Kitabı oxu: «Чёрная стезя. Часть 3», səhifə 12

От горячей похлёбки и выпитой водки Мишку слегка разморило. Ему стало хорошо и покойно. Он встал, подошёл к удочкам, проверил наживку, подёргал за шнур прикорм. Всё было в норме, а поклёвок не наблюдалось. Хотя то тут, то там, крупная рыба шумно плескалась, выбрасывалась из воды, заглатывая над поверхностью мошкару.

– Хороша Маша, да не наша, – сказал отец, когда Михаил вновь устроился на чурочке против него.

– Не печалься, батя, всё только начинается. Просто наше время пока не наступило. Наберись терпения, подожди немного, и рыба будет у нас в садке. Много рыбы будет.

– Трепло ты, Мишка, – без осуждения, а скорее наоборот, с некоторым даже одобрением в голосе произнёс отец. – На флоте выучился кривляться?

– А где же ещё? На флоте без шуток нельзя. Особенно на лодке, когда два-три месяца не видишь простых вещей. Ни домов тебе и ни людей, ни деревьев, ни снега, ни травы. Ничего привычного для глаза. Одни трубы, агрегаты и провода вокруг них. Я уж не говорю о женщинах. Вот и приходится прикалываться друг над другом, чтобы не впасть в депрессию, – со вздохом пояснил Михаил.

– Скажи, сын, а что у тебя с нашей соседкой? – спросил отец.

– С Надюхой что ли?

– Ну, да.

– А что у меня с ней? – Михаил неопределённо передёрнул плечами. – Ничего существенного. Вместе проводим время, только и всего.

– Не морочь мне голову. Сам видел, как она у тебя на шее висела и в глаза заглядывала, а потом ещё и поцеловала, – сердито произнёс отец.

– Так ведь она меня поцеловала, а не наоборот. При чём, в щёку, а не в губы, в знак благодарности. Ты не переживай, батя, внука в подоле она тебе не принесёт. Зуб даю.

– Тогда зачем мозги пудришь девке?

– Это допрос?

– Понимай, как хочешь. В моём понятии, если парень не любит девку – должен сказать ей об этом прямо и оставить в покое. Чтобы не втемяшилась ей в голову мысль о замужестве и других женских штучках. Так будет честно и правильно.

– Я так и поступил. Сказал честно и открыто, посоветовал не липнуть ко мне репейником, – Михаил, не моргая, смотрел в глаза отца и улыбался. – Всё в рамках твоей школы.

– И что?

– А ничего. По настоятельной просьбе соседки, как ты изволил выразиться, провожу с ней свободное время. Любит она меня и ей приятно быть со мной. А мне что? Я парень свободный, приехал отдыхать. Принял её предложение. Ходим, бродим вместе, развлекаемся, как можем. Что в этом плохого? Никаких претензий друг к другу. Вопросы ещё будут? Или тема закрыта?

Отец громко засопел, схватил палку и принялся зачем-то ворочать угли в костре. По его бессмысленным действиям чувствовалось, как внутри у него бурлило негодование. Он явно был недоволен бесшабашным поведением сына, его язвительным ответам, но главное, не мог понять странных, по его мнению, и безответственных отношений между молодыми людьми. В пору его молодости такие отношения были недопустимы.

– Как-то не по-человечески у вас всё это происходит, – шумно выдохнув, произнёс отец. – Бесстыдство какое-то, ей богу. Я таких отношений не понимаю.

– В нашей жизни, батя, много чего происходит не по-человечески. Как во взаимных общениях людей, так и в отношениях власти к конкретному человеку. Иногда мне кажется, что я многого не понимаю в этой жизни, – тяжело вздохнул Михаил. – Ты вот до сих пор внушаешь мне, что нужно поступать честно, откровенно, по справедливости. Я всегда стараюсь придерживаться твоих правил, но иногда чувствую себя белой вороной в чёрной стае.

– Это не мои правила, – поправил отец. – Это правила жизни.

– Хорошо, пусть это будут правила жизни. Но тогда и сама жизнь, само общество во главе с властью, должны быть справедливы по отношению к человеку, который следует установленным правилам. Иначе у человека теряется смысл соблюдения этих правил. Не так ли?

– Возможно, – не совсем уверенно сказал отец. Он не мог понять, к чему клонит его сын.

– Почему сейчас, куда ни глянь, царит несправедливость и бесправие? Люди врут, обманывают друг друга, стремятся нахапать побольше, повкуснее пожрать. Почему так происходит? Я думаю, потому, что нашей власти наплевать на всё, что творится в душе каждого человека. Её представители первыми нарушают свои же правила.

– Тебе кто-то прищемил хвост?

– Почему ты так решил?

– Вижу. Иначе ты бы не задавался таким вопросом. О справедливости задумывается лишь обиженный человек. Счастливому незачем задаваться вопросом о равенстве и справедливости. У него в голове кружатся совсем другие мысли, – рассудил отец.

Михаил встал, походил у костра, размышляя над словами отца, взвешивая про себя их значимость, затем опустился на корточки рядом с отцом, повернулся к нему лицом.

– Ты прав. До службы мне никто не прищемлял хвост. А если кто и осмеливался это делать – тут же получал сдачу. Конфликт разрешался быстро и просто. В армии сдачи кулаком не отвесишь, приходится сдерживать себя, иначе можно угодить под трибунал и отправиться в дисциплинарный батальон. Вот когда тебя начинает трясти от незаслуженного унижения – тут-то и появляются мысли о несправедливости. Лежишь после отбоя в кровати и размышляешь, как с достоинством ответить обидчику, не нарушив закон.

– С властью тягаться трудно, можно даже сказать, невозможно. Кулаком по морде не съездишь, а другие способы дать ответ в одиночку обречены на провал, – усмехнулся в усы отец. – Тут гибкость нужна и терпение. Возьми, к примеру, твоего деда Марка. Попробовал он не подчиниться требованиям власти, пошёл напролом. Что получилось в итоге? Разорение крепкого хозяйства, ссылка, а затем десять лет колонии по ложному доносу. А его семья вон там, наверху, – отец поднял над головой большой палец, – начала отсчёт дням своей бесправной кочевой жизни. Рассказала тебе мать, как они мыкались по глухим посёлкам?

– Рассказывала, – пробурчал Михаил.

– Справедливость – это истина, правда. Она не доступна для сиюминутного понимания. Иногда проходят десятилетия, а то и сотни лет, прежде чем эта правда найдёт реальное отражение в умах людей. Так было, так есть, и так будет всегда, – убеждённо сказал отец. – Справедливость, как и равенство между людьми, нельзя развесить на весах, а затем поместить в головы обиженных и обидчиков. Не существует в мире такого весовщика, который бы справился с подобной задачей. У каждого человека своя правда, и справедливость люди понимают по-разному.

– Поражаюсь я твоим умозаключениям, батя, – с оттенком восхищения в голосе сказал Михаил. – Четыре класса образования, а льётся из тебя, как из уст мудрого философа.

– Ну, коли так, тогда давай, исповедуйся перед отцом, чем тебе не угодили отцы-командиры?

– Почему ты думаешь, что мне в душу плюнули офицеры, а никто другой?

– Э-э, сынок, будто я тебя не знаю. С рядовым матросом ты бы разобрался без советчика, я ничуть не сомневаюсь в этом. А тут, видать, твоё сердце ошпарил кипятком кто-то из командиров.

Михаил с грустью взглянул на темнеющий горизонт, словно где-то там, в сером мареве небес находился тот самый невидимый советчик, который мог бы подсказать ему в эту минуту, как поступить. Стоит ли делиться с отцом о своих терзаниях после возвращения из Египта или же умолчать, сделать вид, что с моральным духом у него всё в порядке? Что никто не плескал на его сердце кипяток, в душу ему никто не плевал, а сам он не посыпал себе голову пеплом.

– Да, батя, было дело, – решился на откровение Михаил. – Хреново со мной обошлись. Я ведь не зря сначала умолчал о медали. Скверное настроение у меня становится, когда я её вижу. Потому и лежит на дне сумки.

– Вот те раз! – воскликнул с удивлением отец. – Ну, ну, рассказывай давай, в чём собака зарыта!

– Эта медаль вроде моя, и вроде как не моя…

– Что за ерунду ты несешь? Что значит: вроде как не моя. Есть удостоверение, номер медали, указ, в котором чёрным по белому прописано, за что ты награждён, что не так-то?

– Понимаешь, батя, всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Дело в том, что по прибытию на Север, я не попал сразу на лодку. Субмарина, на которой мне предстояло служить, затонула в море. Меня отправили в командировку в Египет. Там шла война между Египтом и Израилем. Я исполнял интернациональный долг, как когда-то ты в Монголии. Случилось так, что по пути на базу наш автомобиль попал под бомбёжку израильской авиации. Водитель был убит, двух командиров, которые были в машине, тяжело ранило. Я спас их, доставил на базу. Ещё сумел сохранить секретные документы и оборудование. Они могли попасть в руки противника.

Отец слушал, приоткрыв рот от изумления. Руки его мелко дрожали. Ему было страшно от одной мысли, что его единственный сын, его любимец Мишка мог погибнуть, как тот водитель, о котором он обмолвился, мог остаться в песках далёкой и незнакомой пустыни.

– Почему ты сразу мне не рассказал? – спросил отец дрогнувшим голосом. – Матери мог бы не рассказывать – оно понятно, но мне-то почему не доверился?

– Потому что миссия моя в Египте была нелегальной, секретной. На нас даже форма была арабская, без знаков различия. Я и сейчас не имею право говорить с тобой о своей командировке.

– Ну и не говори ничего лишнего, – простодушно предложил отец. – Я всё равно в твоей технике ничего не смыслю. Расскажи мне, что тебя гложет, почему стыдишься своей медали?

– Один из командиров, которого я спас, был военным советником. Большой чин по военным меркам. Он сказал, что я совершил подвиг, и написал ходатайство о представлении меня к ордену Красной Звезды.

– И ты затаил обиду на то, что получил не ту награду? – глядя на сына в упор, спросил отец.

– Нет, здесь всё намного сложнее.

Михаил замолчал, сглотнул накатившийся горьковатый комок в горле, уставился в пляшущие языки пламени. Перед глазами всплыли события двухгодичной давности…

… У капитана второго ранга Афанасьева они с мичманом Матуласом провели оба выходных дня. Хозяин сначала угощал коньяком, потом, когда коньяк закончился, перешли на спирт – «шило». На флотском языке его иногда называют более изысканно – напиток «ворошиловский». Расшифровывается – ворованное шило.

За два дня они проговорили обо всём на свете. Мишка узнал, почему мичман Матулас находится в теплых неуставных отношениях с капитаном второго ранга.

Выяснилось, что у Антонаса был старший брат Вацлав, который проходил срочную службу под командованием Афанасьева. В одном из походов на лодке произошла авария, погибло несколько матросов, одним из которых был брат Антонаса. Ценой своей жизни он спас командира. Афанасьев остался жив.

Виктор Петрович рассказал о своём детстве, которое прошло в деревне. С упоением вспоминал, как ходил в гости к родственникам по случаю престольного праздника в Антыбары – родной деревни отца Кацапова. Как позднее, уже повзрослев, охотился на лося, как отстреливал размножившихся и обнаглевших от голода волков, за что получал щедрое вознаграждение. И как однажды зимой, уже вовремя отпуска, осмелился разбудить медведя в берлоге. Шкура косолапого до сих пор находится в родительском доме, и Михаил, когда посетит их дом, может лично убедиться, что это не просто байка, а настоящий охотничий трофей, который можно потрогать рукой.

Отвечая на многочисленные вопросы земляка, Михаил доложил о всех изменениях, происшедших в родном крае за последние годы.

Утром второго дня Афанасьева вызвали по какому-то срочному делу на службу. Михаил остался вдвоём с Матуласом.

– Почему ты не спрашиваешь об ордене? – спросил мичман.

– А чего спрашивать? И так всё ясно.

– И что тебе ясно?

– Представили к «звезде», получил Ушакова. По меркам штабной крысы подвиг оказался не таким героическим, как его оценил военный советник.

– Не совсем так. Рапорт советника затерялся где-то в пути. Когда я попросил Виктора Петровича подключиться к розыску, выяснилось, что в штаб флота ходатайство действительно не поступало. Афанасьев по своим каналам связался с советником, попросил продублировать. Тот после командировки в Египет пошёл на повышение и был переведён в Москву. Дела рядового матроса ему уже стали по барабану.

– Отказался оформлять повторно?

– Отказался, сославшись на то, что долг свой он исполнил, рапорт написал и отправил. Исправлять грехи почты не намерен. Раз затерялся первый рапорт, то и второй, по его словам, может постичь подобная участь. Пустую работу он делать не намерен.

– Отыскался рапорт? – полюбопытствовал Михаил.

– Нет. У меня сложилось впечатление, что кап-два его вообще не отправлял.

– Не может быть, – не поверил Михаил. – Мне военный советник показался порядочным офицером.

– Может-не может – чего теперь гадать? Это юные девицы могут себе позволить выдёргивать лепестки из ромашки и прыгать от счастья от глупого результата. Моряки обязаны опираться на факты. Короче, когда стало понятно, что от советника не будет поддержки, Петрович предложил мне написать рапорт от своего имени.

– Написал?

– В тот же день.

– И что? Сработало?

– Хрен на постном масле. Не стали рассматривать мой рапорт.

– Почему?

– Длинная история, Мишаня. Не думал я, что политуправление – это большой муравейник бюрократов. Снуют по коридорам с бумагами в руках, создают видимость своей значимости. А на деле вся их работа – один пшик. Недалёкие людишки с миражами коммунизма в башке и оторваны от реалий жизни. Один партиец принялся утверждать, что второй рапорт нельзя принять, потому что где-то существует первый. Если он обнаружится – может произойти накладка, и тогда его выпрут из штаба. Хотя, по моим понятиям, одно другого не исключает. Объект рассмотрения не меняется, и две «звезды» одновременно тут не прокатят. Во второй инстанции пояснили, что в штабе флота нет документального подтверждения нашего инцидента в Египте. Этому крючкотвору нужен документ, который подтверждал бы, что в том квадрате действительно имел место случай бомбометания израильского истребителя по нашей станции.

– Чушь какая, – зло усмехнулся Михаил. – Откуда может взяться такой документ? В пустыне мы были одни, в том квадрате даже зенитчиков не было.

– Я ему сказал примерно то же самое.

– И что?

– А ничего! Выслушал он меня, затем выдал такую ересь, от которой я долго плевался.

– Предложил поискать свидетелей? – рассмеялся Кацапов.

– Ну, нет, конечно, но что-то в этом роде.

– Как отреагировал Петрович?

– Выругался матом и сказал, что миссия советских войск носит секретный характер, никто и никогда не осмелится на самостоятельные действия ради восстановления справедливости в отношении простого матроса. Отмахнуться, конечно, нельзя, поскольку это будет не по партийному, а вот сплести кружева, в которых можно запутаться, будет единственно правильным решением.

– Понятно.

– И знаешь, что самое интересное в этой истории?

– Что?

– Этот кап-три неподдельно сокрушался, что у нас нет акта, в котором были бы отражены осколочные повреждения станции. Он наивно полагал, что такой документ был бы весомым аргументом для рассмотрения рапорта. Как тебе такое?

– У меня нет слов.

– Афанасьев послал всех к чёрту и нашёл другой выход, – сообщил мичман с улыбкой. – После происшествия на вашей лодке, Виктор Петрович по долгу службы детально ознакомился с документами по расследованию причин аварии.

– И включил мою фамилию в представленный список для награждения, – уже безразличным и холодным тоном сказал Михаил, опередив мичмана.

– Да, так и сделал. А чтобы не было лишних вопросов у вашего командира – организовал весь этот спектакль. Ты что, не одобряешь нашу с ним работу? Награда, пусть и не та, которая должна бы украсить твою грудь, но это, всё-таки, почётная награда, и она нашла героя.

«Лучше бы ничего ты мне не рассказывал. И ещё лучше – если бы этой медали не было вообще», – подумал в тот момент Михаил, но вслух сказал:

– Спасибо за хлопоты. Никак не ожидал такой заботы.

Ему не хотелось обижать мичмана. По сути, тот не ставил перед собой никакой корыстной цели, никого не обманывал и ни у кого ничего не отнимал, старался не ради себя. Ему хотелось восстановления справедливости, и он добился результата. А вот почему военный советник повёл себя столь омерзительно – Михаилу было непонятно. Ведь он также спас жизнь ему, как и мичману.

В понедельник утром Матулас попрощался с Кацаповым, попросив передать письмо бывшему сослуживцу Хохрякову, а сам убыл в родной гарнизон. Виктор Петрович отправился на службу в центральный штаб.

Михаил до вечера слонялся один по пустой квартире Афанасьева. Читал книгу и таращился в телевизор. Жены Виктора Петровича с дочерью не было – они вторую неделю отдыхали на одном их курортов в Сочи.

Афанасьев вернулся уже вечером. В руках у него был приказ на отпуск Кацапова и воинское требование на проезд в поезде.

На следующее утро с объёмной спортивной сумкой, которую одолжил ему Афанасьев, Михаил на автобусе отправился в Мурманск…

…Чего молчишь-то, рассказывай, что дозволено, – вывел Михаила из воспоминаний голос отца.

– Да тут и рассказывать, в общем-то, нечего, – заговорил вновь Михаил. – Представление к ордену затерялось где-то в пути, а оформить его повторно мой спасённый офицер отказался. Посчитал не царским делом исправлял чьи-либо недоработки. Вот так он оценил заслуги своего спасителя.

– Да-а, дела, – нахмурившись сказал отец.

– Вот такие дела, – повторил Михаил. – Этому человеку присвоили очередное звание и перевели в Москву, в генеральный штаб.

– И что было потом?

– Вступился за меня наш дальний родственник.

– Родственник? Как его фамилия? – с удивлением спросил отец.

Михаил рассказал всё, что услышал от Афанасьева.

– Вот так чудеса! – воскликнул отец, выслушав до конца рассказ сына. – Бывает же такое! Это его родителям ты посылку передавал?

– Прасковье Родионовне и Петру Семёновичу, – с теплотой в голосе подтвердил Михаил и, повернув голову к реке, вдруг радостно воскликнул:

– Батя, чего сидим?! У нас клюёт!

Он опрометью ринулся к удочкам. За ним поспешил отец, подхватив на ходу сачок.

Через пару минут в просторном садке бился килограммовый язь.

– С первым уловом, батя! – поздравил Михаил отца, вытирая ветошью с ладоней рыбью слизь и чешую.

– Славная уха получится завтра, если даже больше ничего мы с тобой не поймаем, – прозвучали слова в ответ.

– О чём ты говоришь? – весело рассмеялся Михаил. – Рыбалка только начинается.

И действительно, пока черная пелена ночи окончательно не заволокла всё вокруг, у Кацаповых в садке терлись друг о друга три язя и два леща, не считая молодой щучки, которую Михаил подцепил на спиннинг.

Укладываясь спать, отец сказал, подмигнув:

– Дивный вечер сегодня, удачная рыбалка, а это значит – всё идёт по-человечески и справедливо.

– Это точно, – улыбнулся в темноте Михаил. – Всё по-человечески. Всегда бы так.

Отец заснул быстро, а Михаилу не спалось. Он долго лежал с закрытыми глазами, слушая негромкий хмельной храп родителя.

Глава 14

«Всё по-человечески», – мысленно повторил он через некоторое время, перелистывая в голове страницы дней проведённого отпуска. – «А по-человечески ли?»

… Две недели он встречался сразу с двумя женщинами. Точнее, с одной женщиной и одной, по его мнению, невинной девушкой. Первой была Галка Красикова, второй – Надежда Аристархова. Вечерами Михаил разрывался на части, не зная, кому из них уделить больше времени. Обе любили его, обе с нетерпением ждали встречи с ним, обеим было мало того времени, которое он им уделял. Михаил, как ему казалось, утолял жажду невостребованной любви и считал непозволительным оттолкнуть их от себя. Ему было жалко рабынь любви и не хотелось причинить им страдания словами отказа. Было понятно, что встречи с ним являлись для обеих кусочками счастья.

«Ничего. Мой отпуск закончится, я снова уеду на службу, и всё рассосётся само самой», – рассуждал он, ничуть не терзаясь совестью от того, что, по сути, обманывает обеих. Что произойдёт потом, когда он уедет из посёлка, его мало интересовало. Сейчас же он просто отдыхал, оправдывая свои встречи тем, что поступает честно, потому как ни одним словом или даже намёком не даёт повода надеяться ни одной из них на что-то большее в отношениях, которые сложились на данный момент. Михаил вбил себе в голову, что исполняет роль временного утешителя, и эта роль вполне оправдана.

Чтобы не беспокоить родителей по ночам своими запоздалыми приходами, беззаботный отпускник перебрался спать на сеновал. Он даже проникал туда не через двор, а через дыру в заборе. Широкая доска висела на одном верхнем гвозде, нижний для маскировки не был вырван, его Михаил просто загнул.

Почти до обеда он отсыпался на душистом сене после бурных бессонных ночей. Затем обедал и отправлялся на реку – купался, не взирая на то, что вода в реке с первых дней августа стала уже холодной, валялся на горячем песке, доводя загар до черноты, отходил от изрядных выпивок накануне. За пару часов до ужина возвращался домой, общался с родителями и, если появлялась необходимость, помогал по хозяйству.

Поужинав, вновь уходил на реку, но в уже заранее в обусловленное место. Этим местом был мыс, который огибала Усьва перед слиянием с Вильвой. Тут был тихий угол среди гряды вековых тополей и густых зарослей черёмушника, куда никто не заглядывал. Здесь они и встречались с Надей. Гуляли, говорили, спорили, молчали, а помолчав, снова находили тему для разговора. И так на каждом свидании, которые проходили через день. Никаких объятий и поцелуев Михаил не позволял.

Он поставил девушке условие, что все их встречи будут проходить на нейтральной территории, подальше от всевидящих глаз Зинаиды Мелентьевны, общение с которой не входило в его планы.

Михаил видел, с каким замиранием сердца подходила Надя к нему на свидание, как вопросительно заглядывала ему в глаза. Будто спрашивала: – Это не сон? Ты действительно стоишь передо мной? Тогда почему не отважишься поцеловать меня хотя бы в щёку?

С Красиковой всё было иначе. Она была полной противоположностью наивной Наде. Зрелая женщина размышляла трезво и взвешенно. Сказывался возраст и опыт общения с мужчинами. Решительная и целеустремлённая Красикова знала, чего ей хочется от любимого мужчины. Исстрадавшаяся без мужской ласки её душа требовала удовлетворения пылающей страсти.

Галка сразу набрасывалась на Михаила, едва он появлялся у неё в комнате, с жадностью целовала его и без промедления увлекала за собой в заранее приготовленную постель.

И лишь потом, когда укрощённая на время страсть утихала, Галка приглашала Михаила к столу, чтобы выпить по бокалу вина и немного перекусить. Через какое-то время страсть вспыхивала с новой силой, и они опять спешили в постель. Далеко за полночь, обессиленные, они забывались во сне.

Утром требовательно звонил будильник, Галка машинально стучала по нему, не в силах выбраться из постели, и лишь спустя некоторое время, пошатываясь, отправлялась приводить себя в порядок.

Завтракать было уже некогда, они пулей выскакивали на остановку автобуса. Галка на заводском автобусе ехала на работу, Михаил садился на свою «двойку» и отправлялся домой. В избу он не заходил. Крадучись пробирался через дыру в заборе и в одно мгновенье исчезал в проёме сеновала. Родители даже не догадывались о его любовных баталиях.

– Милый мой, любимый, как долго я тебя ждала, – с придыханием выговорила Галка в их первую встречу, которая состоялась буквально на следующий день после дружеской пирушки в родительском доме.

По сияющему лицу Красиковой было отчётливо видно, что это вовсе не изощрённая игра зрелой женщины, направленная на удовлетворение похоти, а откровенное признание о пережитой разлуке. Михаил не сомневался, что слова её были искренны, он видел в глазах огоньки настоящего счастья, в которых, на его взгляд, не было ни капли притворства.

– Ты, Мишечка, даже не представляешь, какое это мучение жить ожиданием встречи с любимым человеком, не знаешь, какая сладость охватывает тебя, когда эта встреча наступает, какое неописуемое счастье испытываешь, очутившись в его объятиях…

– Но…

– Знаю, что ты скажешь сейчас, – опередила тогда Галка, прижав свой палец к его губам. – Не говори, пожалуйста, ничего, я не хочу слышать лишних слов. Они мне не нужны. Пусть всё идёт так, как идёт.

И встречи пошли одна за другой, пока не наступила последняя ночь перед намеченной рыбалкой с отцом.

– Эта встреча будет последней, – сказал Михаил и заглянул в лицо Галки. На нём блуждала умиротворённая улыбка. После его сообщения оно вытянулось, улыбка сменилась гримасой, будто женщина почувствовала в себе подступающую боль, которая неожиданно напомнила о себе первым симптомом, и со страхом ждала предстоящие страдания. Ещё не осознав, насколько эта боль будет сильна и продолжительна, Галка спросила с надеждой:

– Ты пошутил, да? Это такой розыгрыш?

– Нет, это не розыгрыш и не шутка. Я должен чистосердечно признаться, что мы расстаёмся с тобой навсегда.

Гримаса на лице Галки сделалась ещё более болезненной, глаза округлились, на горле несколько раз судорожно шевельнулся кадык.

– И это придётся воспринять, как неизбежность, – продолжил Михаил. – После службы я решил покинуть Чусовой, и это моё окончательное решение. О нём я уже известил родителей.

– Ну и что? – собрав волю в кулак, невозмутимо отпарировала Галка. – Я сама к тебе буду приезжать, где ты бы не находился. Раз в полгода, допустим. Поделю свой отпуск пополам и дело в шляпе. Спишемся, свяжемся, созвонимся или ещё каким-нибудь способом договоримся и встретимся. Вариантов встреч существует много. К примеру, можно вместе отдыхать в одном санатории или доме отдыха. А что? Сочетание полезного с приятным.

– Зачем? – опешил Михаил, смутно осознавая, что одной ногой увязает в зыбкой трясине. – Зачем это делать?

– Как зачем? – спросила Красикова с недоумением. – Чтобы насладиться друг другом. Ты соскучишься по мне, я – по тебе. Разве ты не радуешься нашим встречам? Неужели я плохо ласкаю тебя?

– Нет, ласкаешь ты распрекрасно.

– Ну, вот, видишь? – Галка натянуто рассмеялась. – Зачем лишать себя удовольствия? Я ведь не претендую на место твоей жены. Мне будет достаточно и тех дней, которые мы проведём вместе.

– Твои ласки хороши для меня, пока я свободен, – попробовал развеять Галкины грёзы Михаил. – Рано или поздно наступит время, когда у меня появится девушка, которую я полюблю по-настоящему.

– Ха! Когда это ещё произойдёт? Стоит ли загадывать вперёд на много лет? – вызывающе рассмеялась Галка. – И вообще, может так случиться, что ты задержишься в холостяках надолго. У тебя слишком высокая планка запросов на спутницу жизни. К тому же, как тебе известно, любовь по плану не приходит. Ждёт её человек, ждёт, а она, зараза, подглядывает за ним из-за угла и не подходит. Это ожидание может затянуться на десятилетие, как очередь на жильё. И потом, почему ты уверен, что твоя девушка сможет любить тебя так же искусно, как я? Попробуешь пресный пирожок, и тебе непременно захочется сладкого пончика. Думаю, от твоей возлюбленной не убудет, если ты тайно утешишь мою любовь пару раз в году.

Разговор приобретал нелицеприятный характер. Перспектива, которую излагала Красикова, вовсе не радовала Михаила. Более того, она была не только нежелательной, но и настораживающе опасной.

Почувствовав, как Михаил напрягся после её слов, Галка, не догадываясь об истинной причине его состояния, участливо спросила:

– Что с тобой, милый? Тебя не устраивает такой расклад? Тебе хочется как-то по-другому? Так ты скажи, как? Не стесняйся. Я сделаю всё, как ты скажешь, и исполню все твои заветные желания.

Красикова рассуждала так, будто вопрос о разрыве отношений ушёл на задний план. Это уже как бы даже не обсуждается. Речь может идти лишь о предстоящих трудностях в сохранении этих отношений.

Михаил долго не отвечал. Лежал, уставившись в потолок. Ему неприятны были намерения Красиковой, сравнимые с паутиной или капканом, к которым уверенно подводит его эта роковая женщина. В голове явственно наступало осознание того, что любовная петля сдавливает ему горло, отчего становится трудно дышать. Он понял, что нужно переходить к решительным действиям, иначе можно увязнуть в трясине обеими ногами.

«Доигрался, Мишаня, – подумал он с тревогой. – Допрыгался со своими утешениями. Это тебе не Надюшка Аристархова. Эта женщина – хищница, и просто так свою добычу не отпустит. Безответная любовь, такая, казалось, безобидная, совсем неожиданно превратилась в коварную. Теперь она будет преследовать тебя всегда и везде».

Михаил, собравшись с духом, решительно заявил:

– Всё, Галя, кончай фантазировать. Мой отъезд ставит жирную точку на наших отношениях. Не будет больше никаких встреч.

– Как не будет? – испуганно встрепенулась женщина и резко приподнялась на локте. – Что ты такое говоришь, милый мой, хороший?

– Не будет, Галочка, не бу-у-дет! Я понятно говорю?

– Мишечка, родной мой, любимый, – запричитала Галина, глаза её увлажнились. – Да как же так? Я ведь не прошу многого, всего лишь несколько встреч в году. Это же капля в море. Не любишь меня – что ж, сердцу не прикажешь, понимаю. Но ведь ты был в моих объятиях, в жарких объятиях, и этого нельзя отрицать. Я ласкала тебя, ласкала с безумной страстью, и ты был безмерно счастлив. Я видела это по твоим глазам, в них тоже горел огонь желания, и они не обманывали меня. Почему ты вдруг решил поставить крест на всём, что было между нами? Что изменилось, Мишечка? Какая кошка пробежала между нами?

Красикова жгучим взглядом прошлась по лицу Михаила, надеясь отыскать на нём малейшие подтверждения в пользу своих слов. Прошло совсем немного времени, как она вдруг воскликнула:

– Кажется, я знаю эту кошку! Это же та невинность, которая предстала перед твоими друзьями в синем платье с кружевами. В ней весь секрет, да? Как я сразу не догадалась? Это она соблазнила тебя своей молодостью и девственностью, да? Теперь можно и от старухи отказаться?

– Что за чепуху ты несёшь, – сказал Михаил, поморщившись. – Надя – мой друг, понятно? Просто друг. Ничего у нас с ней не было и быть не может. Причина нашего с тобой расставания кроется совершенно в другом.

Но его слова только подстегнули оскорблённую женщину. Из её уст, как из рога изобилия, полились всевозможные обвинения претензии, одно горше другого.

Михаил не перебивал, лежал, уставившись в потолок, слушал и молчал. Когда обвинительный запал женщины иссяк, и она умолкла на некоторое время, утирая краем простыни заплаканные глаза, Михаил воспользовался паузой и задумчиво произнёс:

– Разные мы с тобой, подруга. Смысл жизни понимаем по-разному, и цели у нас разные в этой жизни. Вот в этом и заключается главная причина, по которой нам необходимо расстаться.

– Что, что? – удивлённо округлив красные от слёз глаза, спросила Красикова. – Смысл жизни понимаем по-разному? Ты что такое навыдумывал?