Kitabı oxu: «Самая страшная книга 2026»
© Авторы, текст, 2025
© Парфенов М. С., составление, 2025
© А. Провоторов, ил. на обл., 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
Важное уведомление
Формально составителем этой антологии указан Парфенов М. С. – на деле же он и другие люди, включая редактора «Астрель-СПб» Ирину Епифанову и Координатора отбора Ирину Парфенову, лишь организуют сам процесс, помогая настоящим составителям – из народа.
Каждый год собирается группа добровольцев, чтобы читать сотни присланных в ССК историй и голосовать за те, которые им понравятся. Каждый наш ежегодник собран по итогам таких голосований.
Так что настоящими составителями (так называемой таргет-группой) этой антологии являются:
Александр Москвин (г. Москва)
Александра Сарасонова (г. Нижний Новгород)
Алексей Шатин (г. Санкт-Петербург)
Анастасия Колокольчикова (Московская обл., г. Домодедово)
Анна Медведева (г. Москва)
Валентин Марудов (г. Москва)
Валентина Баринова (г. Тверь)
Виктор Гофман (Республика Казахстан, г. Караганда)
Виктор Макоед (Республика Адыгея, г. Майкоп)
Виктория Грищенкова (Московская обл., г. Пушкино)
Виктория Сурова (г. Москва, район Вороново, пос. ЛМС)
Виктория Шустрова (г. Москва)
Денис Козлов (г. Рязань)
Диана Шарапова (г. Калуга)
Дмитрий Петров (Свердловская обл., г. Краснотурьинск)
Евгения Климова (г. Иваново)
Елена Дыкова (Республика Казахстан, г. Астана)
Елена Юшкова (Удмуртская республика, г. Ижевск)
Игорь Пономарев (г. Санкт-Петербург)
Илья Старовойтов (г. Курган)
Ирина Рудакова (г. Нижний Новгород)
Ирина Топунова (Московская обл., г. Подольск)
Людмила Кшевинская (г. Москва)
Наталия Турянская (Свердловская обл., г. Екатеринбург)
Николай Рассанов (г. Киров)
Оксана Теплова (г. Саратов)
Ольга Сагирова (г. Санкт-Петербург)
Светлана Вилкс (г. Оренбург)
Татьяна Короткина (Ленинградская обл., г. Гатчина)
Татьяна Рыбалко (г. Санкт-Петербург)
Татьяна Хаданович (Республика Беларусь, г. Минск)
Татьяна Ясиновская (г. Санкт-Петербург)
Филипп Герасименко (Ставропольский край, г. Невинномысск)
Юлия Никулина (Москва)
Яна Сидорова (Республика Крым, Красногвардейский район, с. Петровка)
Спасибо им за труды!
А еще каждый год таргет-группа обновляется. Кто-то выбывает, кто-то, наоборот, приходит «на новенького». Каждый год мы экспериментируем, совершенствуя нашу систему отбора для того, чтобы подарить вам очередную «самую страшную» книгу.
Мы называем наши издания так не потому, что считаем их действительно САМЫМИ страшными из всех. Мы называем их так потому, что ЛЮБОЙ читатель найдет здесь что-нибудь, что ему понравится. Такую историю или истории, которые напугают персонально его.
Персонально ТЕБЯ.
Парфенов М. С.
Рыжик
Так уж вышло, что сначала в жизни Павлика объявился грубый и наглый «дядь Гера», а только потом – милый и ласковый Рыжик.
Одним злополучным вечером Мама приволокла в их квартирку на окраине очередного хахаля. Она тогда даже не рассмеялась по-настоящему, а словно надела на лицо чью-то чужую улыбку. Громким неестественно-радостным голосом воскликнула: «Вот и наш новый папочка! Обними же его, дурачок!..» – и пихнула Павлика в спину, понуждая сделать шаг в прихожку, навстречу высокому человеку в мятом сером костюме и стоптанных грязных кроссовках.
Павлик обнимать незнакомца не стал, так как считал себя уже слишком взрослым для таких нежностей. Да и по опыту мимолетных знакомств с предыдущими «новыми папами» знал, что не больно-то это и приятно, когда тебя тискают, как игрушку какую-нибудь плюшево-тряпичную, мозолистые мужские лапы. Избегая неприятных объятий, протянул «мятому» ладошку: «Здрасьте…» А тот – сжал ее в своей громадной и твердой, словно из деревяшки выструганной, руке. С такой силищей сжал, что косточки захрустели.
Павлик скривился от треснувшей в пальчиках боли. Незнакомец, не ослабив хватки, наклонился вперед. Блеснул золотыми коронками, пахнул кислой табачной вонью прямо в лицо: «Герман Петрович. Для тебя, сталбыть, – дядь Гера. Компренде, пацанчик?»
Что-то при этом стеклянно звякнуло совсем рядом, и перепуганный, ошпаренный болью в раздавленной конечности Павлик даже подумал, что это внутри него самого какой-то особо важный орган вот-вот разлетится на осколочки. Раскрыть рта не рискнул – а ну еще захнычет от боли и страха, как девчонка. Только мелко-мелко закивал: понял, мол, понял!
«Все пучком, чико, – хмыкнул дядь Гера, отпуская Павликову ладошку – ладошку-лепешку, как ее теперь можно было бы назвать. Выпрямился, уже не глядя на новоиспеченного пасынка, выудил из-за спины и протянул Маме пакет с звенящей тарой. – Я ж говорил, что быстро контакт наладим, мучача!»
Той же ночью, пряча голову под подушками, чтобы не слышать скрипы и стоны, доносящиеся из спальни, которую прежде делил с Мамой, Павлик постепенно начал осознавать: былые деньки, и без того не очень-то радостные, закончились. Мятый дядя с ходу, одним только своим появлением, смял и его маленький мирок. Разрушил до основания, разнес вдребезги какой-никакой, а все-таки привычный порядок. И грозил превратить жизнь Павлика в сущий ад.
Оставалось надеяться, что продержится очередной «папа» не дольше предшественников: Мама быстро сходилась с мужчинами, но так же легко те от нее и сбегали вскорости: месяц-другой, и адью. Ну или «адьос», если на манер дядь Геры выражаться.
Только б самому это время вытерпеть…
А неделю спустя брел грустный Павлик домой из школы. С физры специально схилял, чтоб до обеда успеть, пока новый папа где-то в городе в поисках подработки рыщет. У дядь Геры никакой постоянной работы почему-то не было, зато были мутно-синие наколки в виде перстней на пальцах, две или три желтые «фиксы» во рту и привычка вставлять в речь словечки, вроде как испанские, которые он сам называл «эксперантос». С этим своим «эксперантос» дядь Гера частенько приставал к Павлику, если ловил того на кухне. Обзывал «чикой», хватал за локти, тащил к столу или пытался усадить к себе на колени. Предлагал выпить «текилы» – то был мутный багряный коктейль из портвейна и водки. Мог и пинка прописать, если мальчик отказывался. Так или иначе, но Павлик в таких случаях при любом раскладе оставался голодным до самого вечера, пока Мама не возвращалась с вокзала. Поэтому-то он и предпочитал либо сразу после школы тащиться через полгорода в Мамин буфет, где уж точно что-нибудь да перепадет, пусть даже совершенно невкусная, «резиновая» булка с «бумажной» сосиской, либо сорваться с уроков пораньше, чтобы успеть покушать дома до прихода дядь Геры. Покушать и спрятаться в своей комнате, избежав пыток «эксперантос».
Так и шел Павлик к своему подъезду в ту пятницу, как вдруг навстречу с громким требовательным писком выкатился меховой кругляш с блестящими зелеными глазенками. Кругляш, назвать которого можно было только одним словом – «Рыжик». И никак иначе: любое другое имя этому маленькому ласковому солнышку было бы чуждо. Ну не Барсиком же такое яркое чудо звать, не Тишкой или Васькой каким-нибудь, когда с первого взгляда понятно, что он – Рыжик.
Котенок кинулся Павлику в ноги, прижался бочком – тепло крохотного тельца ощущалось даже через штанину – и принялся тереться, обходя кругом, сначала об одну ногу, потом о другую.
– Ты чего?.. Ты чей?.. Откуда ты взялся-то, Рыжик?..
Павлик огляделся – может, где-то рядом хозяин или хозяйка котика нарисуется. Но время шло к обеду, поэтому взрослые жильцы, видать, все еще на работах пропадали, как Мама. Пустовала и детская площадка перед домом – там никого не было, если не считать Карину, девчонку с восьмого этажа. Карина училась в одной с Павликом школе, но в другую смену, и пару раз, пересекшись на пересменках в школьном дворе, защищала его по-соседски от старшаков. Сейчас она сидела на лавочке перед качелями, закинув ногу на ногу, а рядом валялся ее рюкзак с пугающим рисованным черепом. На ней были синие чулки и такие же крикливые, но только ярко-красные, в тон коротким крашеным волосам, сапожки на каблуках, и куртка, приспущенная с левого плеча. В одной руке Карина держала тонкую сигарету, а в другой – мобильный телефон. От сигареты в воздух поднималась струйка сероватого дыма, а в телефоне соседка с кем-то переписывалась.
Вообще, из-за «айфона» Павлик ее не очень любил. Потому что завидовал, ведь такие видал только у взрослых, и то не у всех. Вот у его Мамы, к примеру, не было. Павлику казалось, что будь у него самого айфон, то и дядь Гера бы отстал. А может, и не случалось бы в их с Мамой жизни больше никаких дядь Гер – пацанам с айфонами «новые папы» вроде как без надобности.
И хотя с мобильником он Карину замечал постоянно, а вот с котятами – никогда, Павлик все-таки решил на всякий случай удостовериться, что Рыжик – не ее. Подхватил пушистый шарик на руки, чтобы отнести к скамейке. А тот сразу прильнул к груди мальчика. Запустил коготочки в свитер и кожу – не столько больно, сколько щекотно – и заурчал. Не замурлыкал даже, а затарахтел, равномерно и успокаивающе, точно маленький моторчик у Павлика рядом с сердцем заработал. И так Павлику стало от этого хорошо, что он моментально передумал с Кариной о чем-либо говорить.
Вот только та как раз отвлеклась от переписки, чтобы затянуться сигаретой, и заметила соседа.
– Оп-па, мелкий! А ну-ка, сюда посмотри… Да повернись ты, кому говорят, ну не съем же я тебя. Чего это ты там сныкал?.. Уи-и-и!
Лицо Карины расплылось в широкой улыбке, которая сразу же превратила ее для Павлика из уже почти совсем взрослой обратно в ребенка, такого же, как он сам. Потому что взрослые, с мобильниками или без, так искренне и радостно улыбаться не умеют. Даже Мама.
– Уи-и-и! – повторила Карина. – Котейка!
Недокуренная сигарета осталась чадить на краю скамейки, мобильник юркнул в карман, а рюкзак и вовсе свалился наземь – в одну секунду соседка очутилась перед Павликом, тот даже моргнуть не успел.
– Классный какой, уи-и-и! Пушистенький какой, уи-и-и! Дай, дай мне его погладить! Ну, дай же!
Павлик нехотя передал ей малыша:
– Его Рыжик звать.
– Конечно, Рыжик, это ж и дятлу понятно. Ну не Черныш же! Я все мечтаю черненького завести, чтоб как у настоящих ведьм, но этот тоже такой маленький, кругленький, просто уи-и-и!.. О, да он у нас мальчик! Мальчик, видишь?
Карина развернула котенка, но Павлик разглядел только коротенький хвостик, завернувшийся наверх, к животу – мех в этом месте оказался чуть светлее, чем на остальном теле Рыжика, ближе к желтому.
– Себе заберешь, – расстроился Павлик.
– Куда там… У бати моего аллергия. Хотя, знаешь, был бы он черный – взяла бы, и пофиг на предков ваще!
Павлик посмотрел на валяющийся в пыли у скамейки рюкзак. Пиратский «веселый Роджер» как будто подмигивал ему оттуда.
– А ты, типа, ведьма какая-то?
– Типа да. – Она вернула ему Рыжика, подобрала притухшую сигарету и вытащила из кармана зажигалку. Чиркнула колесиком, затянулась и выпустила в воздух кольцо серебристого дыма. Хихикнула. – Чисто Гэндальф в юбке, понял?
Павлик кивнул, хотя что такое «гендальф», ему было неведомо. И на всякий случай повернулся к скамейке боком, чтобы укрыть котенка от вонючего дыма. Не удержавшись, спросил:
– А тебя родители не заругают, что куришь?
– Заколдованные они у меня! Заговор наложила, для отвода глаз. Понял, да? – Карина снова прыснула. – Ой, да ладно те, уши развесил… Ведьмовство всякое, если что, это так, чисто в прикол, а не по серьезке. А предки… – Тут выражение ее лица переменилось, снова став «взрослым». – Не до меня им сейчас… Развод у них сейчас, понял?
Слово «развод» Павлик знал – своего самого первого, настоящего папу уже толком не помнил, а вот это слово отпечаталось в памяти намертво, поделив их с Мамой жизнь на «до» и «после». Ему даже стало жаль соседку.
– Что делать-то с котейкой будешь? – спросила Карина.
– Домой отнесу.
– Уверен? Ваш-то синяк похуже моего аллергика. Зашибить может.
– Синяк?
– Ну, батя твой. Или кто он там тебе, отчим?
«Синяк» – звучало забавно. И, главное, очень подходило дядь Гере с его синими пальцами. Павлик улыбнулся:
– Отчим, наверное. Но «синяк» прикольней!.. А я его «мятый» называю.
– Мятый? И то правда, этот его пиджак идиотский… Ха! Мятый синяк, во как!
На этот раз рассмеялись они оба.
Нахихикавшись вдоволь – у Павлика с непривычки даже скулы заныли, – вернулись к обсуждению того, что делать с котенком. Карина предложила найти Рыжику местечко на лестничной клетке рядом с мусоропроводом и лифтами.
– Но там же грязно…
– Так мы временно. Обустроим все как надо, я коврик притащу. Давай только не на вашем этаже, а у нас, чтобы мятому синяку глаза лишний раз не мозолил. Уговор?
– А твой папа, он не синяк?
– Говорю тебе, он ал-лер-гик. Чихает на шерсть кошачью, понял? Ну что он Рыжику сделать может, зачихает его до смерти, что ли?
Павлик опять хихикнул. Еще никогда они с соседкой так долго не разговаривали, как сегодня. И это оказалось на удивление весело и приятно.
– И потом, – продолжала Карина, – он у нас не чета урке вашему. Мы ж под вами как раз живем, получается. Слыхали, как и что этот «мятый» орет, когда нажрется. Еще и лупит тебя небось… Наш батя не такой. Наш – бесхребетный.
– Без-хер…
– Гы, ну типа того, да. Червяк он. В смысле, характера не имеет, стержня в нем нет. Потому, видать, и развод…
Павлик спросил, что будет, когда «временно» закончится – оно же должно когда-нибудь закончиться, если «временно»?
– Ну, знаешь… Может, заберет себе кто… А не заберет, так сами что-нибудь придумаем. К ветеринару отвезем или в питомник.
– Питомник?
– Это типа детского дома, только для котят. В курсе, что такое «детский дом»?
Павлик был в курсе. Его самого когда-то забирали у Мамы, на долгих полгода, и ему в детском доме совсем-совсем не понравилось.
– Ну, это на самый крайний случай, – успокоила Карина.
К тому моменту они уже поднялись на ее восьмой этаж и продолжали разговор, стоя на площадке перед мусоропроводом, возле окна. Окно было немножко приоткрыто, но Карина захлопнула ставню, «чтоб Рыжика не продуло». Сбегала к себе, а вернулась уже без куртки и рюкзака, зато с маленьким ковриком под мышкой, бутылкой молока и глубоким блюдцем.
– Когда мои разведутся, батя, наверное, съедет. Тогда заберу домой… Но ты сможешь заходить в гости, навещать котейку!
Павлик тяжело вздохнул, смиряясь. Что делать… Опустил Рыжика на коврик. Осторожно подпихнул дрожащий пушистый комочек к миске с молоком: «Пей давай». Котенок орудовал крохотным язычком минуты три, не меньше.
– Во бедолага! – покачала головой Карина. – С голоду помирает, наверное.
– Я принесу!.. Сейчас!.. У нас колбаса есть!..
Павлик пулей пронесся мимо лифтов, выскочил на лестницу и бегом взлетел на свой девятый этаж. Нырнул в прихожку и пронесся дальше, не разуваясь, прямиком на кухню. Где и встал как вкопанный.
Новый папа был дома. И не один.
Кухня будто плавала в тумане. За столом, у распахнутого настежь окна, помимо дядь Геры, сидели еще двое, такие же небритые и очень коротко, под «ежик», стриженные. В тренировочных штанах, хотя и совсем неспортивного вида. Один помоложе, в просторной однотонной футболке с длинным рукавом. Другой постарше, с седой щетиной, в тоненькой майке на голое тело, как мужик из «Нашей Раши». Взгляд Павлика приковали к себе узоры на плечах дядь-Гериного друга, такие же синие, как и пальцы отчима, только более сложные: там были звезды, а еще купола, а ниже, под тканью, похоже, скрывалась целая галерея. На столе – Мамины кружки для чая, початые бутылки из-под вина и водки, переполненная до краев пепельница. Рядом лежал надорванный пакетик «Читос», стояла тарелка с нарезанной крупными кусками «докторской», а вокруг были рассыпаны игральные карты. Еще там же, на перепачканной скатерти, почему-то валялись погнутая алюминиевая ложка, огрызки какой-то резиновой трубки и – самая для Павлика удивительная деталь во всем этом натюрморте – шприц. Как из больницы, только такой же грязный, как и все прочее.
Тот, что помоложе, обратил внимание дядь Геры на пасынка:
– Слышь, Петрович…
Мятый Человек нехотя приоткрыл свои мятые глаза и посмотрел на Павлика мертвенно-мятым взглядом.
Постепенно там, в глазах у дядь Геры, разгладилось. Необычно широкие зрачки, поблуждав в сигаретном дыму, сфокусировались на замершей в проеме кухонной двери фигурке. Дядь Гера засмеялся – и смех из его горла выскочил тоже какой-то мятый, комканый, с похожим на звук рвущейся ткани хрипом:
– Кепаса, малой… Чо, нагулялся уже?
Тот из гостей, что постарше и со звездами на плечах, медленно затушил окурок о край стола, рядом с пепельницей. При этом словно ненароком сдвинул локтем шприц и ложку подальше. Спросил тихим и злым голосом:
– Это что еще за штрих?
Дядь Гера лениво отмахнулся:
– Людки моей сопля, не признали, что ли… Та не стой, как пень, чико! Топай сюды. Поздаромкайся с людьми-то.
Павлик одеревенело шагнул вперед. Ему не нравилось, когда дядь Гера называл его «чикой», но еще больше ему не нравились эти странные, такие же «мятые», как и отчим, люди. Которые почему-то, оказывается, должны были его, Павлика, узнать, хотя сам он их первый раз в жизни видел.
Как назло, ужасно захотелось в туалет. Но дядь Гера не отрывал от пасынка глаз с черными расширенными зрачками, и ослушаться его было страшно. Павлик протянул ладошку, заранее морщась от будущей боли. Однако старший из мужчин приветствие вовсе проигнорировал, а молодой визгливо, по-шакальи – точь-в-точь как Табаки в мультике про Маугли – расхохотался:
– Поздоровей видали, штришок!
Остальные тоже засмеялись. Не так, как Карина давеча, а как это делают взрослые, не взаправду. Как дядь Гера – фальшивым и недобрым «мятым» смехом.
Потом отчим вкрадчиво поинтересовался:
– Так ты чо приперся-то, чико?
– Мы там, на улице… Мы котенка нашли, – еле слышно ответил Павлик. В паху у него уже все ныло.
– Котенка, говоришь. – Дядь Гера облизнул губы.
– Он… – Павлик посмотрел на тарелку с «докторской». – Он голодный.
– Да и срать! – сверкнул фиксой дядь Гера. Повторил задумчиво, глядя вновь куда-то уплывающим мимо Павлика взглядом: – Котенок, значит… Компренде, амиго… А знаешь, как мы в твои годы с кошаками прикалывались? О, буэно…
И снова облизнулся. Словно услышал про какое-то вкусное блюдо, вроде пюре с «коклетой» – Павлику они нравились больше всего из нехитрого набора в Мамином буфете.
– Дворовых собак на них науськивали, ясен пень. Но это еще цветочки! Бывало, соляры какой стырим, обольем кошака, спичкой чиркнем и ракету запустим… А то еще леской, было дело, яйца ко́шачьи перетянем, другой конец к чему-нить привяжем – и с окна его, кота, значит, красным дождичком да на прохожих!
Кухня снова взорвалась громким и злобным, прямо-таки звериным хохотом.
– Так что ты давай, вали к своему кошаку, – вдруг резко прекратил смеяться дядь Гера. Дыхнул дымом и чем-то еще, кислым и тухлым. – Не мешай людям отдыхать культурненько… Компренде, маль-чико?!
А потом взял и просто вдавил окурок в лоб Павлику – тот даже чуть припустил в штаны, не столько от боли, сколько от страха и неожиданности. Несколько колючих искр осыпались с пеплом мальчику на нос и щеки.
– И это, слышь, штришок, – добавил молодой, тот, чей смех был похож на шакалье тявканье. – Ты же мамке-то своей нас не штриханешь, а?
– Не штриханет, – уверенно произнес старший из троицы. – А не то Петрович с его мелкими причиндалами тот же фокус-покус проделает, что и с котовьими яйками в детстве исполнял. Верно говорю, компрачикосы?
– Си, си…
– Губой тряси! На вот, малой, держи. – Старший подхватил со стола тарелку с колбасой и сунул Павлику в трясущиеся от ужаса руки. – Не обессудь, чем богаты… Только помни, что я сказал. Мамке ни слова. Ты понял?
– Компренде, маль-чико, а? Повтори!
– Ком… перде…
– Буэно. А теперь вали на хер.
Вдохнуть полной грудью Павлик рискнул только в коридоре, когда прижался взмокшей спиной к двери, из-за которой все еще доносился зычный хохот дядь Геры и старшего из гостей, перемежаемый шакальим подвизгиванием молодого. Пи`сать хотелось ужас как, но задержаться в квартире хоть на минуту, чтобы зайти в уборную, Павлик побоялся. Вместо этого, оставив тарелку с колбасой на подоконнике, справил нужду у мусоропровода на своем этаже. После чего, подхватив съестное, спустился на ватных ногах к Карине и Рыжику.
– Ты куда пропал-то? – Карина сидела на корточках перед ковриком, так что сердитое красивое лицо оказалось практически вровень с головой Павлика. Куртку она снова накинула на плечи. – Я уж думала, все. Вот, сгоняла сама в «Пятерку» за парком, затарилась.
– Что такое «компрачикос»? – спросил Павлик, спихнув колбасу с тарелки на коврик, в кучку с кошачьим кормом.
– Фигасе ты выдал! Ну, это типа бандиты такие были. Опасные вроде, детьми торговали… Погоди, а ты где про них услышал?
Павлик, помня угрозы дядь-Гериного приятеля, ничего не ответил, только пожал плечами. И погладил Рыжика. Тот, наевшись-напившись, сначала было улегся на коврик, но потом разлепил сонные глазки, неуверенно поднялся, мяукнул обиженно. Покачиваясь, сделал несколько шажков к трубе мусоропровода. Взял да и обкакался, чем изрядно повеселил новообретенных друзей. Карина, конечно, для виду поохала, пробормотала ворчливо что-то про «мелких серунов» и насчет того, что «все вы, мужичье, одинаковые». Но Павлик заметил, как соседка кривит губы, силясь скрыть улыбку. И сам прыснул со смеху, вспомнив, что чуть ранее мочился у другой такой же трубы: и правда ведь, получается, они с Рыжиком «серуны-ссыкуны».
Потом Карина опять ушла к себе, а вернулась с половой тряпкой и совком, чтобы наскоро прибрать за котенком. Рыжик же, успокоившись, задремал рядом с блюдцем. Так до самого вечера втроем и просидели.
Стали оживать лифты – взрослые возвращались с работ. В шахтах то и дело тряслись и гудели, поднимаясь и опускаясь, кабины. В одной из них, вероятно, свалили приятели дядь Геры. По крайней мере, Павлик на это очень надеялся.
Наконец, когда на площадку восьмого этажа вышел худенький и кудрявый (и поэтому немножко смешной) дядечка в сером полупальто и очках на тонком длинном носу, Карина поднялась со вздохом:
– Ну, вот и батя…
«Батя» Карины казался скорее ее старшим братом, чем отцом. Заметив ребят, окинул четырехглазым взором их импровизированный лагерь. Но ничего не сказал – просто встал, спрятав холеные руки в карманах. Молча ждал, пока дочь распрощается с друзьями.
– Пока, Рыжик. До завтра, сосед!
– До завтра, Карина…
Оставшись один, Павлик сел прямо на грязный холодный пол. Привалился спиной к стене, накрыл ладонью Рыжика. Запустив пальцы в мягкую шерстку, почувствовал легкую вибрацию крохотного тела – котенок тихонько мурлыкал во сне, источая успокаивающее тепло. Это тепло передалось руке Павлика и, постепенно поднимаясь и словно растекаясь у него под кожей, достигло груди. Мальчик не заметил, как задремал, убаюканный кошачьей колыбельной.
Проснувшись, первым делом проверил, на месте ли Рыжик. Затем прислушался – сверху, с девятого, доносились неразборчивые приглушенные крики. Подскочив как ошпаренный, побежал к своей квартире. Но к тому моменту, когда он влетел в прихожку, ссора уже перетекла во что-то вроде примирения – из спальни опять раздавались ритмичные скрипы и стоны.
В последующие денечки Павлик уже регулярно после школы заглядывал к Маме в буфет, чтобы выпросить «коклету» или хотя бы булку с сосиской для Рыжика. Таким образом он старался, как говорили по телику, «внести свой вклад», поскольку уход за котенком в основном обеспечивала Карина. Она и корм с молоком покупала, и даже специальные лоточек и лежаночку откуда-то притащила. Ребята распределили между собой нехитрые обязанности, у них даже некий распорядок оформился: в первой половине дня, пока Павлик был в школе, с Рыжиком проводила время, кормила и поила его Карина; Павлик же «принимал смену» после учебы – играл с котенком, скармливал тому нехитрые буфетные гостинцы, выбрасывал в жерло мусоропровода содержимое лотка. Вечерами же и на выходных они оба гуляли с Рыжиком на улице, во дворе и парке, внимательно присматривая, чтобы никто из местных котейку не обижал.
Павлик за безопасность питомца переживал не на шутку. Его все подмывало поделиться с подругой историей про жуткий живой факел, сделанный из уличной кошки, и другими страшными байками из детства дядь Геры, но как это сделать так, чтобы не нарушить данное «компрачикосам» слово?.. Удержать же все эти ужасы внутри собственной головы тоже казалось невозможным. Да и Карина подмечала беспокойство приятеля, интересовалась, что его гложет. В итоге Павлик рассказал про «фокус» с леской, сославшись на старшаков из школы – дескать, от них услышал. Карину его рассказ привел в ярость.
– Вот же уроды! – сказала она и выругалась матом. Она вообще нередко ругалась, совсем как взрослая. – Этим козлам самим причиндалы бы поотрывать, чтоб не плодились! – А потом добавила: – Мелких обижать нельзя – запомни это, мелкий. Маленькие слабее, обидеть маленького – много ума не надо. Нет в этом ни силы, ни смелости – так батя говорит. Он, типа, пацифист, мой батя, он вообще считает, что обижать никого нельзя, что все надо делать по закону… И тут я с ним не согласна ни разу. Но вот мелких – мелких трогать не моги! Знаешь такую песенку?..
И она напела Павлику куплет, который показался ему смутно знакомым, хотя он и не мог вспомнить, где и когда эту песню слышал.
– У ко-ошки четыре ноги… Позади-и у нее – длинный хвост, длинный хвост! Но трогать ее не моги – за ее малый рост, малый рост!
С тех пор строчки эти стали для них обоих чем-то вроде тайного, понятного только им заклинания. Частью некоего каждодневного ритуала, включавшего в себя прогулки по парку и обязательные поглаживания Рыжика.
Домой Павлика при этом ни капельки не тянуло. Дома теперь день-деньской заседал, один или с друзьями-компрачикосами, дядь Гера.
Тому, казалось, было совершенно плевать, где пропадает пасынок. Искать работу дядь Гера бросил. Все чаще Павлик, возвращаясь в квартиру для ночевки, слышал, как Мама с отчимом ругаются – и все реже ему доводилось слышать звуки «примирения» из спальни. У Павлика даже затеплилась надежда, что в скором времени «мятый папа» наконец-то исчезнет из их с Мамой жизни. Провалится туда, откуда приперся.
А пока – пока утешением и отдушиной для Павлика служило время, проведенное с котом и подругой. Рыжика он вообще воспринимал как своего рода «компенсацию» – это умное словечко как-то раз произнесла Карина, рассказывая про развод родителей. Павлик понял так, что «компенсация» – это когда тебе что-то хорошее взамен чего-нибудь плохого дается. Тепло и любовь, щедро источаемые рыжим котенком, получается, ком-пен-си-ро-ва-ли присутствие в жизни Павлика дядь Геры.
А еще он был очень рад, что пушистого солнца становилось все больше – Рыжик прибавлял на глазах и уже через пару недель вырос раза в два. Теперь Павлик мог его не просто гладить, но даже зарыться лицом в шерстку на брюшке, чтобы ощутить «кайф» (еще одно Каринкино словечко), когда маленькие клыки покалывают затылок через волосы, – котенок, играя, норовил куснуть. Карина, наблюдая за друзьями, бурчала насчет блох, вшей и прочих гадостей, но сама то и дело хихикала.
Однажды она даже пригласила Павлика к себе. В тот день ее родители уехали в суд по своим «разводным» делам, а Карина сбежала с уроков. Значит, можно было поиграть втроем во дворе, но сначала соседка решила похвастать кое-чем, вот и позвала мальчика в свое жилище.
Он поразился тому, какие порядок и чистота там царят. Удивленно уставился на круглую белую штуку, стоящую на полу в коридоре, – таких Павлик прежде не видывал.
– Робот-пылесос, – пояснила Карина. – Сам убирает. А управлять им с телефона можно, прикинь? И еще через вот эту штуку, голосом.
– Обманываешь!
Но Карина и правда скомандовала:
– Алиса, уборка!
И робот загудел и принялся разъезжать по ламинату, вращая щеточкой.
– Ты богатая! – сказал Павлик восхищенно. И добавил: – Я тоже, когда вырасту, богачом стану. Олигархом!
Карина фыркнула:
– Счастье-то не в деньгах измеряется, мелкий.
– Я знаю, что не в деньгах, – насупился Павлик.
Ему было досадно, что она до сих пор обзывает его мелким или соседом. Он-то сам давно уже думал про нее не иначе, как про Кариночку. Больно уж старшая девочка Павлику нравилась, хотя признаться в этом даже самому себе было ужасно стеснительно.
– А в чем же, если не в деньгах? – подначила «Кариночка» с ехидцей. – А, олигарх?
– Счастье измеряется… – задумался на секунду Павлик. – В котах! Вот в чем!
Карина посмотрела на него с улыбкой, но уже без насмешки. В таких ее улыбках Павлик ощущал тепло сродни тому, что исходило от Рыжика. От такого тепла он всякий раз млел.
– Вот уж правду говорят, что устами младенца…
– Я не младенец!
– Неважно. Суть-то в другом, Павлик. – Кажется, это был первый раз, когда она назвала его по имени. Да еще и так ласково! – Твоя правда насчет котиков. Знаешь, как говорят?.. Котята – это ангелы, посланные людям с небес, чтобы присматривать за нами.
Павлик про такое ни от кого никогда прежде не слыхал, но ему очень понравилось. А еще он подумал, что это касается не только котят, но и добрых ласковых девочек.
– А смотри, что я Рыжику купила! – отвлекла его от этих непривычно взрослых размышлений Карина.
Достала свой школьный рюкзак с черепом и вытащила оттуда кошачью игрушку – палочку с перьями и маленькими бубенцами-блестюшками.
Прихватив забаву, ребята вышли на площадку у лифтов.
– Буэнас диас, чиканос! – перегородил проход дядь Гера. Вырос словно из ниоткуда, ребята за малым в него не врезались. И, похоже, для него самого это стало такой же неожиданностью, как и для Павлика с Кариной.
– Петрович, мля… – процедил, показавшись у дядь Геры из-за плеча, молодой «компрачикос».
– Чо за херня? – подал голос и старший.
Вся троица застыла на площадке перед лифтами. Оба дядь-Гериных приятеля суетливо оглядывались по сторонам, на двери соседских квартир, на лифты и в сторону лестничной площадки.
Мятый Человек нахмурил было брови, но затем, нарочито широко растянув губы, показал коричнево-желтые зубы в фальшивой ухмылке:
– Чего не в школе-то, амигос?
– Учительница болеет, – быстро соврала Карина. – А вы что тут делаете?
– Да вот, – выступил вперед старший. – Этажом, походу, ошиблись. Звиняй, малая, бывает.
Голос у него был спокойный, но вот взгляд прищуренных, словно через амбразуру посматривающих, глаз так и сновал, метался туда-сюда.
– И правда, ошибочка вышла… Косячок-с! – кивнул дядь Гера. Затем, не глядя, махнул рукой в сторону мусоропровода. – А у вас тут что ж, получается, приют для кошаков беспородных? Нормально так обустроились, сеньоры! И сеньоритки…
