Kitabı oxu: «Хозяйка старой пасеки»

Глава 1

– Глашка! Глашка, проснись!

Я, застонав, потянула на голову одеяло. Вот же дал дед имечко! За всю жизнь так толком и не привыкла.

– Вставай, ленивая корова!

Это кто там такой добрый? У меня, между прочим, голова раскалывается – неудивительно, чудо, что вообще жива осталась.

– Да вставай ты, барыня недоделанная!

Щеку обожгла пощечина. Я подскочила в кровати, проглатывая ругательство.

– Нашатырку вы сами выпили, что ли?

Успела заметить движение, на автопилоте перехватила летящую к моему лицу руку. И замерла, ошалело хлопая глазами.

На меня, точно так же ошалело, смотрела никакая не медсестра и не санитарка, а женщина в застиранном и потерявшем цвет платье, будто добытом из костюмерной фильма про восемнадцатый век. Сама женщина выглядела чуть моложе платья – где-то на полтинник, если допустить, что чепец с кружевами и поджатые гузкой губы накинули ей лет пять.

А рука, которой я остановила еще одну пощечину, была явно не моей. Ни намека на маникюр, пара заусенцев и обломанные ногти. Четкая граница между загорелой кистью и белой кожей за узким, раза в полтора тоньше моего запястьем – похоже, от длинного рукава. Эти руки занимались грязной работой и не знали, что такое домашние перчатки.

Я вылетела из кровати, заметалась в поисках зеркала. Через пару секунд опомнилась: судя по интерьеру этой каморки, зеркало искать бессмысленно. Во всех отношениях: во-первых, ему неоткуда взяться в комнате, где половицы скрипят от каждого шага, по ногам немилосердно дует, а чем обиты или покрыты стены, и вовсе не различишь в жалком пламени одной свечи. Во-вторых, я, очевидно, не я.

Кажется, я не просто отключилась, надышавшись дымом, а отправилась прямиком на тот свет.

Эта мысль оглушила, я застыла, пытаясь припомнить. Дым, кашель рвет легкие, я на четвереньках подпихиваю под попу соседскую Василису, та волочит за собой трехлетнюю сестру – малышка перепугана так, что даже не брыкается. На полу дыма меньше, но у входной двери все же приходится встать, чтобы открыть замок – тут меня и накрывает, я вываливаюсь в подъезд вместе с дверью. «Глафира Ивановна!», а дальше – тишина. Надеюсь, девчонкам хватило ума не возиться со мной, а выйти в открытую дверь и сбежать по лестнице, чтобы все было не зря.

– Глафира Андреевна. – Дама с гузкой, похоже, опомнилась, яда в голосе было столько, что я поежилась. – Барышня, не соизволите ли вы одеться и спуститься на кухню?

– Чего? – отмерла я. Переступила окоченевшими ногами.

– Шевелись, корова ленивая! – рявкнула она. – Тетка твоя проснется, кофий к ней сам прискачет?! И готовить я одна должна?

Она хлестнула меня какой-то тряпкой, я машинально увернулась. Растерянность сменила злость. Не знаю, кто я сейчас и кто эта женщина, но я даже с отпетыми двоечниками так не разговариваю. И с собой так обходиться не позволю.

– Рот закрой, – негромко проговорила я. – Если не хочешь, чтобы я тебе его с мылом вымыла.

Кухарка, или кто там она, замерла, хлопая глазами. Отмерла.

– Чи-и-иво?

Она снова замахнулась тряпкой. Я поймала ее, дернула на себя. Тетка потеряла равновесие, взвизгнула. Пользуясь ее замешательством, я вытолкнула скандалистку в дверь, благо до той было три шага. Захлопнула ее. Крючка или какой-нибудь защелки изнутри было не предусмотрено. Быстро оглядевшись, я подхватила метлу, засунула ее в дверную ручку, заблокировав дверь.

Снаружи донеслись ругательства. Я покачала головой – пожалуй, рот с мылом этой даме придется вымыть еще не один раз. Встряхнула оставшуюся у меня в руках тряпку. Это было платье, такое же древнее, как и на горластой бабе, только еще и обтрепанное по подолу, и залатанное. Я огляделась еще раз, но больше ничего похожего на одежду не обнаружила.

В какую-то золушку попала, честное слово.

«Хорошо, что Шарик умер, – пришла в голову нелепая мысль. – А то как бы он без меня».

На глаза навернулись слезы. Я проморгалась, взобралась на кровать, пока не окоченела окончательно. Надо подумать. Надо очень хорошо подумать.

Тетка за дверью продолжала материться, но мне это не мешало – как не мешал шум из коридора на переменах. Даже успокаивало немного.

Итак, я умерла, но не совсем. По крайней мере, сейчас я чувствовала себя подозрительно живой, у покойников голова определенно не раскалывается.

Я соскочила с кровати, подбежав к окну, дернула заклеенную обрывками ткани форточку. Стало еще холоднее – кажется, печку вечером топили только для проформы – но в голове просветлело. А еще лучше будет, когда умоюсь. На табуретке рядом с кроватью – впрочем, в этой каморке все было «рядом» стоял медный таз и кувшин с водой. Вода оказалась ледяной, и шерстяные чулки, которые нашла на спинке кровати я натягивала, стуча зубами. Дурацкие завязки под коленом радости не прибавили. Гребень, он же заколка, обнаружился на подоконнике. Волосы мне достались прекрасные, коса толщиной в руку, но они окончательно испортили мне настроение – возись с этакой красотой. Жаль, под рукой нет ножниц – отхватила бы, и никаких забот. Все равно голову чепцом покрывать.

Что дальше? Наверное, спуститься в кухню, попробовать как-то столковаться с горластой бабой – при этой мысли все внутри передернуло – и приступить к своим обязанностям. Деваться-то пока все равно некуда. Пообживусь, поосмотрюсь, а там решу, что дальше.

Я мысленно поежилась, представляя выход на кухню. Но, прежде чем я собралась с духом, по дому разнесся истеричный визг.

– Убили! Барыню убили! Глашка, паскуда, барыню убила!

«Чего?» – чуть не заорала я во всю глотку. Распахнула дверь. Сразу за ней начиналась лестница, так что я чуть не сверзилась и не закончила бесславно новую жизнь. Чудом удержавшись, сбежала по ступенькам. Вопли продолжались. Странно, что весь остальной огромный дом не подавал признаков жизни. Не только барыню, что ли, прикончили? Нет, снизу послышались шаги – грузные, тяжелые. И еще одни – побыстрее и полегче.

Я пролетела по анфиладе комнат – не дом, а дворец, честное слово – и наконец нашла источник воплей.

Да, убили – однозначно. Вряд ли кто-то способен всадить топор себе промеж глаз. В комнате повис металлический запах крови. Я сглотнула, мысленно порадовавшись, что первыми моими книжками были отцовские атласы судебной медицины. Бабушка, обнаружив меня разглядывающей картинки, едва не поседела второй раз. Отец смеялся.

Я оборвала поток неуместных воспоминаний. На всякий случай проверила пульс на шее – и не нашла.

– Глашка убила!!!

– Может, хватит? – полюбопытствовала я.

Сказала я это негромко, но баба как раз прервалась глотнуть воздуха и прозвучали мои слова гласом с неба. По крайней мере кухарка, или кто она там, подпрыгнула и закашлялась.

– Вот и славно, вот и помолчи дальше, – все так же негромко сказала я. Подхватила ее под руку. – Пойдем отсюда, от воплей покойница не восстанет.

– Ты… ты…

Кажется, я веду себя совершенно не так, как моя предшественница. Но что поделаешь – не позволять же лупить себя по мордасам ради сохранения образа? Я учитель, в конце концов, а не актриса.

– Что случилось? – добавился третий голос.

В дверях появился мужчина лет сорока пяти. Когда-то, наверное, красивый, как бывают красивы юноши с тонкими чертами лица. Но сейчас он выглядел каким-то… потасканным и сладким, что ли. Может, потому, что бакенбарды ему не шли, а может, дело было в липком взгляде, который он на меня бросил. Да уж, невесело жилось моей предшественнице.

– Что? – Он картинно округлил рот и вздохнул, схватившись за сердце.

– Глашка… – завела свою шарманку кухарка.

Мое терпение лопнуло.

– Так. Здесь вам не цирк и даже не анатомический театр. Ты. – Я указала пальцем на дюжего мужика в кожаном фартуке, маячившего за спиной потрепанного ловеласа. – Выстави этих двоих из комнаты и встань караулить снаружи.

Мужик озадаченно уставился на меня. Кухарка перестала голосить.

– Что ты себе позволяешь? – возмутился хлыщ. – Забыла, кто ты такая?

А кто я, в самом деле? Служанка, дворовая девка? Платье, которое мне пришлось надеть, щеголяло въевшимися намертво пятнами, но на крестьянское не походило. Впрочем, платье мне могло перепасть и от барыни. Я мысленно перебрала в голове все услышанное. «Тетка твоя», – сказала мегера. «Кофий».

Кофе – штука дорогая и редкая, если я правильно понимаю, там, где, а точнее, «когда» я очутилась.

А это значит, что я племянница кого-то, кто может позволить себе пить это лакомство каждое утро. Не зажиточная крестьянка, это точно, тогда бы двор выглядел не так – а за окном я успела заметить сад. Не купчиха – тогда бы и горластая баба одевалась не так, и платье от хозяйки перепало бы другое. Похоже, я племянница какой-то помещицы. Это не может не радовать – по крайней мере, у меня, хотя бы в теории, есть какие-то права, кроме как спину гнуть. Оказаться какой-нибудь скотницей, фабричной работницей или, не дай бог, публичной девкой было бы куда хуже. Плохо то, что девушкой, в которой я очутилась, кажется, помыкают все кому не лень. Вот сейчас и проверим, по какому праву.

– А вы, простите, кто? Возможно, это вы забыли тут свое место?

Горлопанка и хлыщ ошалело вытаращились на меня. Бородач рассмеялся странным беззвучным смехом.

– Чего ржешь, немтырь! – возмутился хлыщ.

Кухарка отодвинулась от меня, прижала ладонь к груди, рту и лбу.

– Рехнулась, как есть рехнулась. Меня утром избила, вас, Савелий Никитич, не узнает. Обезумев, поди, барыню и пристукнула.

– Герасим, возьми ее и запри, – опомнился хлыщ.

Герасим поскреб бороду, не торопясь выполнять приказание.

– Да не стой, не раздумывай, твое дело, метла да дрова, а не раздумывать! – поддакнула горлопанка.

– Савелий Никитич, а на каком основании вы считаете себя вправе меня запирать? – с деланым спокойствием поинтересовалась я.

Правду говоря, я еще сама не знала, стоит ли сопротивляться. Может, в самом деле позволить себя запереть до появления местных властей? Бежать-то мне все равно некуда. Нет. Если меня запрут, простора для маневра не останется вовсе.

– Ты еще смеешь… – Хлыщ шагнул ко мне, сжимая кулаки.

Нет, все же надо сказать спасибо деду, настоявшему, чтобы меня назвали в честь его собственной бабки: «Везучая была, счастливая, пусть и внучке счастья привалит». Со счастьем не слишком задалось, зато драться я научилась еще в детском саду, и никакие «ты же девочка» не помогали. Если этот тип распустит руки – получит топором. Плевать на отпечатки пальцев – наверняка мои там уже есть.

– Смею. Я – племянница ныне покойной хозяйки дома. А вы до сих пор не представились.

– «Племянница», – фыркнул он. – Седьмая вода на киселе, и в ножки должна кланяться, что тебя из милости кормят.

– О да, милость я уже оценила. Так все же – соизвольте представиться.

– Савелий Никитич Кузьмин, управляющий.

– Не могу сказать, что очень приятно. И по-прежнему не понимаю, по какому праву вы или кухарка пытаетесь мною командовать и куда-то запирать, – заявила я с уверенностью, которой вовсе не испытывала. Если Герасим встанет на их сторону, троих я не одолею. И на чьей стороне будет остальная прислуга?

Если она есть, та остальная прислуга. На вопли должен был сбежаться весь дом, а явилось только трое.

– Я экономка! – возмутилась горлопанка.

– Неважно. Я могу выставить вас обоих без рекомендаций.

Как бы они меня не пристукнули ночью без рекомендаций. Но терять было в любом случае нечего, и я продолжала:

– Поэтому в ваших интересах срочно отправиться за… – Как же зовется местная полиция? – Представителем власти.

– Да я тебя в желтый дом упеку! – взорвался хлыщ.

– Герасим, будь добр.

Мужик хмыкнул в усы и легонько взял хлыща под локоток. Тот вытаращился на него, словно впервые увидел. Дернулся, но бережная хватка оказалась обманчивой, вырваться не вышло. Герасим махнул экономке, мол, пошли. Та двинулась из комнаты деревянными шагами зомби – так, похоже, оторопела.

Я вышла за ними. Дворник закрыл дверь, вопросительно посмотрел на меня.

– В ту комнату ведь нельзя зайти с другой стороны? – спросила я.

Ох, вот так и палятся шпионы! Но не уточнить этого я не могла: весь дом, кроме «моей» клетушки, выглядел как череда проходных комнат, одна за другой. Толку закрывать одну дверь, если можно зайти с другой стороны?

Дворник кивнул.

– Хорошо. Савелий Никитич, вы еще здесь? Как власти расценят вашу медлительность? Как желание скрыть преступление?

Управляющий отчетливо скрипнул зубами.

– Я за исправником. Хорошо, что он гостит в Ольховке, быстро тебе наглости убавит. – Он стремительно зашагал по прочь.

Может, и убавит, но сдаваться я не собиралась. Протянула руку экономке.

– Ключи.

– Чиво?

– Если вы экономка, значит, у вас все ключи от дома. Дайте их мне.

– Смелая стала, да? – прошипела она. – Волю почуяла?

– Ключи, – повторила я, не повышая голоса.

Она выудила из кармана связку, швырнула мне в лицо. Я поймала – в последний момент, край ключа рассек кожу на щеке.

– Благодарю. – Я улыбнулась. – Настоятельно не рекомендую вам покидать дом до появления исправника.

Кухарка, фыркнув, удалилась. Я перебрала ключи один за другим, пока не нашла наконец подходящий. Руки дрожали. Замок провернулся со скрипом, похоже, и за ним не слишком хорошо смотрели.

– Герасим, ты сможешь покараулить тут, пока не приедет исправник? – спросила я.

Дворник кивнул. Вытянулся у двери.

– Можешь сесть, в ногах правды нет, – вздохнула я.

Он хмыкнул в усы, а потом вдруг сгреб меня в охапку, провел ладонью по голове – мозоли цеплялись за ткань чепца. От кожаного фартука пахло дымом и лошадьми. Я замерла, растерявшись. Было в этой ласке что-то… отеческое, что ли.

Прежде чем я успела опомниться, дворник отступил. Ободряюще улыбнулся, махнул рукой: иди, мол.

Я кивнула. «Иди». А куда мне идти?

Я вернулась в свою комнатушку. Огляделась. Каморка была такой маленькой, что в нее еле влезли кровать и печка, чем-то напоминающая «буржуйку» – только не круглая, а квадратная, чугунная. Труба уходила куда-то в потолок. Судя по плите на верхней поверхности, предназначалась она не для отопления, а для готовки. Неудивительно, что тут так душно, как бы не угореть. В тусклом утреннем свете из окна стало видно, что роль одежного шкафа исполняют крючки на стенках. Впрочем, там тоже разглядывать было особо нечего. Шаль, что-то похожее на суконный плащ, разбитые кожаные ботинки. Да уж, не разгуляешься. И совершенно некуда прятать паспорт, или какие тут документы. На всякий случай я прощупала одежду – ничего, даже карманов. Откинула с постели комковатый тюфяк – и уставилась на полотенце с разводами крови.

Так… Кому-то очень мешала безответная девчонка, или просто нашли козу отпущения?

А может, это действительно «я», доведенная до крайности отношением «благодетельницы». Что здесь делают с убийцами? Вешают? Рубят голову?

По хребту пробежал озноб.

Я аккуратно вернула тюфяк на место – перепрятывать кровь бесполезно, она успела отпечататься на ткани и дереве. Искать документы по другим комнатам, пожалуй, не слишком разумно – дом слишком большой для беглого обыска, к тому же, примерно четверть его сейчас заперта и соваться туда не стоит.

Живот заурчал, напоминая, что тревоги тревогами, а обед, то есть завтрак по расписанию. Кухню я нашла на первом этаже. К счастью, экономки там не было. Зато топилась печь, и я наконец смогла расслабиться в тепле. Я отрезала добрую треть от каравая, налила себе из бочки воды и, устроившись за столом так, чтобы видеть вход, съела хлеб. Стало немножко легче. Никогда я не надеялась на высшие силы, но сейчас очень хотелось верить, что они, какими бы ни были, выдернули меня сюда не для того, чтобы заставить платить за чужие грехи. Если так – выкручусь. Если нет – все равно далеко не убегу и незнакомом мире, без денег и документов.

Чтобы занять голову и руки, я осмотрела кухню. Большая русская печь, рядом – чугунная плита, похожая на ту, что стояла в моей комнатушке. Деревянный стол по центру. Вдоль стен – низкие шкафы и полки с посудой, и было ее столько, словно в доме жило не четыре человека, а целый полк. Вот только следить за ней явно не успевали: часть чищеная, а часть – позеленевшая от времени. В сундуке, тоже под замком, обнаружились мешки с крупами. Заглянув внутрь, я покачала головой: что овес, что перловка затхло пахли мышиным пометом.

Что ж, вот и понятно что делать в ожидании исправника, чтобы не рехнуться от волнения и дурацких мыслей. Вон и бочка с водой в углу, а закончится – еще найду. Опять же, вся посуда, как на подбор, увесистая, будет чем успокоить, если приказчик или экономка решат разбушеваться. Но сначала… Я заглянула в дно начищенной до блеска медной сковородки. Да уж, такую только ленивый шпынять не будет. Хрупкая блондинка с острым носиком и взглядом олененка. Ну ничего. Стервозное выражение лица в прошлой жизни само собой натренировалось, и в этом освоим, а хрупкость эта наверняка кажущаяся, судя по тому, как легко я выпихнула экономку из комнаты.

Следующие часы – не знаю, сколько их было – я перебирала, промывала и перекаливала крупу, раскладывая ее сушиться тонким слоем на печи, надраивала песком и золой посуду, отскребала ножом от пола толстый слой жира. Когда с улицы донесся конский топот, от начищенной меди слепило глаза, а доски пола радовали белизной – надо только сварить мастику и пропитать их, чтобы снова не пачкались так быстро.

– Сбежала наверняка, – услышала я голос управляющего.

– Нет, я здесь, в кухне! – Я крикнула это как можно громче, чтобы исправник, или как там его, меня услышал.

– Сюда, – угодливо прошелестел приказчик.

Дверь распахнулась. Я с любопытством уставилась на новое действующее лицо.

Глава 2

В первый миг мне даже стало стыдно за свое видавшее виды платье, на которое после уборки добавилась еще пара пятен, и руки с заусенцами и обломанными ногтями, под которые забился песок после чистки посуды.

В следующий миг я разозлилась на себя. В конце концов, что мне до этого мужика, даже если он непростительно хорош собой? Высоченный – а может, мне это просто казалось сейчас, с пола. Светлый мундир с золотым шитьем подчеркивает широкие плечи. Мужественные и при этом правильные черты лица. Исправник – а вряд ли это кто-то другой – выглядел настолько безупречно, что мне немедленно захотелось найти в нем какой-нибудь недостаток. Но даже чересчур отросшие темные волосы его не портили.

Я кряхтя поднялась: от скрюченной на полу позы затекла спина. Все же высоченный – пришлось задрать подбородок, чтобы смотреть исправнику в лицо. Головы на полторы выше меня.

Красавец в мундире едва заметно кивнул мне и обернулся к управляющему:

– Представьте нас.

– Кирилл Аркадьевич, это Глашка…

– Глафира Андреевна, – перебила его я. – Очень приятно.

Хотела было протянуть руку для пожатия, в последнюю секунду вспомнила, что в ней по-прежнему нож, которым я отскребала полы. Смутившись, будто девчонка, спрятала обе руки за спину. Разозлилась на себя еще сильнее: веду себя как дура! Эта суета наверняка не укрылась от взгляда исправника. Что он обо мне подумает?

В самом деле дура, как будто больше не о чем волноваться, только о том впечатлении, которое я на него произвела! Да что со мной? Мне же не пятнадцать, в конце концов.

Нет, я в самом деле поглупела. Биологичка, могла бы и раньше догадаться. Этой девочке, место которой я заняла, едва ли семнадцать. А значит, от нее мне досталось не только юное стройное тело и большие глаза, но и все, что к этому прилагается. Гормональные бури и не до конца созревшие лобные доли, которые, как известно, отвечают за самоконтроль.

Он поклонился.

– Кирилл Аркадьевич Стрельцов, уездный исправник. Рад знакомству, Глафира Андреевна.

Я снова растерялась: как надо ответить? Реверансом? Тоже поклониться? Пропади оно все пропадом, мало мне забот, еще и разбирайся с правилами этикета.

Я мрачно хмыкнула про себя. Ничего. Сейчас этот красавчик поверит, что именно я прикончила старуху, и в тюрьме мне этикет не понадобится.

Я чуть склонила голову:

– Я тоже очень рада знакомству.

Не знаю, правильно ли я все сделала или нет. Лицо его оставалось вежливо-доброжелательным, и на миг мне показалось, что исправник не сбросит эту маску, даже если я вдруг кинусь на него с ножом. Вот уж у кого все в порядке с лобными долями, хоть и выглядел он не старше двадцати семи.

– Савелий Никитич по дороге коротко ввел меня в курс дела, – все таким же вежливо-доброжелательным тоном сообщил он.

– Вот как? – приподняла бровь я. – Неужто ему было откровение свыше? Или он и есть убийца, потому что никто, кроме собственно преступника не может знать, кто проломил голову моей тетушке, и, следовательно, ввести вас в курс дела.

– Да как ты… – Управляющий взял себя в руки. Притворно вздохнул. – Боюсь, Глафира действительно лишилась рассудка. – Иначе я не могу объяснить…

– То, что мне надоело терпеть дурное обращение? – снова перебила его я. – Ну так ведите себя прилично, и я буду паинькой.

– Не чересчур ли вы прямолинейны для юной девицы? – поинтересовался Стрельцов. – Добродетель девушки – смирение и скромность.

– Смирение и скромность не слишком мне помогли, – огрызнулась я. Надо было заткнуться, но меня словно кто-то за язык тянул. – И разве обучение юных девиц хорошим манерам входит в должностные обязанности исправника?

Он вежливо улыбнулся.

– В мои должностные обязанности входит «бдение, чтоб общий порядок был сохранен во всех вещах». Впрочем, вы правы: воспитанием юных девиц должны заниматься родители.

– Вот и прекращай меня воспитывать! – раздался из-за его спины звонкий голос.

Я едва не уронила на пол челюсть. Это еще кто?

– О, позвольте представить, – светским тоном произнес исправник, разворачиваясь в дверях так, чтобы я могла видеть говорившую. – Графиня Стрельцова Варвара Николаевна, моя кузина. Варенька, познакомься с хозяйкой дома… – При этих словах управляющий и экономка почти одинаково передернулись. – Глафирой Андреевной Верховской.

Хоть фамилию свою узнала. Варенька очень походила на двоюродного брата – разве что волосы светлее и черты лица тоньше, женственнее. Фасон ее платья сильно отличался от того, что носили я и экономка: талия под грудью, юбки не такие широкие. Похоже, моя одежда действительно перепала от тетки, одевавшейся по моде своей молодости.

Стоп. Этот… не заслуживающий цензурных слов тип притащил на место преступления двоюродную сестру? Он совсем идиот?

На миловидном личике Вареньки отразилось разочарование.

– Ой, а где же тело? Кир, ты обещал, что мы едем смотреть убийство! А тут просто какая-то замарашка на кухне.

Я от такой наглости окончательно лишилась дара речи, а девица уже повернулась к кузену:

– Вечно ты все испортишь. Сначала не пустил в гости к Катеньке, потом увез в деревню, а теперь и убийство толком не покажешь! Небось старушку уже прибрали, да? О, погоди… – Она снова развернулась ко мне с живейшим интересом. – Так это вы ее топором? А расскажите, каково это? Наверное, так приятно, когда надоевшая родня наконец затыкается!

А пожалуй, и хорошо, что у меня сейчас нет сил вести себя прилично. После такого демонстративного пренебрежения вся эта дворянская чопорность и девичья скромность – просто насмешка.

– Да, жаль, что воспитание не входит в должностные обязанности исправника, – заметила я негромко.

По лицу Стрельцова пробежала тень: похоже, и его выдержка не бесконечна. Я добавила громче, в упор глядя на его кузину:

– Вам не хватает острых ощущений, графиня? Что ж, если вы настаиваете, сейчас помашу топором, зловеще хохоча, после чего вон в ту лохань для помоев прольется кровь.

– О! – Алые губки Вареньки смешно округлились, глаза стали большими-большими. – Вы мне угрожаете?

– Ну что вы! Исключительно исполняю долг порядочной хозяйки: гости не должны скучать.

Стрельцов закашлялся в кулак. Варенька захлопала ресницами. Может быть, она бы и сообразила, что ответить, но экономка влезла первой.

– Глашка, что ты несешь, полоумная! – зашипела она.

Я проигнорировала вредную тетку. Изобразила тяжелый вздох.

– Впрочем, к большому моему сожалению, мне придется разочаровать вас дважды. Во-первых, я никого не убивала. Родственники, конечно, бывают совершенно невыносимы, но стоит ли руки марать? Во-вторых, топор по-прежнему находится во лбу моей покойной тетушки. А ее тело – там же, где его обнаружили утром, как и полагается до прибытия властей.

– Что ж, проводите меня к телу, – вмешался исправник.

Я посмотрела на свои руки, на ведро с грязной водой.

– Если вы не торопитесь, то подождите немного, пожалуйста. Если же дело не терпит… – Я мотнула подбородком в сторону экономки. – Проводите его сиятельство к месту преступления.

Не знаю, правильно ли я поименовала исправника. Сам он и бровью не повел – но поди пойми, потому ли, что я не ошиблась, или как человек вежливый не стал замечать моей ошибки. Экономка поджала губы – опять же, то ли потому, что я не так титуловала представителя власти, то ли недовольна, что я осмелилась ей приказывать.

– Труп лежит там не первый час, и, думаю, не случится ничего серьезного, если он пролежит еще пару минут, – пожал плечами граф.

Бросил выразительный взгляд на сестру, которая только что не приплясывала от нетерпения.

– Спасибо. Присядьте. – Я указала на лавку: других мест, чтобы присесть, на этой кухне не было. – Вы, графиня, тоже. И вы, пожалуйста, – обратилась я к мужчине с белоснежными висками, до сих пор молча стоявшему в коридоре.

– Мы были представлены, Глафира Андреевна, – поклонился тот. – Иван Михайлович.

– Иван Михайлович любезно согласился обследовать тело, чтобы не посылать в город за уездным доктором, – сказал Стрельцов.

– Замечательно, – кивнула я.

Правду говоря, ничего замечательного в происходящем я не видела. Я моментально выдам себя, если и дальше не буду узнавать людей, с которыми была знакома Глафира. Попасть в дурдом и в наше время удовольствие небольшое, а в это – и думать не хочется.

Впрочем, нет: просто замечательно, что эксперт приехал относительно быстро. Не знаю, сколько отсюда до города, но что-то подсказывало мне: до конца дня бы точно не обернулись.

– Подождите, пожалуйста, я сейчас.

Я подхватила поломойное ведро. Тяжеленное, зараза: пропитавшееся водой дерево весило едва ли не больше, чем содержимое. И все же нечего ему посреди кухни торчать: по закону подлости непременно кто-нибудь споткнется, не опрокинет, так расплещет.

– Позвольте мне. – Не успела я опомниться, как исправник выхватил ведро из моих рук. – Незачем барышне таскать тяжести.

– Спасибо, – не стала возражать я.

Не удержавшись – как, оказывается, сложно быть молодой! – добавила:

– Однако мне не впервой.

– Я это заметил.

Его голос прозвучал неожиданно сухо. Интересно, что успел напеть про «меня» приказчик по дороге. Пока я размышляла, как бы поаккуратнее об этом расспросить, исправник распахнул дверь.

Раздался визг. Что-то пегое слетело с лестницы, возмущенно гавкнув, заскулило. Стрельцов проглотил ругательство.

Тощий грязный пес попятился, одновременно умудряясь и рычать и скулить.

Исправник аккуратно опустил ведро на крыльцо.

– Прогнать его?

Я замешкалась. Посмотрела на пса. Пес смотрел на меня. Без ошейника, шерсть свалялась клочьями. Вряд ли это здешний дворовый – кем надо быть, чтобы довести животное до такого состояния? Бродячий.

– Не трогайте его, если он сам не полезет, – попросила я исправника. Вздохнула.

Похоже, я собираюсь совершить жуткую глупость.

Я не питала иллюзий: большинство уличных дворняг – не милые лапушки, невинно выброшенные злыми хозяевами, а, по сути, дикие животные, рожденные и выросшие на улице, воспринимающие людей как источник еды… или опасности. И этот, если уж не сумел ни к кому прибиться в деревне, наверняка такой же.

Но было что-то в выражении морды пса…

Ох, да что я себе вру. В этом новом мире только глухонемой дворник отнесся ко мне по-человечески. Все утро я старательно глушила потрясение работой, но сейчас ощущение одиночества и страх скрутили так, что я едва не разревелась прямо на крылечке. Может, хоть пес станет мне если не другом, то хотя бы отдушиной?

Я медленно присела, очень осторожно протянула к нему раскрытую руку.

– Дурить не будешь?

Пес наклонил лобастую голову набок, внимательно глядя на меня. Я не стала отводить взгляд.

– Хочешь – оставайся. У меня только каша на воде, но голод не тетка, верно? Если останешься, принесу. А потом сделаем все как положено. Отмоем тебя, вычешем, блох выведем…

Интересно а чем в этом мире выводят блох: ветеринарок-то нет! Или вообще этим не утруждаются?

– Не хочешь – обижать не буду. Просто уйдешь. Если, конечно, сам обижать меня не станешь.

Я прекрасно понимала, что собака – не человек и воспринимает не смысл, но тон моих слов. И что, возможно, я создаю себе дополнительные проблемы. Но все же спросила:

– Ну так что скажешь?

Пес робко вильнул хвостом и ткнулся лбом мне в ладонь. Я потрепала его по голове, по висячим ушам. Он лизнул мое запястье.

Я улыбнулась.

– Значит, будем уживаться. Сейчас я тебя покормлю чем бог послал, а с мытьем и прочим, извини, попозже: люди ждут.

Я обернулась к исправнику, ожидая увидеть брезгливую гримасу, но тот только поинтересовался с непроницаемым лицом:

– Куда вылить?

Оказывается, все это время он держал ведро.

– Простите. Вон под ту черемуху, если вам не трудно.

Вряд ли дереву повредит немного грязи с пола, а мыло я не использовала. В шкафах и ящиках нашелся только один кусок – серый и вонючий, но все же это было хоть какое-то мыло, и я пока отложила его для посуды и рук. Оттирая доски, обошлась уксусом, которого было несколько бутылок, и ножом.

– Поздновато цветет черемуха в этом году, – светским тоном заметил Стрельцов. Ведро он держал так, будто оно ничего не весило. – Я уже надеялся, что заморозков не будет.

Я повела плечами: ветер пробрался под накинутую шаль. Заморозки. Вот почему Глаша топила печку. Что ж, у меня будет время до лета решить, что делать с отоплением. Или, возможно, перебраться в другую комнату.

Если оно будет, то время.

Я прогнала эту мысль: вот когда арестуют, тогда и стану волноваться. Нечего раньше времени панику разводить.

– Вы уверены, что этот пес не бешеный? – спросил исправник. – На первых стадиях болезни они ластятся к людям.

Интересно, вакцину здесь уже придумали?

– Сейчас вынесу ему есть и пить и проверю, – ответила я с деланой небрежностью, хотя внутри что-то екнуло. Пес, будто понимая, что говорят о нем, ткнулся лбом в мое бедро. Я погладила его.

– Пойдемте в дом, – сказал исправник. – Не хватало вам простыть.

– Да, спасибо.

Кухня окутала меня теплом, но едва я расслабилась, как напряглась снова. Над доктором, сидящим на лавке, нависал управляющий, что-то говоря. Заметив меня, тут же замолчал, выпрямился. Интересно, что же он там нашептывал? Впрочем, можно догадаться.