеть его лицо совсем близко.

На миг меня кольнула грусть: теперь это лицо всегда будет таким спокойным и безжизненным – кажется, только теперь я наконец понял всю серьезность момента. Но была странная деталь. Лицо не было разодрано медведем, как все убеждали меня и друг друга. Оно было нетронутым. Но глаза – они были распахнуты. И в этих глазах не было тех, дедушкиных глаз. В них плескалась бесконечная звездная тьма.

Родители оттащили меня, и перед тем, как вокруг дедушки сомкнулась толпа, я еще успел увидеть грузчиков, спешно возвращавших все на свои места. Почему врали про медведя, про истерзанное лицо? И что у дедушки с глазами? Казалось, я когда-то уже видел такие глаза, то ли во сне, то ли в телевизоре…

– Не думай об этом, Мишка, – ответил кто-то, в ком я узнал папу, и я вдруг понял, что все это время говорил вслух. Мама уже села в машину и не могла слышать то, что он мне говорил. Папа присел на корточки, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим, и ласково сказал: – Как это ни грустно, но все мы умираем. По разным причинам. Так уж мы устроены, к сожалению… Я знаю, ты очень сильно любишь дедушку…

– Это правда… – сказал я тихо, и на глаза вдруг навернулись горячие слезы. Только сейчас, после этих слов, я, кажется, понял, что дедушку уже не вернуть, что это не розыгрыш, и сегодня я видел его в последний раз. Человек с папиным голосом обнял меня, но раскаленные слезы падали на снег под ногами, прожигали его до самой земли, и я даже не пытался это прекратить.

– Но самое важное, что ты должен понять, – продолжил он, внимательно поглядев на меня, – это то, что дедушка навсегда останется с тобой.

– Со мной? – недоверчиво переспросил я, утерев слезы. – Как это?

– Он останется вот здесь, – палец осторожно прикоснулся к моему виску. – Пока ты его помнишь, он жив. Разве не это самое важное?

Я осторожно кивнул и отнял руку от виска. Папа был прав, как и всегда. Теперь мне нужно будет беречь голову от ударов, чтобы дедушка не выпал из нее через ухо.

– Миша, ну ты идешь? – окликнули меня родители. Они уже сидели в машине. Как папа оказался там так быстро? Он ведь только что успокаивал меня…

Мы сели в машину и поехали на кладбище вместе с остальными. Наш путь лежал через огромное заснеженное поле, в котором взгляду было не за что зацепиться, поэтому я мысленно считал мелькавшие перед глазами столбы с проводами. Во главе длинной процессии из автомобилей ехал автобус. Вскоре он, а за ним и мы въехали в лес. Кладбище было прямо здесь, и первые могилки мы встретили еще на въезде – безликие, безымянные холмики, украшенные давно побледневшими лентами и почерневшими цветами. У дедушки была красивая могила, с блестящим гранитным надгробием, украшенным улыбающейся фотографией – таким я навсегда его и запомнил. После того, как грузчики опустили гроб в могилу, всем позволили кинуть на него по горсти земли. Каждый при этом говорил что-то свое – крестился, молился и желал дедушке покоя.

– Я никому не раскрою наш охотничий секрет, – сказал я тихо, чтобы меня никто не услышал во всеобщем гомоне, и тоже бросил свою горсточку.

Когда грузчики закончили свое дело, кто-то вытащил столы, стулья, принес еду, и все, рассевшись, устроили поминальный обед. Я не понимал, как они могли после всего этого есть – лично у меня не было никакого аппетита. И в чем вообще был смысл кушать прямо здесь? Какая-то слабая надежда, что покойник восстанет из земли, ощутив голод? Немного посидев около родителей, наслушавшись глупых слов от старых бабок, я незаметно покинул стол и направился вглубь леса.

Пройдя по тропинке до места стоянки автомобилей, я остановился и спрятался за деревьями: там была бабушка и те четверо странных мужчин, которые разговаривали с дедушкой прошлым летом. Их снова было сложно отличить друг от друга – на этот раз они были облачены в теплое пальто, на глазах были те же черные очки. Бабушка с безжизненным лицом слушала, как один из них что-то ей говорил. До меня долетали лишь обрывки фраз:

– Если станут задавать вопросы… Не стоит распространяться… Компенсацию…

Бабушка молча кивала и принимала белые конверты, которые один за другим появлялись в руках ее собеседников. Я осторожно обошел стоянку и отправился по тропинке мимо молчаливых могилок и шепчущих деревьев.

Не знаю, сколько я так шел вперед, почти ни о чем не думая, пока вокруг не стало совсем тихо. Ноги немного мерзли. Я все никак не мог забыть лица дедушки со странными глазами – с ними он казался… удивленным? Да, наверное. Но глаза… Они были такими странными – в них будто утонул целый космос, со всеми его звездами и чернотой, как у того человека из сна, который я видел на даче прошлым летом. Почему все врали про медведя? Не знали правду? Или не хотели ее принять? Перед смертью дедушка вновь прикоснулся к тайне этой звезды – и в этот раз окончательно сгорел.

Но у меня не было ненависти к этому свету. Лишь грусть и – совсем слабое – желание тоже прикоснуться к этой тайне. Почему дедушка не разрешил тогда, в лесу, подойти к этому свету? Он оберегал меня. Но не уберег себя. И я не смогу, когда это случится вновь. Я был отмечен этим светом узорами на руках – почти незаметных для стороннего наблюдателя, но очень заметных для меня…

Я остановился. Посмотрел вдаль и подумал о том, когда же я смогу вновь увидеть тот свет. Будет ли он так же добр ко мне, к моему любопытству? Откроет ли мне свою тайну – как дедушке, как королю из его странной сказки? Глядя на высокие деревья, облепленные снегом, я вдруг ясно и отчетливо понял, что буду ждать столько, сколько потребуется. Изо рта вырывался молочный пар, руки замерзли, я сунул их в карманы и крепко зажмурился, надеясь вернуть все назад или хотя бы забыть. Сквозь веки светила зима, и на миг мне даже показалось, что я прожил целую жизнь: наконец-то повзрослел, поселился в городе на съемной квартире, нашел работу с восьми до пяти и женился на красивой соседке, похожей на Дашеньку, только без заячьей губы, и наши дети, тоже красивые и сгоревшие, были похожи на нас, они смотрели на меня глазами дедушки, его голубыми глазами, хотя иногда они были карими, и каждый раз мне хотелось укрыть их от света, и не берите в руки молоток, и не смотрите на тот лес, я сам починю этот тяжелый замок, не трогайте эту игрушку, дети, я же просил ее не трогать, в ней давно перегорел светодиод, он не мог светиться этой ночью, а потом мы пойдем играть в прятки, и я спрячусь – так хорошо, как только я и умею, и моя семья больше никогда меня не найдет, воровато оглядываясь, добегу до остановки, сяду на маршрутку, потратив последнюю мелочь, потом две пересадки, выброшу в окно бьющийся в агонии мобильник, знакомая дорога, только теперь я иду совсем один, взгляд с холма на остывший пруд, безлюдная улица, ни души вокруг, никто не выглянет из окна, да и окон нет, одни дырявые проемы и распахнутые двери, а Васька больше не прячется в кустах сирени, его вообще нет, он теперь во сне, его дом почернел от горя, поднимусь по скрипучим ступеням, вдохну знакомый с детства запах, проглотив что-то едкое и соленое, поглажу шершавое фиолетовое кресло, поздороваюсь с павлинами у дворцового фонтана, мы давно с ними не виделись, а когда-то я даже расстроил их, сказав, что больше не вернусь сюда, взгляну на зеркало в прихожей, смахну с него пыль…

На меня взглянет мое бородатое лицо. Я удивлюсь, как так произошло, ведь я только что зажмурился ребенком, но удивлюсь ненадолго: было все это или нет, осталась лишь дымка на веках.

– Зачем ты пришел сюда, Мишка? – раздался скрипучий голос.

Его нельзя слушать. И глядеть на него нельзя. Потому что если взглянешь, если позволишь себе услышать его – признаешь, что все это было правдой.

– Видимо, это наша судьба, – Скрипнуло его любимое фиолетовое кресло. – Отец так старался уберечь меня от того, что произошло – и лишь разжег во мне лишнее любопытство.

Не слушать. Зажать уши руками. Не поворачиваться, пока не пройдет. Это всегда работало. Прямо как в детстве – я в домике…

– Я так мечтал забыть об этом. Пронес это воспоминание через всю жизнь и надеялся, что оно так и останется лишь воспоминанием. Надеялся, но и мечтал. – Он был прямо за моей спиной, пытался заглянуть своими печальными голубыми глазами мне в зеркало, встретиться с моими глазами. – Не нужно отворачиваться от меня, Миша… Не злись на меня, пожалуйста… Я всю жизнь готовился к этому моменту – но когда появляется твой свет, твой огонь, ты уже в его власти. Ты бессилен перед ним. Ты можешь отшатнуться от него, чтобы жалеть потом всю оставшуюся жизнь – или сгореть в нем без остатка…

Тишина.

Я еще раз оглядел пустой дом, прошел мимо собачьей будки и заснеженной сирени, затем решительно вышел на улицу и побежал в сторону леса. Нужно торопиться – по холму уже ехал черный автомобиль. Я не сомневался в том, кого он везет.

Ноги тонули в снегу, с каждым разом уходя все глубже, и прочие звуки давно стихли. Много лет назад я задумался, раскроет ли чаща мне свои тайны – стоило ли вообще думать об этом? Может, она услышала мое сокровенное желание и исполнила его? Что ж, значит, я должен быть ей за это благодарным.

Ведь где-то там, вдалеке, меня ждал мой свет.

Май 2020

– Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.