Kitabı oxu: «Память моя…»

© Михаил Пярн

Тольятти 2020 г.

От автора

Дорогой читатель!

Я осмелился вынести на Ваш суд небольшой сборник своих ранних стихов и нескольких рассказов, которые скорей можно считать «пробой пера», под общим названием «Память моя…». В некоторых рассказах – истории людей с необычной судьбой. А еще мне хотелось поделиться с Вами своими воспоминаниями о человеке, с которым мне довелось «звучать на одной струне». Речь идет о талантливом поэте и музыканте Владимире Волкове (1958 – 2005).

С этим самобытным автором наша творческая дружба началась в 2001-ом году в миссионерской п о ездке «За веру и верность», организованной фондом Святого Всехвального апостола Андрея Первозванного. Однажды я показал Владимиру рукопись своего рассказа «Веничек березовый». В сюжете этого рассказа-история любви, дарованной Богом и пронесенной через всю жизнь до последнего вздоха. Прочитав рассказ, Володя откликнулся на него песней с таким же названием «Веничек березовый», которую я до сих пор не могу слушать без слез. Через некоторое время на мой рассказ «Кони красные» Владимир ответил удивительно красивой песней «Дом мой на горе». Мне очень дорого то, что мои рассказы не оставили равнодушным такого талантливого мастера поэтического слова, как Владимир Волков. В свою очередь некоторые мои литературные зарисовки рождались под впечатлением глубоких философских песен Владимира. Это «Сизари», «Красно-зеленые перцы», «Полынья», «Весенний этюд», «Два пути». В 2001-ом году мы с Володей записали на студии два моих рассказа – «Веничек березовый» и «Красно-зеленые перцы». Музыкальное сопровождение и песни, написанные Владимиром к этим рассказам – «Веничек березовый» и «Светило» звучат в его авторском исполнении. Эта архивная запись размещена на сайте www.v-volkov.ru (в разделе аудио и видеоматериалы), на котором сохранено все творческое наследие Владимира Волкова. Его песни по-прежнему волнуют и заставляют о многом задуматься.

Надеюсь, дорогой читатель, что судьбы героев моих рассказов тронут и Ваше сердце так же, как отозвалось на них сердце поэта и музыканта Владимира Волкова, дарившего мне вдохновение. Светлая ему память!

Михаил Пярн

Рассказы

Веничек березовый

 
«…И степенно, не спеша, друга не пугая,
Вознеслась одна душа, а за ней другая
Веничек березовый… Завтра бы к обедне…
День такой был розовый, но, увы, последний…»
 

(Из песни В.Волкова «Веничек березовый»)

Глава первая

«Что-то зима нынче долгая, али весна где-то в Африке загуляла», – крякнул старик, сплюнув остатки самокрутки себе под ноги. Самокрутка моментально погасла. Кусочек газеты с остатками табака неожиданно обнажил маленькое словечко «правда». «Чудно», – подумал старик. – Надо же было выкурить почти всю «козью ножку» из какой-то старой газеты и не докурить это странное слово «правда». Старик попытался вспомнить, от какой газеты он оторвал клочок: то ли от местной «Правды», то ли от «Комсомольской правды», но, запутавшись во всех «правдах», которые выписывала его старуха, гулко хохотнул, при этом щелкнув языком по нёбу.

Щелчок получился довольно громкий – зубов-то у деда не было давно, а лежавший рядом дворовой песик по кличке Козлик, отреагировал на это по-своему. Он давно знал за стариком привычку щелкать языком. Песик поднял свою мордочку, поглядел в глаза старому хозяину и слегка улыбнулся, оскалив при этом хорошо сохранившиеся зубы.

«Что ты ржешь, дурачок, может ты мне скажешь, в какую – такую газету я табака наклал?

Вот, и правильно делаешь, что молчишь. А то бы меня быстренько перевели куда-нибудь с теплой печки». Песик словно понял, что имел в виду хозяин и, дабы доказать свою преданность, свое полное единодушие и единомыслие по поводу клочка газеты, поднялся, слегка потянулся и, выкинув чуть вправо заднюю ногу, быстро по-солдатски помочился на веточку, возле которой лежала самокрутка.

«Ах ты, охальник, гриб ты еловый, ты почто правду-матку облил», – попытался рассердиться старик. «Да неужто другого места не нашел», – старик говорил, еле сдерживаясь от смеха, представляя, как он будет рассказывать своей старухе, что ее любимый Козлик, извините за грубость, обмочил всю правду. Зная свою старуху уже не первый десяток лет, ее фанатичную веру всяким газетам, бумагам, справкам и еще всякому печатному мусору, старик предвкушал, как от души он посмеется, вернее, покряхтит, когда будет рассказывать про ее любимого Козлика, который обмочил всю правду. А Козлик тем временем, обнюхав все вокруг, взял, да еще раз брызнул. «Ну, бестия хвойная, всю правду залил.

Ладно, хватит, пойдем к старухе, языком почешем». Козлик, похлопав ушами, потрусил за дедом, подняв слегка облезший хвост, сворачивающийся на кончике бубликом. Отряхнув у порога валенки от снега и, положив кисет с табаком на полку возле окошка, старик вошел в избу. По привычке дед глянул в красный угол и, убедившись, что лампадка горит, быстро перекрестился. Сильно-то в Бога дед не верил. Да и как верить, когд а глянешь вокруг, да хоть святых выноси: там убивают, там жгут, там взрывают… Эх, пропади все пропадом. Да если есть Бог, как же он допускает все это?! Но все свои сомнения старик отгонял от себя, подсознательно чувствуя, что так про Бога лучше не думать. Кто знает, а вдруг «красного петуха» на избу пустят, али корову заморят. Уж пусть лучше лампадка горит во Славу Его, да копеечку в церкви иногда оставить. Авось и пронесет. Дед пошарил глазами по избе, что-то незнакомое появилось в комнате. Быстрее всего на это отреагировал его нос, почувствовав непонятный запах. Дед еще раз оглядел избу. Никого не обнаружив, дед сел на лавку и попытался вспомнить, где он слышал этот запах.

Закрыв глаза и положив сухие, крепкие еще руки на колени, старик медленно, осторожно пошел по своей памяти, аккуратно переступая, особенно больные, не зажившие моменты его жизни. Что-то мучительно-притягательное влекло деда в прошлое. Он был и наяву, и в то же время где-то далеко-далеко…, но точно знал, что ведет его по этой дороге.

Запах! Откуда он? В голове проносились многочисленные эпизоды его жизни. Почувствовав усталость и поняв, что устал не физически, а нутром, сердцем, дед открыл глаза. Лампадка в углу уже стала прыгать маленьким огонечком, говоря ему, что скоро погаснет. Кое-как оторвавшись от лавки, дед подошел к шкафу, взял бутылочку с маслом и подлил в лампадку. Вдруг старику стало плохо. Ноги, как будто подкосились, сердце заныло от незнакомой боли и готово было вот-вот остановиться. В глазах появился молочный туман, размывая все предметы вокруг. Даже огонек лампадки померк в этом тумане. «Господи – зашептал дед, – что это со мной… Я же…, я…». Молочный туман все больше и больше окутывал старика, пока не спеленал его окончательно и не уронил на пол.

Глава вторая

– Ой, пойду уж я, а то засиделась. Ты мне, соседка, веничка дай березового, завтра баню топить, а мой лежебока все веники городским приезжим отдал. А как самому париться, так и не думает. Ох, бедолага еловый. Все в дом тащат, а он из дому. Тут давеча охотники из города приезжали. К нам в избу галопом – шасть, и давай к моему приставать. Дай, говорят, лыжи – ну те, что у нас в сарае-то, возле баньки. Нам, говорят, на охоту идтить надо. А чо без лыж-то сами приперлись? А мой, охламон таежный, не токмо свои, да еще зятьевины три лыжины отдал!

– А пошто им пять лыж-то, пятиногие, что ли охотники нынче завелись? – звонко хохотнула Рябуха, доставая березовый веничек из чулана.

– Так и я ж своего сразу спросила – куды им столько-то? А он в ответ как зыркнет на меня, глазищами полоснул, точно волчина лесная и отвечает, мол, средь городских, один какой-то начальник. Так вот этот начальник с одной ногой.

Говорят, на каком-то ГРЭСЕ в аварию попал, но начальником остался. Чудно, да, Рябуха! Понятно в войну-то и слепые ходили в начальниках, а сейчас – да мало ль здоровых людей, что ли?

– Так как же он на одной ноге-то? – спросила Рябуха, заворачивая веничек в газету. – Он же идтить не смогет, уронится, начальник-то.

– А они, говорят, его поддерживать будут. Лося выгонят на поле и его, начальника-то, на лыжине поставят, ружье подержат, а ему только стрельнуть останется. А потом этот начальник тем городским квартиры каменные устроит. Эх! Нет, чтобы мой тоже попросил чего-нибудь!

– А что он, золотая рыбка, просить его, али джин какой всемогущий? – Рябуха завернула наконец-то веничек в газету и протянула старухе. – На. Передай своему сказочнику, пусть лучше мозги попарит, лыжник одноногий!

– Ты что, Рябуха, с души сошла – лаяться стала?

– Я ж тебе говорю то, что сама слыхала. Начальник безногий какой-то…

– Слухай, хватит мне про своего начальника, у меня дел не переделано…

– Дык не мой он начальник, был бы мой, я б попросила…Слухай, а ты в какую газету веничек-то завернула? Да ты что!

– Ой, Господи! Да какая разница? Тебе веничек нужен, али газета? Иди-иди, парь своего «елового»!

– Ну. Рябуха, я тебя что-то не понимаю. Это же газета «Правда». В ней фотокарточки, между прочим, начальников-то и повыше, чем городской охотник. Ой, Господи! – Старуха развернула газету и дрожащими руками расстелила перед Рябухой.

– Глянькось, Рябуха, это кто ж помер-то?

Рябуха подошла, посмотрела в газету, плюнула в сторону комнаты, тихо произнесла: «Слава, тебе Господи, отмучился наконец-то грешный!» Прикрыв за собой дверь, Рябуха оставила старуху на веранде в полной растерянности. Где-то за околицей завыла собака.

– И что воет, дурная, беду накликает? – Старуха аккуратно сложила газету, положила ее на стол и пошла домой топить баню, парить своего «елового».

Глава третья

…Молочный туман спеленал старика, спеленал, как ребенка, тихо, без резких движений, словно чья-то большая, мягкая рука закрыла глаза, убрала прядь седых волос со лба и медленно баюкала. Дед не чувствовал боли, сознание бродило г д е-то далеко-далеко. Это было даже не сознание, а скорее ощущение полной невесомости. Вокруг были одни облака. Они принимали любую форму. Вот и сейчас целая стая облаков превратилась в его деревню, облака чуть поменьше превращались в деревья, а совсем маленькие – в кустарник, в траву. Дед был в нереальности. Ему очень не хотелось, чтобы ветер разнес облака, поэтому он стал обращаться не то к ветру, не то к вьюге, которая стала жалобно завывать, словно ее не пускали в дом, и в наказание за ее пение, оставили ночевать на улице. Вместе с вьюгой начал петь и дворовый песик Козлик. Он очень редко выл, но сейчас, не понимая, что происходит с его любимым хозяином, песик стал выводить печальные звуки. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы в сенях не упало ведро.

– Ах ты, Господи, да кто ж ведро на пороге ставит? Аль места нет? Никак старый за водой хотел идтить.

Старуха долго снимала с себя одежду. На ней было пальто мышиного цвета, с воротником из непонятного зверя: на овцу не похож воротник – слишком желтый, на лисицу тоже не похож – мех слишком маленький и жесткий. Это пальтишко старуха выменяла много-много лет назад в базарны й день, отдав за него половину своего добра: курицу-несушку с десятком яиц, старое цинковое ведро, две алюминиевые кружки, столовый нож и полтора рубля денег. А в тот базарный день были у нее как раз именины. Вот и решила она себе обнову справить. Больше всего ей нравились карманы: большие, глубокие, и даже в подкладке имелся небольшой кармашек. Старуху, а тогда еще совсем молодую женщину, подвозил на телеге мужик, ехавший в их деревню за мукой. По дороге все приставал, все словечки непристойные произносил, а уж про пальто и говорить нечего. Женщина уже была не рада, что купила его, что, связалась с этим мужиком. Она вся раскраснелась, щеки зарделись, уши, и те стали какого-то бордового цвета.

А ехать надо было еще километров девять-десять… «Тьфу, Господи, да чтобы у тебя телега сломалась, репей блудливый»– думала про себя, но в то же время чувствовала, что нравится она мужику, и пальтишко ему нравится, да и вообще она баба ничего. «А что, кругом лес, ни души, взять бы, да и охмурить блудливого…» А мужик рядом сидит, да все пальтишко щупает.

– Материалец – то хороший, только вот подкладка неважнецкая, надо бы другую сделать.

Мужик отложил вожжи в сторону. Лошадь сама шла медленным шагом, по пути обрывая листья с деревьев. Неожиданно мужик вдруг обнял свою попутчицу за талию и резко прижал к себе. Он, конечно, ожидал какого-то сопротивления, но, не почувствовав его, как-то сразу обмяк, шею вогнал в плечи, руки тупо опять взялись за вожжи.

– Что, милый, аль медведя испугался? Он тебе ребра за меня пересчитает. Али отбить меня хочешь у медведя?! Так опосля медведя, у лешего отбивать придется, а у тебя силенок-то, что у комара.

Мужик сконфузился, немного отодвинулся от попутчицы.

А той блажь в голову ударила – захотела она вдруг этого неуклюжего ухажера, страстно захотела. Она уже и забыла, как выглядят-то мужики эти. Сама сняла с себя пальто, расстелила на телеге, положила под голову охапку сена и откинулась на спину, обнажив слегка из-под платья голые колени. Она смотрела на небо, где в вышине плыли облака. Она ждала. Что-то теплое разлилось у нее внутри…

– Да останови, ты, лошадь, репей, отведи в сторонку, к лесу. Ну что ты? Как под пальто лезть, подкладку проверять, так смелый, а на деле…

Она не успела договорить. Верхушки елей закачались, облака понеслись в разные стороны, птицы кричали не своими голосами.

Все перевернулось. Она видела перед собой то небритое лицо, то синее-синее небо, то слипшиеся от пота собственные волосы.

Лошадь, повернув голову, насколько позволял хомут, обрывала ветки деревьев и смотрела на людей своими бездонными, большими глазами…

Глава четвертая

…Песик стоял около двери, виляя хвостиком, ожидая хозяйку. Козлик знал, что она обязательно, когда приходит домой, дает ему корочку хлеба или косточку, оставшуюся с обеда. Козлик сел на задние лапы и во все глаза смотрел на дверь.

Старуха, сняв пальто, аккуратно повесила его на гвоздик. То ли от того, что гвоздь старый был, расшатался, то ли еще от чего, но пальтишко соскользнуло на пол.

– Эка, хоть бы гвоздь старик вбил, все в доме валится!

Старуха нагнулась, чтобы поднять пальто, как вдруг резкая боль пронзила поясницу, прошла по позвоночнику, задела обе лопатки, остановилась чуть ниже сердца. Старуха присела сначала на полукорточки, а потом стала медленно заваливаться на стену. Пальто так и осталось лежать возле ее ног. Козлик не понимая, почему хозяйка так долго не заходит, стал тихонько скулить. Дверь не открывалась, и Козлик, чуя запах хозяйки, стал еще сильнее скулить. Он стал нервничать.

Подбегал то к деду, лежащему посреди комнаты, то к двери. Затем лег и стал ждать. Козлик улавливал какие-то шорохи, доносившиеся с улицы, слушал воробьиный стрекот на крыльце. Потом подошел к двери и, вставив маленький черный нос в щелку, жадно потянул воздух…