Kitabı oxu: «Смотри, слушай – вот я»

Şrift:

Martine Glaser

Zie Me, Hoor Me

* * *

First published in Belgium and the Netherlands in 2015 by Clavis Uitgeverij, Hasselt – Alkmaar – New York

Амстердам

1

Кабинет Варда (тогда я еще, разумеется, называла его «менейер¹ Лейдеман») находился в узком доме на канале, на третьем этаже. Наверх вела шикарная лестница, вся в сером мраморе и достаточно широкая для двоих, но, само собой, я не стала подниматься рядом с ним, а пошла следом. Из уважения, наверняка подумал он. Что ж, я бы так не сказала, мне всего лишь хотелось повнимательнее его рассмотреть, понять, что он за человек. Какие носит носки. Стоптаны ли подошвы на ботинках. Легко ли поднимается по ступенькам и не появляется ли у него при этом одышка. Был бы он помоложе, я бы и фигуру его рассмотрела – не люблю людей, которые не следят за собой.

Вынуждена признать, для своего возраста он был в хорошей форме. Быстро поднялся по первой лестнице, да и на второй, деревянной, ни разу не остановился, чтобы перевести дыхание. Здесь было не так просторно, но и эта лестница все еще выглядела прилично, хотя на ступеньках и лежала допотопная ковровая дорожка (как можно держать в доме такое старье?). А вот третья лестница, уходившая вверх практически вертикально, находилась в плачевном состоянии. Ее выкрасили в светло-желтый, и, наверное, предполагалось, что так станет повеселее, но не тут-то было: вид у нее был совершенно убогий. Казалось, что перила отвалятся, стоит опереться на них всем телом.

– Прошу, проходите, Одри.

Прошу, проходите… Откуда он такой взялся-то? Из средневековья?

Вард вжался в стенку, так как отойти дальше ему не позволяли крохотные размеры лестничной клетки, открыл дверь и пропустил меня вперед.

Очередной джентльмен. Спасибо, не надо.

Кабинет был ничего такой. Светлый и, слава богу, безо всякого барахла, которое обожают складировать старики.

– Теперь понятно, почему мне пришлось так долго ждать, – сказала я.

Он не понял моего комментария.

– Снаружи, у входа, – пояснила я. – Пока дверь не открылась. Еще чуть-чуть, и я бы ушла.

– Не жалеешь, что осталась? – спросил он, указывая на кресло и приглашая меня сесть. Точнее, он показал на два кресла, предлагая выбрать: плетеное с прямой спинкой или белое дизайнерское.

– Подозреваю, вы в курсе, что это была не моя идея, – ответила я, опускаясь в мягкое белое кресло.

– Тебя заставили прийти сюда. – Да, он все правильно понял.

Он взял со стола блокнот, подвинул свое серо-голубое рабочее кресло на середину кабинета, поставив его прямо напротив меня и сел. Слишком близко, как мне показалось, но, к счастью, тут пришло какое-то сообщение, избавив меня от необходимости смотреть собеседнику прямо в глаза.

– Можешь, пожалуйста, выключить телефон?

– Выключить?

– Выключить, – спокойно повторил он.

– Но я никогда не выключаю телефон. – Мое заявление не произвело на него особого впечатления, поэтому я добавила: – Вы отстали от жизни. Так уже никто не делает.

– А здесь делает, – улыбнулся он. – Одри, это твое время. Только твое, не чье-то еще. Выключая свой телефон, ты ставишь себя на первое место, а мне кажется, это отличное начало для нашей совместной работы.

– Я выключу звук, – вздохнула я.

Лейдеман не соглашался:

– Нет, телефон.

Опять со своей улыбочкой. Невыносимо. И все же я послушалась. Мне не хотелось сразу ссориться, ведь он наверняка станет докладывать папе обо всем, что ему не понравится. Оставшись без телефона, я страшно занервничала.

– Прекрасно, спасибо.

«Если мне придется и дальше лицезреть эту улыбочку, меня стошнит», – подумала я.

Мы долго сидели молча. Я осмотрелась по сторонам, но глазу было не за что зацепиться: крыши домов на другой стороне улицы, самолет высоко в небе; хм, наверное, забит под завязку и летит в жаркие страны, а пассажиры скоро будут про хлаждаться под пальмами, попивая коктейли. Мысли унесли меня куда-то прочь, пока вдруг я не осознала, что молчим мы уже неприлично долго.

«Интересно, он так и смотрит на меня со своей дурацкой улыбочкой?» – подумала я, но, покосившись, поймала его серьезный взгляд. Смотрел Лейдеман не на меня, а на зеленую ручку с каким-то логотипом.

– Одри, зачем ты здесь? – внезапно спросил он.

– Как будто вы не знаете.

– Хотелось бы услышать твою версию.

– Я здесь, потому что отец сказал: «Выбирай, – ответила я, стараясь не показывать эмоций, – либо опять в церковь, либо к психиатру». Вуаля, так я и оказалась здесь.

– К психотерапевту, – поправил он, что-то записывая.

– Что, простите?

– К психотерапевту, не психиатру. Ты часто ходила в церковь?

– А какая разница?

– Разница? А, ты об этом… Психиатр – это врач, он тоже разговаривает с пациентом, но, в отличие от психотерапевта, может выписывать лекарства. Ты часто ходила в церковь?

– А, значит, вы можете только разговаривать.

– И слушать.

«Это все могут», – чуть не вырвалось у меня, но тут я вспомнила об отце. Стоит мне заговорить, отец сразу вставляет свои пять копеек, разумеется, ведь он же у нас самый умный. Хорошо, а Александр? Хотя… честно говоря, это не его сильная сторона. Но ему за это и не платят, в отличие от Лейдемана.

– Ты часто ходила в церковь?

Господи, как же он достал.

– Раз в месяц. И то только потому, что иначе мне не давали деньги на карманные расходы.

Он понимающе кивнул.

– А здесь лучше, чем в церкви?

«Он пытается заманить меня в ловушку», – догадалась я. Если я отвечу «да», то все, я у него на крючке. Отвечу «нет», он позвонит папе, и мне придется снова переться в церковь.

– В церкви скучно, – ответила я уклончиво.

– Скучно?

– Ага. Неудивительно, что к ним приходит все меньше народу. Им бы добавить какое-нибудь мультимедийное сопровождение. Видео или типа того. И убрать эту дебильную музыку.

Он ничего не ответил.

– Там полно всяких картин, – продолжала я. – Почему бы не сделать так, чтобы они говорили? Было бы здорово, уж точно лучше, чем слушать без конца унылого бородатого мужика. Извините, надеюсь, вы не верующий?

Лейдеман продолжал молчать. Я уж подумала, что он обиделся, но вроде бы нет, он сидел и спокойно смотрел. На меня. Не агрессивно, но как-то так, что у меня участился пульс.

– Я больше не хочу в церковь. – Сказав это, я вдруг, неожиданно для самой себя тяжело вздохнула.

– Почему?

– Потому что… – Я закрыла глаза. Собственно говоря, думать об этом не хотелось. Я просто перестану туда ходить, и тогда эти дурацкие видения исчезнут сами собой.

– Одри?

Я замотала головой, и гораздо яростнее, чем мне того хотелось.

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему?

Да уж, репертуар у него невелик. Почему, почему, почему? По кочану да по кочерыжке!

– Одри, почему ты не хочешь?

– Потому что у меня от этого кошмары, вот почему, – рявкнула я. – Потому что мне от этого плохо. Как сейчас.

– То есть тебя что-то пугает в церкви?

Я точно не поняла, вопрос это или утверждение, но он не сводил с меня глаз, и я наконец ответила «да».

– А можешь описать, что тебя пугает?

– Нет! – Ответ прозвучал резко, я и сама это поняла. Как будто на самом деле я сказала: «Еще одно слово, и я уйду». Ну и славно, будет лучше, если до него сразу дойдет, что это запретная тема.

Лейдеман продолжил не сразу. Голос у него изменился, стал приветливее:

– Возможно, нам стоит сначала познакомиться. Фамилию мою ты уже знаешь. А зовут меня Вард. Мне сорок шесть, и более семнадцати лет я веду частную практику.

– Боже. Да вы сидели в этом кабинете, когда я еще лежала в колыбели.

– Тебе семнадцать?

– Да, только что исполнилось.

Он пролистал несколько страниц назад.

– Ах да, вижу, двадцать первого июня.

– А что там еще обо мне написано? – Я занервничала.

– Ничего особенного. Твое имя, имена родителей. Номер твоего страхового полиса. И несколько строк о причине визита.

– Можете прочитать?

Он на мгновение замешкался, но все же выполнил просьбу:

– В последнее время Одри ведет себя подозрительно (со слов отца). Раздражительна, дважды были панические атаки в церкви, отказывается посещать службу. Отец подозревает наркотики.

Я фыркнула.

– Отец у меня вообще подозрительный.

– Значит, наркотики ты не принимаешь? – спросил Лейдеман.

– Нет, конечно. Наркота – это уже не модно. Да и кожа от них портится.

Он записал что-то в блокнот и снова поднял глаза:

– Помнишь, когда тебе впервые стало страшно в церкви?

Я пожала плечами:

– Думаю, месяца два назад.

«Думаю»? Ты не думаешь, ты точно это знаешь, Одри Патс. Как будто ты сможешь забыть тот момент, когда впервые его увидела.

Я наблюдала, как Лейдеман, нахмурившись, пытается придумать следующие вопросы. Сейчас начнет играть в угадайку. А то, что тебя пугает, – это животное? Нет. Предмет? Нет. Значит, человек? Нет, менейер Вард, это нечто такое, чего вы никогда не видели в своей комнатушке на четвертом этаже. Это сам дьявол.

У меня внезапно затряслись руки. Я сделала глубокий вдох и попыталась представить что-нибудь другое. Подумать о чем-то глупом и невинном вроде чаек, парящих высоко в небе, или зеленой ручки c логотипом.

– Я здесь в безопасности? – Я не могла поверить, что спросила это вслух, еще и странным высоким голосом. Он наверняка подумает, что я сумасшедшая. – Я не хочу в больницу.

Потому что если заберут туда, сбежать уже не получится, и они будут делать со мной все, что им вздумается.

Краем глаза я увидела, как Лейдеман встал. К уда-то ушел, а затем вдруг оказался прямо возле меня со стаканом воды в руках.

– Здесь ты в полной безопасности.

Я взяла стакан и так обхватила его ладонями, будто держу чашку горячего шоколада. Как идиотка! Стакан был холодным, но по какой-то причине мне это даже нравилось, словно эта прохлада наполняла мое тело, остужая горящие щеки и замедляя сердцебиение.

Лейдеман молча наблюдал, как я пью воду. Раз глоток. Еще один. С каждым глотком по телу разливалось спокойствие. Было так хорошо, как будто время остановилось. Меня словно поместили в пузырь, где никто не сможет до меня добраться. Глотки становились все меньше, потому что мне хотелось сохранить это ощущение как можно дольше. Делая очередной глоток, я проверяла, сколько воды еще осталось.

Лейдеман ничего не говорил, но иногда что-то записывал. Затем я услышала, как он чиркает у себя в блокноте, но скрип карандаша был настолько тихим, что не нарушил целостности пузыря.

Внезапно раздался пронзительно громкий звук, как будто сработал кухонный таймер. Лейдеман, подойдя к столу, положил конец истеричному бряцанию.

– Мне жаль, но наше знакомство подошло к концу, – сказал он. – На следующей неделе у нас будет целый час. Тот же день, то же время, пойдет?

Руки тряслись так сильно, что стакан, казалось, вот-вот выскользнет.

– Вы не можете так поступить. – Я чувствовала, что в глазах стоят слезы, но мне было плевать.

Лейдеман оторвался от своего ежедневника.

– Другое время?

– Как это гадко! Вы меня раздеваете, в переносном смысле, конечно, вы говорите, что я в безопасности, а как только я подпускаю их ближе, то… то…

Волосы липли к мокрым щекам. Я убрала пряди и сказала, не глядя на него:

– Можно я еще чуть-чуть посижу? Пока мне не перестанет быть так хреново?

– Нет, не получится. Одри, у меня следующий клиент.

– Но я не хочу уходить! – вскрикнула я. – Не так! И не сейчас! Он… Этот страшный… Он слишком близко.

Мне было трудно говорить.

– Посмотри на меня, Одри, – спокойно сказал Лейдеман. И когда я послушалась, взглянув на него, будто маленький ребенок, который хочет, чтобы папа ему помог, он продолжил: – Сделай глубокий вдох. Отлично. А теперь еще раз.

Он повторял это, пока у меня не перестали трястись руки. Мне стало ужасно стыдно за свое поведение.

– На следующей неделе еще поговорим, – сказал он. – И не переживай, Одри. Мы справимся. Ты справишься.

2

Во второй раз он не стал за мной спускаться. Просто сказал через домофон, что сейчас откроет дверь. Но я страшно нервничала и дернула ручку, не дождавшись сигнала. А когда спохватилась, дурацкая дверь снова захлопнулась, так что мне пришлось звонить еще раз. Что ж, отличное начало.

Он уже поставил свое кресло, как в прошлый раз, прямо перед моим. Я на секунду задумалась – а не сесть ли на этот раз в плетеное? Просто чтобы он понял, что я не настолько предсказуема, как те неудачники, которые приходят сюда добровольно. Но у меня не было никакого желания целый час сидеть с прямой спиной.

– Как твое ничего, Одри?

В школе все лопнули бы со смеху, если бы я рассказала, как он разговаривает. Уже почти жалею, что решила никому не рассказывать о терапии.

– Хорошо. Отлично.

– Панических атак не было?

– Нет.

– Кошмары тоже не снились?

Я пожала плечами и сосредоточила все свое внимание на указательном пальце правой руки, точнее на ногте, который сломался этим утром. Вот бы сейчас сидеть дома с пилкой в руках и Армином ван Бюреном в наушниках.

– Значит, все-таки снились, – заключил Лейдеман. Он выжидающе смотрел на меня, пока я обкусывала ноготь, спасая его от еще больших потерь. – Тебе трудно об этом говорить?

– Трудно, трудно… Я просто стараюсь о них не думать.

– О них?

– Ну, о кошмарах и типа того.

– И почему же?

Я не ответила. Одно из моих правил гласит: не реагируй на бессмысленные вопросы.

– Есть такое индейское племя, где детей учат не убегать во сне от чудовищ.

– Занятно.

Хоть и непонятно, к чему это он.

– Оставаться на месте, встречаться с чудовищем лицом к лицу. Так дети побеждают свои страхи. Или хотя бы учатся с ними жить.

– Учитывая, что в эту секунду я не сплю, этот мудрый совет бесконечно актуален, не так ли? – Я постаралась сделать свою реплику максимально язвительной, и, как по мне, вышло очень даже неплохо.

Лейдеман снова погрузился в долгое молчание.

– В прошлый раз ты спросила, в безопасности ли ты здесь, – сказал он наконец. – И я ответил «да». Мне тогда показалось, будто ты очень хотела чем-то со мной поделиться. Или ошибаюсь?

Я покосилась на его таймер.

– У нас еще уйма времени, Одри.

Голос его звучал вполне приветливо. Глубоко в душе мне не терпелось рассказать ему о том жутком сне, но я еще никогда ни с кем об этом не разговаривала, поэтому подобрать слова оказалось не так-то просто. Словно тот кошмарный тип в черном не давал мне этого сделать. Стирал все мысли, чтобы я не понимала, с чего начать.

– Начни с чего угодно, – сказал Лейдеман. – Неважно откуда, ты сама придешь к тому, что для тебя действительно важно.

Как будто прочитал мои мысли. Жуть.

– В общем-то, мне снится всего один сон, – ответила я. – Один и тот же каждый раз. Как будто смотришь на повторе ролик с «Ютьюба».

Лейдеман весь превратился в слух. Я достала из кармана телефон и уставилась на черный экран.

– Я не собираюсь его включать, правда. Просто подержу в руках. Ну, знаете, такая моральная поддержка. Чтобы чувствовать, что я не одна.

Не отрывая взгляд от телефона, я начала говорить. Очень медленно, наверное, так говорят лунатики во сне. Не специально, просто по-другому не получалось.

– Запах такой, что дышать невозможно. Воняет потом. Грязными людьми. Скисшим молоком. Дерьмом. Скорее даже навозом. Как на ферме, только в сто раз хуже.

Ну вот, опять. Все, что я прятала глубоко в сознании, снова стало реальным. Заболела лодыжка, как будто на ней что-то тяжелое. Появилось удушающее чувство, словно меня поймали, как крысу в ловушку. И опять этот шум. Накатывает волнами, как морской прибой, становится все громче, пока не заполняет комнату и не прижимает меня к стене.

– Как будто тысячи людей одновременно что-то говорят, – прошептала я с закрытыми глазами.

Боже, нет, он здесь, снова… Я почувствовала, как меня затрясло. Сильнее, чем обычно: сначала задрожали пальцы, затем – руки, плечи, ноги… Телефон выскользнул и с громким стуком упал на пол. Я хотела его поднять, но почему-то не смогла. Меня полностью сковало дрожью.

И тут из ниоткуда появились руки Лейдемана. Он положил их на мои. Крепко обхватив, он держал меня, словно я была кораблем, а его руки – якорем.

– Что ты видишь, Одри?

– Большого черного ворона, – еле прошептала я. – Он медленно расправляет крылья. Огромные черные крылья. Все до смерти боятся его. И церковь пропахла страхом и смертью.

Сердце колотилось, во рту пересохло. Я высвободила одну руку и потянулась за водой, но рука дрожала так сильно, что я почти все пролила на стол, не сумев удержать стакан.

Лейдеман поднес его к моим губам и помог сделать глоток.

– Он что-то говорит?

– Он кричит. А иногда шепчет – это еще страшнее. А летучая мышь рядом с ним повторяет сказанное, только на баскском.

Лейдеман дернул рукой, и я поняла, что что-то его смутило.

– На… на баскском? – произнес он так, будто мне не поверил. – Откуда ты знаешь, что это было на языке басков?

Все образы пропали, словно кто-то нажал на кнопку. Страх тоже исчез, я чувствовала лишь невероятное раздражение. Похоже, раздражение помогает против страха. Отлично. Вот о чем индейцам надо было рассказывать своей ребятне.

Я убрала его руки, подняла телефон и холодно ответила:

– Может, оттуда, что я шесть лет жила на севере Испании, в Стране Басков?

Сбитый с толку, он отодвинулся на кресле назад. Так ему и надо, пусть лучше готовится к встречам. Хотя, стоит признать, что тут скорее виноват мой отец. Он вечно делает вид, будто этого эпизода никогда не существовало. Очевидно, по инициативе Анны.

– Прости, пожалуйста, я не знал.

Судя по таймеру, у нас оставалось еще десять минут. Я встала и подошла к скошенному окну.

– Может, нам стоит сначала познакомиться… – сказала я, бросив надменный взгляд в его сторону.

Ну все: наморщив лоб, он начал перелистывать блокнот. Наконец, отложил его в сторону и сказал:

– Ты права. Я слишком резко перешел к… твоей проблеме. Извини.

Я тут же поняла, в чем причина. Плюхнувшись обратно в кресло, я ответила:

– Вам позвонил мой отец. Скажете, что нет?

Бинго, он тут же покраснел. Меня это даже немного позабавило, но в то же время я проклинала отца. Сегодня утром он и у меня спросил, есть ли прогресс. И смогу ли я присоединиться к Евхаристии.

– Видимо, твоему отцу очень важно, чтобы ты как можно скорее вернулась в церковь.

– Жизненно необходимо, – фыркнула я. – Но самому ему плевать. Это все Анна. Святее папы римского и до ужаса печется о спасении моей души. По ее словам.

– Почему? Спасение твоей души находится под угрозой?

– Она считает, что да. Потому что я стала ходить в церковь только после появления Анны.

– Не совсем понимаю. Обычно матери присутствуют в жизни своих детей с довольно раннего возраста, не так ли?

Мы впервые одновременно улыбнулись.

– Анна мне не мать. Моя родная мама умерла, когда… ну… при родах. Моих родах. Точнее, когда рожала меня. Анна появилась, когда мне было пять. Маленькая пятилетка-язычница, так она меня называла. Воспитанная, по ее словам, бабкой-еретичкой.

– Кем? Еретичкой? – Лейдеман заглянул в блокнот, где все это время что-то торопливо записывал. – Да уж, такое словечко сейчас услышишь нечасто. И чем же твоя бабушка обязана столь необычной характеристике?

– Когда мы садились за стол, она все время говорила: «Спасибо тебе, солнце, за эту замечательную пищу и за то, что все это выросло под твоими лучами».

У нее был просто гигантский огород. Я всегда помогала ей пропалывать грядки и собирать урожай.

– И упоминание солнца – это все?

– Анне этого было более чем достаточно. Она католичка до мозга костей. По сути, фанатичка. Нам еще повезло, что не радикальная мусульманка, иначе устраивала бы теракт за терактом.

Лейдеман никак не отреагировал, лишь в очередной раз пробежался глазами по своим записям.

– Значит… До шести лет ты жила в Стране Басков?

– В пятнадцати километрах от Витории-Гастейс, если точнее. На ферме у бабушки с дедушкой.

– А твой отец тоже там работал?

– Нет, он работал в Бильбао, в Музее Гуггенхейма. Там он и познакомился с Анной. Но отцу тогда было проще остаться в Витории, кому-то надо было за мной присматривать, пока он был на работе.

– Понятно.

Осталось две минуты.

– Одри, а у тебя есть братья или сестры?

Я уже собиралась встать. Не имела ни малейшего желания снова услышать, как меня прерывает этот гребаный звон.

– Сводный, Пабло. У него синдром Дауна, и он живет в интернате. Анна думает, что это ее так Бог наказал, но ей все говорили, что в сорок четыре лучше не рожать детей. Просто яйцеклетки уже плохие. На следующей неделе в то же время, да?

Лейдеман ошарашенно взглянул на меня.

– Да, хорошо, конечно.

– Ну, тогда до встречи.

Я почувствовала себя гораздо лучше, когда спустилась на три лестничных пролета вниз и оказалась на улице: я снова могла контролировать свою жизнь. Может, эти индейцы были не такие уж и дураки.

1.Менейер (нид. meneer) – вежливое обращение к мужчине в Нидерландах.