Kitabı oxu: «Архив боли»

ПРОЛОГ: ПОСЛЕДНИЙ ДОБРОВОЛЕЦ

Снег был черно-белым. Не серым – именно черно-белым, будто на старой фотографии. Хлопья падали беззвучно, покрывая трупы, лежащие вдоль промерзшей улицы. Илай брел среди них, проваливаясь по щиколотку, и ощущал, как холод проникает сквозь истонченную подошву ботинок. Голод скручивал желудок, превращая каждый шаг в испытание. Где-то вдалеке раздался взрыв. Окно в соседнем доме вспыхнуло тусклым светом, и на мгновение Илай увидел в нем женский силуэт. Он точно знал, что должен добраться до этой женщины, но ноги отказывались двигаться быстрее, а ветер становился все сильнее, превращая снег в колючие иглы, впивающиеся в кожу…

Илай проснулся в поту. Капли стекали по вискам, оставляя влажные дорожки – удивительное ощущение, которое система жизнеобеспечения должна была предотвращать. Он моргнул, и перед глазами возникло утреннее меню нейроинтерфейса: точки световых индикаторов, показывающие его физиологические параметры. Все в норме, только частота сердечных сокращений – 92. Слишком много для утра.

– Арес, отключи фильтры на двадцать минут, – произнес он, обращаясь к своему персональному ИИ-помощнику.

«Предупреждение: отключение эмоциональных фильтров может привести к нестабильности. Протокол «Эмостаб» рекомендует…»

– Просто сделай это, – оборвал Илай. – Код подтверждения: Миро-4291.

Световые точки мигнули, меняя цвет с голубого на оранжевый. По телу прошла легкая дрожь – система отключила регуляторы, и мир внезапно стал острее. Запахи, звуки, собственное дыхание – все обрело неудобную, раздражающую четкость. Илай подошел к единственному в своей квартире настоящему окну – за дополнительную плату в коммунальном рейтинге, за неоправданный расход энергии кластера. Но оно того стоило.

За стеклом раскинулся Купол-7 – идеально рассчитанная геометрия жилых блоков, соединенных прозрачными переходами. Белые строения, плавные линии, отсутствие углов. Ни одного дерева, ни одной травинки – настоящую растительность давно заменили голограммами и симуляторами в "Зеленых архивах". Кто-то в Совете однажды заявил, что настоящий кислород из растений – это неоправданная роскошь. "Искусственная атмосферная регуляция эффективнее, чем эти архаичные поглотители углерода," – стандартная фраза из учебника по экоменеджменту.

Сны о блокадном Ленинграде преследовали Илая уже третью неделю. Что странно – он никогда не был там, даже в обучающих симуляциях. В его 42 года (субъективное время, разумеется, тело поддерживалось в эквиваленте 27 лет) он ни разу не сталкивался с настоящим холодом или голодом. В мире 2225 года такие ощущения считались пережитками, как бумажные книги или физические деньги.

Проведя ладонью по окну, Илай вызвал отражение. Его лицо выглядело идеально – система даже во сне корректировала мелкие несовершенства кожи. Но глаза… В них застыло что-то, чему его персональный ИИ-помощник даже не пытался подобрать название. Иногда Илай сам определял это как "эмоциональный голод" – мучительное чувство, что окружающий мир совершенен и абсолютно фальшив.

– Лия все сделала правильно, – прошептал он, глядя на пятно пустого пространства рядом со своим отражением, там, где раньше всегда стояла она. – Может, человек – это не знание, а пережитая боль?

Спустя час Илай вышел из своего жилого модуля. Тревожный сон и отключенные фильтры подталкивали к действию, которое он откладывал 2 месяца. Сегодня он наконец решился.

Вдоль идеально чистой улицы скользили немногочисленные прохожие. Кто-то в физическом теле, большинство – в аватарах, управляемых из домашних капсул. Их выдавала чрезмерная плавность движений и чуть заметное мерцание при резких поворотах головы. Персональные ИИ подсвечивали статус каждого встречного, проецируя данные прямо на сетчатку глаза Илая. Он моргнул, отключая информационный шум.

На периферии Купола-7, у самой границы с техническим сектором, к Илаю неожиданно приблизилась странная фигура. Мужчина в потрепанной одежде – такую не носили уже десятилетиями. Борода, всклокоченные волосы, кожа с настоящими морщинами и шрамами. Система не показывала его идентификатор – странная техническая ошибка.

– Ты ведь к Ревенантам идешь? – голос был хриплым, как будто от долгого молчания.

– Я вас не знаю, – Илай попытался обойти странного человека, но тот преградил дорогу.

– Меня зовут Саю. Я был там. Они не говорят всей правды о прошлом, – его глаза лихорадочно блестели. – То, что ты увидишь… это не просто симуляция.

– Служба безопасности кластера будет здесь через восемнадцать секунд, – произнес Илай, отступая. – Я не хочу проблем.

– Найди меня, когда вернешься, – Саю сунул в руку Илая какой-то предмет и быстро скрылся за техническим шлюзом.

Илай разжал ладонь. На ней лежал старинный металлический жетон с выбитыми буквами "ЛВ" – инициалы его жены. Невозможное совпадение.

Центр нейроисторических исследований возвышался над другими строениями – редкость в эгалитарной архитектуре кластеров. Здание напоминало перевернутую каплю, застывшую в момент падения. Илай прошел через автоматическую идентификацию, и двери бесшумно разъехались.

Внутри его встретила молодая женщина с идеальными чертами лица – настолько безупречными, что сразу становилось ясно: это выбранный аватар, а не настоящая внешность.

– Господин Миро, мы ждали вас, – ее голос был мелодичным и успокаивающим. – Все документы готовы к подписанию. Проект REVENANT готов принять своего последнего добровольца.

Последнего? Об этом в приглашении не упоминалось. Илай проследовал за ней в просторный зал, где невесомые голограммы показывали исторические события – войны, революции, открытия. На секунду ему почудилось, что одна из фигур обернулась и посмотрела прямо на него.

– Уникальный эксперимент, – голос прозвучал за спиной, заставив Илая обернуться. – "Погрузись в прошлое. Прочувствуй. Пройди. Пойми." Но рекламные слоганы никогда не передают сути, верно?

Перед ним стоял высокий мужчина с удивительно живыми глазами – редкость в мире, где большинство скрывают свои эмоции за фильтрами.

– Каэль, – представился он, протягивая руку для архаичного рукопожатия. – Создатель проекта REVENANT.

– Что значит "последний доброволец"? – спросил Илай, пожимая прохладную ладонь.

– Значит, что вы завершаете набор. Мы искали определенный тип сознания, и ваш профиль идеально подходит, – Каэль слегка улыбнулся. – Вы ведь потеряли кого-то в симуляции, верно?

Илай замер. Информация о Лие не была общедоступной.

– Да, моя жена… потерялась в симуляционной петле, – он произнес это ровным голосом, хотя внутри все сжималось от тщательно подавляемой боли.

– И теперь вы хотите понять, почему, – Каэль кивнул каким-то своим мыслям. – Идемте. Покажу вам, что такое настоящее погружение в историю.

Они прошли в лабораторию, где Илаю предстояло ознакомиться с десятками документов – отказ от претензий, согласие на временную нейромодификацию, признание рисков "утечки Я" при длительном погружении. Особенно его насторожил пункт о том, что компания не несет ответственности, если субъект "не вернется с последнего уровня".

– Это просто формальность, – заверил Каэль, заметив его колебания. – Мы подключаем вас к интерфейсу "Persona Echo", который позволяет вашему сознанию интегрироваться в исторические личности. Это не симуляция истории, Илай. Это воскрешение памяти.

Пока Илай подписывал документы, его провели в основной зал проекта. Зрелище было поразительным – огромное темное пространство, заполненное парящими каплями света. Каждая сфера пульсировала своим ритмом, излучая тонкие цветные лучи.

– Это то, что мы называем темпоральной картой, – объяснил Каэль. – Каждая светящаяся точка – входная дверь в определенный исторический момент. Мы реконструируем не только события, но и ощущения: запахи, текстуры, эмоциональный фон эпохи.

– А это? – Илай указал на пульсирующий красным портал позади.

– "Окно выхода". Оно будет следовать за вами в каждой симуляции, реагируя на ваше психоэмоциональное состояние. В случае критической перегрузки оно автоматически вернет вас в реальность.

Илая проводили к капсуле погружения – элегантному белому ложементу с нейроинтерфейсными портами. Техники закрепили датчики на его висках и запястьях.

– Последнее предупреждение, – Каэль наклонился к нему. – То, что вы испытаете, будет абсолютно реальным. Боль, страх, голод – все будет подлинным. Наша цель – понять, от чего мы отказались ради "идеальной жизни". Вы по-прежнему готовы?

Илай вспомнил свой сон, странного оборванца Саю, жетон с инициалами Лии и черно-белый снег. Что-то не складывалось в этой истории, но отступать было поздно.

– Готов, – кивнул он.

Капсула начала закрываться. Последнее, что увидел Илай – странный взгляд Каэля, в котором читалось что-то похожее на сожаление.

Темнота обволокла его. А затем раздался голос – тихий, мелодичный, болезненно знакомый. Голос Мнемозина, специального ИИ-компаньона для проекта REVENANT, пугающе похожий на голос Лии.

– Погружение в 3… 2… 1… Добро пожаловать в архив боли, Илай.

ГЛАВА 1: ГАЗОВЫЙ ТУМАН

– Джеймс! Джеймс, вставай, твоя смена!

Сознание Илая всплыло из темноты, как утопленник с речного дна – резко и мучительно. Первым пришел запах. Не просто неприятный – невообразимый, невозможный коктейль из ароматов, которых он никогда прежде не испытывал. Гниющая плоть, фекалии, немытые тела, кислая вонь пороха и сладковатый душок разлагающихся трупов. Желудок скрутило спазмом, но тошнота казалась далекой, принадлежащей не совсем ему.

– Джеймс! Черт тебя дери, Коллинз! Вставай или Уилсон тебя прикончит!

Он открыл глаза. Над ним нависало изможденное лицо с покрасневшими от недосыпа глазами и щетиной, больше похожей на грязь. Рядом колыхался свет от масляной лампы, создавая пляшущие тени на стенке земляного укрытия.

Окоп. Он в окопе. Западный фронт. Фландрия. 1915 год.

Илай попытался сесть и тут же содрогнулся от боли в пояснице. Не той стерилизованной боли, о которой знаешь из обучающих модулей, а настоящей – острой, вгрызающейся в тело, как голодное животное. Он прикусил губу, чтобы не застонать, и почувствовал привкус грязи и крови.

– Чего разлегся? – продолжал боец, тряся его за плечо. – Твоя вахта началась десять минут назад.

– Д-да, – голос, вышедший из горла, звучал иначе – более хриплый, с легким британским акцентом. – Уже иду, приятель.

Воспоминания накатывали волнами. Не только его собственные, но и чужие, принадлежащие носителю – рядовому Джеймсу Коллинзу, 19 лет, призван из Бристоля, отправлен во Фландрию три месяца назад. Сирота, выросший в работном доме. Первый раз подстрелил человека две недели назад и с тех пор не мог спать. Каждую ночь ему снилось лицо того немца – совсем мальчишки, не старше его самого.

Илай поднялся на ноги, ощущая, как по спине пробегают мурашки. Тело Джеймса было жилистым, но изможденным, каждая мышца ныла от усталости и холода. Он машинально нащупал на груди жетоны – маленькие металлические пластины, содержащие имя, номер и подразделение. Обязательная процедура перед заступлением на пост.

– Холодно, как в гребаной могиле, – пробормотал товарищ Джеймса, протягивая ему помятую фляжку. – Глотни. Сержант раздобыл где-то настоящий бренди.

Вкус обжег горло – резкий, грубый, ничего общего с идеально сбалансированными вкусовыми имитациями 23-го века. Илай закашлялся, и его собеседник рассмеялся:

– Первый раз, что ли? Давай, Джимми, на пост. И не засни там, если не хочешь получить пулю от своих же.

Илай выбрался из землянки в основную траншею. Ветер ударил в лицо, принося с собой запах мокрой земли и разлагающейся плоти с нейтральной зоны. Над головой висело тяжелое серое небо, сочащееся холодной моросью – не дождем, а какой-то промозглой взвесью, проникающей под самую грубую ткань.

Через плечо была перекинута винтовка – Ли-Энфилд, вспомнил он, извлекая информацию откуда-то из глубин сознания Джеймса. Тяжелая, но надежная. Шершавое дерево приклада, прохладный металл – все ощущалось невероятно материальным, физическим.

Илай прошел вдоль извилистой траншеи, стараясь не поскользнуться на дощатом настиле, утопленном в грязи. Справа и слева от него сидели и лежали солдаты – кто пытался спать, закутавшись в шинель, кто читал при тусклом свете огарка, кто механически чистил оружие.

– Эй, Коллинз, – окликнул его один из них, – слышал? Завтра нам обещают полевую кухню. Настоящее мясо!

– Из крысы, небось, – отозвался кто-то из темноты. – Как та тушенка на прошлой неделе.

– А ты не жри тогда, Питерс. Больше нам достанется.

Смех прокатился по траншее – не веселый, а надтреснутый, как у людей, которые смеются, потому что альтернатива слишком страшна.

Илай добрался до своего поста – небольшого выступа траншеи с узкой бойницей, через которую просматривалась нейтральная полоса. Он прислонил винтовку к земляной стене и осторожно выглянул наружу.

Луна, проглядывающая сквозь тучи, освещала призрачный пейзаж: изрытая снарядами земля, колючая проволока, обрывки чего-то, что когда-то было людьми. Черная земля, серое небо, и между ними – неподвижный кошмар Западного фронта.

«Поразительно примитивная война», – раздался голос в его голове, холодный и аналитический. – «Эти траншейные системы – одни из первых в истории такого масштаба. К 1918 году общая протяженность траншей составит около 40 000 километров».

Илай вздрогнул. Это был Мнемозин, ИИ-компаньон из проекта REVENANT.

– Они живут так месяцами, – прошептал Илай, стараясь не привлекать внимания соседних часовых. – В этой грязи, с крысами, среди трупов.

«Снабжение войск в траншеях осуществляется по ночам. Смертность от болезней почти равна боевым потерям. Туберкулез, пневмония, "окопная стопа" от постоянной сырости, когда конечности начинают гнить…»

– Хватит, – оборвал его Илай. – Я и так все это вижу.

Мнемозин замолчал, но Илай чувствовал его присутствие – холодное, наблюдающее. Он снова выглянул наружу и замер. На мгновение ему показалось, что где-то в небе мелькнуло что-то красное – крошечная пульсирующая точка, похожая на "Окно выхода", о котором говорил Каэль. Значит, он может прервать симуляцию в любой момент.

Но Илай не хотел уходить. Впервые за долгие годы он чувствовал себя… настоящим. Несмотря на боль, холод и страх, а может быть, именно благодаря им.

– Эй, Коллинз, – к нему подошел молодой парень, судя по виду, едва достигший призывного возраста. – Сигареты есть?

Илай машинально пошарил в карманах шинели и нашел помятую пачку.

– Держи, – сказал он, протягивая одну.

– Самые дерьмовые в мире, – усмехнулся парень, закуривая. – Но лучше, чем ничего. Я Томас Фостер, новенький. Нас два дня назад перевели из резерва.

– Джеймс Коллинз, – автоматически ответил Илай. – Тут уже больше трех месяцев.

– И как… это? – в голосе Фостера звучал плохо скрываемый страх. – Они говорили, мы проведем Рождество в Берлине. А сейчас уже весна, и мы все еще сидим в этой грязи.

Илай вспомнил пропагандистские плакаты, которые видел Джеймс перед призывом. Бравые солдаты, наступающие на бегущего врага. Чистые мундиры. Гордые девушки, провожающие героев. Никакой грязи, крыс и разлагающихся тел бывших товарищей, застрявших на колючей проволоке.

– Они всегда врут, – тихо сказал Илай. – И там, и… – он осекся, вовремя вспомнив, где и когда находится. – И тогда, и сейчас. Война никогда не бывает такой, как на картинках.

Фостер кивнул с неожиданным пониманием:

– Мой отец тоже это говорил. Он служил в Африке. Вернулся без ноги и с малярией. Он… – парень прервался, вглядываясь в ночную мглу. – Что это?

Илай посмотрел в том же направлении. Порыв ветра на мгновение разогнал туман над нейтральной полосой, и в лунном свете что-то блеснуло – металлические баллоны, сотни баллонов, установленные на немецких позициях.

– Не знаю, – солгал Илай, хотя прекрасно понимал, что это за баллоны. – Новое оружие, наверное.

Фостер сделал еще одну затяжку и, поежившись, зашагал дальше по траншее. Илай остался один, вглядываясь в ночную мглу и отчаянно борясь с чувством беспомощности. Он знал историю. Знал, что произойдет на рассвете. И не мог изменить ничего.

Ночь тянулась бесконечно. Дважды Илай вздрагивал от выстрелов – нервные часовые открывали огонь по несуществующим целям. В небе изредка вспыхивали осветительные ракеты, превращая траншейный ад в сюрреалистическую картину.

«Ваше сердцебиение участилось до 115 ударов в минуту», – заметил Мнемозин. – «Эмоциональный всплеск превышает допустимые нормы Эмостаба. Рекомендуется стабилизация».

– Тут нет Эмостаба, – процедил Илай. – Тут вообще нет ничего, что могло бы сделать этот ад лучше. И знаешь что? Я рад. Я чувствую. По-настоящему чувствую.

«Усиление сенсорных восприятий – это часть эксперимента», – ровно ответил ИИ. – «Но помните: чрезмерная эмоциональная вовлеченность может привести к "утечке Я"».

На рассвете задул западный ветер – в сторону британских позиций. Именно тогда Илай впервые увидел его – зеленоватый туман, стелющийся от немецких траншей к нейтральной полосе. Густой, тяжелее воздуха, он полз по изрытой снарядами земле, как живое существо, заполняя каждую воронку, каждую впадину.

Газ. Хлор. Первая в истории человечества массовая газовая атака.

– Тревога! – закричал Илай. – Тревога! Газ!

Сонная траншея пришла в движение. Солдаты выскакивали из землянок, некоторые еще застегивали мундиры, другие хватались за оружие, не понимая, что происходит.

– Увлажняйте ткань! – кричал Илай, вспоминая исторические документы. – Мочите все, что найдете – платки, тряпки, все! Прикрывайте рот и нос!

«Интересно», – заметил Мнемозин. – «Эта информация не входит в базу воспоминаний носителя. Вы используете свои знания. Необычно. Это не предусмотрено протоколом».

Илай не обращал внимания на ИИ. Он сорвал с шеи шарф, подаренный Джеймсу какой-то девушкой, имя которой тот уже забыл, и бросился к ведру с водой. Вокруг царил хаос. Кто-то кричал начать стрельбу, кто-то плакал, прося прикрыть отступление. Офицеры пытались организовать оборону, но сами не понимали, с чем столкнулись.

Зеленый туман достиг первой линии траншей. Первый солдат, вдохнувший газ, упал, хватаясь за горло. Второй начал кашлять кровью. Третий вытащил пистолет и выстрелил себе в голову.

– Бегите! – кричал кто-то. – Это смерть! Бегите!

Солдаты карабкались по стенкам траншей, пытаясь уйти от смертоносного облака. Но газ догонял их, обволакивал, забирался в легкие.

Илай прижал влажный шарф к лицу, отступая вглубь траншеи. Сердце колотилось о ребра, а тело Джеймса дрожало от адреналина и страха. В этот момент что-то произошло: мир вокруг него на долю секунды раздвоился. Контуры предметов размылись, и сквозь грязную траншею проступила структура данных – цифровой каркас симуляции. Глитч. Сбой в программе.

«Критический эмоциональный всплеск», – голос Мнемозина звучал обеспокоенно. – «Рекомендуется немедленная стабилизация».

– Иди к черту, – выдохнул Илай.

Он заметил упавшего рядом Фостера – парень хрипел, из глаз текли кровавые слезы. Илай рванулся к нему, помогая отползти дальше от наступающего облака. Но было поздно – газ уже проник в легкие Фостера, разъедая их изнутри.

– Мама… – прошептал умирающий мальчишка. – Мама, я здесь…

Он затих. Илай остановился, ощущая, как в груди нарастает что-то огромное, жгучее, невыносимое. Это не было эмоцией из 23-го века – стерилизованной, отфильтрованной, безопасной. Это была чистая ярость.

– В этой войне погибнет почти целое поколение, – процедил он сквозь зубы. – Девятнадцать миллионов. Чтобы в будущем люди жили в стерильных куполах, в мире без боли, без настоящих эмоций, без всего, что делает нас людьми?

«Таков был ход истории», – отозвался Мнемозин. – «Каждое страдание приближало человечество к более совершенному будущему».

– Насколько надо быть бесчеловечным, чтобы так воевать за будущее? – спросил Илай, и внезапно понял, что обращается не только к своему ИИ-компаньону, но и к создателям проекта REVENANT, к Каэлю, к себе самому. – Насколько надо быть сломанным, чтобы называть это прогрессом?

В этот момент в нескольких шагах от него из тумана появилась фигура. Немецкий солдат, совсем юный, с обожженным газом лицом и окровавленными легкими, тащился по грязи, хватаясь за землю. Его глаза, налитые кровью, встретились с глазами Илая.

– Hilf mir, – прохрипел он. – Bitte… hilf…

Помоги мне. Пожалуйста… помоги…

Илай стоял, не шевелясь. В его сознании боролись два императива: помочь страдающему человеку и соблюдать "историческую верность" – не вмешиваться в события. У него в руках была винтовка. Он мог прекратить страдания немца. Он мог попытаться спасти его. Он мог просто уйти.

«Окно выхода» мигало в небе, предлагая прервать симуляцию. Но Илай отказывался. Он должен был пройти через это. Понять.

Газ подступал все ближе. Влажный шарф уже не помогал. Первые молекулы хлора проникли в легкие Джеймса Коллинза, и Илай ощутил, как невидимые когти разрывают их изнутри. Боль была невыносимой. Он упал на колени, задыхаясь, глядя на умирающего немца.

В этот момент он увидел над ним силуэт. Женский. Знакомый.

Лия?..

Но видение растаяло так же быстро, как появилось. Илай упал лицом в грязь, ощущая, как жизнь утекает из тела Джеймса Коллинза. В последнем усилии он протянул руку и коснулся пальцев умирающего немца.

Непослушными пальцами, увязая в грязи, он начал писать что-то – послание, которое никто не прочтет, исповедь, которую никто не услышит. Над ними только безразличное серое небо и красная точка "Окна выхода", пульсирующая все ярче.

Глаза Джеймса Коллинза закрылись. Симуляция начала схлопываться, унося Илая прочь из 1915 года, от газового тумана и траншейного ада Первой мировой войны. Но что-то он унес с собой.

Настоящую боль. Настоящий страх. Настоящую жизнь.