Kitabı oxu: «Чёрная стезя. Часть 1», səhifə 13
Глава 12
В начале октября погода резко испортилась. По ночам температура воздуха опускалась уже ниже нуля. Утренние заморозки сковывали землю, в лужах замерзала вода. Облака, насытившись на Байкале влагой, потяжелели и едва тащились по небу. Опустившись совсем низко, они выцеживали на землю мелкий противный дождь вперемежку со снегом и лениво уплывали за горизонт.
Иногда, совсем неожиданно, налетал холодный, пронизывающий до костей ветер. Он заворачивал в спираль промозглую воздушную массу и с силой швырял её в лица заключённых. Они увёртывались от сильных порывов, прикрывались на время мокрыми брезентовыми рукавицами, но потом вновь с обречённостью рабов вонзали свои кирки и ломы в чавкающее земляное месиво.
Охрана, облачённая в брезентовые плащи с капюшоном, с полным безразличием наблюдала за копошащимися в грязи арестантами. Людской муравейник, извиваясь чёрной лентой, уползал по прорубленной просеке далеко вперёд и терялся в лесном массиве.
Полтора месяца прошло с того дня, когда Александр Кацапов впервые появился в колонне № 23. Строительство железной дороги Улан-Удэ – Наушки, было разбито на отдельные участки протяжённостью от четырёх до пяти километров, в зависимости от рельефа местности. На каждом из этих участков находился лагерный пункт во главе с начальником лагеря-колонны.
На участке территории, обнесённой двумя рядами колючей проволоки, стояли длинные бараки. Это была жилая зона для заключённых. В сотне метров от неё располагались жилые дома для лагерного персонала и строения хозяйственно-бытового назначения.
Дом, в котором поселили Кацапова и Надеждина, был старым и трухлявым. Его, вероятно, разобрали где-то по бревнышку в одном из посёлков и перевезли сюда в конце зимы. Сруб собирали на скорую руку, установив первый венец брёвен на четыре больших валуна. Через щели в полу гулял ветерок. Щели пришлось законопатить паклей.
Давая согласие на работу в строительной колонне, друзья и не предполагали, что их ждёт впереди. Сладков по какой-то причине не явился на встречу. Друзья, бесполезно прождав его у входа в контору около получаса, направились самостоятельно решать свой вопрос. В отделе кадров базового лагеря, где располагалось управление, собеседование продлилось не более пяти минут.
– Что умеете делать? – спросил начальник отдела, грузный седой мужчина в очках с массивным подбородком, едва друзья успели присесть на стулья в его тесном кабинете.
– Всё, что угодно, – простодушно ответил Александр и улыбнулся.
– А конкретнее? – лицо кадровика было непроницаемым. Он не удивился ответу посетителя, будто знал загодя, что перед ним стоит человек, владеющий, как минимум, несколькими десятками профессий.
– Приходилось валить лес, сплавляться по реке. Могу работать на пилораме, плотничать, строить дома, класть печи, слесарничать. Умею ухаживать за лошадьми.
– И подковать способен?
– Могу и подковать.
– Ну, что ж, мне всё понятно. Валить лес у нас есть кому, а вот мастеров в колоннах не хватает. Заключённые совсем распоясались. Оформлю мастером, – заявил неожиданно начальник отдела кадров. На его лице скользнуло что-то наподобие улыбки.
– Но я… никогда не работал мастером, – попытался возразить Александр, засомневавшись в своих способностях руководителя. – Да и образование у меня всего четыре класса.
– Мастерами не рождаются, ими становятся, – безапелляционно проговорил кадровик. – Познание начинается с нуля, опыт приходит со временем. В двадцать третьей колонне толковый и грамотный прораб, он быстро обучит тебя всем премудростям, не сомневайся.
Суровый начальник прошёлся взглядом по комплекции Кацапова, добавил:
– На трассе особых знаний не потребуется. Нужна внушительная внешность, чтобы заключенные боялись мастера и безропотно повиновались ему.
Озвученная сумма зарплаты подстегнула Александра к принятию окончательного решения. Он не стал возражать и незамедлительно написал заявление.
«Не справлюсь – сами попрут из мастеров, – мелькнула мысль в его голове. – А попробовать стоит».
А вот Григорию Надеждину не было предложено занять вакансию мастера, хотя в соседней колонне таковая имелась. Кадровик, по всей вероятности, собаку съел на своей работе и видел человека насквозь.
Свободных мест нормировщика в двадцать третьей колонне не оказалось, а Грише не хотелось расставаться с другом. Он не собирался сдаваться без боя и пошёл на хитрость. Гриша, как бы скользь, обмолвился, что хорошо знаком со Сладковым, а тот советовал ему устроиться в службу снабжения.
После упоминания о Сладкове, начальник отдела кадров как-то странно взглянул на Надеждина, затем куда-то позвонил по внутреннему телефону. В результате Гриша пристроился в службу помощника начальника лагерного пункта по снабжению и быту. На него были возложены обязанности обеспечения заключённых продовольствием и спецодеждой.
Прораб действительно оказался грамотным специалистом. Он был старше Кацапова на десять лет. Как потом выяснилось, у него за плечами была хорошая школа, в том числе и строительство Беломорканала.
Внешне Борис Игнатьевич Бобров не походил на прораба и ничем не отличался от заключённых. Ходил в такой же телогрейке, в разбитых кирзовых сапогах, из карманов торчали брезентовые рукавицы. Он был мирным и добродушным человеком. Никто в колонне ни разу не слышал из его уст громких окриков, оскорблений или матерных слов. Ему чужды были властность, превосходство и высокомерие. Для организатора стройки, это, конечно же, являлось определённым минусом.
Грамотный прораб строил свою работу на доверии и личном примере, сновал по всему фронту работ, не брезгуя при необходимости брать в руки лом или лопату. Политические его уважали и исполняли всё, что он просил, ничуть не сомневаясь в правильности принятого решения. Воры, мошенники и бандиты пользовались мягким характером Боброва, нередко давили на него, добиваясь для себя послаблений.
Бобров искренно обрадовался появлению Александра Кацапова. Он внимательно выслушал нового мастера и ничуть не удивился отсутствию у того специального образования.
– Не беда, – успокоил он. – Через неделю войдёшь в курс дела, и всё пойдёт, как по маслу. Здесь больше половины мастеров не имеют специального образования, но это не мешает им трудиться. Геодезисты простреляли трассу, выполнили необходимую разметку. Теперь твоя главная задача – выполнение плана. Выемка грунта, заполнение траншеи щебнем. До укладки шпал и рельс пока далеко. Есть время, чтобы изучить технологию.
В этот же день Бобров провёл Александра по всему участку работ, познакомил с бригадирами из числа заключённых, рассказал о режиме труда, нормах выработки. На обратном пути подвёл Кацапова к большому штабелю сложенной древесины, сказал:
– Вот здесь я выбрал площадку для монтажа пилорамы. Знаком с такой штукой?
– Приходилось, – без хвастовства ответил Александр. – Сам пилил брус, доски. Бараки на Урале строил.
– Тогда мне просто повезло с тобой! – обрадовано произнёс Бобров. – Гора с плеч, как говорится!
И он принялся рассказывать, где следует установить оборудование, как расположить подъездные пути, куда складировать готовый пиломатериал.
– Завтра должны завести генератор и саму пилораму, займёшься выгрузкой. А послезавтра приступишь к монтажу. Людей я тебе дам.
– Под открытым небом? – удивился Кацапов.
– Навес будешь строить параллельно с монтажом. Нам срочно нужны свои пиломатериалы. В ближайшее время на трассу пригонят ещё около трёх тысяч заключённых, в нашу колонну тоже прибудет пополнение. Всех прибывших нужно куда-то расселить, обеспечить инструментом. Начальник лагеря принял решение строить дополнительный барак, существующие итак уже все переполнены.
– Снабжение не справляется?
– Оно-то справляется, завозит сколько положено. Только вот заключённые – ушлый народ. Особенно уголовники. Чтобы не работать – ломают инструмент, курочат тачки, жгут пиломатериалы вместо дров. Прошлой зимой сожгли штабель шпал под видом разогрева грунта.
– А как же охрана? – в недоумении спросил Александр. – Не препятствует безобразию, не гоняет?
– Охра-ана, – презрительно протянул Бобров. – Эти псы нам с тобой не подчиняются. Их задача – не допустить побега, а на всё остальное им наплевать. Зимой сами они всю смену не отходят от костров. Мёрзнут бедняги.
И начались трудовые будни Кацапова в должности мастера. До обеденного перерыва он мотался по трассе, выслушивал жалобы бригадиров, ругался и поучал, если требовалось, потом возвращался к возводимой пилораме.
Через две недели пилорама заработала. Визг циркулярной пилы был слышен далеко вокруг. Её установили прямо на земле, запитав кабелем от мощного генератора, который Сладков доставил из Улан-Удэ.
Руководил установкой оборудования пожилой заключённый по фамилии Самойлов. До ареста органами НКВД, этот человек работал начальником цеха на одном из московских заводов. Он был угрюм и неразговорчив, часто кашлял. Поблёклые серые глаза, казалось, были мертвы и никогда не оживали, даже тогда, когда происходил какой-нибудь забавный случай. Измождённое лицо было сплошь изрезано многочисленными морщинами. Ему было пятьдесят лет, но выглядел Самойлов на все семьдесят.
В помощниках у него находились ещё четверо заключённых, тоже из политических. Эта немногочисленная бригада была выделена Александру Кацапову, но руководство ею было чисто формальным. Илья Никифорович Самойлов знал своё дело, и любые приказы были для него излишними. Поставленную перед ним задачу он выполнял добросовестно и в понуканиях не нуждался.
После запуска пилорамы Кацапов оставил этого заключённого на вновь образованном рабочем месте. Он понимал, что работа под проливным дождём на трассе только усугубит болезнь Ильи Никифоровича. Его ослабленный организм просто не выдержит, и Самойлов вскорости отдаст богу душу, не проживёт в заключении и части длительного срока.
Под навесом пилорамы не было проливного осеннего дождя, не гулял под телогрейкой студёный ветер, и более того, здесь имелась печь-буржуйка, изготовленная из железной бочки. Такие условия можно было назвать послаблением режима.
– Спасибо, – тихо промолвил Илья Никифорович единственное слово и опять умолк наглухо, ушёл в себя.
Тёплое место на пилораме хотели оседлать уголовники, но Александр не пошёл у них на поводу. Он хорошо представлял себе, что будет, если на пилораме начнут верховодить блатные. Попасть к ним в зависимость у Кацапова не было никакого желания. Как только циркулярная пила распластала первый ствол дерева, к нему подошёл бригадир из числа заключённых по фамилии Ярошенко.
– Просьба есть к тебе, Александр Степанович, – сорокапятилетний зек смотрел на Кацапова испытующе, словно взвешивал про себя, стоит ли продолжать разговор.
– Говори, не съем, – небрежно бросил Александр.
– Сорока на хвосте донесла, будто ты бригаду набираешь на лесопилку
– Не соврала твоя сорока, есть такое дело, – не стал отрицать Кацапов. – Уж не пристроить ли кого предлагаешь?
– Худо одному человеку в траншее, – не отводя взгляда, вздохнул Ярошенко. – Боюсь, не выдержит он второй зимы. Ослаб совсем.
– Пилорама – не санаторий, сил не прибавляет, – усмехнулся Александр. – И я не доктор, лечить не обучен.
– И всё же, Александр Степанович, – в глазах Ярошенко появилась решительность, будто он собрался силой заставить мастера исполнить свою просьбу, если тот через секунду вдруг откажет, – прислушайтесь к моей просьбе, в ваших силах спасти жизнь человеку.
Александр не выдержал пронзительный взгляд заключённого, отвел глаза, недовольно спросил:
– Кто он тебе этот дистрофик, что ты так печёшься о нём? Сват? Брат?
– Не то, и не другое. Просто порядочный интеллигентный человек, преподавал детям в школе историю. Тяжелее карандаша и ручки в руках ничего не держал.
– А брёвна, по-твоему, он сможет таскать? – с ехидством спросил Кацапов. – Это ведь не ручкой по бумаге водить!
– Опил отгребать, горбыль относить он сможет, учёт будет вести, – не отступал Ярошенко. – Нужно немного времени на передышку, чтобы человек окреп. Через пару месяцев он и с брусом начнёт управляться.
– Как фамилия этого человека?
– Осокин Виктор Пантелевич, осужден по статье 58 –10 УК. Судьба свела нас в Чусовском КПЗ на Урале. И вот уже год, как вместе.
– Где ты сказал? – вскинул брови Кацапов.
– В Чусовом, неподалёку от Перми, – пояснил Ярошенко, не подозревая, что от его пояснения вопрос с Осокиным решится положительно.
– Знакомый город, – глаза Александра сразу потеплели, в них загорелось любопытство. Встретить земляка за тысячи километров от родных мест, по которым он стал скучать, было для него приятной неожиданностью.
– Ты там бывал? – на лице Марка Ярошенко появилось удивление.
– Я там родился и вырос.
– Да-а, удивительная штука жизнь, – задумчиво произнёс заключённый. – А ещё удивительнее Божья воля. Захочет Господь – разъединит людей, захочет – вместе сведёт. И никому неведомо, когда и как это произойдёт, с какой целью он это делает.
– Ты, что, из староверов?
– Нет, обычный христианин, – ответил Марк. – Почему ты решил, что я из старообрядцев?
– В тех краях много их расселилось по тайге. Борода твоя наводит на такую мысль.
– Бороду я здесь уже отпустил, зимой лицо меньше страдает от мороза, – усмехнулся Ярошенко. – А со староверами мне довелось не только повстречаться, но и пожить по соседству. Про посёлок Шайтан не слышал?
– Ещё бы! – воскликнул Александр. – Я там бараки строил по молодости. – Староста тамошний, из староверов, много моей кровушки тогда подпортил. То к одному прицепится, то к другому докопается. Вставлял палки в колёса, пока не выудил из меня деньжат.
– Жил я в твоих бараках, – улыбнулся Ярошенко. – На совесть построены, стены не продувало.
– Спасибо за оценку, – сухо поблагодарил Александр. – Давай перейдём к делу. Если уж ты сплавляешь на пилораму доходягу, то и двух крепких мужиков я тоже у тебя заберу. Не обессудь. Выберу сам, без подсказки. Всё, иди, работай, дневную норму никто не отменял.
Разговор этот состоялся две недели назад. На следующий день с утра он со стороны понаблюдал за работой бригады и выбрал людей на пилораму.
Осокин действительно не мог работать наравне с остальными заключёнными. Лом периодически выпадал у него из рук, колесо тачки увязало в земле, а заключённый, тужась до синевы на лице, подолгу раскачивал её взад и вперёд, не в силах сдвинуть с места. Но таких, как Осокин, было ещё несколько человек. Каторжный труд по десять часов в день с пешим переходом в лагерь делал своё дело, выматывал человека до крайности, превращая его в обречённого раба.
Жидкий постный суп и полмиски пшённой каши не восстанавливали затраченной энергии. Держались пока выносливые от природы люди. Но что произойдёт с ними зимой, когда земля превратится в камень, а кирка и лом будут отскакивать от неё, как мяч от пола? Этого сказать никто не брался.
Кацапов взглянул на небо, надеясь увидеть там хоть какой-нибудь просвет, но, сплюнув от досады, натянул на голову капюшон плаща, вышел из-под навеса и скорым шагом направился вдоль трассы.
На утренней планёрке Бобров попросил его побывать на замыкающем участке будущей магистрали и сделать некоторые замеры. Сейчас там заключённые валили лес. Это был самый сложный километр. Трасса упиралась в сопку, требовалась выработка скального грунта на глубину до двадцати метров со стороны горного массива. Прораб решил провести тщательное обследование, чтобы заранее избрать наиболее оптимальный метод разработки грунта.
Шагая по раскисшей земле, Кацапов, поглядывая на копошащихся в грязи заключённых, впервые размышлял об их судьбах. После разговора с Марком Ярошенко в его сознании что-то внезапно произошло, появилось если не сострадание, то некое сочувствие к этим несчастным людям. До этого он ходил будто с повязкой на глазах, а потом внезапно лишился её, и осужденные предстали перед ним в полной реальности.
Полтора месяца назад ему и в голову не приходило, что у каждого заключённого где-то далеко от этих мест остались дом, семья, работа. Его не интересовало их прошлое, безразличным было и будущее. Он, здоровый и сильный крестьянский парень, с детства привыкший к тяжёлому труду, не хотел верить, что кто-то из них не способен выполнить и половины нормы. Ему казалось, так поступают лишь симулянты и саботажники. Он не знал истинного положения заключённых и не был сторонником скидок на их здоровье, не брал в расчёт и непогоду. Дневная норма была незыблемой основой существования зеков в лагере.
Цель поставлена: железная дорога должна быть построена любой ценой и сдана в эксплуатацию в обозначенный срок. Его и приняли мастером для того, чтобы обеспечить выполнение напряжённого плана. Для Александра все заключенные были на одно лицо. Они являлись преступниками. А преступников не нужно жалеть, поскольку они должны искупать вину каторжным трудом, как издревле велось на Руси.
Но и труд заключённых поначалу был для него полной абстракцией. Нормы выработки давались на бригаду в целом, поэтому определить со стороны степень индивидуальных мучений и страданий было невозможно. И, только сблизившись с безликой человеческой массой, он вдруг обнаружил, в каком заблуждении находился всё это время. Оказалось, даже он, крепкий и выносливый мужчина, способен выполнить заданный объём работ только на пределе физических возможностей. А заключённые грызут эту неподатливую землю ежедневно. И месяц, и год при скудном пищевом рационе, без малейшей передышки.
Осокин, который появился на пилораме, по словам Марка Ярошенко, около года назад был весёлым энергичным колобком. Сейчас этот человек изменился до неузнаваемости: похудел, скрючился, покрылся не проходящими нарывами, на ладонях не успевали заживать кровоточащие мозоли.
Александр начал осознавать: перед ним не обезличенные рабы, а несчастные люди, у каждого из которых существует своя жизнь, своё отношение к ней. И каждый заключённый борется за эту жизнь по-своему.
«… порядочный интеллигентный человек, преподавал детям в школе историю… в ваших силах спасти человеку жизнь…, – вертелись, словно заклинание, в голове слова Марка Ярошенко.
«А ведь и я мог очутиться на их месте, – подумалось отчего-то Кацапову. – От тюрьмы и сумы не зарекаются. Как бы я повёл себя? Тоже бы превратился в слепую лошадь, которая часами ходит по кругу, пока её не возьмут за уздцы и не остановят? Или стал бы противиться безжалостной судьбе, цепляться за каждый миг своего пребывания на земле?»
Несколько километров отшагал Александр под изнурительно моросящим дождём. Брезентовый плащ быстро намок, огрубел и изрядно потяжелел. Крупные капли стекали по капюшону и, падая перед лицом, мелькали, как надоедливые мушки. Впереди показалась бригада лесорубов, послышался ухающий шум падающих на землю деревьев.
– Лошади, когда будут? – недовольно спросил подошедший бригадир, держа в руках топор. Лицо его было мокрым от дождя, от него исходил лёгкий парок. – Брёвен скопилось – пройти нельзя. Люди ноги себе скоро переломают. Стащить бы надо с трассы, в штабеля сложить.
Если бы эти слова Кацапов услышал пару недель назад, он бы прикрикнул на бригадира и моментально урезонил излишнюю прыть.
– Что, катать разучились, мать вашу?! – произнёс бы он властно, подражая прорабу соседнего участка. – Забыли, что бревно круглое? Для чего у вас ломы? Бросайте лаги и – вперёд!
И бригадир бы при этом не посмел возражать. Только в ответ, может, брызнул бы на него негодующий взгляд и пошёл исполнять приказание, шёпотом бурча для успокоения что-нибудь себе под нос.
Александр не возмутился, не выматерил привычного к окрикам заключённого. Неожиданно для себя удивительно спокойно, по-деловому ответил:
– Лошади сейчас заняты на перевозке леса из ближнего штабеля, обеспечивают работу пилорамы. А вы начинайте пилить брёвна по размеру шпал. Складируйте неподалёку. По первому снегу перевезём к пилораме на санях.
Кустистые седые брови бригадира взлетели вверх. Он был удивлён мирным ответом мастера.
– Понял, Александр Степанович. Сейчас распоряжусь, – пожилой бригадир кивнул головой и отправился обратно на делянку, обернувшись по пути несколько раз. Видимо, он не сразу поверил словам Кацапова, посчитав их издевательским подвохом, и, оглядываясь, ожидал отмены полученного распоряжения.
– Смотри под ноги, а то споткнёшься, – развеселился Александр. – И деревья валите аккуратно, правильно выбирайте направление, тогда возни на земле меньше будет! Делайте надпил, как я вас учил!
Александр облазил все скалы, выполнил промеры, как просил Бобров и отправился в обратный путь. Он старался идти по краю широкой траншеи, чтобы внимательно понаблюдать за работой заключённых.
Грязные, в мокрых телогрейках, с хмурыми измождёнными лицами, люди копошились на метровой глубине. Грунт на участке попался глинистым, глина прилипала к лопате, заключённые с яростью били ею о края тачки.
Внизу, посреди траншеи горел костёр. Когда началось ненастье, Кацапов разрешил разводить костры, чтобы люди могли немного отогреваться и просушить одежду.
Политические приближались к огню по очереди, в случае крайней необходимости, на десять-пятнадцать минут, не больше. Они чётко усвоили, что их ожидает при невыполнении дневной нормы.
Зато уголовники не отходили от костра подолгу. Это были не воры в законе, которым трудиться запрещали воровские правила, а всякая шпана и шестёрки. Политические старались с ними не связываться, хотя стычки между ними периодически происходили.
У костра на чурочках сидели трое – Грыжа, Хрипатый и Кашалот – уголовник с большой головой и крупными передними зубами. Этот двадцатичетырёхлетний рыжий увалень прибыл в лагерь весной и сразу прибился к Грыже, безошибочно определив в нём главаря криминальной группы.
Александр обратил внимание, что одежда на уголовниках не парила и давно просохла. Выходило, что они сидели у костра больше часа. Как раз то время, пока он ходил по заданию Боброва.
Кацапов остановился напротив, язвительно спросил:
– Не упрели ещё от жара? Может, за веничком сходить?
– Лучше сразу в баньку, гражданин начальник, – осклабился Грыжа, лениво приподнимаясь с чурочки. – Братва не откажется. Верно, Хрипатый?
– Кто ж откажется, в натуре? – подхватил Хрипатый и хохотнул, издавая отрывистые звуки, похожие на икоту. – Можем и гражданина начальника отблагодарить по заслугам.
Заключённые, которые поблизости загружали тачки, приостановили работу и стали наблюдать, что же произойдёт дальше. Обычно мастера в такой ситуации произносили гневную тираду из матерных слов и шли дальше. Сейчас же мастер, похоже, вовсе не собирался ретироваться. Все ждали развязки.
Кацапов понял: уйти побеждённым в словесной перепалке ему никак нельзя. Его авторитет рухнет сразу, и восстановить будет уже невозможно. Он вспомнил, каким способом поддерживал дисциплину на золотом прииске Клешня. На какую-то секунду перед взором даже промелькнуло его свирепое лицо в момент избиения провинившегося старателя.
– Если ты, гнида, думаешь, что тебе всё позволено, то ты глубоко заблуждаешься, – Александр презрительно усмехнулся и сплюнул слюну сквозь зубы так, как это делают урки. – Ты не вор, а обычный фраер, и будешь пахать у меня наравне со всеми! Понял, сука?
Последнее слово было особенно оскорбительным для уголовника. Суками на зоне называют заключённых, сотрудничающих с руководством лагеря, и Грыжа, конечно же, не мог смириться с таким незаслуженным оскорблением. Тем более, в присутствии его лагерных соратников.
– Пургу не гони, начальник! – взвинтился он незамедлительно. – Не царапай поганым языком, что попало!
– А ты не изображай из себя бурого, если титула не имеешь, – спокойно произнёс Кацапов и улыбнулся. – В бараке пробуй устанавливать свои порядки, если тебе позволят, а на трассе я хозяин. Будешь трудиться, как они, – Александр кивнул в сторону заключённых, – и даже лучше.
– Круто берёшь, начальник, – губы уголовника расползлись в злой усмешке. – Смотри, как бы чего не произошло, здесь всякое может случиться.
– Ты, паскуда, будешь мне ещё угрожать?
– Да что ты, гражданин начальник. Я просто проявляю о тебе заботу. Не вся же братва научилась правильно валить лес. Иногда дерево падает совсем не туда, куда бы хотелось. И штабеля плохо связывают, бревна, порой, раскатываются совсем неожиданно. Отскочить не успеешь.
Кацапов спустился в траншею, подошёл вплотную к Грыже и сходу, сильным ударом в челюсть, сбил уголовника с ног. Тот, раскинув руки, распластался в коричневой жиже.
– Моя благодарность за твою заботу, – сказал он с издёвкой.
– Это тебе не пройдёт, гражданин начальник, – зловещим тоном выговорил Грыжа, поднимаясь на ноги. – Считай, баню с веничком ты себе уже заказал. Осталось наметить день помывки.
Второй удар снизу вновь опрокинул Грыжу на землю.
– И так будет каждый раз, пока ты, сволочь, не научишься вежливо разговаривать с мастером, – повысив голос, пробасил Александр. На щеках у него несколько раз проявились и быстро исчезли желваки. – А сейчас выползай из грязи и приступай к работе. Понял?
Грыжа встал, потрогал рукой нижнюю челюсть, сплюнул кровавую слюну. В глазах у него, как у загнанного зверя, трепетали огни ярости. Он понимал, что ответить ударом у него не получится. Не потому, что за драку придётся отсидеть пару недель в ШИЗО, находиться в котором, несомненно, намного хуже, чем работать на трассе под проливным дождём с ветром. Просто Кацапов был намного сильнее его, выше ростом и, по всей вероятности, умел хорошо драться. Точного и чувствительного удара ему не нанести. Тогда мастер озвереет и затопчет его в луже. Грыжа стоял и молчал.
– Я не слышу ответа! – грозно сказал Кацапов.
– Понял я, гражданин начальник, – глухо прорычал уголовник.
– Вот так-то будет лучше. Если узнаю, что ты ослушался – пеняй на себя. Переведу на индивидуальную выработку. Будете втроём выдавать мне по пятнадцать кубов за смену. По пять кубов на брата. Всё. Взяли инструмент в руки и за работу. Живо!
Александр выбрался из траншеи и, не оглядываясь, пошагал дальше. Он был доволен своим поступком.
Прошло несколько дней. По словам Марка Ярошенко, уголовники трудились на протяжении всей смены. Правда, без особого усердия, но у костра подолгу не засиживались.
– И, всё-таки, будь осторожнее, Александр Степанович, – предупредил бригадир. – Урки не простят тебе унижения. Мастер, который был до тебя, пытался их вразумить и заставить работать.
– И что? Не получилось?
– Испугался расправы и спешно уволился.
– Струсил, значит, – медленно проговорил Кацапов, глядя куда-то в сторону. – А кулаком в бандитскую морду он не пробовал тыкать?
– Что ты, куда ему! Филипп Нестерович – человек маленького роста, хрупкий. Заключённые звали его по-разному. Блатные – Маломерком, а политические – Филиппком, – с теплотой отозвался Ярошенко о прежнем мастере.
– Понятно. Вот что я тебе скажу, бригадир. Эта кодла, что вошь тифозная, привыкла сосать кровь и заражать окружающих. Её нужно прижимать к ногтю и давить на месте. Одними словами тут не обойтись, даже если беспрерывно крыть их матом. Тут нужна грубая физическая сила, чтобы они жили в постоянном страхе, – горячо и убеждённо сказал Александр. – Волк не присмиреет, пока не окажется под рогатиной.
– Я с тобой полностью согласен, – одобрительно отозвался Марк. – Только поверь: не один из политических на такую меру не осмелится.
– Почему?
– Прошлой зимой попытались проучить урок…
– И что?
– Порезали они тех троих, что задали потасовку. Похоронили мужиков. Теперь все молчат.
– Молчат и безропотно пашут за блатных, так?
– Так, – Марк отвёл глаза в сторону. – Только твой метод не сработает, Александр Степанович.
– Это почему же?
– Дело ведь не в Грыже и Хрипатом. Я тоже не из робкого десятка, мог бы и в одиночку с ними справиться. Навалял бы им, как когда-то австриякам на фронте, и стали бы они трудиться у меня, как все остальные.
– В чём же причина, по-твоему?
– Блатных на трассе одна треть, и все они работать не хотят. Вы просто не видите этого. Они так же, как эти двое, сидят у костра и коротают смену. Летом даже в карты играли.
– Я хожу вдоль всего участка трассы и ничего подобного не заметил, – возразил Кацапов.
– Блатные не все лезут на рожон, как Грыжа и Хрипатый. Они выставляют дозорных. Следят за каждым шагом прораба и мастеров. И сейчас за нами наблюдают, я на сто процентов уверен в этом. Вернусь в траншею, начнут интересоваться, о чём это мы с тобой тут толковали.
– Понимаю, в одиночку всем блатным морды не перебьёшь.
– Просто не успеешь, Александр Степанович, – горестно усмехнулся Марк Ярошенко. – Расстанешься навсегда с этим миром.
– И что же, оставить всё, как есть? Пусть одни падают от изнеможения, а другие выживают за счёт их труда? – начал сердиться Кацапов. – Может, сходить мне к начальнику лагеря, да рассказать всё, как есть?
– Твой поход ничего не даст, – уверил Ярошенко. – Только усугубит отношение к тебе со стороны лагерного начальства. Оно сильно не любит заступников. Особенно тех, кто заступается за политических. Мы для них заключённые второго сорта, так сказать, враги советской власти. Нас считают чуждым элементом, а уголовников причисляют к разряду социально близких. Вот в чём вся закавыка.
– Ну и чёрт с вами! – рассердился в конец Александр. – Продолжайте гнить в траншее, раз вас всё устраивает!
– Постой, не кипятись, – не обижаясь на слова Кацапова, проговорил Марк. – Есть у меня одно предложение, – он замялся на несколько секунд, обдумывая свои слова, – только не знаю, насколько оно жизнеспособно.
– Ну?
– Тебе неизвестно, как выполнялись нормы зимой?
– О чём ты?
– Надеюсь, ты знаешь, что зимняя норма практически не отличается от летней выработки? – Марк внимательно посмотрел в глаза мастеру. – И выполнить на мёрзлом грунте её просто невозможно.
– Это спорный вопрос, – не согласился Кацапов. – Грунт предварительно разогревается разведением костров, Бобров мне говорил об этом.
– Прогреть землю на нужную глубину полностью не удаётся, приходится всё равно долбить часть мёрзлого грунта. Это отнимает много сил и времени.
– Слушай, что ты мне тут кружева плетёшь? Говори яснее! – не выдержал Александр, по-прежнему находясь в злости.
– Хорошо, поясню короче, – совершенно спокойно произнес бригадир. – Уголовники всю зиму гнали туфту.
– Чего? – глаза Кацапова округлились от удивления. Он не поверил заявлению Ярошенко. – Врёшь, и не поплёвываешь?
– Какой резон мне врать, если через месяц ты сам сможешь убедиться в справедливости моих слов. Завтра-послезавтра земля схватится, начнём отогревать.
