Kitabı oxu: «Ярославль в кольце эпидемий. Революционная повседневность в провинции»

© Наталья Миронова, 2020

ISBN 978-5-4498-4135-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Запах революционной повседневности в Ярославле.

Глава 2. Очаги эпидемий.

Глава 3. Холера, оспа, сифилис

Глава 4. Город в «сыпняке»

Глава 5. Больница и врачи: повседневный героизм

Глава 6. Санитарный «ликбез» в эпоху эпидемий. Пациент 1920-х годов

Глава 7. Новая медицина: от земского врача к фельдшеру

Заключение

Предисловие

В 1919 году русская художница Зинаида Серебрякова пишет свою самую знаменитую картину «Карточный домик». На этом полотне изображены ее дети. Однако никакого детского счастья, беззаботности на картине нет. Нет и света, который льется с ее ранних работ, таких лучезарных и жизнеутверждающих. Напротив, колорит полотна холоден и тускл. Что же стоит за этой картиной? «Карточный домик» был написан 35-летней художницей через некоторое время после того, как от сыпного тифа скончался ее муж Борис. Молодая женщина осталась одна. Убитая горем, находясь в разграбленном имении¹, одна отныне сама должна была заботиться о четверых детях и старенькой матери. Именно в это время она и пишет своих детей, занятых игрой – сооружением карточного домика. Детские глаза – это первое, что поражает зрителя: черные глаза коротко стриженой девочки, только что потерявшей отца (всех детей тогда коротко стригли: тиф), и отрешенные, растерянные лица других малышей. Что будет дальше? Они пытаются собрать карточный домик, а он ведь такой непрочный: вот-вот рассыплется.

Карточный домик Зинаиды Серебряковой – символ хрупкости человеческой жизни, которая может оборваться в одно мгновение. Такова история эпидемий – это рассказ о людях, пытавшихся построить карточный домик своей судьбы. Это полотно – символ гуманитарной катастрофы, которая поразила сотни тысяч людей по всей стране, и потому именно его мы и поместили на обложке этой книги.

Настоящее исследование посвящено главным образом одной страшной странице в истории Ярославской губернии – массовым эпидемиям 1918—1922 гг., унесшим жизни по самым скромным подсчетам не менее 10 тысяч человек. Статистика – лукавая вещь, и от ее интерпретации, расстановки акцентов зависит понимание многих ключевых событий в истории. С нашей точки зрения, размер произошедших в те годы событий принял форму настоящей социальной катастрофы, затмивший для ярославцев и события Первой мировой войны, и революции, и даже ярославского антисоветского восстания июля 1918 г.

В самом факте «чумы в городе» ничего удивительного нет. Время было такое, скажет придирчивый читатель. И будет отчасти прав. К 1920 году относится самый низкий показатель по продолжительности жизни в России в XX веке – всего около 20 лет, 19,5 у мужчин и 21,5 года у женщин². Эпидемии, бушевавшие в это время в Ярославле, с одной стороны, были прямым следствием Гражданской войны с ее знаменитым «сыпняком», послевоенной разрухи и напрямую – ярославского восстания, с другой – дальним отзвуком поразившей весь мир загадочной пандемии осени 1918 г. – «испанки», унесший не менее 50 миллионов человек (по меньшей мере 3% населения земного шара). Ярославль, кстати, от испанки пострадал сравнительно мало – только 15 тысяч заболевших во всей губернии (для сравнения, в Вятской губернии переболело более 80 тысяч человек).

Не прав критик будет в другом, а именно – в вопросе выявления ответственности за эпидемию и сохранении памяти жертвах этой трагедии, ее героях и ответственных за нее. Уже в то время современники ошибочно воспринимали массовую гибель людей в регионе через призму событий Гражданской войны, списывая все несчастья на время, судьбу и Господа Бога. И если трагедия «испанки» до сих пор остается мировым феноменом, не до конца понятым и осмысленным, то с затяжной эпидемией сыпного тифа в Ярославле далеко не все так туманно и загадочно. Голодные, больные, дезориентированные в происходящих событиях ярославские обыватели воспринимали болезнь свою или близкого им человека как очередную беду в цепочке многолетних испытаний. Однако, присмотревшись, мы можем найти все основания рассматривать эту трагедию как классическую «забытую эпидемию». Таким термином мы обязаны американскому историку Альфреду Кросби, еще в 1989 г. написавшему сходное исследование о пандемии 1918 года в США³. На наш взгляд, пора отделить ярославскую катастрофу и подобные ей в других городах Советской России от Гражданской войны, так же, как в настоящий момент отделяют от нее голод в Поволжье, ранее неразрывно с ней связанный; так же, как отделяют голод 1946—1947 гг. от Великой Отечественной войны (речь идет, прежде всего, о работе В. Зимы «Голод в СССР 1946—1947 годов: происхождение и последствия»⁴).

Послевоенный опыт борьбы с эпидемиями на Балканах, регионах ближнего Востока, далеко не так хорошо развитых в медицинском отношении, как дореволюционная Россия с ее знаменитым на весь мир «Пироговским обществом», показывает, что с эпидемиями тифа достаточно быстро справлялись и небольшие врачебные сообщества. Ярославль образца 1914 г. был вполне развитым в медицинском отношении городом Восточной Европы, имевшим весьма «боеспособный» штат врачей. Первая мировая война и события лета 1918 г., конечно, нанесли удар по этому сообществу (призывы на фронт, отъезд из города после восстания), но в профессиональном отношении его скорее укрепили, дав ярославским медикам огромную практику и опыт. Разрушения значительной части города в июле 1918 г., спровоцировали быстрый рост заразных заболеваний, которые еще раньше пришли в город и губернию вместе с госпиталями для раненых Первой мировой войны. Имелась ли в этой тяжелейшей ситуации возможность остановить эпидемии, которые терзали Ярославль вплоть до середины 1920-х годов, или, хотя бы, вовремя помочь большей части людей? Нам кажется, что любой ярославский врач, опрошенный на этот предмет в 1918 -1922 гг., дал бы утвердительный ответ.

Вовремя проведенные профилактические работы давали повсеместно отличные результаты. С 25 июня 1919 г. по 4 января 1921 г. с подачи президента США В. Вильсона на территории современной Польши, Литвы и Белоруссии действовал экспедиционный корпус американской армии во главе с полковником Гарри Гилкрайстом (500 солдат и 30 офицеров) по борьбе с сыпным тифом. Беспрецедентная совместная польско-американская акция имела целью не допустить проникновение эпидемии с территории России в Европу, создав санитарный кордон. Общая ситуация в разоренных Первой мировой войной областях была ничуть не лучше, чем в Ярославле (к тому же, проблем добавила Советско-польская война 1920 г.). Но энергичные меры дали положительный результат⁵. Почему этого не произошло в Ярославле? Рассказать об этом мы постараемся в своем исследовании.

Другой аспект изучения проблемы заключается в последствиях эпидемий. Несмотря на то, что тема истории «великих эпидемий» в городском сообществе никогда не выделялась особенным образом (в том числе, и для того, чтобы не ставить неудобный для властей вопрос об ответственности за ошеломляющее для современного читателя количество пострадавших), ее эхо всегда звучало в жизни городского и губернского социума. Так, например, мы склонны объяснять существование настоящего культа врачей в городе в 1920 -1950-е гг.. (многие ярославцы прекрасно помнят, что на похороны известных врачей, таких как С. Шах-Паронианц, могли собираться сотни людей) именно их «повседневным героизмом» в борьбе с эпидемиями 1920-х гг. Но если сам народ отметил и оценил роль врачей (хотя никакого отдельного памятника им в Ярославле до сих пор нет), то жертвы эпидемий преданы полному забвению. Дело в том, что приведение всех бед первых советских лет к общему знаменателю фактически нивелирует память о конкретных людях. У нас нет ни поименных списков, нет и книг памяти. Тысячи людей погибли просто так, потому что «ну вот так получилось, в других местах было еще хуже». Несмотря на важность сравнительного подхода, какой результат мы получим от того, что узнаем, что где-то было еще хуже? Зачем меряться количеством трупов? В Ярославле их было достаточно для того, чтобы с болью согласиться со знаменитой фразой, сказанной после событий июля 1918 года: «Былого города больше нет».

Настоящая работа основана исключительно на документах. Изучение исторических источников подчас шокирует и вызывает ощущение тяжести темы. Но мы же не отказываемся от просмотров фильмов о войнах или катастрофах? Реальная история борцов с сыпняком достойна того, чтобы о ней помнить. В полуразрушенном городе, с жуткой антисанитарией, при фактическом противодействии властей, для которых они были социальными врагами, ярославские врачи работали и умирали, чтобы спасти хотя бы частичку старого, милого их сердцу «былого города».

Глава 1. Запах революционной повседневности

«И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя „смерть“; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными»⁶. Именно эту, шестую главу Апокалипсиса замечательный русский философ Сергей Булгаков считал ключевой для понимания всех исторических событий, а образы, представленные в ней – всемирно-историческими символами. «Четыре всадника знаменуют общую картину исторических судеб человечества с их светлыми и мрачными сторонами. Это есть как бы художественно-аллегорический конспект мировой истории»⁷, – писал С. Булгаков. Философ был чрезвычайно далек от популярных сейчас упрощенных трактовок этого фрагмента библейского текста, однако, если бы мы позволили себе представить аллегорически Ярославль в первые годы Советской власти (руины поверженного города, голод и мор (сыпняк)) – то вполне могли бы изобразить над городом четырех всадников. Для Ярославля той эпохи, замкнутого в кольцо эпидемий, казалось, скоро наступит конец света: страшно вообразить себе картину, которую представлял собой некогда богатый и процветающий город.

Как пахла революционная повседневность в ярославской провинции? Ответ на этот вопрос таков: зловоние. Всепроникающее, вездесущее и нескончаемое. Запах мертвого человеческого тела, пожарища, многочисленных отбросов и нечистот. Неудивительно, что большинство историков, анализирующих период революции и гражданской войны в категориях «смуты», «разрухи», обращают внимание на политические, социальные катаклизмы первых революционных лет, зачастую акцентируя внимание на деградации российской экономики или на перипетиях политики. Проблема ассенизации городов первых лет советской власти – это не слишком популярная тема для исследований, что, в общем-то, неудивительно: документальный материал богат, но зачастую вызывает некоторое, скажем так, «эстетическое» отторжение. Здесь в прямом смысле слова «пахнет человечиной»⁸, есть и другие запахи, не менее крепкие. Пожалуй, одним из немногих обстоятельных исследований по указанной тематике является труд И. В. Нарского «Жизнь в катастрофе», в котором исследователь рассматривает влияние проблем ассенизации на жизнь Южного Урала⁹.

История повседневности, предполагающая «вживание» в быт рассматриваемой эпохи, чрезвычайно антропологически ориентирована, поэтому применение данного методологического подхода позволяет взглянуть под новым углом зрения на, казалось бы, далеко не новую в отечественной историографии проблематику, интерпретировать ситуацию революции, гражданской войны и хозяйственной разрухи в контексте «человеческого фактора». Отметим впрочем, что с позиции феноменологии, понимающей повседневность как привычную среду человеческого обитания, как ряд повторяющихся изо дня в день действий, мыслей и событий, о страшных эпидемиях тифа, холеры, испанки в Ярославле в 1918—1921 гг. вряд ли можно говорить как о повседневном явлении. Нельзя не согласиться, что они внезапно нарушили привычный уклад жизни. С другой стороны, существуют исследования, свидетельствующие о появлении так называемого «синдрома 1918 года»¹⁰, которые подтверждают факт привыкания людей к бедствиям и разрухе, и то обстоятельство, что эпидемии, разразившиеся во второй половине 1918, были для горожан лишь еще одной насущной проблемой, наряду с голодом, холодом и продовольственным проблемами. Как писал Г. Тарасов, служивший в рядах Северо-Западной добровольческой армии (политические взгляды которого в данном случае не имеют значения, ведь и у сыпняка, как известно, их не было), «под влиянием болезни ум как-то помрачился, на все это гляделось равнодушно. Или привыкли видеть каждый день это зрелище. Не было того впечатления и сожаления к умершим. Как вспомнишь сейчас – один ужас. Больные валялись в нижнем этаже [больницы – Н.М.]. В таком же количестве, как и наверху. И вот отовсюду мертвых сносили в одно место. Трупы лежали целые дни на виду у всех, покуда автомобили не отвозили их на кладбище»¹¹.

Сыпняк свирепствовал повсюду. Как писал Б. Соколов, современник Гражданской войны, «сгущалась с каждым днем военная атмосфера, разрасталась тыловая разруха, спекуляция принимала характер общественного бедствия, воровство и казнокрадство достигали грандиозных размахов. Ко всему этому присоединились эпидемические болезни, и в особенности эпидемия сыпного тифа, от которой Вооруженные силы на Юге России таяли буквально не по дням, а по часам. Я помню, например, как на станцию Миллерово (Калединск), где я находился в октябре месяце 1919 года, привозили с предыдущей станции Чертково целые поезда с мертвыми телами сыпнотифозных, которые умирали от холода, от недостатка ухода, от голодовки, от отсутствия примитивных удобств. Из поездов трупы по нескольку десятков грузили на большие телеги, хозяева которых, взгромоздившись на эти возы, отъезжали на кладбище, где в общие могилы сваливали свой страшный груз»¹². Описывая революционный быт, Б. Соколов рассказывал, как зачастую можно видеть станции, вокзальные здания, беседки в станционных садиках, полные мертвых тел. Все эти сооружения были переполнены трупами сыпнотифозных, сложенными, как дрова, в высокие штабели.

Ситуация, сложившаяся в 1918 г. в Ярославле, несколько отличалась от того, что происходило в других российских городах, также подверженных вспышкам заразных заболеваний. Дело в том, что переход ярославцев к тяжелейшему варианту «революционного быта» был внезапным и более болезненным, чем для многих провинциальных центров. Рубежом может считаться июль 1918, когда в Ярославле произошли события, изменившие прежний ход вещей. Антисоветское выступление, организованное Б. Савинковым и А. Перхуровым и скорое его подавление привело к необратимым для города разрушениям. Для подавления восстания большевики использовали интенсивный артиллерийский обстрел, после которого значительная часть Ярославля была уничтожена. Были утрачены не только многие исторически памятники (здание Демидовского лицея на Ярославской Стрелке, Успенский собор, практически полностью выгорели Афанасьевский и Спасо-Преображенский монастыри, Гостиный двор, 15 фабрик, школы и начальные училища). Руины города, пожарище с огромным количеством переполненных выгребных ям, разорение населения, холода и нехватка продовольствия, – все это стало причиной многочисленных эпидемий.

Если, применяя метод исторической реконструкции, представить Ярославль в 1918—1921 гг., то картина будет устрашающей. Пожарище, руины, грязь, нечистоты были повсюду. По улицам бродили своры бездомных собак. Зимой город погружался во тьму, люди замерзали от нехватки дров и продовольствия. Даже в больничных и школьных помещениях было почти всегда темно и холодно¹³. Летом весь город, особенно его центральная часть, был окутан невероятным зловонием, исходившим от выгребных ям. От мух, вшей и крыс не было спасения, а вошь, основного разносчика сыпняка, можно вообще в известном смысле считать символом Ярославля этих лет.

«Цветущего, красивого города не существует… нет почти ни одного дома, не пострадавшего от обстрела – большинство их разбито, разрушено или выгорело; выгорели и разрушены целые кварталы и представляют из себя груды развалин. На этом пепелище одиноко бродят повылезшие из подвалов обыватели и из груды мусора вытаскивают каким-то чудом уцелевшие домашние вещи»¹⁴, – так описан Ярославль после подавления белогвардейского выступления.

«Число жилых помещений в городе после пожаров и бомбардировок сократилось, по крайней мере, на четверть, если не на треть. На месте жилых домов во второй и четвертой частях города возвышались лишь печи и трубы или разбитые, изрешеченные развалины без окон и дверей, совсем негодные для обитания. Настал так называемый „квартирный голод“, следствием которого явилось уплотнение квартир, т.е. попросту неимоверное переполнение домов жильцов. Жильцов сажали даже в проходные комнаты; тот кто пользовался раньше тремя-четырьмя комнатами, был принужден довольствоваться одной – в остальные помещали семьи других жильцов. Скученность получилась – невозможная, условия жизни – нестерпимыми. В одной кухне готовило три-пять семей, одним сараем [пользовалось] – еще большее число. При таких условиях заботиться не только о собаках, но и о детях было невозможно. И если „собачья жизнь“ и раньше служила олицетворением самого пакостного, „последнего“ существования, то теперь она превратилась в одно сплошное мучение и страдание», – вспоминали современники¹⁵. Среди списка этих мучений – эпидемии, борьба с которыми является объектом нашего исследования.

Итак, в июле 1918 года в Ярославле произошло событие, оставившее страшный след на всей дальнейшей судьбе города – антисоветское выступление под руководством полковника Александра Петровича Перхурова¹⁶. Глядя на фотографии фактически уничтоженного исторического центра, трудно представить, что еще недавно это был очаровательный и уютный провинциальный город. Ситуация с жильем, отоплением и продовольствием была катастрофичной, и, очевидно, усугубляла санитарное состояние города: скученность людей на одной территории, голод и холод стали причинами распространения эпидемических заболеваний. На месте пожарищ осталось огромное количество выгребных ям. Для ярославских медицинских работников они были самой страшной реалией повседневности: в сентябре-октябре 1918 года, сразу после антисоветского выступления, стало очевидно, что избавиться от них невозможно. Именно переполненные выгребные ямы всерьез угрожали санитарному состоянию Ярославля. Восстановление домов и инфраструктуры – все это было задачами будущего. Опасность возникновения эпидемий и угроза вымирания города – вот, что нужно было ликвидировать срочно, непременно и любыми средствами.

На первый взгляд кажется необычным то, что проблема возникла будто бы внезапно, как за ночь выросший гриб. Как же город существовал прежде? Допустим, в Ярославле ситуация действительно была исключительной из-за антисоветского выступления июля 1918 года. Именно этот июль 1918 года стал переломным в истории города, именно эти злосчастные 17 дней в Ярославле привели к настоящей гуманитарной катастрофе. Однако обострение ассенизационной проблемы – это головная боль многих провинциальных городов, да и столицы в том числе.

 
«Я, ассенизатор и водовоз,
революцией мобилизованный
и призванный…»
 

Эти слова В. Маяковского из поэмы «Во весь голос»¹⁷, завершенной в 1930 годы – не только подтверждение тому, что ассенизация стала важнейшей задачей первых советских лет (и, между прочим, не теряла актуальности до конца 1920-х). Для В. Маяковского ассенизационное дело в определенном смысле – символ необходимости послереволюционного восстановления хозяйства. Не столько декреты, митинги (чаще всего игнорируемые провинциалами), но грязь, труд, будни, уборка выгребных ям – вот что определяло революционную повседневность.

До революции ассенизационное дело (откачка городских нечистот из стационарных хранилищ) находилось, как правило, в частных руках. И при старой власти санитарное состояние многих городов оставляло желать лучшего, ведь канализационные системы функционировали только в 19 городах России¹⁸. Даже в Москве канализация была обустроена фактически только в 1898 г. Водопровод отсутствовал в десятках крупных городов страны, да и там, где он был, к водопроводной сети было подключено не более 10% домов. «Самым крупным санитарным злом во всех поселениях Поволжья и особенно в городах, – писал царский сенатор Лихачев, – является отсутствие надлежащей организации удаления нечистот, хозяйственных и других отбросов, которые вывозятся из селений не более одной десятой части. Вследствие этого население в буквальном смысле слова или тонет в собственных нечистотах, отравляя ими воздух, безжалостно загрязняя городскую почву и почвенные воды, или более или менее открыто спускает их в Волгу и ее притоки»¹⁹. Вода, поступавшая в водопровод, обычно не очищалась. Даже в Петрограде ассенизационный кризис был настолько острым, что возникали очень серьезные проблемы с водоснабжением: нельзя было выпить ни капли некипяченой воды. Знаменитый микробиолог и эпидемиолог Н. Ф. Гамалея по этому поводу вспоминал: «Испражнения столицы России, Петербурга изливаются в протекавшие по городу реки и каналы, а из них в Неву, откуда водопроводные трубы доставляют питьевую воду для снабжения населения. Не удивительно, что каждый приезжий в Петербург заболевал кишечной инфекцией и нередко брюшным тифом»²⁰. Постоянные эпидемии холеры, брюшного тифа, дизентерии неумолимо карали людей за пренебрежение к требованиям санитарии и гигиены. Н. Ф. Гамалея указывал: «Если холерный вибрион является санитарным инспектором, производящим периодические ревизии и жестко карающим за санитарные упущения, то бацилла брюшного тифа есть деятельные его помощник, сидящий на месте и непрерывно и неумолимо обнаруживающий те же самые дефекты»²¹. Существовавшая в Ярославле канализация к тому времени имела двадцатилетнюю давность. Она охватывала не все здания даже в центральной части города. Во время пожара и разрушений лета 1918 года, и без того устаревшая, работавшая на честном слове, она была значительно повреждена и требовала отдельного, основательного ремонта.

Вторая половина 1918 года в Ярославле была отмечена беспрецедентными запустением городского хозяйства и одичанием городского быта. Разрушенное, выгоревшее, подверженное всем ветрам и любой непогоде, всё ветшало, гнило и приходило в негодность. Помимо Ярославля, чудовищная ситуация с нечистотами наблюдалась во многих городах, особенно весной, когда они буквально заливались оттаявшими нечистотами²². Плохая, а часто вредная для здоровья вода была причиной эпидемических заболеваний, особенно кишечных: брюшной тиф, дизентирия, холера и т. д. Ярославские врачи постоянно обсуждали этот вопрос на совещаниях. Уже в августе 1918 года доктор И.В.Александровский выступал с требованием ускорить налаживание канализации хотя бы для больниц, школ и крупных общественных учреждений²³. В Ярославле еще весной 1918 (до выступления против Советской власти) наблюдались первые случаи заболевания холерой, но врачи контролировали ситуацию. Город находился под наблюдением эпидемиологов: с начала апреля врач А. Е. Анциферова исследовала воду в Волге и Которосли (особенно около фабрики Карзинкиных, где жило много людей), наблюдала за городским водопроводом (образцы воды брали около заборного ковша), отмечая уровень в воде холерных вибрионов. На 4—6 июля 1918 г. был назначен «холерный съезд», который планировалось провести в Костроме (ярославские медики тоже собирались там присутствовать, им были выделены деньги для проживания и размещения в гостиницах). В конце июня было решено провести малый совет для обсуждения противохолерных мероприятий. Медики ждали помощи из Москвы – пополнения дезинфекционных материалов: формалина, кристаллической и черной карболки, соды и других медикаментов, – всего то, что помогло бы предотвратить распространение холеры. Был план контроля качества водоснабжения. В Москве была запрошена негашеная известь для того, чтобы засыпать ею тела умерших от холеры. Уже в июне врачи начали делать прививки, вводя антихолерную вакцину. Вакцинирование носило добровольный характер, и потому медики пропагандировали вакцинацию с помощью плакатов и лекций²⁴.

Однако все планы медицинских работников были прерваны июльскими событиями в Ярославле. После разрушений июля 1918 года город представлял собой страшную картину. «Открытые зияющие выгребные и помойные ямы с твердыми и жидкими нечистотами, количество которых, по подсчету Управления работами по восстановлению Ярославля достигает 2000000 ведер, является вполне реальной угрозой санитарному благополучию всего оставшегося населения. Эти ямы особенно будут опасны весной и летом, именно тем, что будут привлекать к себе разносителей заразы – мух и прочих насекомых», – говорил врач Николай Васильевич Соловьев на заседании медицинской коллегии по санитарно-эпидемиологической секции²⁵. Проблемы ассенизации постоянно обсуждались на заседании медицинских коллегий санитарно-эпидемиологической секции. Именно доктор Н. В. Соловьев, заместитель наркома здравоохранения в Ярославской губернии, и чиновник А.И.Журавлев, присланный наркомом здравоохранения, лично неоднократно осматривали пожарище, размышляя, что можно сделать. К счастью, осень 1918 года была очень теплой, однако врачи понимали, что времени у них нет. Кроме того, через Ярославль собирались провозить большие партии заключенных и военнопленных, что усиливало жилищный и продовольственный кризис и грозило обернуться дополнительными санитарными проблемами.

А.И.Журавлев, обойдя пожарище, осмотрев выгребные ямы и отхожие места, заявил, что состояние их различно в зависимости от уровня почвенных вод и всасывания грунта. Кое-где часть жидких отбросов всосалась в почву. «Зато в районах с высоким стоянием и непроницаемой почвой к содержимому ям прибавились дождевые воды, местами заполнившие также и ямы погребов»²⁶. В городе существовал ассенизационный обоз, но он совершенно не справлялся со своей задачей. Часть фуража обоза была украдена, и А.И.Журавлев опасался, что «за отсутствием фуража обоз находится в положении, угрожающем полной приостановкой»²⁷.

Опасность осознавали все: проблема антисанитарии была одним из факторов скорого распространения заразных заболеваний. С начала августа 1918 врачи просят Москву помочь, требуя прислать дополнительный ассенизационный обоз. Комиссия по восстановлению Ярославля запросила в центре средства для проведения ассенизации, «хотя бы 1200000 рублей». Проблему требовалось решить до наступления морозов, однако, как свидетельствуют документы, ситуация не изменилась и в конце ноября. Несмотря на просьбы о вывозе нечистот, «так как все ретирадные ямы переполнены и нечистоты разливаются по больничному двору», в течение 1918 года не прислали ни обоза, ни средств, ни какого-либо инвентаря²⁸. У медицинских работников не было даже лопат для земляных работ по осушке почвы на территории больниц²⁹.

Дело было, однако, не только в отсутствии финансовых средств: не хватало рабочей силы и времени. А.И.Журавлев говорил, что единственный выход – засыпать ямы негашеной известью, хотя «нет полной гарантии, что часть отбросов не сделается достоянием в дальнейшем почвенных вод»³⁰. Проанализировав ситуацию, врачи решили действовать быстро и выработали «биологический способ» ассенизации, заключающийся в том, что там, где это было возможно, нечистоты разливали на участки с огородной или иной культурой. Доктор И. В. Александровский и архитектор по восстановлению Ярославля А. И. Заозерский даже подсчитали, что для удобрения 25 десятин подойдет слой нечистот высотой около 4 вершков. Огороды предполагалось разбить в разных местах.

На совещаниях идеи А.И.Журавлева были поддержаны заведующим губернским медико-санитарным отделом Н.П.Сливиным, уездным врачом Е.И.Курочкиным, санитарным врачом П.Н.Новиковым. Правда, многие предупреждали о возможном зловонии для окружающих³¹. Было принято решение подойти к проблеме комплексно: продолжать, в силу возможностей многострадального обоза, вывоз нечистот с погоревших мест на свалки, засыпать ямы известью (необходимо срочно было раздобыть ее) и начать распашку участков. Все это планировалось сделать до наступления зимы.

Возник вопрос: кто должен был этим заниматься? Планировалось привлечь местное население. Однако многие горожане отказывались участвовать в решении проблем ассенизации, так как готовились к зиме, пытались хоть как-то благоустроить свой быт, заготовить дрова и т. д. Не забудем, что жилищная проблема встала не менее остро. Время шло, но дело не двигалось.

В конце октября стало очевидно, что помощи из центра не будет. Вновь врачи собрались и пытались избежать складывания предпосылок новой эпидемии: А.И.Журавлев предложил рыть канавки, чтобы не происходило заболачивание выгребных ям. С. П. Масленников, представитель отдела местного народного хозяйства, утверждал, что если ямы с нечистотами останутся открытыми на зиму, то они промерзнут настолько глубоко, что «самостоятельное оттаивание таких ям возможно лишь в июне месяце»³². П. С. Новиков напомнил о восьми сотнях холерных больных, которое принесло лето 1918 года (об этой эпидемии мы расскажем позже), и справедливо опасался нового возникновения холеры. Медики боялись заражения грунтовых вод, вызова большого зловония для окружающих мест и появления весной насекомых-переносчиков заболеваний.

Последний шанс провести ассенизацию, хотя бы частичную, был связан с привлечением новой рабочей силы: с 11 ноября на расчистке выгребных ям работало 100 человек из местной Коровницкой тюрьмы³³. Они трудились до наступления морозов и внесли некоторый вклад в решение проблемы.

Таким образом, эпидемии, начавшиеся в Ярославле во второй полокине 1918 года, были неизбежны. Исследователь Л. Н. Курцев, анализируя повседневную жизнь горожан в годы гражданской войны, отметил, что в 1919—1920 году люди «свыклись» с немыслимыми условиями, с катастрофическим состоянием медицины, с постоянными болезнями³⁴. Однако это «привыкание» сыграло и негативную роль: горожане крайне неохотно привлекались к решению общих проблем. Лишённые всякого хозяйственного резона мероприятия периода «военного коммунизма» также не содействовали преодолению бытовой «разрухи».

Периодически объявляемые в городах «недели труда», субботники и воскресники, обязательные постановления о чистке жителями своих дворов и прилегающих улиц, за невыполнение которых грозили крупные штрафы и даже принудительные работы, – все эти кампании «борьбы» за благоустройство городов были неэффективны: масштабы деградации городского быта были слишком велики, и восстановить его без крупных капиталовложений и методичной и целенаправленной работы было невозможно.