Kitabı oxu: «О вчерашнем – сегодня»

Амиров Мирсаяф Масалимович

Перевод с татарского первой и второй книг Г. М. Амировой при участи З. Р. Халитовой,

перевод третьей книги и приложений Г. М. Амировой.

© Татарское книжное издательство, 2013

© Амирова Г. М., Халитова З. Р., пер. с татар., 2013

От автора¹

Я не историю пишу. И не обычную автобиографию. В этой книге я стараюсь, главным образом, описать детали из пережитого мною самим, а также частично из того, что слышал от своих близких, – детали, обычно не упоминающиеся в исторической литературе и официальных биографиях. Эти записки основаны исключительно на фактическом материале, действительно имевшем место в жизни и оставившем определённый след в моей душе. Пришлось изменить только имена некоторых личностей (и то в редких случаях).

Наше время изменяется, обновляется с быстротой движения кинокадров на экране, поэтому, учитывая, что известная нашему поколению жизнь деревни, присущие ей обычаи, одежда, домашняя утварь, предметы хозяйства могут в недалёком будущем стать далёкой историей, пришлось более подробно останавливаться и на некоторых этнографических деталях.

И ещё хочу заметить: о вчерашнем пишу сегодня. При изложении своих дум и чувств, мыслей, возникших при воспоминании о пережитых когда-то мною событиях, о знакомых мне лицах я не старался строго придерживаться чисто художественного стиля, нередко обращался непосредственно к публицистическим приёмам.

Какой жанр прозы может принять такую «вольность»? По-моему, повесть!.. Правда, в последние годы у нас входит в обыкновение рассматривать повесть как маленький роман. Но такое ограничение было бы неправильным. Как мы видим в истории и современной литературе, в прозе повесть – жанр самых широких возможностей. И она такой и останется. Многосторонняя литературная практика не даст ей сузиться. Надеясь на это, я и определил жанр своей книги как автобиографическую повесть.

В этой книге отображается период моей жизни, который я провёл в родном селе. Продолжается работа над книгой, посвящённой Стерлитамакскому, Аургазинскому, Казанскому периодам.

Книга первая
Когда мы были маленькими

I. В бытность царя

1. Урок религии. Школа. Язык Зиргана. Биргидель. Ишан. Мулла Нурулла. Учитель

– Иннэллахо гафуун йохиббаль-гафу!.. Как будет по-татарски?

Одного мальчика спросил мулла – не знает. Другого мальчика спросил – не знает. Третий мальчик тоже не мог сказать.

– Кто может сказать?

Я поднял руку.

– Скажи им!

– Иннэ – в действительности, аллахо – великий Аллах, гафуун – всепрощающий, йохиббе – любит, аль-гафу – того, кто прощает.

– Молодец! А теперь ударь по щеке каждого из этих дубин! Пусть в следующий раз приходят с выученным уроком.

Не рад был, что поднял руку. Стою неподвижно, в растерянности, не зная что делать.

– Выполняй, что велено, Мирсаяф! Чего ждёшь?

Я смотрю на своих товарищей, не осмеливаюсь поднять руку. Вон, первым с краю стоит Габдельхай. Очень смешливый мальчик. Когда он смеётся, кудахчет, как курица. Лучший среди нас ученик по светским наукам и русскому языку. Особенно силён в арифметике. Иногда решает даже такие задачи, которые не может решить и сам учитель. А вот перевести с арабского на татарский такое лёгкое предложение из «Ста и одного хадиса» не может… Рядом с ним – Хусаин. Мой близкий друг. В прошлом году мы с ним вместе поступили в русскую школу. Отправились, взявшись за руки, приняли нас. Ходим. По-русски толком не понимаем, тем не менее очень быстро привыкли, сдружились с русскими ребятами. Они стараются от нас научиться татарскому, мы от них – русскому. Дела начали идти неплохо, только каждый день, перед уходом домой, весь класс стоя учит «славянский». Наш учитель разрешил было нам, татарским мальчикам, не оставаться на этот час, но раз не выгнал, нам уходить не хочется: интересуемся, что это такое – учить «славянский». Все ученики, хором повторяя за учителем, читают какую-то русскую молитву на непонятном для нас церковном языке. При этом хочется ведь и нам присоединиться к ним. И даже не замечаем, как невольно присоединяемся, когда произносят знакомое слово «Аминь». И что ещё страшнее – после окончания чтения все ребята вместе начинают «отгонять мух»² – хочется ведь и нам потыкать, подражая им! Сложил я вместе три пальца, чтобы ни один не вылезал – как научил учитель, еле удерживаю правую руку. Так прошла неделя. От русских мальчиков учимся не только играть и бороться, как они, но и разговаривать, и ругаться. Что для нас лучше всего: мы можем в любой день, в любое время выходить и играть на русской улице. А другим мальчишкам-татарам на русской улице без родителей или старшего брата житья нет: обязательно изобьют или камнями закидают. Так же достаётся и русским мальчикам, вышедшим на татарскую улицу. Да, жить в дружбе с русскими мальчишками – это было бы хорошо, только вот тревожит, что как-то поневоле хочется вместе с ними «отгонять мух».

Однажды, накануне воскресенья, с особым усердием провели урок «славянского». Мы, разумеется, хотя сами русской молитвы и не читаем, хотя под конец и не крестимся, стоим вместе со всеми мальчишками. После того, как завершили молитву «Аминем» и перекрестились, все с шумом-гамом вышли на улицу. Спускаемся вдвоём с Хусаином в сторону Агидели, к расположенным пониже татарским улицам. Хусаин почему-то молчалив. И не бежит, размахивая сумкой, как обычно.

– Что с тобой, Хусаин? Отчего приуныл, как человек, уронивший в воду топор?

– Слышь, брат, может рванём подобру-поздорову из этой школы?

Я насторожился.

– Почему?

– Понимаешь, когда русские мальчишки крестятся, чувствую, меня тоже тянет креститься. Еле сдерживаюсь. Терпения нет.

У меня на сердце похолодело. О Боже! Оказывается, не я один – Хусаин тоже…

– Может, смоемся, пока не попали в положение Ахмая? – говорит Хусаин.

– А что с Ахмаем?

– Крестится! И глазом не моргнёт.

– Да что ты?!

– У меня на глазах перекрестился. А сам смеётся. А что, говорит, в этом такого – креститься, если, говорит, не читаешь молитву.

Ахмай – сирота, был на побегушках у более или менее состоятельных людей. По сравнению с нами, он вроде бы и постарше нас на год-другой. Некоторое время, говорят, работал у русских баев. Правда, он – сын нового мусульманина. Впрочем, в отношении веры новые мусульмане ничуть не уступают старым.

– Вот что значит путаться с русскими мальчишками! – сказал я Хусаину. – Значит, завораживают?! Значит, даже не заметишь, как твоя вера белым голубем вылетит изо рта.

Бытовала такая притча: один башкирский мальчик-сирота, говорят, много лет жил среди русских, нанимаясь к русским баям. Когда он вырос, ему пообещали приглянувшуюся ему русскую девушку с условием креститься. Парень согласился. Сколько лет уж, думает он, живу среди русских, даже бисмиллу³ не произношу, всё равно во мне никакой веры не осталось, наверное, перекрещусь – и всё. Не успел он, говорят, перекреститься, как мусульманская вера в виде белого голубя вылетела у него изо рта. После этого, говорят, как уж ни плакал парень – дело было сделано.

С того дня мы перестали ходить в русскую школу.

Как можно дать пощёчину такому близкому другу? И ученик ведь неплохой!.. Возле него – Закир. С мещанского конца. По сравнению со мной, довольно крупный, упитанный, краснощёкий малый. Из тех, кто за один удар непременно возвратит тебе пять. Что делать? А мулла ждёт. Похоже, не отделаешься, не ударив ни одного. Четвёртый вон, через двух мальчиков после Хусаина, стоит ещё один Закир. Нет, этот Ахметзакир. Низко опустил голову с отросшими волосами. На нём нарядный бешмет с разрезом сзади. Одевается, как приехавший в гости городской мальчик. И в учёбе бестолковый. Пожалуй, этому можно и влепить одну. Но не поднимается рука… Ведь это сын преподобного ишана!..

– Ну, Мирсаяф! – говорит мулла. – Чего ждёшь? Почему молчишь? Может, не хочешь слушаться муллу? Тогда сделаем наоборот. За то, что не слушаешься муллу, пусть они бьют тебя по щеке!

Я готов был без спора согласиться на это условие. Вдруг заговорил Хусаин. Довольно сердито, приказывающим тоном он сказал:

– Ну, бей же скорее! – И подставил мне щёку. – На!

Смекнул я: он спешит прийти мне на помощь. А то ведь он попадёт в ещё более неловкое положение, чем я. Осмелел я немного и беззлобно, вяло шлёпнул его ладонью по щеке.

– Садись! – резко сказал мне мулла. – Размазня! Разве так бьют? Вот как надо! – сказал он и отвесил Ахметзакиру звонкую пощёчину. – Это тебе за то, что роняешь авторитет отца, болван! – прибавил он. – Садись, Хусаин… Садитесь и вы! И смотрите, чтобы больше не являться с невыученным уроком!..

Когда уроки кончились и мы вышли на улицу, я сообразил: эх, думаю, надо же было мне тогда сказать мулле-абзы словами пророка: ведь Аллах любит тех, кто прощает, как сказал сам великий Мухаммед, давайте простим этих мальчиков! Вот так надо было и сказать! Наверняка, злость его прошла бы.

Только с опозданием пришла эта удачная мысль. Всю жизнь не мог я избавиться от этого недостатка, ей-богу! Бывают собрания, выступаю я по спорным вопросам. А самые нужные слова приходят в голову позже. Бывают разные встречи. Задают каверзные вопросы. Без ответа, конечно, не оставляешь. И всё-таки самый лучший, самый мудрый ответ приходит на ум позже, после дела. По-видимому, это и есть то, что называется – ум татарина просыпается после полудня…

Впрочем, кто знает? Может быть, именно этот недостаток и стал причиной того, что я взялся за перо. А что? Скажем, рождаются в голове по-своему довольно интересные мысли или, когда слушаешь других, приходят в голову замечательные идеи, предложения. И ведь чувствуешь, что надо включиться в разговор, поделиться с людьми своими мыслями, чувствами. А вот чего-то не хватает, чтобы высказаться именно так, как тебе хочется. Даже если, победив робость, решишься заговорить, после, видя, что половина того, что хотелось сказать, осталась невысказанной, сожалеешь, берёт досада. Ничего не поделаешь. Не дал Бог красноречия. А писать – другое дело. Здесь в рот тебе не смотрят. Хоть часами сиди, пока найдёшь нужное слово. Если самое лучшее слово вспомнится после – отлично. Можешь вернуться к написанному и добавить…

А в тот день…

В тот день и после уроков мне было очень невесело. Я чувствовал себя виноватым перед своими одноклассниками, даже не пошёл вечером на Герман-тау⁴…

– Герман-тау?

– Мещанский конец?..

Знаю, прочитав эти страницы, многим, по-видимому, в голову придут вопросы. Например, что это за русская школа (в татарской деревне)? Кто такие «новые мусульмане»?..

В том-то всё и дело. Зирган, оказывается, был не обычным, а очень своеобразным селом. В своё время я не умел оценить, что родился и живу в таком селе. Не придавал значения изучению его интересных людей, его сложной истории. И всё-таки мне ещё придётся снова и снова рассказывать в этой моей книге о его своеобразии. Пока, не пускаясь в подробности, скажу только: это большое село. В нём живут четыре разных народа: русские, татары, чуваши, мордва (мы называли их мокшей). Татары отдельно, чуваши отдельно – каждый народ жил своей улицей. А русские с мокшей – вперемешку. Если ты не знал человека поближе, или, говоря по-зиргански, он не был твой «знаком», мы и не различали, который из них мокша, который русский. Потому что в большинстве случаев мокши разговаривали меж собой по-русски. Почти все знали и татарский язык, только они говорили на нём как-то по-своему, с акцентом. Вместо того, чтобы спросить «Кая киттең?» («Куда ты пошёл»?), говорят «Кая киткән?» («Куда он пошёл?»), вместо «Кая бардың?» («Ты куда ходил?») – «Кая барган?» («Куда он ходил?»). И татары не поправляют – подлаживаясь под них, отвечают так же: «Урманга киткән» («Он пошёл в лес»), «Базарга барган» («Он ходил на базар»). А если приходится задавать вопрос, то, стараясь, чтобы им было понятней, спрашивают, как они: «Нихаль, Кузьма-ляляй, синеке картаймаган? Авырмаган?» («Как дела, дядя Кузьма, твоя не состарился, не болел?») (Дескать: «Как дела, дядя Кузьма, не очень состарился? Не хвораешь?») – и отлично объясняются друг с другом.

О чувашах и говорить нечего: каждый чуваш, кроме своего языка, и по-русски отлично говорит, и татарский язык знает почти как родной. Даже есть такие, которые, разговаривая между собой, говорят на татарском языке. Таких называют новыми мусульманами. Чуваши, перешедшие из христианской веры в ислам. Судя по рассказам стариков, это произошло не в очень давние времена. В молодые годы наших родителей (то есть в конце прошлого столетия) шестидесяти-семидесятилетние чуваши, приняв мусульманскую веру, подвергали себя обрезанию. Одним из таких был человек по имени Фазулла Хаджи. Необычайно набожный человек, совершивший паломничество в священную Мекку. Богатый был человек, хозяин большого по тем временам кирпичного завода.

Что касается языка, то хотя чувашский и не забывали, а меж собой разговаривали на татарском языке. Но с явным чувашским акцентом. То есть не могли должным образом произносить гортанные звуки, присущие только нашему языку: «къ», «гъ», «ң», «һ». Впрочем, наверное, произносить должным образом и не старались, да и не считали, может быть, нужным. Почему? Потому что и так можно было превосходно объясняться. Кроме того, среди самих татар, живущих в Зиргане, почти на каждой улице или в переулке – свой говор. Даже в двух соседствующих домах, случалось, жили разговаривающие на разном диалекте семьи.

Русские и мокши, чуваши и татары Зиргана – все они когда-то, в прошлые века, собрались здесь из разных мест. Ещё в наши детские годы, судя по рассказам стариков, из Самарской губернии в Зирган переселились сорок хозяйств мокши, из Симбирской губернии – двадцать чувашских хозяйств, из-под Казани – двадцать пять татарских семей.

В правдивости этих рассказов у меня сомнений нет. Я ещё помню, как одного человека называли Казан-Якупом (Якупом-казанцем). Их дом был расположен через улицу против дома нашего дяди. В отличие от других зирганцев, они выращивали в саду, за домом, яблоки. Чёрная, как сажа, земля Зиргана, хотя и была очень плодородной для зерновых или овощей, однако для выращивания плодовых деревьев, по-видимому, была не особенно подходящей: их яблони не разрастались так пышно, как в сёлах вдоль Волги или Камы, плодов было мало, да и те, что есть, не успев созреть, расходились по рукам детворы. Был у них сын, всего на год старше меня, тоже звали Габдельхаем. Его прозвали сурком. Потому что он всегда, бывало, потихоньку выйдет и стоит у ворот, и если на улице покажется кто-нибудь, моментально юркнет обратно, когда же появившийся человек пройдёт мимо – снова выходит и стоит. Тем не менее, со временем я познакомился с этим мальчиком. Даже в одно время мы сдружились с ним. Бывало, летним утром, я ещё и с постели не встал, а он подойдёт к нашим воротам и осторожным таким голосом кричит: «Мирсая-аф!» Даже слово не разберёшь, слышен только звук «я-ау…» Тем не менее, я вскакиваю. Толком и не поем, схвачу ломоть хлеба и на улицу. Бежим вдвоём к Агидели.

Габдельхай, подрастая, становился всё бойче и смелее. Когда мы соревнуемся, кто дальше кинет камень, он кидает дальше всех, ни один мальчик не может докинуть до противоположного берега Биргидели⁵, а Габдельхай докидывал. Со временем он даже стал немного злым. Словно в отместку за свою прежнюю пугливость, начал обижать, притеснять своих ровесников. Ещё запомнилось одно его забавное озорство.

Однажды, ни с того ни с сего он решил меня угостить.

– Пошли, купим в лавке пряников, полакомимся! – сказал он.

– А деньги?

– Вчера мама дала мне гривенник, вот!

Смотрю: действительно, в руке деньги. Десять копеек серебром! Белая монета, которая сроду не попадает в руки мальчишкам нашего возраста. Вот какая щедрая, оказывается, у него мама!.. Тут же помчались в лавку. Нам дали полную тюбетейку пряников и ещё в придачу довольно много орехов и конфет. Мы очень проворно управились с этим лакомством. До того уж было вкусно – не выразить словами. Облизывая языком зубы, глотаем оставшиеся во рту крошки от пряников.

– Эх, – говорю, – ещё бы немножко!

– Постой-ка, – говорит Габдельхай, – мама мне и на прошлой неделе давала, если не потерял… – Пошарил он пальцами в складках рубашки и вытащил монетку. – Вот, нашёл!

Смотрю – опять серебряный гривенник!.. Он особо и не удивился. А я запрыгал от радости… Не успели мы съесть принесённую во второй раз полную тюбетейку сладостей, как меня разыскала мама. Ей уже успели донести: мол, сын Масалима с сыном Казан-Якупа шикуют, сорят деньгами направо-налево, кто проявил в отношении их такую щедрость? Не успел я рассказать о щедрости матери Габдельхая, как явилась сама Шарифаттэй – мать Габдельхая. Тут же выяснилось, что Габдельхай видел, как моя мама клала деньги в нишу печи, и стянул их. Две серебряные монеты по десять копеек! Что сделали за это мальчишке дома – не знаю. Семья Казан-Якупа в отношении честности была очень суровых правил. Во всяком случае, безнаказанным, наверное, не оставили. Но вот чего я не могу забыть до сих пор: в связи с этим случаем гудела вся округа. Брань, назидания о том, что нельзя брать ничего чужого, поучительные наставления, издевательские насмешки тянулись всё лето…

Вот так нас воспитывали. Если, бывало, человек заметит за ребёнком что-то неладное, он этого без внимания не оставит – тут же оповестит родителей. Даже более того, по отношению к ребёнку, появившемуся на улице, на базаре, на берегу реки, каждый мужчина чувствовал себя отцом, каждая женщина – матерью, если заметит за ним что-нибудь худое, считает своим долгом предостеречь ребёнка или, в зависимости от его поведения, накрутить ему ухо, и ни один отец, ни одна мать не рассердится на него, не обвинит за то, что он наказал или отругал его ребёнка.

Нашим родителям не доводилось читать никаких книг о воспитании детей. И передач «Взрослым о детях» в те времена не было. Однако ни один из известных мне мальчишек не пошёл по дурному пути.

После того, как я уехал из деревни, Казан-Габдельхай вырос обычным крестьянином, вместе с односельчанами вступил в колхоз, в годы Отечественной войны был в рядах тех, кто в огне сражений защищал свою Родину, после, когда построили железнодорожную линию Уфа-Оренбург, поступил работать на Зирганскую станцию и до конца своей жизни был железнодорожником.

Это я рассказал о семье Казан-Якупа. А ещё одного у нас называли «Даген-Якупом». Откуда такое прозвище? – этого я не понимал.

– Их дед в разговоре приставлял слова «даген-дагын», – объяснила мне мама. Зачем он прибавлял эти непонятные слова, я тогда всё равно не понял. Лишь через много лет, когда уже вырос, приехал в Казань, – понял. Один из моих первых знакомых в редакторских кругах, журналист Фазыл Мубаракшин – в те годы редактор газеты «Кызыл яшьләр» («Красная молодёжь») – как раз оказался таким человеком, который в разговоре прибавлял слова «даген-дагын». Говорили, что в Татарии есть не только отдельные люди, разговаривающие так, но целые деревни и кантоны. Значит, и наш «Даген-Якуп» был из рода пришельцев из тех краёв.

Если присмотреться, ведь язык обладает удивительной, волшебной силой. Выражение «чәч тә баш китереп» («уподобить голове и волосам») я считал поговоркой, бытующей только в нашей деревне. Это образное выражение, выражающее разъединение, отделение таких явлений, которые составляют нечто целое – как волосы («чәч») и голова («баш») или члены одной семьи, – это выражение казалось мне чересчур местным, и поэтому я не использовал его в своих произведениях. И вдруг, неожиданно встретив его в романе Гумера Баширова «Намус» («Честь»), я страшно обрадовался, как будто сделал большое открытие.

И ещё, совсем недавно, наткнувшись при чтении повести Ш. Маннура «Глядя на воды текучие» на слово «сайбата» (букв. «мелко тонет»), повторилось то же самое. Это слово я нигде, кроме нашей деревни, не слышал, и в литературе не встречал. Даже когда я, живя в Стерлитамаке, произнёс в присутствии своих товарищей это слово, надо мной посмеялись: дескать, что за бессмысленное слово! С тех пор я не только при письме, но и в разговоре не стал применять это слово, употребляемое по отношению к человеку неглубокого ума, глуповатому. А эти слова, оказывается, привнесены к нам когда-то из Казанской губернии, из Арска, Таканыша.

Значит, мы проявляем робость в обогащении словарной сокровищницы нашего литературного языка. В этом вопросе иногда и наша литературная критика проявляет ограниченность. Стоит критику при чтении того или иного произведения встретить какое-нибудь непонятное ему слово, как он настораживается. Ищет его в словаре. Если и там не встретит, спешит обвинить автора в употреблении диалектизмов, в засорении литературного языка. Оказывается, если встречаешь в безграничной языковой сокровищнице нашего народа какое-нибудь слово или выражение, которое тебе кажется своеобразным, содержательным, важным, даже если оно не известно большинству читателей, не надо бояться того, что оно выходит за рамки литературного языка. Если оно удачно, читатель очень скоро воспримет его, и оно пустит корни в саду литературного языка, привьётся, расцветёт. А если окажется неудачным, тоже ничего особенно страшного нет – незаметно отсохнет, отпадёт. Это не нанесёт особого вреда нашему саду.

Ясное дело, в наше село, наверное, немало приезжало татар не только из Казанской губернии, но и из других мест. Довольно много было у нас говорящих и по мишарски, были и похожие по говору на типтяр. Были отатарившиеся башкиры, но мы, судя по разговору, считали их татарами.

С какими местами связано происхождение нашего рода – этого, к сожалению, я не смог выяснить. Могу только сказать: когда я начал читать художественную литературу, я воспринял язык Галимджана Ибрагимова как язык нашего дома, не находя в нём ничего странного. В то же время и язык Тукая не показался мне чужим. Правда, у них часто встречались и непонятные слова, вроде «галибанә», «игътикад», «мөмтаз»⁶ или, хотя и понятные, но произносимые не совсем по нашему, – «тугъры», «угыл», «булмыш», «иде», однако мне они не казались чуждыми, просто я воспринимал их как «книжные слова».

После я узнал: оказывается, в языке нашего села также очень много отатаренных, взятых из русского, слов. Например, я только позже, взрослея и обучаясь, понял, что такие слова, как лутче (лучше), хуже, срук (срок), таки, настоящий, прастуй (простой), почин, и, сразы (сразу), сруды (сроду), знамо, туже (тоже), ишшу (ещё), пожалый (пожалуй), хыт (хоть), почти, нәчәлник (начальник), – у нас общие с русскими. Это только те, которые пришли на память, а если поискать специально, их наверное, набралось бы предостаточно. И действительно, в нашем селе кажутся более татарскими и более понятными «тульке» (только) вместо арабского «фәкать», «әбәзәтелне» (обязательно) вместо «мәжбүри» или «мотлак», «прастуй» (простой) вместо «гади», «срук» (срок) вместо «мөддәт». Когда я совсем недавно побывал в Горьковской области, в мишарских деревнях, и увидел, что почти все эти слова произносятся точь-в-точь, как в нашем селе, считаясь татарскими словами, мне это показалось интересным и значительным явлением.

Думаю, что если при описании моего родного села встретятся места, где я несколько «смело» использовал такие слова, мои читатели не рассердятся. И надеюсь, что стоящие на страже литературного языка мои друзья-критики тоже, учитывая мои добрые намерения, простят меня.

Что касается чувашей и мокши, мы уже говорили о том, что они, кроме собственного языка, хорошо владели и русским, и татарским. А как же в этом отношении татары?

Про настоящее время не скажу, но тогда ни языка мокши, ни чувашского почти никто из татар не знал, а на русском, более или менее, могли разговаривать почти все мужчины.

Это я сейчас говорю «более или менее». А в то время я думал, что они отлично знают русский язык. Например, я любовался и гордился отцом, видя, что при встрече с русскими он за словом в карман не лез. Эх! Смогу ли и я так же разговаривать, когда вырасту?.. А одна сказанная отцом фраза даже сохранилось в памяти на всю жизнь. Мы проезжали на телеге по скошенному лугу. Встретилось стадо свиней. Жёсткие пятачки, похрюкивая, роют луг. Отец строго крикнул стоявшему на краю дороги свинарю:

– Сматри, как луга пуртиш! – и, словно стараясь сорвать злость, замахнулся кнутом на нашу собственную лошадь.

Пастух, по-видимому, тоже рассердился, ответить не ответил отцу, но довольно резко стеганул своим длинным кнутом по спине свиньи, беспечно рывшей пятачком землю.

Когда стадо осталось позади, я спросил отца:

– Что значит «Сматри, как луга пуртиш»?

– Я ему сказал: «Ты что, ослеп, смотри, как портят луга», – пояснил мне отец.

Когда прошли годы, и я научился немного разбираться в секретах русского языка, понял: те люди, о которых я думал, что они отлично знают русский язык, оказывается, только еле-еле изъяснялись. И тем не менее, когда им приходилось разговаривать с русскими, почти ни один не терялся. Даже смеялись над теми, кто совсем не знал русского языка, придумывали про них разные смешные истории⁷.

А женщины и дети, хотя и жили в Зиргане, совсем не знали русского языка. Поскольку они не выезжали из своего села, не ездили, как мужчины, на базары Мелеуза или Стерлитамака, Уфы или Оренбурга, для них, по-видимому, и надобности не было в знании русского языка. И на самом деле, если не только чуваши и мокша, но даже и русские Зиргана владели татарским, зачем им нужен язык «кяферов» (неверных)? Во всяком случае, я думаю, что если татары в языковом вопросе так «отстали» от своих односельчан, то это происходило отнюдь не из-за их тупости…

Хотя зирганские татары и не составляли большинства среди других народов села, однако они очень крепко сохраняли свою самобытность. Даже, как видите, остальные должны были больше считаться с ними: научились говорить на их языке. Это, конечно, имеет свои социальные причины.

Во-первых, у нас было много довольно крупных богачей. Один из татарских миллионеров, хозяин золотых приисков на Урале Закир Рамиев (он же – видный поэт Дардменд, вошедший в число классиков татарской литературы) родился в Зиргане. Правда, их семья уехала из деревни ещё в детстве Закира. Во всяком случае, такой знаменитый человек, наверное, не для того только явился в Зирган, чтобы родиться. Но среди зирганских татар и кроме них было много богатеев. Торговцы шкурами, кожами, перегонщики стад скота, мясоторговцы, торговцы деревянными изделиями, изготовители срубов. Эти уж не просто торговцы, а своего рода владельцы предприятий, промышленники…

То, что мы назвали «Биргидель», уместно будет объяснить, связав с этим. Основное русло Агидели проходит вдоль горы Зиргантау, примерно с километр к востоку от нас. Мы называем её Аргидель (букв. «Идель дальний»). Отделившийся от неё небольшой рукав протекает возле самого Зиргана, на подгорных улицах даже задевает надворные постройки домов. Это русло называют Биргидель (букв. «Идель ближний»). Вначале река была очень маленькой. Бушевала только во время весеннего паводка, а в летнюю пору текла маленькой речушкой, в засушливые годы даже, бывало, вовсе отделялась от основного русла. Вдобавок, в месте отделения от основного русла текла, сворачивая обратно, извиваясь, огибая совсем ненужные места. Лесоторговцам, сплавлявшим лес с верховья Агидели, это не понравилось. Чтобы заставить Биргидель работать на себя, не удовлетворяясь ответвлением реки, созданным природой, они вырыли выше по течению канал и открыли новый путь – напрямик. В результате Биргидель стала полноводней, плоты стали подплывать к самому селу. То место, где останавливались плоты, называлось пристанью. На пристани было очень много только что сбитых срубов для изб – мы, мальчишки, ходили туда собирать щепки.

Биргидель оказалась щедрой, гостеприимной. Она не только служила богачам-лесосплавщикам, а стала излюбленным местом сельчан, особенно ребятишек, молодёжи и женщин. Может ли для ребятишек быть лучше, удобней места на свете, чтобы купаться, ловить рыбу, пасти гусей? Так думали мы. Женщины спускаются сюда полоскать бельё, варят серу – «жвачку», купаются, валяются на песке.

 
Хорошо на Агидели – самовары чистить.
Уродился он красавцем – чтоб о нём мне сохнуть.
 

Мне кажется, что эту песню, несомненно, сочинили девушки Зиргана. И песню со словами:

 
Рыба белая на Белой, а мы народ небольшой,
Хоть народ и небольшой, изумляем всех собой!
 

мне кажется, тоже придумали татары Зиргана. В этой простой песне очень хорошо выражены и простая скромность, присущая им, и наивная гордость или хвастовство. Вместе с тем от них так и веет особенно характерным для наших деревенских людей духом юмора, озорства, лукавства. Да, были среди наших зирганских любители гордо бить себя в грудь. Чем только у нас не хвалились! Кто в чём считает себя выше! Один хвалится способностью бороться на Сабантуе или подбрасывать двухпудовую гирю, как шерстяной мяч, другие каким-нибудь ремеслом… Кто лошадью, кто собакой хвалится – кто чем – начнёшь перечислять, конца не найдёшь. Были у нас даже такие, кто хвалился, что жена толстая. О тех, кто хвалится «не дедами, так детями», вообще роднёй или просто богатством – и говорить уж нечего…

Хвастовство, конечно, в общем-то, не считается хорошей привычкой. И всё же мне не хочется полностью передать баям это невинное свойство. Как были хвастающие своим богатством, также много было и таких, которые плевали на богатство и считали себя намного выше тем, что «голоден желудок, да спокойны уши» (поговорка).

Богатство – бедность?

Богач – бедняк?

Октябрь объяснил нам, что это два непримиримых класса. Да и сама жизнь в течение многих веков показывала, что это именно так. И всё-таки как много горького опыта нам понадобилось, как много трудных дорог пришлось нам пройти, чтобы отделить друг от друга эти два класса, то есть должным образом представить себе, насколько классовая борьба сложна, насколько сложен этот вопрос. И сегодня ещё нам нелегко как следует, до конца познать тайны этой беспощадной борьбы, которая до сих пор на всём земном шаре продолжается со всей остротой, которая не хочет оставить в покое и нашу страну (то есть и Советский Союз, положивший предел антагонистическим классам). А в те годы?!

В нашем селе довольно было и богатых, и бедных. А больше всего было средней прослойки – середняков, заполняющих промежуток между богатыми и бедными, и эти слои так были смешаны, так сплетены друг с другом всякого рода родственными связями, общей верой, религиозными правилами, национальными обычаями, что отделить их друг от друга, казалось бы, и невозможно было. Позже, когда начали слушать политические выступления большевистских ораторов или почитывать художественную литературу, по своему содержанию основанную на событиях классовой борьбы, нам стало отчётливо видно, что баи, духовенство – это злая, чёрная сила, что хорошие люди, в основном, находятся в рядах трудового народа. Но мне казалось, что это не касается лично известных мне людей из нашей деревни. На самом деле, даже если сам ты из бедной семьи, а тот, так называемый бай, торговец или мулла-муэдзин – твой хороший сосед, с которым ты видишься и здороваешься каждый день? Более того, если он даже приходится тебе со стороны отца или матери некоторым образом родственником?.. Или, если ты учишься вместе с его сыновьями и, не имея по отношению к ним никакого враждебного чувства, играешь вместе с ними, катаешься с горы, купаешься с ними в одной и той же реке? Если, когда заходишь к ним во двор, их мать вручит тебе, наряду со своим сыном, горячий перемяч? И даже настолько расщедрится, что подарит какому-нибудь бедному ребёнку совсем «новенький», без единой заплаты старый бешмет своего сына?.. Как будешь считать такого человека злейшим врагом бедных людей! Ну и что, если бай! Почему и не быть ему баем, если Бог дал счастье! Кто не хотел бы разбогатеть? Кто, интересно, не прислушается к словам, произносимым баем? Конечно, среди баев много невоздержанных, плохих, злых, жестоких людей. Но разве нет таких среди бедняков? Тут дело не в том, бай это или бедняк – всё идёт от Бога. Смотря ведь, каким создал Господь характер человека!..