Kitabı oxu: «Времени тонкая нить. Кирилл Лавров»
Посвящается моей жене Нине за любовь, терпение и понимание
Уловить неуловимое
«Времени тонкая нить. Кирилл Лавров» – трепетный рассказ о человеке, который сыграл большую роль в судьбе автора книги. Деловые и дружеские встречи, беседы и обмен мнениями по тем или иным вопросам описаны в мельчайших подробностях, так, словно это было только вчера. Так, как помнится что-то очень важное и значимое в жизни. Это и не удивительно. Кирилл Юрьевич действительно обладал способностью одним своим присутствием изменять мир и людей, окружавших его. Рядом с ним хотелось быть умнее, талантливее – лучше, одним словом. Мне кажется, такое чувство испытывали все, кто имел счастье встречаться, а тем более дружить с Кириллом Юрьевичем. Легендарный артист, театральный деятель, дни которого были расписаны по часам на месяцы вперед, всегда был открыт к общению с интересным человеком, и находил для этого лазейку в своем сверхплотном графике. Ему это удавалось по одной простой причине – ничего в своей жизни он не делал формально. Каждый человек, с которым Лаврову приходилось встречаться, чувствовал, что собеседнику важен и интересен не только предмет разговора, но и он сам как личность.
Такое же чувство испытал когда-то и Михаил Зарубин – строитель по профессии и по призванию, романтик в душе, а в жизни очень интересный, ответственный и творческий человек. Их взаимоотношения, поначалу сугубо деловые, довольно быстро переросли в дружбу, память о которой автор не просто сохранил в своем сердце, но и поделился ею с читателями этой книги.
Говорят, что подлинный мастер своего дела – всегда артист, то есть человек, который привносит в свою работу тот блеск и изящество, которые отличают его от простого ремесленника. Вероятно, это утверждение справедливо, во всяком случае в отношении Михаила Зарубина. Чего стоят его описания изыскательских работ, особенностей и тонкостей строительной науки! Это не только и не столько практика строительства, нет, это целые поэмы, оды, гимны отдельно взятым объектам. Порой это завораживает. Представьте себе инженера, который, принимаясь за работу, не только разведывает местность во всех ее технологических подробностях, но и углубляется в изучение ее истории, пытается проникнуться ее духом… Он хочет уловить неуловимое, эфемерное – атмосферу места! И если удастся – использовать это только ему известным способом. Наверно, подобное умение дано немногим, и именно такие люди способны сохранить и преумножить архитектурные богатства города на Неве. Это еще и стремление во всем быть настоящим человеком, честным, способным принимать ответственные и трудные решения. Возможно, именно эти качества и сблизили двух людей, казалось бы, совершенно разных профессий. Артиста и строителя.
Открытость и прямота, неравнодушие и желание помочь ближнему – таково жизненное кредо героя повествования Михаила Константиновича Зарубина. Думаю, именно это привлекало Кирилла Юрьевича Лаврова в выдающемся строителе с душой поэта, который во многом похож на него самого, прежде всего чистотой и благородством помыслов и дел.
Т. Чхеидзе,художественный руководитель БДТ им. Г. А. Товстоногова,народный артист России и Грузии,Лауреат Государственной премии
От автора
Глава I
Конец апреля, в Питер пришла весна. Все изменилось. Наконец-то темно-свинцовые облака, которые нависали над городом, словно крыша, исчезли, испарились, и бездонное небо открылось горожанам во всей своей божественной красоте. На солнце невозможно смотреть: обжигает. Как по команде, выскочила из земли нежная травка, превратив сады и парки в изумительные зеленые картинки. На многих деревьях появились маленькие бирюзовые листочки. Вишня расцвела первой, словно говоря своим видом: а мне не страшно, я не боюсь морозов, люди, любуйтесь! Сирень пока отстает, но вот-вот разорвутся ее разноцветные коконы…
И первая гроза отгремела. Крутая радуга уже соединила Васильевский остров с Пулковскими высотами. Земля дышит – это хорошо видно при восходе солнца, когда белый пар, медленно исчезая, уходит ввысь… Дышится легко. В такую пору мне всегда вспоминается родная Сибирь. Хочется поскорее в лес, к подснежникам… Таких подснежников, как у нас в Сибири, я не встречал нигде: они чем-то напоминают тюльпаны – белые, желтые, сиреневые… В последнюю свою тамошнюю весну я нарвал маме огромный букет подснежников, водрузил на стол – и нежный аромат их перебил резкий лекарственный запах. Я видел радость в маминых глазах…
Природа готовится к белым ночам. Питер пустеет. Большая часть жителей уезжает за город, а туристы еще не приехали. Город, умытый первым дождем, освобожденный от черного снега, блистает весенними красками. Все реки и речки, освобожденные ото льда и унесшие зимнюю грязь в Финский залив, весело бьют волной о гранитные берега, словно приглашают их тоже порадоваться весне…
Вдоль этих берегов, открывая новый сезон, катера повезли уставших за зиму людей на прогулки. И вновь открывается перед ними парадный невский фасад: стройная цепь зданий, поднятых на мощные цоколи, которая изредка прерывается очертаниями площадей. В представительной, в основном трехэтажной застройке, преобладают бывшие дворцы и особняки, монументальные общественные здания. Многие окна распахнуты, на подоконниках – цветы… Разноцветные крыши отражаются в воде. А милые женщины, сбросив зимнее убранство, надели разноцветные платья, юбки, кофточки – и пошли-полетели, словно бабочки, украшая улицы своими пестрыми нарядами и светлыми лицами… Нет ничего прекрасней этой поры: всё в тебе просыпается, и так хочется жить!
Вот так с каждой весной мы радостно возвращаемся не только в царство мимоз и подснежников, но и в царство надежд. Мечты сбываются не под Новый год – они сбываются весной! Если не верите, спросите у любой женщины: будь то озабоченная домохозяйка средних лет, несущая домой «синявинского цыпленка», или наивная девочка-подросток. Даже бледнолицые старушки, впервые после долгой зимы занявшие свои законные лавочки, судачат о личной жизни их молодых соседок. А те грезят в это время о любви – давней, новой, будущей…
Весна – это праздник жизни и любви, но жизнь состоит часто из боли, крови и напряжения всех сил… Кроме того, она раз за разом, приближает тот предел, за которым радуешься уже не надеждам и перспективам, что несет с собой весна. Весна хороша сама по себе, как свидетельство того, что ты пережил еще одну зиму. В сущности, она дает еще одну надежду, увы, бесплодную. Она только призывает к жизни, но сил для этого уже не остается…
Весна… Такое тёплое, ласковое и согревающее слово. Наверное, если б не было этого времени года, мир был бы серым, тусклым, мрачным…
Всё вокруг ожило и начало радоваться каждому мигу этой благодатной поры, когда и угрюмый ворчун улыбается солнышку, «и даже пень в апрельский день березкой снова стать желает» – как поется в старой хорошей песне…
Вспомни, читатель, как это происходит. Еще вчера, вроде, была зима: снег весь день падал как-то мучительно, пытаясь утвердиться на земле, но та его отвергала, и он обреченно исчезал на глазах. И другие приметы нового были: например, в разорванных тучах то и дело появлялось солнце – ненадолго, правда – и вновь пряталось Птицы в парках начинают петь в одно и то же время: утром – в пять минут шестого. Это, наверное, те, которые оставались зимовать в городе. Более теплолюбивые еще не прилетели – рано. И остатки грязных сугробов доживают последние дни по обочинам дорог, и сосульки оглашают звонким, каким-то веселым плачем округу, возвещая о своей кончине…
И вот художник-весна размашисто, неторопливо и талантливо написала свой авто – портрет! Я вышел на улицу: воздух вкуснейший! Небо, очистившееся от свинцовых облаков, такое синее, что напоминает море. По дорогам звонко бегут ручьи. Весело звенит капель. Сосульки – будто алмазы: переливаются всеми цветами радуги! Прилетели грачи, скворцы, трясогузки – и ну соревноваться в исполнении песен: кто свистом, кто щебетанием, кто трелью, кто чириканьем…
Здравствуй, весна!
* * *
С сыном Кирилла Юрьевича Лаврова, Сергеем, и его женой Марией Ивановной я знаком давно. При необходимости мы обращаемся друг к другу. Вот так и случилось той весной: несколько дней мы договаривались о встрече, но все как-то не получалось: то я не могу, то ему некогда. После нескольких попыток решили: пусть приедет вместо меня Саша – мой помощник, в любое время, удобное Сергею, и они посмотрят, что надо сделать.
Мы оба порадовались, что нашли такое простое решение, пожелали друг другу здоровья и обязательной встречи после майских праздников.
Уже двадцать лет я возглавляю «Сорок седьмой строительный трест». Про таких говорят: «Столько не живут, сколько он работает». По давней традиции всякий рабочий день начинаю с «производственной базы». Небольшая диспетчерская, где по утрам собираются снабженцы, механики, руководители строек, и те, кто с вечера забыл что-то заказать. Короткий разговор, маленькая информация – и обстановка ясна: я уже знаю, где нужно вмешаться, кому помочь. В тот день на строительстве жилого дома по Турбинной улице случилась неприятность. При разбирательстве открылись и попутные проблемы, которые от меня скрывали. Пришлось повысить голос, убеждая и стыдя начальника участка, поэтому телефонный звонок услышал не сразу. Сообразив, что сигналит именно мой мобильник, еще не отойдя от трудного разговора, рявкнул в трубку:
– Слушаю!
Трубка молчала.
– Слушаю, – уже спокойнее сказал я.
– Михаил Константинович, это Саша.
– Говори, Саша, побыстрее.
– Я позвонил Сергею Кирилловичу…
– Саша, не звонить надо, а ехать к нему!
– Мы договаривались сначала созвониться. Я так и сделал, звоню, а там большая беда.
– Что за беда, Саша? Ты можешь говорить яснее?
– Умер Лавров, Кирилл Юрьевич.
Я сжал трубку, наверняка изменился в лице, потому что ко мне подбежал мой зять Володя:
– Что с тобой? Тебе плохо?
Я молча поднялся и пошел к двери. Мне не хватало воздуха.
Я знаю, вечно не живут, но почему смерть выбрала сегодня именно этого человека? Зачем не подарила ему хотя бы еще одну весну?
Я сжал виски. Кровь прилила к ним, причинив мне боль. Мысли, как тучи на небе, подхваченные ветром, летели, не останавливаясь. Прикрыв глаза, опустил голову, так показалось легче.
Не стало Кирилла Юрьевича Лаврова. Не могу найти себе места. Слабость, ноги не слушаются, как будто получил удар по голове. Все перемешалось: отчаяние, одиночество, вина, беспомощность, невозможность помочь, душевная боль и тоска.
Можно поверить в любое чудо, даже увидев грибы в январском лесу – чего только не бывает! Но осознать уход из жизни Лаврова – невозможно. Двенадцать лет мы знали друг друга. Как же быстро они промчались… С трудом вышел на улицу, порыв ветра с залива сбросил с головы кепку и привел меня в чувство: надо что-то делать! Сейчас в театре уже никого, поеду в офис. В машине вдруг подумал: а если Саша ошибся? Набрал номер Марьи Ивановны, но она лишь подтвердила страшную весть. Вспомнился Маяковский: «И нету чудес, и мечтать о них нечего…».
Еще два дня назад говорил с Кириллом Юрьевичем по телефону. Голос на том конце провода звучал болезненно, слабо, так не похоже на Лаврова… Я произносил какие-то пустые слова, гладкие, как камешки. Так, ни о чем, старался не показать свое волнение и беспокойство. А он уже уходил в вечность…
Вдруг перед глазами возник недавно сыгранный им Понтий Пилат: по облакам, как по снежной дороге, вместе с Иешуа он отбывали от нас в дальнюю даль… Подумалось: «Вот и Кирилл Юрьевич ушел этой дорогой. И уже не вернется… Сколько же я впустую потратил времени, когда он был жив, о многом не успел поговорить, спросить о чем-то важном, главном…
Он притягивал к себе людей, и сила его притяжения была огромной. В далеком 1963 году, в Сибири, увидев Лаврова в роли Башкирцева, я был покорен созданным образом, его волей, упорством, целеустремленностью. А за годы проведенные вместе, наблюдая в обычной, не киношной и не театральной обстановке, читая усталость на лице, я видел его таким же, каким он был в молодости. Он всегда был мудр и несуетлив. Морщины изменили Лаврова, но каждый его узнавал. Фигура всегда была стройна и подтянута, он шагал широко, молодо и жизнерадостно.
Он уникален во всем: в личной жизни, в работе. О его принципиальности ходили легенды. Лавров мог при всесильном Романове в одиночку встать и выступить поперек его директивы, поперек всем голосующим «за мудрое решение партии». И его слушали и соглашались.
В годы «тотальной демократии» он нес огромную ношу – Большой Драматический Театр. Она не согнула Лаврова, до старости его отличала офицерская выправка, глубочайшая серьезность и собранность. Он любил свой театр, и чувство ответственности за него было дополнительным грузом. Работа художественным руководителем – главная в его жизни роль. Мне повезло: несколько лет я был рядом и наблюдал, как Лавров исполняет эту роль. Я узнал его таким, каким не знали ни завсегдатаи театра, ни кинозрители.
Пять лет назад, к моей первой книге «Я родом с Илима», он написал статью «Что значит быть строителем». С подзаголовком «Предисловие друга». Я был потрясен: ведь быть другом Лаврова – это удел немногих, избранных! Значит, я чем-то заслужил ее, ведь настоящая дружба всегда избирательна, свободна и основана на взаимной симпатии…
Как я был благодарен ему за теплые слова! С какой гордостью показывал книжку родным и близким, открывая первую страницу со словами Лаврова: «Я в детстве мечтал стать моряком. Всю жизнь люблю роли, связанные с водной стихией. Но с тех пор, как знаю Зарубина, снимаю шляпу перед строителями».
Нет большей награды для парнишки с Илима, чем такие слова! Правда, когда он говорил их, парнишке было уже под шестьдесят. Странная вещь: разница в годах у нас была в двадцать лет, но я не чувствовал этого. Я много раз убеждался в том, как его всегдашняя готовность внимательно выслушивать всех, кто бы к нему ни обращался, его спокойная и доброжелательная речь, мягкая неторопливость в движениях остужали самых разгоряченных оппонентов. Можно возразить: актер что угодно сыграет! Но я думаю, нет, он брал другим. Игру, даже сверхталантливую, наблюдательный собеседник почувствует моментально. А он всегда искренне хотел со всеми договориться, и у него это получалось. Он не давал мне почувствовать себя младшим и менее опытным, чем он сам. Видимо, он тоже понимал, что я в своей жизни насмотрелся всякого – как в советские времена, так и в теперешние…
«Кто и когда познакомил меня с Михаилом Константиновичем Зарубиным, сейчас и не вспомню» – написал в той статье Кирилл Юрьевич. «Скорее всего, это было время, когда Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова, в котором я служу много лет, формировал благотворительный фонд. Мы распахнули двери перед руководителями различных организаций, любящих искусство сцены, и круг лиц, посвященных в закулисную, невидимую обычному зрителю часть нашей жизни, заметно расшился. Кто-то, как обычно бывает, довольно скоро исчез с нашего горизонта. Другие остались, вошли в число инициативных помощников. И даже больше – стали настоящими друзьями. Михаил Зарубин – строитель, руководитель известного в городе предприятия ЗАО «47 ТРЕСТ» – среди них».
Да, встреча и знакомство с Лавровым были на удивление простыми. Это случилось в начале девяностых… О том времени сейчас говорят уничижительно, но мы и тогда жили, растили детей, учились, ходили в театры, строили дома, верили в будущее. Самое главное – мы работали. И работа помогала нам преодолеть трудное время…
…Огромная приемная заместителя председателя Плановой комиссии Ленсовета. Большое количество людей, даже при открытой форточке – духота. От разговора присутствующих – гул. Уйти нельзя: необходимо решить очень важный вопрос. Я со своим заместителем сижу у входной двери. Вдруг шум смолкает, все поворачиваются в нашу сторону, я оглядываюсь: в дверях – Лавров. Негромко со всеми поздоровался. Я пригласил знаменитого артиста рядом на свободный стул. Мы не были знакомы, но я все же спросил:
– А вас-то что привело сюда, Кирилл Юрьевич?
– Что привело? – повторил он вопрос, как бы раздумывая над ответом, и просто ответил, улыбнувшись:
– Нужда.
– Кирилл Юрьевич, меня зовут Михаил Константинович Зарубин, я управляющий Трестом № 47 «Кировстрой», – поспешил я представиться.
– Так это ваш трест строит Кировский завод? – поинтересовался он.
– Уже не строит, – ответил я в тон своему собеседнику, и добавил: – Нужда.
То ли это слово, то ли что-то еще заставило нас разговориться, и мы, словно два попутчика, затеяли беседу о делах строительных, театральных, пока меня не пригласили в кабинет заместителя. Видел ли я до этого Кирилла Юрьевича? Иногда. Встречал на разных партийно-хозяйственных активах, редко, как зритель, наблюдал на театральных подмостках, чаще – в кино. Всегда помню его Синцова в «Живых и мертвых», а еще раньше Лапина в картине «Верьте мне, люди», в свое время был восхищен Башкирцевым-Королевым в «Укрощении огня», потрясен Иваном Карамазовым – перечислять можно еще и еще… Этого актера знали и любили, по-моему, все. Но наша тогдашняя встреча была вовсе не встречей артиста и поклонника, а разговором двух руководителей.
…Весь день звонки: одни выражают соболезнование, другие расспрашивают о подробностях… В конце дня собрались в театре. Сидим, молчим, убитые горем… Нам сообщают, что попрощаться с Кириллом Юрьевичем можно в Леушинском подворье: гроб там будет находиться всю ночь… Завтрашние государственные похороны – дело сугубо официальное, а я все же хотел попрощаться с другом в более подходящей обстановке…С женой и дочкой Наташей едем на улицу Некрасова, где находится подворье, именно сейчас, поздним вечером.
Будущий артист родился 15 сентября 1925 года в доме на Озерном переулке, как раз напротив храма Леушинского подворья. В этом храме венчались его родители, здесь же он был крещен последним настоятелем, протоиереем Феодором Окуневым, впоследствии принявшим мученическую кончину. Детские воспоминания Кирилла Юрьевича многое сохранили в его сердце и памяти, об истории подворья рассказывал он не раз, я сам был тому свидетелем.
Подворье Леушинского женского монастыря было основано в Санкт-Петербурге по благословлению Иоанна Кронштадтского. Архитектурный проект по образцу древних ярославских храмов выполнил зодчий Никонов, известный мастер русско-византийского стиля, а 21 ноября 1894 года уже состоялось освящение. Первым настоятелем храма был протоирей Иоанн Орнаутский, племянник Иоанна Кронштадтского.
Храм Леушинского подворья был возвращен Церкви в июле 2000-го, и в том же году, 9 октября, на престольный праздник свершилась первая литургия в историческом алтаре Леушинского подворья, где столько раз служил отец Иоанн Кронштадтский.
В храм вернулись великие святыни, уцелевшие в страшные годы гонений: выносной крест с мощами святого Иоанна Предтечи, моленный образ игуменьи Таисии, икона Святой Троицы, написанная на древе Мамврийского дуба, Свято-Крестовская икона Божией Матери, «Спас Плачущий»…
Последние годы Кирилла Юрьевича были тесно связаны с родным храмом. Под его покровительством в стенах БДТ проходили традиционные Таисинские концерты, открывавшие публике уникальный пласт русской духовной культуры. Ежегодно эти концерты собирали мастеров культуры, объединяя их вокруг Церкви, а для зрителей они становились настоящим открытием, не только культурным и эстетическим, но и глубоко духовным. В честь 110-летия основания подворья Кирилл Юрьевич подарил храму икону преподобного Сергия Радонежского, написанную иконописной мастерской Троице-Сергиевой лавры.
…Я стоял перед гробом и смотрел на родное исхудавшее лицо. Сколько дум передумал, сколько вспомнил… Боже, как странно, как нелепо звучит: «Умер Кирилл Лавров»… И не потому даже, что, как принято говорить о таких людях в официальных документах – это «целая эпоха в отечественном кино и театре». Дело в другом: когда нас покидают такие личности, невозможно избавиться от ощущения, что место, которое они занимали в истории и жизни, так и осталось навсегда пустым. Потому что заменить их просто некем…
Глава II
Сегодня я в гостях у Лавровых. Кирилл Юрьевич пригласил посоветоваться, как поступить с окнами его квартиры: менять их, или не менять?
Мы с ним в кабинете, а Валентина Александровна на кухне, готовит ужин.
Кабинет небольшой, но высокий, наверное, метра четыре. В углу – книжный стеллаж, кроме книг там иконы, различные безделушки, видимо, дорогие сердцу. Рядом старинный секретер из дорогих пород дерева, на нем красивые массивные часы. На стене портрет хозяина, еще молодого, в темном костюме, в белой рубашке и галстуке, с удивительно добрым взглядом. У окна круглый журнальный столик, здесь тоже безделушки, и высокая настольная лампа. Кресло с цветной обивкой, просторное и удобное. Много удивительного и красивого. Смотрю во все глаза, запоминаю, потому что уверен: близкие будут расспрашивать об этой встрече.
Из окна прекрасный вид на Петровскую набережную, на замерзшую Неву, на ограду Летнего Сада…
– Можно картины писать!
– Можно, – улыбнулся Кирилл Юрьевич, – только я делать этого не умею…
Увидев, что по невскому льду шагают люди, удивляюсь:
– Как им не страшно?
– Страшно, – это уже присоединяется к нам Валентина Александровна. – Кира, помнишь, как я по Неве возила Сережу на санках?
– Помню, Валя.
Он обнял ее за плечи, и мне подумалось: жаль, что рядом нет фотографа…
Любуясь ими, интересуюсь:
– Кирилл Юрьевич, не вижу ваших книг на полках… ведь вы могли бы столько рассказать людям…
Он вздохнул:
– Книги нужно было писать раньше, хотя бы лет двадцать назад. После смерти Георгия Александровича мы оказались в трудной ситуации. Знаю немало примеров: театр терял лидера и разваливался. До книг ли? И сейчас: чем худрук только не занимается только не основным ремеслом. Хотя мы театр федерального подчинения, большую часть средств получаем из госбюджета, но всё равно не хватает. Что-то приходится добывать и самим. В общем, опять на книгу нет времени… А гастроли? Они необходимы, и не только из-за дополнительного заработка: нужно, чтобы и в российской глубинке на нас посмотрели. Но вы правы, моя жизнь – длинная история, в ней много интересных событий, фактов, встреч – так что книжка, наверное, получилась бы. Увы…
Удивительно было слушать Лаврова не со сцены, и даже не в рабочем кабинете, а вот здесь, в его доме, за этим столом, когда знаменитого артиста можно о чем-то переспросить, что-то уточнить, даже рукой до него дотронуться.
– Кирилл Юрьевич, у меня две дочери и четверо внуков, все, что я делаю в жизни, я делаю для них. А вы?
– Я соврал бы, сказав, что не хочу успеха своему ребенку! Очень хочу! Но не за счет других. Ни сына, ни дочку я никуда не пропихивал, пользуясь своим именем. Не умею, не научился, так что упрекать меня не в чем. Дети сами выбирали профессию. Но я радуюсь их успехам, горжусь ими…
Мы выпили водки, заварили чай. Окна я посоветовал Лаврову заменить: современные намного эстетичнее, и для хозяйки – облегчение. Несколько раз вставал, начинал прощаться, но уйти почему-то не мог. Мы говорили о театре, об актерах, о родителях, о детях. Говорили о том, что зовется жизнью. Какой-то магнит притягивал меня к этим двум людям и не отпускал: здесь мне было хорошо.
Кирилл Юрьевич разговорился, и я внимал ему зачарованно. Ни до, ни после не слышал я от Лаврова ничего подобного.
– Мы с мамой жили в Ленинграде, а отец – в Киеве, где он работал в театре имени Леси Украинки. Я был обычным дворовым мальчишкой, и дрался, и хулиганил. Иногда мои «приключения» принимали опасный характер, и мама жаловалась в письмах отцу: «У Кирки не все в порядке! Попал в плохую компанию!» В том районе Ленинграда, где мы жили, сколотилась компания «серьезных» парней, дело доходило до воровства, даже до убийств… А мы, подростки, вокруг них суетились. Что и говорить, блатная романтика в этом возрасте привлекает. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут пришла общая беда – война. Мне было пятнадцать лет. Мама была директором интерната, и вместе с ее воспитанниками мы уехали в эвакуацию, в Кировскую область. Конечно, прежние проблемы тут же забылись! Пришлось работать, кормить семью. У меня ведь еще младшая сестра была, совсем маленькая, два годика. И бабушка. Потому-то я и остался недоучкой: возможности учиться в школе не было. Работал грузчиком в «Заготзерно», на реке Вятке. Работа тяжелая, но я был мальчишкой жилистым, выдержал.
Потом работал на военном заводе и страстно мечтал уйти на фронт. Я был уверен, что совершу героические подвиги, во всяком случае, выполню свой долг… Ходил в военкомат, как на работу, и в конце концов меня все-таки взяли! Но отправили не на фронт, а в специальную школу, где очень быстро, за один-два месяца готовили младших командиров. А дальше – военное училище, я выпускался из него как раз в день окончания войны! Получил звание старшего сержанта. И отправили меня служить на Дальний Восток, где я «оттрубил» пять лет…
Дальше старшего сержанта я не пошел, хотя занимал офицерскую должность: был техником звена, обслуживал три самолета. Но главное – я страстно увлекся самодеятельностью, очевидно, сработали гены. Самолеты отошли на второе место, на первое выдвинулся клуб, наши спектакли. Мое амплуа, разумеется – герой-любовник.
Руководителем театра был некто Монахов – очень серьезный театральный человек. До войны он работал в Москве, в Камерном театре у Таирова: и артистом в массовках, и плотником, и монтировщиком. Владел множеством профессий, но, кроме того, был просто талантливым человеком и очень много знал о театре. Вы бы видели, какие мы делали декорации, причем каждый гвоздь и доска привозились к нам с Большой земли. Тамошние деревья невозможно использовать как строительный материал: они все изогнутые, корявые. Добывали какие-то коробки, ящики, красили их зеленкой, йодом, мягкие декорации шили из марли. И в результате получалось красиво и эффектно. У меня даже фотографии сохранились до сих пор…
Аттестата зрелости у меня так и не было, хотя я закончил военное училище. Но все-таки отважно явился в Ленинградский театральный институт, на консультацию к профессору Леониду Федоровичу Макарьеву. Читал стихи Симонова. Был на подъеме, читал эмоционально. И профессор рекомендовал мне поступать. Но, узнав, что десятилетку я не окончил, посоветовал в первую очередь заняться средним образованием, а уж потом думать о специальном. Видимо, у меня стало такое кислое лицо, что профессор смягчился и сказал: есть еще один путь – просто пойти работать в театр.
Поначалу я попытался закончить школу. Накупил учебников, обложился ими, но через два дня понял: бессмысленное занятие, один не осилю.
В это время в Ленинград на гастроли приехал театр имени Леси Украинки, где работал отец. Зная все сложности и подводные течения актерской профессии, он был категорически против моего выбора. Надеялся, что я стану офицером, закончу академию, сделаю карьеру военного инженера. Займусь настоящим мужским делом, вместо того, чтобы каждый вечер «морду красить». Поэтому втайне от него я сразу пошел к главному режиссеру театра Константину Павловичу Хохлову, которого знал. Он прослушал меня и взял во вспомогательный состав труппы.
Так я попал в Киев.
Отец в то время разошелся с очередной женой и оставил ей квартиру. На двоих нам выделили в театре в качестве жилья гримёрку на втором этаже. А через год приехали выпускники школы-студии МХАТа, среди которых была и моя будущая жена Валя Николаева.
Любовь к Киеву осталась у меня в душе навсегда, хотя прожил я там всего пять лет. А удивительная труппа театра! Всех семьдесят человек помню по именам. У нас сложилась замечательная компания: актеры Киянский и Франько, заведующий музыкальной частью Соковнин и я увлеклись рыбалкой. Ездили куда-то на пароходиках. Потом Франько купил машину, и мы на его «Победе» отправлялись километров за сорок-пятьдесят на днепровские лиманы, удили там рыбу. А музыкант Воячек, чех по национальности, смешной, бородатый, пожилой человек был яхтсменом: соорудил парус на своей ветхой лодчонке, и мы на Трухановом острове занимались парусным спортом.
Помощник режиссера Николай Владимирович Питоев, совершенно удивительный человек, заразил меня любовью к автомобилям. Он купил трофейный «Опель» и целыми днями чинил его. Я неплохо разбирался в технике и частенько помогал ему. С тех пор я стал бредить автомобилями. Я получал пятьсот двадцать пять рублей в месяц. Жена больше – шестьсот девяносто, поскольку у нее было высшее образование. Мы с ней года три экономили на всем, ели одни макароны – и купили, наконец, «Москвич-401», который тогда стоил девять тысяч («Волга» – шестнадцать, а «ЗИЛ» – сорок три тысячи, помню как сейчас). Переехав в Ленинград, в Большом Драматическом Театре я оказался единственным обладателем автомобиля. Даже у Товстоногова и Копеляна еще не было машин…
Коллектив БДТ того времени был очень непрост. Там уже работали несколько больших артистов, и каждого окружала своя команда. Они воевали друг с другом, но, когда случалось событие глобальное (как приглашение из Киева нового худрука Хохлова), мгновенно объединялись. Конечно, Константину Павловичу было нелегко справляться с этим «террариумом единомышленников», человек-то он был пожилой. Хорошо помню собрание, на котором одна артистка образно сказала Хохлову, что он уподобляется скверной хозяйке, у которой полный холодильник продуктов, а она еще выписывает какие-то «киевские котлеты». Одна «котлета», естественно, я, вторая – Валя Николаева. Вот такие были в ту пору отношения, трудные и непредсказуемые. Они продолжались до тех пор, пока в театр не пришел Георгий Александрович Товстоногов. Это судьбоносное и счастливое событие для БДТ. Он разгромил все группировки, повыгонял из театра много народа. И то, что я попал в обойму его актеров, и находился в ней с первого до последнего дня, тридцать три года – мое великое счастье и жизненный выигрыш.
Когда в 1989 году Товстоногова не стало, всеобщим тайным голосованием на должность художественного руководителя театра выбрали меня. Против был только один голос, мой собственный. При повторном голосовании против проголосовали уже двое: я и моя жена. Пришлось согласиться. Никогда в жизни не думал, что буду кем-то руководить, а тем более театром, который всегда вызывал у меня священный трепет! И неспроста, потому что здесь были великая труппа и великий режиссер, на порядок образованнее и талантливее нас всех. Я очень благодарен труппе за то, что после смерти Товстоногова она не разбежалась и ко мне отнеслась очень снисходительно, понимая все мои трудности и проблемы.
