Kitabı oxu: «Венецианские куртизанки», səhifə 3

Луиза

– Когда я слышу от вас такие речи о Монтгомери, меня обуревает гнев!

Луиза де ла Беродьер расхаживала по комнате, не в силах устоять на одном месте, Клодина тем временем разворачивала на комоде план Венеции. Изабо слушала их, сидя на кровати и разглаживая рукой подол юбки.

– Луиза, зря вы так торопитесь его осудить, – увещевала подругу Клодина. – Граф де Монтгомери не уронил себя на турнире. Вспомните, разве не сам король попросил о новом бое? Монтгомери всего лишь повиновался ему, как и подобает верному слуге. Дальнейшее было трагической случайностью.

– Случайностью? Как же вы объясняете то, что он атаковал короля со сломанным копьем? Будто вы не знаете, что соперники должны брать для каждого нападения новые копья!

– Вините в этом его оруженосца, это его упущение. К тому же король не дал графу времени взять новое копье. Пришлось тому атаковать со сломанным.

– Если это так, то зачем Монтгомери метил королю в голову?

– Это было не нарочно. Король криво надел шлем, он так спешил сразиться, что отодвинул своего оруженосца.

– Что, если Монтгомери все подстроил, вдруг он намеренно совершил преступление?

– Этого не может быть. Как он мог предвидеть, что его копье сломается именно так?

– Копья ломаются, чтобы противник был повержен, таково правило турнира.

– Король мог бы опрокинуть его самого.

– Граф – опытный воин, непобедимый великан. Он всегда побеждает.

– Вы говорите это так, словно все еще им восхищаетесь, Луиза.

– Ошибаетесь, Клодина. Я его ненавижу. Он заслуживает смерти в ужасных мучениях.

– Признайте за ним право на суд, он бы мог защищаться.

– Не понимаю, почему ВЫ его защищаете.

– Похоже на то, что сам король простил его, прежде чем испустить дух.

– Безосновательные утверждения!

– С чего бы ему убивать короля, Луиза? Он служил капитаном королевской шотландской гвардии, как прежде его отец при отце короля.

– Его изобличает бегство. По случайности или нет, но он убил короля. Он виновен и должен нести ответ. Но вместо этого он трусливо сбежал, проявив малодушие, какого в человеке его пошиба никто не мог заподозрить.

– Прислушайся король к пророчеству Нострадамуса – остался бы в живых, – заметила Изабо.

– Монтгомери совершил преступление против его величества, он цареубийца, – произнесли Луиза непреклонным тоном.

– А вы знаете, какая казнь полагается цареубийцам? – спросила ее Клодина. – Четвертование! Руки и ноги привязывают к лошадям, которых гонят в четыре разные стороны. Порой эта казнь затягивается на часы, пока не наступит смерть. Сначала вывихиваются плечи, если палач еще раньше, на допросе, состоящем из пыток, не вывихнул бедняге суставы. Говорят, присутствующие при казни дамы падают в обморок.

– Не продолжайте, мадам баронесса.

– Если вы так хотите его увидеть, то вам следует знать, какая мука ему уготована.

– Замолчите, это ужасно! – потребовала Изабо, вставая с кровати. – Уж не присутствовали ли вы сами при подобной казни, раз знаете столько подробностей, Клодина?

– Нет, но мне было бы любопытно проверить, точны ли они.

– А я видела только повешение, казнили простого похитителя кур. У нас в Перигоре не совершается крупных преступлений. Там казнят так редко, что на любую казнь стекается народ со всех окрестных деревень.

– Теперь, принадлежа к придворным королевы-матери, вы получите больше возможностей любоваться казнями, можете не сомневаться.

– Какое ваше худшее воспоминание такого рода?

Клодина задумалась.

– Сожжение на костре. Приговоренные извиваются, как окаянные, трудно выдержать их вопли, хотя длятся они недолго. А еще запах горелой свинины, он так пропитывает одежду, что приходится ее выбрасывать.

Изабо слушала с расширенными от ужаса глазами.

– Перестаньте, вас страшно слушать, мадемуазель!

– За вас говорит ваше сердце, Луиза. Вспомните о своем мастерстве притворства и сдержите ваши чувства.

– Ошибаетесь, я не помышляю ни о чем, кроме правосудия.

Как Луиза ни скрывала свой гнев, ее чувство униженности не становилось меньше. Чтобы выжить, ей нужно было совладать с собой, излечиться, извлечь из своей боли силу. Тогда, вооруженная непреклонной решимостью, она превратилась бы в отважную воительницу, каковой пока что не была, оставаясь несчастной и обесчещенной, достойной позорного столба, если бы выплыла наружу правда.

Раньше она думала, что испытание временем закалит ее волю. Где ей было догадаться, что ее воля повиснет на таком тонком волоске! Достаточно было Монтгомери над ней восторжествовать, чтобы она ощутила себя поверженной, уничтоженной, опустошенной. В ней жил теперь единственный страх – никогда больше с ним не повстречаться.

– Перед нами стоит одна задача: найти Монтгомери! – отрезала она, склоняясь над планом Венеции. – Мы обязаны посвятить себя только ей. После этого, что бы мы с вами ни думали, королева-мать будет вершить правосудие.

– Возможно, она попросит короля, своего сына, помиловать его.

– Вы в это верите?

– Так молодой король предстал бы великодушным и снискал бы любовь своего народа.

– К чему заботиться о любви народа? – спросила Изабо. – Подумаешь, жалкие нищие…

– Таков совет Макиавелли. Ты не знаешь Макиавелли? Нет, где тебе, дорогая моя Изабо!

Луиза их не слушала. Мысль о монаршей милости не приходила ей в голову. Если Габриэль уцелеет по политическим причинам, она этого не перенесет.

В таком случае я возьму правосудие в собственные руки.

Людовик де Конде

– Ваше высочество, адмирал Колиньи просит аудиенции, – объявил слуга.

В резных креслах с высокими спинками, с накидками на мифологические сюжеты, сидели полукругом принц Конде с семейством, а также король Наварры Антуан де Бурбон, слушая оркестр из виол де гамба. Принц дождался завершения отрывка и молвил:

– Пригласите.

Колиньи протиснулся в дверь мимо слуги и поклонился маленькому собранию.

– Мессиры, как я слышал, вам написала ее величество королева английская.

– Именно так, адмирал, мы ждали вас.

Принц Конде жестом пригласил брата и Колиньи в свой личный кабинет.

В центре кабинета стоял дубовый стол с цветочной резьбой и королевскими гербами, на нем были аккуратно разложены пергаменты, гусиные перья и редкие книги. Развешенная по стенам коллекция оружия состояла из подлинных произведений искусства. Все эти шпаги, рапиры и сабли со сверкающими лезвиями, за которыми явно тщательно ухаживали, стоило снять со стены, чтобы применить в бою. На всех красовались отметины, полученные в сражениях. Здесь же были развешаны богато инкрустированные арбалеты, грозные луки и стрелы с переливающимся оперением, доставленные из дальних стран, алебарды с серебряными медальонами. Против кресла принца висел железный щит с его гербом – память о триумфальных победах его предков. Людовик де Конде питал слабость к военной истории и собирал книги о воинском искусстве, стратегии и истории битв.

Отперев ключом ящик одного из секретеров, Конде протянул адмиралу письмо.

– Итак, Монтгомери в Венеции, – заключил Колиньи, завершив чтение.

– Велика важность! – фыркнул Конде. – Какой нам в этом интерес?

– Я полагал, что вы пожелаете с ним повстречаться. Он убил нашего врага, католического короля Генриха Второго, – напомнил ему король Наварры.

– Полюбуйтесь, как нам улыбается судьба: Анна Дюбура ждет казнь, – сказал с усмешкой Конде. – Как добыла эти сведения Англия? Надежны ли они?

– Держу пари, ваше высочество, она получила их от своих шпионов, читающих почту королевы-матери.

– Немного обидно узнавать об этом от иностранки, – процедил Конде и сдвинул брови. – Колиньи, вы – адмирал наших войск, куда смотрят ваши службы?

– Ваше высочество, я ограничен в средствах.

– Что ж… Антуан, какой должна быть наша стратегия? – обратился Конде к брату.

– Если королева Англии передает нам эти сведения, значит, она ждет, что мы найдем им применение, – проговорил король Наварры, поглаживая бороду.

– Нам что же, повиноваться ей? За кого она нас принимает? Мы – подданные французского короля, – недовольно возразил Конде.

– Говорите за себя, брат мой. У меня собственное королевство, – напомнил ему король Наварры.

– Да, благодаря браку. Корону носит ваша жена. Мы должны хранить верность Франции. Елизавета I была и остается чужестранкой, – повторил Конде.

– Да, но она протестантка, – не отступал король Наварры.

– Что это, если не оппортунизм? Вам отлично известно, что ее отец провел реформу и учредил англиканскую церковь только ради удобства, дабы поменять супругу и жениться на Анне Болейн. В конце концов он ее обезглавил.

– Черт возьми, Луи, при чем тут убеждения, главное, что она на одной с нами стороне!

Колиньи поднял руку.

– Если позволите, мессиры…

Антуан Наваррский кивнул, позволяя ему говорить.

– Напомню, что народ, принявший Реформу церкви, чествует графа де Монтгомери как героя, – отчеканил Колиньи. – Он избавил Францию от врага Реформы.

– И теперь этим пользуются Гизы, которые куда хуже Генриха Второго, – парировал Конде.

– Наша тайная армия готова вступить в бой, чтобы усадить на французский трон реформата, – заметил король Наварры. – При поддержке Англии наши силы возрастут десятикратно.

Принц Конде пригладил бороду.

– Я бы предпочел более дипломатический способ.

– О чем вы, Луи? Вы всерьез верите, что Гизам известно слово «дипломатия»?

– Конечно, они – дяди королевы, но наш король – Франциск II, – напомнил Колиньи. – Мы склоним его на сторону Реформы.

Антуан рассмеялся.

– Легко сказать! Думаете, это так просто? Мы к нему не вхожи.

– Мы пытаемся действовать через его жену, у нее слабый характер.

– Мы уже это обсуждали, она из Гизов, – возразил король Наварры. – Дяди не позволят ей покинуть лоно католической церкви.

– У меня есть кое-кто, умеющий проворачивать такие дела и достаточно близкий к ней, чтобы завоевать ее доверие, – молвил Колиньи загадочным тоном.

– А Монтгомери? – напомнил Конде. – Вы только что его упоминали, адмирал. Он превратился в символ и мог бы принести пользу нашему делу. Он не только отважный воин. Примкнув к нам, он мог бы возглавить часть наших войск. Вообразите, убийца короля поворачивает оружие против его сына!

– Монтгомери мог бы снова стать капитаном королевской гвардии, только теперь он охранял бы короля-протестанта, – чванливо проговорил король Наварры, как будто речь шла о нем.

– Мы полагаемся на мягкое обращение, – напомнил Колиньи.

– Вы так и не посвятили нас в подробности вашего плана, – упрекнул его Конде.

– Знакомо ли вам это имя мадам де Сент-Андре?

– Нет.

– Это фрейлина Марии Стюарт.

Мария Стюарт

– Эти платья идут мне больше, чем Диане де Пуатье! – воскликнула Мария Стюарт, поглаживая шитый золотом манжет у себя на запястье. – Да, Диана красива, но она так стара! Шестьдесят лет, втрое старше меня!

– Вы так говорите, мадам, словно она мертва, – удивилась мадам де Сент-Андре.

Стоя перед окном своих апартаментов, выходящим на Сену, Мария Стюарт смотрела на свою фрейлину, убиравшую шкатулку с драгоценностями в полный до краев бронзовый сундучок.

– Жизнь в изгнании в замке в Ане подобна смерти. Знаю, вы сами уже немолоды, но королю не пристало иметь фавориткой ровесницу своей матери.

– Теперь она принадлежит прошлому, ваше величество. На счастье, королева-мать приказала, чтоб она вернула подаренные королем наряды. Видя красоту этих несравненных бархатов, этих драгоценных шелков, этих серебряных вышивок, я понимаю, как жаль было бы оставить все это ей. Без сомнения, при должном уходе все это засияет пуще прежнего. Боюсь только, что нам негде все это хранить.

– А вы отоприте еще один сундук. У меня их всего три.

– В них и так уже с трудом помещаются все ваши украшения, мадам.

– Я королева Франции, двор не поймет, если я предстану перед ним без украшений, присущих моей короне.

– Святая правда, мадам. Впрочем, ваша красота так чиста, что не нуждается ни в каком украшении.

Мария Стюарт с улыбкой выбрала в протянутом мадам де Сент-Андре ларце диадему.

– Скоро вы скажете, что этим злосчастным драгоценностям нужна я, чтобы они засияли.

– Мадам, скажу как на духу: я, знавшая многих королев, могу утверждать, что вы – самая красивая из всех, кем когда-либо любовалось королевство, – сказала мадам де Сент-Андре, прилаживая украшение из изумрудов на прическу молодой королевы.

Мария Стюарт взяла зеркальце и стала внимательно в него смотреться, вертя головой, чтобы лучше себя разглядеть.

– Здесь, в четырех стенах, я могу сознаться: да, мои глаза сверкают, как алмазы, форма рта безупречна, цвет кожи безупречен, опаловый, как у луны, волосы вьются сами, и цвет их ослепит всякого, кто на меня взглянет. Что поделать, если такой меня создал Бог!

– Это справедливо, мадам, вашим подданным не повезло так, как вам.

– Потому и существует сострадание, – молвила молодая королева со вздохом. – Бог многое мне дал, потому и я должна многое отдавать. Разве можно назвать меня недостаточно милосердной?

– Ни в коем случае, мадам, вы – воплощенное великодушие.

– Что это значит, мадам де Сент-Андре?

– Боюсь, ваши дяди Гизы считают ваш туалет излишне… пышным для мессы.

Мария огорченно вздохнула.

– Не надевать свои платья и украшения по таким случаям – значит никогда их не надевать! Раз уж меня поднимают ни свет ни заря для заутрени и принуждают бодрствовать до самой вечерней службы, то дяди могли бы позволить мне хотя бы наряжаться так, как мне нравится!

– Я слыхала, мадам, что протестантский церемониал не так требователен и что ваша кузина Елизавета устраивает его по своему собственному вкусу.

Мария Стюарт повернулась к мадам де Сент-Андре.

– Вы хотите сказать, что королеве-протестантке не надо ходить к мессе?

– Похоже, что так, ваше величество.

– Будь королева Франции гугеноткой, она, без сомнения, тоже так поступала бы.

– Вот только она – не гугенотка, ваше величество.

Мария Стюарт тяжело вздохнула.

– Нет, она не гугенотка. Порой я чувствую себя совершенно безвластной. Может ли королева выносить такое? Вот я и думаю, не станет ли Реформа наилучшим способом увеличить мое влияние и покончить с этим несправедливым салическим правом, лишающим женщин французского трона. Вот ведь странность! Если у меня родятся, к несчастью, только дочери, то я хотела бы, чтобы они могли править Францией, как я – Шотландией.

– Совершенно справедливо, ваше величество.

– Представим, что я перехожу в протестантизм…

– Ваш супруг король поступил бы, без сомнения, как вы, он так вас любит!

– Да, вы правы, – сказала Мария Стюарт со смехом. – К тому же народ Англии признал бы меня своей законной повелительницей вместо Елизаветы, и я стала бы не только королевой-супругой, как здесь, во Франции. Я смогла бы объединить два мои королевства, Шотландию и Францию, о чем мечтают мои дяди. Надо снова это с ними обсудить!

Изабо

Изабо в сотый раз перечитала письмо, переданное ей Флоримоном, когда тот узнал об ее отъезде, под обещание вскрыть его только после прибытия. При всем своем любопытстве он не настаивал, когда она отказалась ответить, куда отправляется, и отговорилась тем, что служит королеве-матери. При перечитывании письма служба эта с каждым разом казалась ей все менее важной.

Сказать вам, что я восхитился Джокондой? Мне повезло увидеть ее вчера в присутствии королевы-матери. Садовник ее величества вывел прекраснейшую из роз, и я нарек ее этим именем. Она золотистого оттенка, с тонким карминовым ободком. Лепестки ее раскрываются, как робкие веки. Любуясь ею, не мог не думать о вас. Когда вы вернетесь, я подарю вам целый букет, даже если на это уйдет все богатство Гизов. Узнав о вашем отъезде, я, признаться, исполняю свой долг спустя рукава. Когда мои мысли устремляются к вам, сердце мое начинает биться сильнее, и я вынужден бродить по лесу, усмиряя его биение. На одной из таких прогулок я повстречал Деву с Младенцем, от красоты которой у меня захватило дух, с пышными губами, готовыми раскрыться, с трепещущими опущенными веками. Не хватало только дуновения свыше, чтобы она ожила. Я подумал, что это видение, подаренное мне судьбой, ибо я увидел в этой статуе ваши черты, а в руках у нее сына, которого подарили бы мне вы. Простите меня, я вовсе не богохульствую, мня себя Богом, просто вы внушаете мне более высокую любовь, чем самая святая из женщин. Надеюсь, что там, где вы находитесь, среди лилий и мимоз, вы не уступите ухаживаниям самого требовательного из супругов, самого Господа. Королева-мать заверила меня, что этого не будет и что она отправила вас в монастырь единственно ради спасения своей души и души своего покойного мужа. Лучшей посланницы для этого она не могла бы выбрать! Вы – воплощение чистоты, чище безгрешной лилии! Эта простая мысль не перестает меня волновать. Для меня огромная честь быть тем, кому вы вручите дар своей невинности! Не сомневайтесь, мадам, что я буду самым уважительным из супругов. Когда я представляю, как вы поднимаетесь ко мне на алтарь, сердце мое принимается биться с такой силой, что я боюсь, как бы оно не лопнуло у меня в груди. Мысль о вашем отсутствии сама по себе так жестока, что я мечтаю окружить вас решетками и цепями, чтобы не позволить обречь меня на такую муку. Уже слышу ваш чудесный возмущенный голос! Не тревожьтесь, то будут всего лишь шелковые узы любви. Я не против, чтобы вы попробовали их разорвать ради удовольствия, которое я обрету, сжимая вас в объятиях. Знайте, вы для меня дороже самой моей жизни. Я позабочусь о вас, как о редком цветке, распускающемся раз в столетие, счастливым обладателем коего я стану. Если моя семья и не принадлежит к числу самых знатных в королевстве, знайте, что вам не придется меня стыдиться. Надеюсь, вас не пугает обуревающая меня страсть. Пока я пишу, мне кажется, что воздух вокруг меня пустеет, что мои легкие горят, что письмо это вспыхнет от моего прикосновения. Будьте уверены, мадам, что я остаюсь навсегда самым верным и преданным вашим слугой.

«Самый верный и преданный ваш слуга, Флоримон…» – повторила Изабо.

Формула вежливости превращалась под его пером в вечное обещание. Она поднесла письмо к губам, вдыхая запах кожи перчаток, запечатывавших его.

Внезапно дверь открылась, вошла Клодина.

– Изабо, я вас искала.

– Я здесь!

– Что еще за письмо?

– Какое письмо?

– Вы только что спрятали его за корсаж.

– Говорите, вы меня искали?

– Это может подождать, а вот письмо…

– Пустяки.

– Вам известно, что у нас нет права ничего отсылать.

– О, не беспокойтесь, это полученное мною письмо, которое мне приятно время от времени перечитывать.

– Скажите, пожалуйста! Вы не теряете времени. Уже нашли себе в Венеции кавалера?

– Вовсе нет, моя Клодина! – засмеялась Изабо. – Он остался в Париже.

– Флоримон шлет вам нежные слова? Покажите!

Изабо с улыбкой вынула из-за корсажа письмо и протянула Клодине. Та тут же смяла его и бросила в огонь.

– Горе мне! Что вы делаете? – закричала Изабо и метнулась к камину.

Клодина поймала ее за руку.

– Я уничтожаю все следы, способные нас скомпрометировать. Надеюсь, никто, кроме вас, его не читал.

– Конечно, нет! Я очень старалась, – ответила Изабо, пытаясь не разрыдаться. – Это письмо создавало иллюзию, будто он со мной. Теперь я буду еще больше спешить к нему, чтобы никогда уже не разлучаться!

Клодина вздохнула.

– Не торопись замуж, Изабо! Наоборот, пользуйся свободой. Почему, по-твоему, я поступила в Летучий эскадрон?

– Позвольте, я буду надеяться на счастливое замужество.

– Увы, подружка, я совершенно в него не верю. Домашняя жизнь, дети, которых надо растить, муж, которого изволь ублажать, – вот она, наша женская доля.

А я верю, верю всей душой! – подумала Изабо.