Куда уходит нежность? Записки Насти Январевой

Глава 5. Люди влюбляются, женятся

Летом на острове Юности Вероника встретила Сашу, и девичье сердце сначала куда-то ухнуло, а потом заныло сладостной болью. Она знала точно – это Он!

Они танцевали весь вечер, не разлучаясь ни на минуту. Маленькая, доверчивая, трогательно-беззащитная Вероника, приподняв кудрявую головку, пытливым взором притягивала к себе Сашу. Они жадно впитывали друг друга, забыв обо всех, кто находился рядом.

На следующий день в комнате, где жила Вероника, отмечали конец сессии. Пили портвейн, закусывали килькой в томате. Дух веселья витал в воздухе. Громкий смех, возбужденные разговоры волнообразно перекрывали магнитофонную музыку.

Вероника ждала Сашу, то и дело выбегая на вахту. Ее охватывала неясная тревога, что он может не прийти, как обещал накануне вечером, что непредвиденные моменты разведут их в стороны. Она уже готовилась к тому, что будет искать этого парня в огромном городе и непременно найдет, чего бы это ни стоило!

Вероника бегала на вахту раз десять – не меньше. Саша все не появлялся! Она уныло возвращалась в комнату, ее встречали радостными криками и подливали в стакан.

Когда, наконец, пришел Саша, и Вероника, покачиваясь на неверных ножках, поспешила ему навстречу, произошло самое страшное, что вообще могло произойти в этой жизни между двумя малознакомыми молодыми людьми. Дешевый портвейн и килька в томате, не совместимые друг с другом, в едином порыве «поперли» наружу.

Веронику вырвало у Саши на глазах.

Девчонки увели ее и положили на кровать. Саша ушел.

Когда Вероника очнулась, ее первым побуждением была попытка подняться с кровати и отправиться на поиски Саши, чтобы извиниться за чудовищное недоразумение. Ничто не должно стать причиной их расставания сейчас, когда они нашли друг друга в огромном мире, где люди годами ходят рядом и не могут встретить свою половинку.

Ослабевшая, раздавленная тяжелыми мыслями, Вероника недвижимо лежала на кровати, не имея сил подняться и исполнить свое намерение.

Саша пришел сам в тот же вечер, чтобы справиться о ее самочувствии. Ничто не могло разлучить их. Они были созданы друг для друга: мужественно-спокойный, очень чуткий, все понимающий Саша и говорливая, живая, как ртуть, переполненная эмоциями Вероника.

Прохор оставался в неведении, какие крутые изменения произошли в жизни его «невесты», и продолжал готовиться к свадьбе.

Думая о нем, Вероника испытывала неприятную ноющую боль, подобную зубной, когда все симптомы больного зуба налицо, и оперативное вмешательство неминуемо.

Она заказала переговоры и долго подбирала слова, чтобы смягчить удар, который намеревалась нанести своему «жениху» неожиданным отказом. И эти слова нашлись.

– Прохор, ты стал мне родным, как мать, – начала она. – Но я встретила другого. Мы любим друг друга. Это судьба. Прости!

Шебертинское население долго переваривало эту новость и даже посчитало неслыханной дерзостью то, что Вероника, вся наполненная внутренним светом, привезла своего избранника для знакомства с матерью.

В тот же день к их дому подкатила машина, и несостоявшаяся свекровь, мать Прохора, хлопнув дверцей «Жигулей», бросила в лицо девушки жесткие, обидные слова:

– Стыдно так делать, девочка!

Вечером пришел подвыпивший Прохор, намереваясь решить вопрос своей отставки мордобитием соперника. Но, встретив спокойный, понимающий взгляд Саши, нутром почувствовав полное единение влюбленной парочки, вдруг опустил занесенную для удара руку.

– Что ж, живите, коли так! Смотри, если обидишь… Я тебя отовсюду достану!

На свадьбе Вероники и Саши мне хотелось плакать.

С раннего детства Вероника была моей второй половинкой. Она приоткрыла дверцу в другой, полный приключений мир, где нам всегда было весело и интересно. Теперь я осталась в полном одиночестве, и все вокруг стало серым и бесцветным.

Эти двое, сидящие во главе стола жених и невеста, в проволочном венчике фаты похожая на ромашку, выглядели самыми счастливыми людьми на свете. Я пыталась погасить в себе чувство, название которому – нехорошее слово «зависть». В тот момент в голове моей созревало точное определение счастью. Счастье – это чувствовать себя женой и сознавать, что у тебя есть муж. Твой, весь твой до кончиков волос, любимый мужчина.

Я думала о человеке, который неожиданно появился в моей жизни. Он мог бы сидеть сейчас рядом со мной на свадьбе моей сестры, но его не было, и я не знала, почему. Он никак не объяснил причину своего исчезновения. Просто перестал приезжать. Сопротивляясь этой чудовищной несправедливости, я любила его всеми силами своей души и… ждала. До умопомрачения. До надрыва. Но об этом позже.

Вероника уговорила меня ехать в Шеберту. Это было нужно для обеих: после ее свадьбы мы очень отдалились, а это лишало жизнь ее полноценного содержания.

Вероника без конца говорила про Сашу, словно из открытого крана лилась и лилась вода, а я страдала от неразделенных чувств, и сердце мое было задеревенелым, не способным сопереживать чужим радостям.

Мы выпили бутылку портвейна. Веронике это нужно было, чтобы до конца высказаться. Мне – чтобы дойти до сырой постели и забыться тяжелым сном.

Когда пришла с работы мама Валя, мы пребывали во сне, разметавшись по подушкам. Она не заметила ничего странного в нашем поведении: пустую бутылку Вероника предусмотрительно вынесла в сени.

Ярким солнечным утром, покинув немудреный шебертинский перрон, мы отправились в Иркутск.

Я напрасно поторопилась вычеркнуть себя из списка людей, нужных сестре. Мое отсутствие среди подружек, явившихся к Веронике с поздравлениями в день ее рождения, было расценено как акт предательства. Она появилась у меня на следующий день в образе кучерявой, крайне разъяренной маленькой фурии, метала гром и молнии.

– Ты почему не пришла ко мне? Сестра, самый близкий человек, нужный мне для души в этот день! – голос ее звенел и прерывался от волнения. – А еще клялись в детстве, что всю жизнь будем вместе! Ну и что с того, что у меня муж? Это не значит, что у меня нет больше сестры.

Она словно потрясла меня за плечи. Мне было плохо, и я забыла, что где-то существуют родные люди. Часа три мы ходили по улицам, врубив Сашин магнитофон, хотя погода была дрянь, и мы насквозь промерзли.

На трамвайчике мы поехали в предместье Рабочее, где жил с родителями Саша. Меня приняли тепло и радушно. Возвращалась я с приятным умиротворением: у моей сестры новая семья, но в ней нашлось местечко и для меня.

Вероника, самая светлая голова на факультете, после окончания института получила направление в областной центр. Это был Магадан, таинственный город на берегу Охотского моря, столь же далекий и непостижимый для нас, как планета Марс.

Мы снова поехали в Шеберту.

Была вторая половина мая, и столь необходимое дело как посадка картошки оказалось подходящим оправданием отсутствия на занятиях. Опять поезд, третьи полки, только на этот раз мы с билетами и Сашиным магнитофоном.

Вероника щелкала кнопками, перекручивая кассету в поисках мелодии, наполнявшей душу неизбывной тоской. Так и ехали: устремив в потолок недвижимый взор и проглатывая подступающий к горлу ком.

Шеберта еще спала, не ведая об очередном знаменательном приезде, когда в сопровождении музыкального грохота мы спрыгнули на железнодорожную насыпь. Потревоженные отдаленным шумом, дворовые псы приготовились дружным лаем огласить деревенские окрестности. Около домов, выстроившихся вдоль дороги, Вероника убавила громкость.

Дома все по-старому: грязно, холодно и сыро. После направленного на уборку трудового порыва – уютно, чисто и тепло. Купив бутылку вина, мы с Вероникой идем в лес. Огородами, через заборы, с оглушающей музыкой.

Мы восхищаемся милыми сердцу березами, вспоминаем босоногое детство и первые влюбленности, все, что случалось с нами в Шеберте. Наши души, переполненные высокой поэзией, возносятся в заоблачные дали…

Одной бутылки показалось мало, и мы отправились за второй. Деревенские пацаны, привлеченные веселой музыкой, шумной гурьбой бежали следом.

Когда вернулись в лес, в природе поднялся неспокойный ветер, безжалостно склоняя вниз верхушки деревьев.

От первого глотка муската по коже побежали мурашки, противная жидкость не лезла в горло. Содрогаясь всем телом, мы выпили до конца содержимое бутылки.

Мы лежали на сухой траве, не имея сил двигаться, и смотрели, как по бледному, линялому небу плыли лохмотья застиранных облаков.

Мы глядели в небо и думали о своем предназначении, как раненный под Аустерлицем князь Болконский. Мы не пытались сдерживать слезы. Детство закончилось. Совсем скоро Вероника уедет в Магадан, далеко от всего этого, до боли родного, обустроится и заберет с собой мать. Вместе с сестрой я навсегда прощалась с Шебертой.

Пришла пора возвращаться. Дорога к дому оказалась полной непреодолимых препятствий. Перелезая через забор, Вероника падала, вставала и снова упорно пыталась покорить возникшую на пути преграду. Трудно было представить в ней будущего блестящего специалиста, который скажет свое веское слово в логопедии.

Дома я сразу бухнулась в постель, а сестра моя, «наперсница разврата», искала чего бы поесть и упустила момент, когда с работы пришла мама Валя и догадалась, что с нами что-то не так, и причина нашей «неадекватности» не что иное, как алкогольное опьянение.

Радость на лице матери, вызванная нашим долгожданным приездом, решительно сменилась негодующим отвращением. Быстрые резкие движения рук и гневное нечленораздельное мычание в полной мере выразили ее нетерпимость к отвратительному образу жизни, который мы повели, поддавшись растлевающему влиянию города. Но до этого эпизода еще целая жизнь…

Глава 6. На острове Юности

Борис появился в моей жизни в конце первого курса. Обремененная предстоящим экзаменом по латыни, я даже в голове не держала в кого-нибудь влюбляться. Случилось это на острове Юности, именно в тот теплый июньский вечер, когда Вероника познакомилась с Сашей.

С Ангары задувал прохладный ветерок, принося с собой запах речной воды и прибрежных водорослей. Освещенный фонарями танцпол, расположенный в центре острова, был заполнен до отказа. Романтичнее места для молодежных «тусовок» не существовало во всем городе.

В тот вечер я забежала на танцплощадку ненадолго, чтобы развеять голову от сухой латыни, а потом вернуться к наскучившим падежным окончаниям и посвятить всю ночь зубрежке. Ничто не могло свернуть меня с намеченного пути, даже этот замечательный парень, мечта любой девчонки – высокий, плечистый, улыбчивый.

Он неожиданно выступил из толпы танцующей молодежи. Впился в меня изумленными глазами, словно открыл еще одну неведомую звезду, радостно привлек к себе. Он заговорил со мной, и мне показалось, что мы знакомы сто лет, не меньше.

– Смотри, правда она похожа на …? – обратился он к своему приятелю. – Глаза, губы, улыбка. Похожа ведь?

Его выбор пал на меня, потому что я напоминала кого-то, по всей вероятности, очень дорогого его сердцу. Его совсем не волновало то, что я могла иметь другие привычки и свой собственный характер, оказаться девушкой себе на уме и не вписаться в воображаемый образ.

Уже потом, много раз возвращаясь к первым минутам этой встречи, я думала, а не было ли то пресловутое совпадение по внешнему сходству обычным предлогом для быстрого знакомства, которым пользуются ушлые ухажеры? И я, простодушно-доверчивая девчонка, так легко «купилась»!

Но это было потом… А в тот теплый июньский вечер, наполненный речной свежестью и звуками музыки, я повсюду ощущала флюиды мимолетных влюбленностей, излучаемые возбужденными взорами танцующих, и, оставшись без верного сестринского плеча Вероники, наверное, напоминала девушку, которая в томлении «ждала кого-нибудь».

Музыканты на эстраде заиграли медленный танец.

Борис взял меня за руку и повел в самую гущу толпы, где томно топтались тесно сплетенные парочки. В его крепких руках мне захотелось притихнуть и затаиться. И когда смолкали звуки музыки, мы уже не расставались.

Этот парень сразу нашел отклик в моей душе. Есть такие люди, которые изначально кажутся родными, предназначенными тебе, как отец и мать.

Мы покинули танцплощадку, взявшись за руки. Долго бродили по опустевшим улицам. Удивлялись тому необычному ощущению, когда на глазах таинственно засыпал неугомонный в дневной суете большой город: смолкали в отдалении звоночки трамваев, сходило на нет движение транспорта.

В скверике, напротив фонтана, Борис опустился на лавочку и посадил меня на колени. Мы целовались, потеряв счет времени, и раскидистые тополя приглушенно шелестели над нами листвой. Необыкновенная, полная чудесных превращений июньская ночь незаметно перетекала в утро.

– Я буду ждать тебя завтра на той же лавочке у фонтана, – сказал Борис около общежития на Ленина-стрит, где я собиралась ночевать. – Надеюсь, к двум часам ты разберешься со своей латынью?

Охваченная приятной истомой, я растянулась на кровати. Я казалась себе маленькой девочкой, которой протянули руку и повели в таинственный мир любовных страстей.

Утром ночное приключение отошло на задний план, уступив место предэкзаменационной трясучке. Я хваталась за учебники, как утопающий за соломинку, пытаясь заложить в голову побольше знаний.

Измученная от самоистязания, я решительно сложила учебники в сумку (Омнеа меа мекум порто – все свое ношу с собой) и поехала в институт. В запасе оставалась пара часов, чтобы где-нибудь в пустой аудитории пробежаться по спряжению глаголов, зрительно зафиксировать в памяти сто «крылатых» латинских выражений.

В кабинет экзаменатора я зашла самой последней, напоминая обреченного смертника. Из кабинета вылетела, как на крыльях, с отметкой «хорошо» и только тут вспомнила о свидании.

Прошло больше часа после назначенного времени. Я безнадежно опоздала! Не сворачивая в скверик, где меня должен был ждать Борис, я прямиком направилась к общежитию Вероники.

Далее ноги сами понесли нас по улице Карла Маркса к пельменной. Хорошая порция пельменей, сдобренных маслом, вернула интерес к жизни. Отяжелев от приятной пищи, мы вышли на улицу, кишащую пешеходами и автомобилями, и… нос к носу столкнулись с Борисом и его приятелем.

– Вот так неожиданность! – воскликнула я. – Так не бывает! Мы запросто встретились в городе, где сотни тысяч людей. В одном месте, в один и тот же час.

– Ты почему не пришла? Я ждал тебя два часа! – Борис выглядел усталым, даже измученным. – Сидел на лавочке, как последний дурак.

В его голосе было столько горечи и разочарования, что я почувствовала угрызения совести. Ну, что мне стоило свернуть в скверик и убедиться в том, что Борис ушел? Нет, мне даже в голову не пришло, что он будет ждать два часа.

Я стояла и улыбалась, пристально, не отрываясь, рассматривая его черты. Вчерашнее впечатление, нарисовавшее в моем воображении образ прекрасного принца, подтвердилось и при ярком солнечном свете.

Широкая улыбка на моем лице выражала беспредельную радость от встречи, которую я, конечно же, восприняла как знак свыше. Мы поговорили немного и разошлись. Мы с сестрой, сытые, довольные, отправились своей дорогой. Парни, голодные и разочарованные, свернули в пельменную.

Я продолжала сдавать экзамены.

Перегрузив информацией свою бедную голову, я отодвигала в сторону учебники и начинала аккуратными стопками укладывать в чемодан вещи. Зачем я это делала, трудно объяснить. Наверное, так ведет себя перед смертной казнью человек, которому не суждено вернуться назад.

Тетя Глаша тарелкой борща выводила меня из транса.

После того случайного столкновения около пельменной Борис исчез из моей жизни так же неожиданно, как и появился. Значит, все-таки не судьба, подумала я и сосредоточилась на экзаменах.

Зубрежка и переживания на весь период сессии затмили мысли о личной жизни. Фонетику я сдала на тройку – и это не зависело от случая. Весь год у меня фонетика шла на тройку. Надо мной нависла угроза остаться без стипендии и без жилья, повиснуть на родительской шее непосильным бременем.

Остаток лета я провела в родительском доме, обласканная вниманием и заботой, а в сентябре, появившись в Иркутске, вновь столкнулась с проблемой обретения крыши над головой. Две бездомных ночи я провела у Алины. Варвара Ивановна шипела, как уголек, политый водой, но меня спасал выработанный на недружелюбную бабуленьку «иммунитет».

В общежитии Вероники ужесточились правила: даже днем посторонних не впускали. Вахтерши чинили произвол, грубо выталкивая вон посетителей.

Вероника со всей прямотой своей искренней натуры восставала против деспотизма стражей порядка, устраивала на вахте гневные разборки, публично выражала намерение уйти из этого «каземата». Но ничего не помогало.

Бесприютные, мы бродили по городу, стирая ноги до кровавых мозолей. Доведенная до нужной кондиции, я пошла в деканат просить общежитие.

Вероника дожидалась меня в коридоре.

Не прошло и трех минут, как я вышла из кабинета.

– Ну, что? – Вероника сверлила меня пытливым взором – буравчиком.

– Что еще они могли мне сказать? – хмуро ответила я. – Нет мест – и все! Список остронуждающихся более ста человек. В первую очередь рассматривают тех, у кого самый низкий доход в семье. Я не стала пресмыкаться. Ушла как человек, не нуждающийся в чьей-либо милости.

– К ним надо только слева «подлезать», а для таких простофиль, как ты, у них всегда найдется, что сказать, – заключила Вероника.

Глава 7. Колхозная эпопея

Начался учебный семестр, и нам объявили, что мы едем в колхоз. Колхозную принудиловку мы восприняли как событие безрадостное, но неизбежное. Проблема обретения жилья временно отпала. Восемнадцать девчонок поселили в одной комнате на кроватях, покрытых голыми матрацами. Сдвинув кровати, мы спали в обнимку, штабелями, согреваясь друг от друга, как бурундуки.

Вечерами Катя Минаева, странная девочка со своим «космосом» в голове, рассказывала нам про неведомые галактики, откуда на летающих тарелках прибывали загадочные инопланетяне. При всем своем неверии в потустороннее окружение мы замирали от неясных предчувствий, навеянных ее убежденным тоном. А может быть, эта девчонка с пронзительным взглядом и вправду обладала редким даром видеть нечто, не постижимое нашим разумом?

Как-то мы заговорили о своей любви к испанскому языку, впитанной вместе с песнями Рафаэля.

– На фильм с участием Рафаэля «Пусть говорят» я ходила шестнадцать раз, – сказала Катя. – Просто, чтобы послушать прекрасные испанские песни. Английский язык мне тоже нравился. Одно время я мечтала стать стюардессой на международных рейсах – английский я учила в спецшколе и на качелях «лодочках» могла качаться сколько угодно.

– Ну, а что же привело тебя на испанское отделение? – поинтересовалась я.

– Когда в Чили произошел путч, и по радио зазвучали песни Виктора Хары и Дина Рида, я была очарована музыкой испанского языка и объявила родителям, что поеду в Иркутск поступать на испанское отделение. «Только через мой труп!» – такова была реакция моей мамы. Но в середине июля мы с одноклассницей Светой все же улетели в Иркутск, чтобы поступить на подготовительные курсы. Это был мой первый в жизни полет. Свету ужасно укачивало, а меня – нисколько, только уши закладывало… После неудачных попыток снять комнату неподалеку от института мы получили в деканате ордера на заселение в общежитие по улице Ленина, 17. С огромным чемоданом, обитым железными уголками, и самыми радужными надеждами я постучалась в дверь комендантши. Та подозрительно оглядела меня с ног до головы и сказала, что селить никого не будет, дескать, начну водить к себе мужиков и устраивать пьянки, а ей здесь бардак не нужен.

– Интересно, что в твоей внешности могло навести на такую мысль? – подала голос профорг нашей группы Женя Клыкова. Она всегда говорила то, что думала. – Юбка до колен, туфли на низком каблуке, ни декольте, ни косметики.…

– Вот и я мельком глянула на себя в зеркало, – согласилась Катя, – однако спорить не стала и с чемоданом в руках поплелась обратно в деканат. Общежитие по Байкальской было на ремонте, и нас, абитуриентов, временно разместили в спортзале. Какую-никакую, но крышу над головой мы получили!

– Так ты тоже из спортзала? – удивилась я. – А где стояла твоя раскладушка?

Хомутово считался колхозом-миллионером. В поселке были цивилизованные магазины городского типа, клуб и почта. Однако в кино мы не ходили – боялись возвращаться назад в кромешной темноте, при полном отсутствии освещения.

Однажды мы все же выбрались в клуб. В тот вечер показывали новый фильм «Усатый нянь». Ближе к концу фильма в темном зале кто-то затеял ссору. И вдруг в экран вонзился прилетевший из задних рядов нож.

Испуганные, мы выскочили из клуба и почти бегом вернулись в свою старую школу. Не успели отдышаться и обсудить деревенские страсти-мордасти, как в дверь ввалились двое местных парней, оба с тяжелыми ножевыми ранениями. Вид кровоточащих ран вызвал всеобщую оторопь.

В то время как мы толпились в растерянности около пострадавших парней, забыв о приобретенных навыках медсестер, Катя Минаева уверенно приступила к делу. Одному наложила жгут на бедренную артерию, другому, раненному в грудь, туго прибинтовала кусок полиэтилена, чтобы в открытую рану не попадал воздух. Кто-то по ее указанию побежал за машиной, чтобы отвезти пострадавших в больницу.

Первые дни погода стояла промозглая. Начинался дождь, и мы дрогли на брюквенном поле, как собачонки, которых не пускал в дом жестокосердый хозяин. К счастью, неподалеку в бытовке механизаторов оказалась печка. Этот крошечный источник тепла стал единственным спасением от сырости.

Когда переставал капать дождик, мы дергали из грязной земли брюкву и бросали на поле, а потом подбирали тяжелые головки и грузили в машины. Работа наша гроша не стоила. Поговаривали, что большая часть выдернутой брюквы останется под снегом, и это лучше, чем сгниет в навозе в коровнике.

Брошенные на необъятное поле, мы не видели стимулов, чтобы работать достойно. Прогнав по рядку, метров пятьсот, мы валились на солому и, коротая в разговорах время, дожидались грузовика. На обед ехали с веселыми испанскими песнями. Знание языка объединяло, как общая тайна.

Задорные студентки, распевающие песни на непонятном иностранном языке, привлекали повышенное внимание сельской молодежи. Подвыпив для храбрости, парни с криками вламывались к нам в комнату, когда мы лежали на кроватях, читая перед сном:

– А-а, вы тут с книжками? Что, шибко умные?

Как-то, устроив себе небольшой отдых, мы разбрелись по лесу в поисках брусники и грибов. Паша Беликов, предмет всеобщих насмешек и подтрунивания, увязался за Катей Минаевой. Слово за слово, между ними завязался доверительный разговор.

– Почему ты позволяешь другим так обидно подшучивать над тобой? – спросила Катя. – Мужчина не должен быть «тютей», которого будут унижать только потому, что он не способен дать отпор обидчикам.

– Да, это так, – согласился парень. – Меня воспитывали мама и бабушка, и отсутствие мужского начала в семье сыграло свою роль.

Беседуя, они вышли на просеку, в конце которой уже просматривалась деревня. Вдруг из леса выехали верхом на коне трое мальчишек и, не спешиваясь, стали теснить «городских». Спрыгнув с коня, двое старших набросились на Пашу, ударили по лицу, сбили очки.

Катя кинулась загораживать его собой, но пьяные молодчики доставали кулаками мимо ее головы. «Мы отпустим этого очкарика, если ты останешься с нами!» – сказал один из них. Паша подобрал очки, вытер разбитый нос и пошел в деревню. Тем временем двое старших схватили девушку и потащили под деревья. Их качало из стороны в сторону – они были пьяные вусмерть.

Катино отсутствие было замечено только за ужином, когда все собрались вместе. «Волонтеры» тут же отправились на поиски, разбились на группы и начали прочесывать лес. В непроглядной тьме кто-то заметил далекий огонек костра. Картина, которую мы увидели, подойдя ближе, никак не вязалась с пережитыми страхами и волнением за пропавшую девушку.

Катя сидела у костра, целая и невредимая, а деревенские «налетчики», затаив дыхание и раскрыв рты, слушали ее рассказы об упырях и вурдалаках, о снежных людях и пришельцах с неведомых планет.

Когда встревоженная толпа «городских» выступила из темноты, и ее зачарованные слушатели зашарили вокруг себя в поисках средств для самозащиты, она остановила их одним взмахом руки: успокойтесь, драки не будет.

– А ты домой собираешься? – поинтересовался у Кати преподаватель, возглавивший поиски.

– Конечно. Вы идите, а я за вами.

Толпа развернулась и направилась в сторону деревни, роняя возмущенные реплики:

– А кого, собственно, мы вообще искали?

Катя вернулась в деревню в сопровождении своих новых друзей, которые проводили ее до первых домов.

– А того очкарика мы все равно будем бить, – пообещали парни, – уже за то, что бросил девушку в беде. А ты – молодец, не растерялась. Смелая девчонка!

На следующее утро Паша уехал обратно в город. Возможно, ему было стыдно смотреть нам в глаза. А может быть, он серьезно опасался расправы, обещанной местными мальчишками.

Кстати, потом этот Паша в знак протеста против двойки, которую получил вполне заслуженно, спрыгнул со второго этажа. Ходить он не мог – у него образовались трещины в лодыжках – и парни, которые жили с ним в комнате, сцепив руки в виде сидения, носили его в травмопункт. У преподавательницы, фамилия которой фигурировала в этой истории, были большие неприятности на кафедре и факультете.

Когда колхозная эпопея подходила к концу, Катины знакомые парни неожиданно появились в студенческом стане. Мы увидели их, возвращаясь с поля. Они по-хозяйски рубили дрова и пекли на костре картошку.

На прощальных посиделках у костра всю ночь пели под гитару. Извечному противостоянию городских и деревенских удалось положить конец, и роль миротворца сыграла «странная» девочка Катя Минаева.

Наконец нас вывезли в Иркутск. В день возвращения из глухой провинции я любила этот город как никогда. Все было дорого моему глазу: чистые, выметенные улицы, расцвеченные всеми красками осени деревья, умытые дождем здания. А более всего – людское столпотворение, подтверждающее, что жизнь не стояла на месте. Я бездумно шла туда, куда вела меня толпа, и это доставляло мне огромное удовольствие.