Остров Нордланд – Северная земля, – находится к югу от Исландии и Гренландии, как раз между ними, но не в нашей реальности, а в альтернативной. Большинство выдуманных европейских городов, от Зурбагана до Лионеса и Маскареля, находятся именно там. Там же находится и мифический Авалон, который нордландцы зовут Анвалоном, таинственная земля, куда отправился раненый Артур. Остров этот создал и подарил своему сыну, рождённому смертной женщиной, скандинавский бог Тор, которого викинги называли так же Хлориди – потому потомки Бъёрга Чёрного зовутся Хлорингами. Супруга Тора, Сив, ненавидела и Рёксву, мать Бъёрга, и самого Бъёрга, и сделала всё возможное, чтобы отравить им жизнь. В результате её козней Бъёрг, добравшись до своего Острова, совершил по неведению страшное кощунство, и за это Страж Острова, местное божество, проклял Бъёрга и всех его потомков, а сам исчез. Это исчезновение повлекло за собой страшные времена. Остров порождал чудовищных тварей, пришли чума и смута, расколовшая единое королевство на три части. Драконы, недовольные правлением эльфийских королей, объявили эльфам войну, и эта страшная война едва не стёрла эльфов с лица земли. Карл Хлоринг, второй сын Бъёрга, сражался с драконами плечом к плечу с эльфами, и снёс голову Драге Урду, королю драконов. Король эльфов, Кину Ол Таэр, его брат Тис и сестра Лара, выпив крови драконьего короля, закляли остальных драконов этой кровью, навеки закрыв их на крайнем севере Острова, в пещерах Дракенсанга, лишив их возможности покинуть свою тюрьму, рожать детей, заставив прозябать в изгнании и проклинать Драге, эльфов и Хлорингов. Казалось, что слава Карла незыблема, но проклятие Стража настигло его и братьев: его старший брат Хельг, позавидовав славе Карла, отравил его, и младший, Скульд, обожавший Карла, убил Хельга над его телом. Остров погрузился в страшную междоусобную войну, королевство Бъёрга распалось на три, враждующих между собой, страшная чума пришла на Остров. И не было Стража, чтобы спасти его.

Но согласно эльфийскому пророчеству, Страж должен был вернуться на Остров потомком четырёх женщин: Белой Волчицы, Коснувшейся Единорога, Повелительницы Бурь и Дающей Имена. Когда дары всех этих женщин объединятся в одном потомке – этот потомок и будет Стражем. Но последней Белой Волчицей острова была Дрейдре, эльфа-оборотень, которая полюбила Карла Хлоринга, и родила ему единственного сына. Так Страж оказался обречён родиться Хлорингом, проклятым самим собою.

И это произошло – на свет в свой срок появился Арне Гуннар, сын озёрной феи и Барне Хлоринга, который вместе со своим сводным братом, Генрихом, ставшим впоследствии Генрихом Великим, одним из величайших королей Нордланда, снял проклятие и вернул на Остров мир и покой. С тех пор прошло триста лет. Остров забыл о войнах, смутах и эпидемиях. Три королевства, Элодис, Анвалон и Далвеган, стали тремя герцогствами, а Остров стал един, как при Бъёрге. Позади осталась Десятилетняя война людей и эльфов, закончившаяся подписанием Священного мира и изгнанием Кину Ол Таэр, предавшего эльфов ради смертной женщины. Почти уничтоженные драконами, эльфы залечили раны, нанесённые этой войной, и стали настолько многочисленными, что вновь задумались о возвращении своих исконных земель, когда-то отданных Хлорингам в память о подвиге Карла. Люди забыли об ужасах Десятилетней войны и начали с завистью поглядывать на эльфийское побережье, вдруг решив, что Священный Мир как-то слишком уж обременителен и несправедлив. Мир менялся. Менялся Нордланд. Менялись люди и даже эльфы. Что-то должно было произойти.

Какая занятная штука: наша память! Она играет с нами в игры, которые и сами мы не понимаем, а другим понять и вовсе мудрено. То она полна милосердия, то подводит коварно и некстати. Одно я научилась понимать: эти игры отнюдь не случайны. Они – следствия каких-то процессов внутри меня самой, на первый взгляд непроизвольных, но на деле – всегда подчинённых внутренней логике. Я много лет жила, не вспоминая то, что постоянно перебираю в памяти сейчас. И понимаю, что именно сейчас эти воспоминания не могут ни ранить меня, ни как то ещё навредить мне. Ещё недавно я подумала бы, что эти воспоминания, если они и вернулись, непрошенные, следует немедленно похоронить ещё глубже, потому, что там только боль, стыд, ужас и ненависть. Есть тысячи причин, чтобы так поступить, и три из них сейчас играют на берегу со своим кузеном и соседским мальчишкой. Они не должны знать, и я верю свято в это; ни теперь, ни после. Может быть, когда-нибудь, когда они станут взрослыми, а меня уже не будет?.. Сейчас они не должны даже подозревать, что подобные вещи не то, что случаются, а что они в принципе возможны. Но чтобы они так думали, чтобы они так жили, мы прошли через такой ад, да что там – ад блекнет в сравнении! Мы – легенда. Мы – те, кто создал новый мир, навеки изменив прежний. Ещё несколько лет назад имена наши были у всех на устах, в нас играли дети. Но у людей такая короткая память! Самые великие и удивительные события как-то легко и незаметно стираются из неё, словно эльфийские картины из песка. Только что они восхищали – и уже забыты.

А я не хочу, чтобы это забыли. Тщеславие?.. Возможно. Желание почивать на лаврах? Пусть и так; и что? Люди должны помнить то, что случилось. Должны помнить то, что сотворили их предвзятость, зависть, глупость и злоба; помнить, в какую бездну они чуть не рухнули по собственной глупости и подлости, где они чуть было не оказались, если бы не мы, те, кого они ненавидели и презирали.

Есть и ещё одна причина. Когда пройдут равноденственные шторма, сюда придёт корабль, и сбудется самая несбыточная, самая прекрасная моя мечта, самое невероятное чудо, которое ещё месяц назад я считала абсолютно невозможным, и запретила себе и думать об этом давным-давно, и научилась жить так, чтобы не сожалеть о его несбыточности. И, – если совсем-совсем честно, – я взялась за эту книгу, чтобы занять себя и не сойти с ума от ожидания и нетерпения. И потому хватит уже извиняться и оправдываться. В конце-то концов, где моё хвалёное мужество? Пора вернуться на один из кругов ада и вспомнить всё с самого начала. С самого первого дня, которым, пожалуй, стоит считать тот далёкий день, когда один мальчик встретил одну девочку, и это положило начало удивительным и роковым событиям, перевернувшим наш мир.

Пролог

Но если нас спросят: чего мы хотели бы, то мы бы взлетели, мы бы взлетели.

Агата Кристи, Би-2 и Люмен, «Мы не ангелы».

Это был самый обыкновенный день на самой необыкновенной ферме. Фермы эти находились в самых глухих местах Острова, там, где появление незнакомцев и случайных путников было практически полностью исключено; на расстоянии по меньшей мере дня пешего пути вокруг этих ферм не было больше никакого жилья. Я так и не выяснила, на какой из них росла я, хотя было время, мне хотелось этого… Дети, росшие на этих фермах, не знали ни названия места, ни имён тех, кто растил и воспитывал их, они не видели ничего, кроме фермы, не получали никакого образования, кроме одного: их учили покорности. Девочек много и часто били, хотя и тщательно следили за тем, чтобы они были здоровы; мальчикам было немного попроще и посвободнее; они имели возможность проводить часть дня сами по себе, в окрестностях фермы, играть, учились каким-то простым ремёслам и занятиям, хотя били их не меньше. Воспитывались они, естественно, раздельно, не видя друг друга и даже не подозревая о существовании друг друга. Если мальчики ещё видели женщин – своих воспитательниц, служанок, – то девочки мужчин не видели вообще, их окружали только женщины. Их разделяли на группы, по десять человек в три года разницы в возрасте, и когда у младшей девочки шли первые месячные, а младшему мальчику исполнялось двенадцать, группу увозили куда-то. Навсегда.

Гэбриэлу на тот день, о котором шла речь, было тринадцать лет. Это был летний день; не жаркий, но солнечный и тёплый. Его ферма находилась на плоскогорье Олджернон, ближе к предгорьям Хмурых гор, и на тех пустошах, как повсюду в том краю, паслись лошади и овцы. Гэбриэл обожал лошадей, проводил почти все дни с ними, прекрасно ездил верхом и, не смотря на отсутствие заботы и любви, бывал частенько счастлив и чувствовал себя свободным. Это был очень красивый мальчик. Как все дети на фермах, он был полукровкой – плод незаконной связи человека и эльфа, церковным эдиктом лишённый любых человеческих и гражданских прав. Церковь, чрезвычайно усилившая в те годы своё влияние, ненавидела эльфов, отвергающих крещение и не желающих даже миссионеров допускать в свои земли и города; в своей борьбе с их влиянием на простых людей отцы церкви не признавали полумер. Земли и города эльфов Ол Донна привлекали умы и сердца, их красота, свободный образ жизни, привлекательность их стиля казались священникам очень опасными. Эльфы Фанна, живущие в Синих и Эльфийских горах и избегающие людей, никого пока не волновали, но Ол Донна, живущие на восточном побережье, и постоянно контактирующие с людьми, были бельмом в глазу и священников, и многих рыцарей и вельмож. Им не давали покоя и богатство и красота их городов, и недоступность прекрасных эльфийских женщин, и многое, многое другое, в том числе и военная слава эльфов, их знаменитые лучники, их Танцоры Лезвий, наводящие ужас на самых опытных рыцарей. Я бы не упоминала о политической ситуации того момента, но она имеет прямое отношение к моему рассказу, она – причина и следствие всего хода вещей. С самого первого дня, как появились люди на этом Острове, им правили Хлоринги – потомки, как принято считать, языческого бога Тора, или Хлориди, ну, или его сына, первого конунга Нордланда, Бъёрга Чёрного. Хлоринг – королева Изабелла, – правила им и в тот момент. Собственно, она правит Нордландом и сейчас. За свою семисотлетнюю историю Хлоринги не раз мешали свою кровь с эльфийской, и традиционно противостояли любым попыткам нарушить мир с эльфами и священный договор, заключённый Артуром Хлорингом с Ол Донна после страшной Десятилетней войны. Пока Хлоринги были в силе, никто и не пытался этого сделать, но в тот момент сложилось так, что при всех внешних признаках силы и благополучия влияние и само существование этого рода висело на волоске. Дело в том, что младший брат королевы, его высочество герцог Элодисский, был неизлечимо болен – его в молодом ещё (всего пятьдесят) возрасте хватил удар, и он, полупарализованный, уже не участвовал в политической жизни и управлении. Королева была бездетна, а сын герцога, Гарет, был ещё слишком юн, и вдобавок – полукровка. Мать его, Лара Ол Таэр, эльфийка королевского рода, приняла крещение и была законной женой герцога, но она была эльфийка, и сын её был полукровка, а в тот момент это само по себе было преступление.

Сейчас в это уже никто не верит, а тогда уже упомянутым церковным эдиктом полукровки были приравнены к животным и лишены всяческих прав. Если они были рождены вне брака, их не крестили, не пускали в чистые помещения дома и магазины, им нельзя было появляться ни в харчевнях, ни на постоялых дворах. Если кто-то решался оставить такого ребёнка, его следовало держать в хлеву либо где-то в подсобных помещениях, как собаку или козу. Откуда они тогда брались, при таком-то отношении? Дело в том, что в те дни эльфы ещё допускали на свои праздники полнолуния всех, в том числе и людей. А люди, особенно женщины, вожделели к Ол Донна, невероятно красивым, высоким, славящимся своей страстностью и искусностью в любви. До сих пор считается, что Ол Донна, как никто, способны доставить неземное наслаждение своему партнёру. Спорить не стану – в основном, так оно и есть. Во время полнолуний Ол Донна дарят любовь кому угодно: друг другу, феям, дриадам, русалкам… Это их обычай, святая традиция. Эльфийки избегают людей, их раздражает резкий запах мужского пота и волосы на телах людей, но эльфы мужчины нередко снисходят к человеческим женщинам, юным, чистоплотным и красивым. Не смотря на церковные запреты и наказания, среди девушек восточного побережья было принято терять невинность именно с эльфами – девственниц эльфы никогда не обижали отказом. В итоге полукровки появлялись и сразу становились проблемой для всей семьи.

До эдикта их было гораздо больше, и они часто жили со своими родственниками, как многие бастарды, не испытывая никаких неудобств. Они были красивы, очень сильны физически, очень здоровы и выносливы, отважны, дерзки, горды и вспыльчивы, и это уже до эдикта многих раздражало. Эдикт развязал руки ксенофобам и разом поставил всех полукровок вне закона. Естественно, они не смирились, и не пошли жить в хлев – они сбивались в банды и терроризировали целые округи. Случалось, такие банды захватывали целые замки и держали в страхе целые феоды. В Синих горах и по сей день есть такие замки, хоть их владельцы-полукровки больше и не промышляют разбоем. Страх породил ненависть и предвзятость; стало нормальным считать, что полукровки вообще являются средоточием всех пороков, что они безжалостны, нечисты на руку, развратны, что они вообще не способны жить в обществе, и прочая, и прочая… Герцог Элодисский освободил со временем юг герцогства от самых опасных банд, но отношение, ненависть сохранились. К тому моменту, о котором пойдёт речь, полукровок на юге почти не осталось. Дети, конечно, рождались, но от них спешили избавиться, продавая работорговцам и монахам, которые уверяли, что увозят детей с Острова и пристраивают в добрые руки в заморских землях, где нет ненависти к таким детям.

Вот эта предвзятость и была причиной того, что Гарет Хлоринг, законный сын, крещёный, принц крови, вызывал очень неоднозначные чувства в своих подданных. Он был единственным прямым наследником Хлорингов в Нордланде, и потому положение этого некогда всесильного рода, не смотря на его несметные богатства и кажущееся благополучие, в самом деле висело на волоске. Судьба всего Острова висела на волоске вместе с ним. Церковь мечтала о той власти, которую имела во всей остальной Европе, Рим в лице инквизиции искал предлог прийти сюда с кострами и пытками, вельможи страстно желали богатств эльфов и их смерти, эльфы тайно готовились к отпору… Зрело страшное, о чём, естественно, никто не подозревал. И меньше всего об этом думал мальчик Гэбриэл, когда утром, стянув со стола на кухне краюху хлеба, собирался проведать своего любимца, вороного Орлика.

Убежать из дома он не успел: приехал Доктор. Он приезжал раз в полгода, осматривал мальчиков, лечил, если нужно. Приезжал он всегда один, но в этот раз он вёл за руку пятилетнюю девочку, маленькую и такую хорошенькую, что даже Мамаша, женщина суровая и холодная, воскликнула:

– Прелесть какая!

Малютка была крошечная для своего возраста, с маленькими ручками и ножками, кудрявыми рыжими волосами, огромными глазами прекрасного карего цвета, чуть красноватого, как спелая вишня, обрамлёнными длинными ресницами, и нежной, сливочно-белой кожей.

–Да, девочка необычная. – Густым басом подтвердил Доктор. – Видимо, кватронка, эльфийские признаки слабо выражены. Ей не следует присутствовать на медосмотре, отошли её с кем-нибудь, будь добра.

Мамаша заметила Гэбриэла, пытавшегося проскользнуть за дверь, и строго окликнула его. На ферме его звали Джоном, и он спокойно откликался на это имя.

– Возьми эту девочку – как её зовут? Алиса? – Алису, и поиграйте с нею где-нибудь неподалёку. Будь с нею осторожен, не пугай и не обижай её.

Гэбриэл без видимой неохоты протянул девочке руку:

– Что ж, малютка, пойдём. – И она храбро протянула ему крошечную ладошку.

– Красивый мальчик. – Сказал Доктор, оценивающе глядя ему вслед. – Сколько ему?

– Зимой будет тринадцать.

– Слишком высокий для своих лет. И слишком взрослый. Его следовало поместить младшим в группу и забрать лет в двенадцать.

– Его привезли больным. Все группы к моменту его выздоровления уже сформировались, и он стал старшим в новой.

– Ах, да. Я забыл. – Степенно кивнул Доктор. – Собирайте мальчиков для осмотра.

– На самом деле я не Джон, а Гэбриэл. – Первым делом сообщил мальчик своей маленькой спутнице. – Я это с самого детства знал. Они мне: Джон, Джон… А я Гэбриэл, и всё тут.

– А почему вас зовут Гэбриэл? – Спросила Алиса, стараясь успевать за своим высоким спутником и высоко задирая кудрявую головку. – Вы ангел?

– Не, я не ангел. – Улыбнулся Гэбриэл. У него была прекрасная улыбка, смягчавшая его правильные холодноватые эльфийские черты, искренняя, даже чуть нежная. – Я сам себя так назвал. Мамаша дала мне имя Джон, а я стоял на своём: я Гэбриэл, да и всё. Они меня и пороли, и в тёмный чулан садили, и на хлебе и воде держали, но я стоял на своём. Не отзывался на Джона ихнего. Сам не знаю, почему, захотел так. Со временем притерпелся, но для пацанов и для себя я всё равно Гэбриэл. Пацаны зовут меня Гэри, ты тоже можешь так звать.

– Мне нравится Гэбриэл. – Сказала Алиса. Они остановились на склоне холма, над укромной лощиной, в которой паслись лошади. Вороной с белой стрелкой во лбу, узнав Гэбриэла, с тихим ржанием подбежал к ним, и мальчик, подняв Алису на руки, вручил ей краюху хлеба:

– Дай ему, не бойся!

Девочка дала коню хлеб и тихо захихикала, когда его мягкие губы коснулись её ладошки.

– Хочешь его погладить? – Спросил Гэбриэл.

– Хочу! – Алиса без тени страха погладила коня. – Он хороший, и я ему нравлюсь!

– Мне тоже. – Откровенно сказал Гэбриэл. Сел в траву, Алиса села на бревно рядом с ним, благовоспитанно сдвинув коленки и сложив на них ручки. На ней было простое, даже уродливое платьице из серой дешёвой ткани, и грубые дешёвые башмаки, но она была такая хорошенькая и нежная, что казалась трогательной и милой даже в этих обносках – как бриллиант, завёрнутый в грязную рогожу. Гэбриэл, никогда не видавший маленьких девочек – вообще никаких девочек, – был как раз в том возрасте, когда мальчики становятся, с одной стороны, болезненно восприимчивы к определённым вещам, ещё не осознавая их, а с другой – они ещё чисты и очень, очень романтичны и полны восторженности. Их чувства и влюблённости в этом возрасте необычайно сильны и искренни, и являются для них источником самых ярких, болезненных, светлых, счастливых и несчастных переживаний. Гэбриэл влюбился в маленькую Алису мгновенно, со всей силой нерастраченного сердечного мальчишеского пыла. В этой влюблённости не было и тени чувственности – он не понимал ещё, что это, да и Алиса ещё была слишком мала, чтобы вызвать в нём её, – но в ней уже было всё, что есть в настоящей большой любви. Он испытывал к ней безграничную нежность, когда она, такая маленькая, такая хрупкая, со своими вишнёвыми глазами, бархатистыми щёчками, нежными маленькими ручками, смотрела на него и слушала про его лошадей. Ему хотелось что-нибудь подарить ей, сделать что-то для неё, спасти от диких волков, например; но единственное, что он мог ей предложить – это набрать ей вишен в крутом овраге, где было очень трудно добраться до лакомых спелых ягод, и на это отваживались только он да ещё пара самых храбрых и ловких мальчиков. Сев на траве у ручья, они съели ягоды, болтая и смеясь, и Гэбриэл позвал Алису строить запруду, чтобы половить рыбок. Запрудив глинистое русло, они ловили в скользких ямках юрких вьюнов и отпускали их в воду, и были так счастливы, что не замечали течения времени. Алиса выболтала ему все нехитрые секреты пятилетнего человечка, а он серьёзно выслушал и поделился своими собственными, уже гораздо более обширными, хоть и такими же наивными, планами. Он был умный и живой мальчик, и хоть о его развитии и образовании никто не заботился, он ухитрялся развиваться за счёт любознательности и острой наблюдательности. Он многое умел, у него были чуткие и ловкие руки и цепкий ум, он жадно интересовался всем: почему то, почему это, откуда берётся ветер, почему одни предметы тонут, а другие нет; сам изобретал и мастерил водяные колёса, игрушки и забавные штучки, и всё это спешил показать Алисе, наслаждаясь тем, как восхищённо она смотрит на него. Он продемонстрировал ей и свою физическую силу – не смотря на возраст, он уже мог на равных соперничать со взрослыми работниками фермы. И она влюбилась в него тоже, по-детски, восторженно и пылко. Он казался ей прекрасным, умным, взрослым, сильным и добрым.

Заметив, что Алиса вся вымазалась в глине, Гэбриэл, как мог, помыл её и почистил её платьице и ботиночки, которые помог обуть. Задержал её ножку в своей ладони:

– Какая у тебя ножка мягонькая и крохотная! – Произнёс, с нежностью пряча её в ладони и гладя. – И вся ты такая маленькая и прелестная! Как цветочек, анютины глазки, знаешь? Ты такая же, как он, нежная и хорошенькая…

– Почему тогда меня никто не любит? – Печально спросила Алиса, взглянув на него с трогательной доверчивостью.

– Не правда. – От всего сердца возразил Гэбриэл. – Тебя люблю я.

Она ахнула, прижав кулачки с переплетёнными пальчиками к груди:

– Правда?! Правда-правда?! А вы на мне женитесь?

– Угу. – Кивнул Гэбриэл. – Это огромная тайна, но тебе я могу сказать: Мы с Каем, моим другом, весной сбежим отсюда, в горы, вон туда. Станем разбойниками, и тогда я найду тебя, заберу с собой, и мы поженимся.

– А что такое горы? – Спросила Алиса. Гэбриэл легко подхватил её на руки и поднял повыше:

– Вон, видишь?.. Такие огромные, видишь?

– Это горы?! – Ахнула Алиса, восторженно глядя на огромных каменных великанов в снежных одеяниях, с окутанными облаками вершинами. Это были Норвежские Горы, не самые высокие – самыми высокими были Северные, – но девочке они показались такими громадными, такими таинственными и прекрасными, что это впечатление осталось с нею на всю жизнь.

– Как красиво! – Воскликнула она. – А почему они белые?

– Это снег. В горах он никогда не тает. Знаешь, как сверкает на солнце?.. Как в сказке. – Гэбриэл тоже восхищался горами, и много мечтал о них.

– Но снег же холодный! Как мы будем там жить?

– Ну, куропатки же ночуют зимой в снегу, значит, им тепло. И под снегом трава зелёная, не замерзает.

– И вы правда, меня возьмёте туда с собой?

– Обязательно. – Гэбриэл бережно опустил девочку на камень, присел рядом.

– А как вы меня найдёте?

– Что-нибудь придумаю. – Беспечно пожал плечами Гэбриэл. – Доктора поймаем, и будем его пытать, и он нам всё выложит, как миленький. – Услышав звук колокола, призывающего их домой, он с неохотой поднялся. – Вот бы вы остались здесь на пару дней, я бы тебе столько всего показал!

– А что сделать, чтобы остаться? – Спросила Алиса. Гэбриэл колебался. Ему безумно хотелось, чтобы эта девочка осталась с ним. Он бы заботился о ней, кормил, защищал её. Несколько секунд он всерьёз обдумывал, как бы спрятать и не отдать её, но ему достало ума понять, что это трудноосуществимо и чревато многими проблемами. Отказавшись от этого намерения, он взял её за руку и повёл к дому. И всю жизнь потом жалел о том, что не поддался этому порыву…

Доктор уезжал. Гэбриэл, давно приученный к тому, что спорить, огрызаться и вообще проявлять какое-то своеволие чревато неприятными последствиями, в этот раз решился на страшный бунт: выступил вперёд и сказал:

– Может, вы останетесь? Хоть на ночь. Алиса такая маленькая, ей надо поесть и отдохнуть… – И получил жестокую оплеуху от Доктора.

– Не смей, – прошипел тот, – даже в мыслях думать об этих существах, как о себе подобных! Она женщина! Маленькая, но женщина! Низшее существо, грязь, вышедшая из грязи и в грязь обречённая! Ты понял?

– Нет! – Огрызнулся побледневший от гнева Гэбриэл. – Не смейте так говорить, она лучше вас! – И новый удар опрокинул его на землю.

– Плетей ему! – Глухо приказал Доктор. – И на ночь коленями на горох! – И неожиданно вскрикнул: крохотная Алиса укусила его за руку и, вырвавшись, бросилась к Гэбриэлу, крепко обхватила его за шею, отчаянно воскликнула:

– Я вас люблю!!!

Её Доктор не ударил, не смотря на весь свой гнев – грубо оторвал от Гэбриэла и потащил за собой к карете. Кто потревожил осиное гнездо, и где оно было, так никто и не понял. Мамаша потом приказала работникам обшарить всё в поисках этого гнезда, но его так и не нашли. Невесть откуда взявшиеся взбешённые осы набросились на Доктора и Мамашу, жаля и кусая, и в поднявшемся переполохе Гэбриэл бросился к Алисе и закрыл её собой от страшной опасности.

– Не бойтесь. – Прошептала Алиса. – Они вас не тронут.

– Я найду тебя. – Пообещал Гэбриэл. – Я обязательно тебя найду!

– Я буду вас ждать. – Алиса погладила мягкой ладошкой его щёку. – Всегда-всегда!

Свою порцию розог Гэбриэл получил, и всю ночь простоял на горохе, но утром, когда Мамаша вошла к нему, встретил её дерзким и прямым взглядом тёмно-серых, со стальным блеском, как карандашный грифель, глаз.

– Забудь эту девочку. – Сказала Мамаша. – Тебе сказали, как ты должен относиться к таким, как она.

– Я женюсь на ней. – Возразил Гэбриэл, даже не морщась от сильной боли.

– Я не гадалка, и не пророчица. – Холодно произнесла Мамаша, не торопясь отвязывать его. – Но одно могу сказать совершенно точно: на ней ты не женишься никогда.

Глава первая: Гор

Погода на юго-востоке Нордланда зимой всегда была отвратительная. Кое-кто утверждал, что вовсе не всегда, а после войны эльфов с драконами, которая произошла лет пятьсот тому назад; что до этой войны весь юго-восток был эльфийским королевством Дуэ Сааре, и больше походил на цветущий райский сад. Но драконы выжгли не только сады и рощи; драконий огонь сжёг плодородную почву на несколько метров в глубину, превратив цветущие луга в унылые пустоши, болота и топи. От эльфийских дворцов остались только оплывшие камни, похожие на странных форм и очертаний столбы, которых много было разбросано на пустошах и вдоль дорог. Эти дороги одни остались свидетельством и напоминанием о роскоши и силе эльфийского королевства. Ровные, выложенные местным камнем, широкие и удобные, эльфийские дороги устояли и перед драконьим огнём, и перед не менее беспощадным действием времени.

Главная южная дорога вела из Элиота, где когда-то, говорят, находился город эльфийских магов Тарн, через Сандвикен в Кемь и дальше, через Кемское ущелье, в Найнпорт, когда-то большой эльфийский портовый город, а ныне – принадлежавший местному барону порт, утративший всё своё величие и всю красоту. Барон Теодор Драйвер вёл своё хозяйство из рук вон плохо. Доходы его происходили из какого-то другого источника, и благополучие подданных его не волновало нисколько. За последние двадцать с небольшим лет, с тех пор, как Драйвер окончательно разругался с принцем Элодисским, юго-восток разительно изменился, и изменился в худшую сторону. Дворяне, владетельные хозяева самых крупных феодов, таких, как Лосиный Угол, Кемь, Сандвикен, Ашфилд, Грачовник, – либо загадочным образом погибли, либо стали преданными друзьями и вассалами Драйвера, полностью попав в зависимость от него; деревни и маленькие посёлки нищали, фермеры разорялись, то же происходило и с цехами, и с мастерскими. Об этом никто не беспокоился. Но хуже всего был беспредел, который чинили на юго-востоке подручные барона, все, как один, высоченные кватронцы, одетые в чёрное, на вороных и тёмно-гнедых лошадях, которые бесчинствовали не только в Найнпорте, но и в остальных городах и посёлках, и никто не мог поставить их на место. Жители посёлка Прелестное попытались пожаловаться его высочеству, в итоге жителей убили, посёлок сожгли, а детей увезли куда-то, и никто так и не узнал, куда и зачем. Впоследствии судьбу Прелестного повторили Гремячее и Вороний Камень, и после этого у остальных пропало всякое желание кому-то жаловаться и у кого-то просить помощи. Жители нищающих деревень уходили на дорогу, грабить проезжающих и хоть так находить пропитание для семей. Некоторые, попав в кабалу к местному барону, вынуждены были продавать собственных детей, которые так же исчезали, неведомо, куда, и об их судьбе не было ни слуху, ни духу. Говорили, что Драйверу служит чёрная ведьма, Александра Барр, которую здесь звали Госпожой, и что ведьма эта продала душу дьяволу, приносит ему в жертву девственниц и молоденьких мальчиков, а так же купается в крови невинных детей. Правда, или нет, но Госпожу боялись хуже чёрта.

А в последние месяцы появились разные слухи о кошмарных колдовских тварях. О вампирах, выпивающих людей и животных досуха, так, что оставались только обескровленные сморщенные тела. О каргах, чудовищах Смутного Времени, с телом и лапами собаки, мордой и щетиной свиньи и глазами и хвостами крыс. О крылатой нечисти настолько страшной, что те, кто хоть краем глаза видели её, трогались умом и несли что попало, трясясь и заикаясь. И о том, что какие-то смельчаки всё-таки добрались до его высочества, но тот просто выгнал их вон, не пожелав ничего слышать и заявив, что проблемы Юга его не касаются.

– Никому-то мы не надобны. – Сплюнув, хрипло сказал щуплый небритый персонаж, грея руки в грязных митенках над костром, разведённым в убежище меж оплавленных камней на выходе из Кемского ущелья. – Ни королеве, ни принцу. Да и богу-то мы без надобности, а?..

– Богохульствуешь, Обротай. – Не менее хрипло и как-то лениво, без запала, произнёс сидевший у костра на корточках толстяк с бритой благообразной, хоть и грязной, физиономией бывшего духовного лица. – Только бог-то нас и помнит ещё, грешных. Это мы его забыли. Разбоем вот промышляем.

– Так ты, это, валяй. Покайся да оставь промысел-то. – Так же лениво возразил Обротай. – А не хошь, так и молчи. – Они все – пятеро оборванцев, хмурых, замёрзших и вооружённых как попало, – были голодны и с нетерпением ожидали, пока приготовится на огне их добыча: украденная с постоялого двора в деревеньке Дичь собачка. Погода, крайне скверная в последние дни, лишила их и того жалкого заработка, который они имели обычно, грабя таких же оборванцев, какими были сами. На дичь побогаче, сопровождаемую обычно вооружёнными наёмниками, нападать они не решались. Северо-восточный ветер, который здесь называли Белым Эльфом, нёс промозглый влажный холод и мокрый мелкий снег, вынудив возможных жертв задержаться у тёплых очагов в придорожных харчевнях. Бродяги костерили Белого Эльфа, эльфов вообще и свою поганую жизнь. Говорили о том, что в Междуречье и ветров таких нет, и народ богаче, но там и банды свои промышляют, сплошь из полукровок. А в Далвегане делать нечего, там народ такой же нищий, как здесь. Поближе к Элиоту бы податься, да там лесов и скал нет, не спрячешься… Кругом засада, а виноваты, знамо дело, Хлоринги. Его высочество послал людишек подальше с их бедами, да взвинтил налоги до небес, чтобы сынок его, полукровка, чельфяк проклятый, и дальше где-то в европах всяких пировал, беспутничал да с бабами озоровал – а баб у него, говорят, бывает по четыре в раз.