Kitabı oxu: «Как я стал Nikki Sixx. От детства на ферме до Mötley Crüe», səhifə 3

Глава 3
Просто дети

А вот тот самый корабль, на котором моя семья прибыла в Америку.

Серафино и Франциска, мои бабушка и дедушка по отцу, родились и поженились в Калашибетте, древнем городке в центре Сицилии, и мой дедушка отправился на пароходе «Perugia» в Нью-Йорк в 1906 г. Франциска только что родила моего дядю Карло; они прибыли вдвоем через месяц, и вся семья в конце концов оказалась в Калифорнии. Серафино работал в Американской консервной компании, и в 1918 г. они поселились на Киз-стрит в центре Сан-Хосе – в том же доме, где жили тридцать лет спустя, когда Серафино скончался. 1918 г. был годом рождения моего отца.

Среди родственников со стороны матери встречались такие имена, как Калеб, Кетура, Эзра, Теодосия, Темперанс и – я не придумываю – Зоровавель. Они были паломниками вроде Саймона Хойта, эмигрировавшего из Дорсета в начале XVII века и поселившегося в колонии Массачусетского залива (британской колонии в Новой Англии). Правописание тогда еще не стандартизировали, так что в числе прадедов есть Хайты, Хэйты и Хайаты. Хэйты – мои прямые предки по материнской линии. Они отправились на запад, присоединились к Церкви Иисуса Христа Святых последних дней и поселились в краю мормонов. Мой дедушка, Хортон Девитт Хэйт, родился в штате Юта в 1907 г. в местечке под названием Антимони.

Хортон был первым мужем моей бабушки Ноны. Том, которого я считал своим дедом, стал ее вторым супругом.

У Хортона и Ноны родились трое детей: Шэрлин, Шэрон и моя мать, подлинная любимица семьи, Деанна. Все девочки появились на свет в городе Туин-Фолс в штате Айдахо, и когда Шэрлин было семь лет, а моей матери – около двух, семья оказалась в Калифорнии, где родители девочек нашли новую работу. Они осели в Санта-Круз, и там Хортон и Нона развелись. Хортон умер вскоре после развода, в 1951 году.

В тот момент Деанне исполнилось 11 лет. Я слышал, что своеобразие ее характера проявилось еще до смерти Хортона. Моя мать была красивой и мечтательной – но, судя по всему, одновременно упрямой и решительной, и ее невозможно было контролировать или урезонить, и в 14 или 15 лет она начала убегать из дома. Нона не знала, куда она уходила, и представления не имела, в порядке ли Деанна и жива ли вообще. А потом девятнадцатилетняя девушка вернулась в семью за компанию с моим отцом.

Тот пошел на армейскую службу за четыре недели до нападения японцев на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 года, так что он наверняка вскоре отправился на войну. Вероятно, сражался, но я не знаю где. Находясь на воинской службе, он приехал в отпуск на малую родину и там женился на женщине по имени Аделина. К моменту его демобилизации в декабре 1945-го они были женаты уже два года, но я так и не узнал, были ли у него дети от первого брака или нет. Первые 40 лет жизни отца – загадка для меня. Все, что я знаю: Фрэнк Феранна вдвое старше матери, которой на момент моего рождения 11 декабря 1958 года исполнилось 19 лет.

Полагаю, что в некоторых семьях одной только оливковой кожи Фрэнка – свидетельства его сицилийского происхождения – было бы достаточно, чтобы вызвать определенное недовольство. (Представьте себе, что сказал бы на это Зоровавель!) А в иных семьях разница в возрасте молодых привела бы к скандалу.

Но в истории моей семьи вообще имелось нечто необычное. Например, у отца Хортона были проблемы с законом – то ли растрата, то ли даже ограбление банка. Не вполне понятно, что именно с ним случилось, но он влип в какую-то историю и ненадолго угодил в тюрьму, а когда вышел на свободу, то не вернулся в семью, а просто завел новую. Семейство Хэйтов наверняка знало, что делать с надвигающимся скандалом.

В свою очередь, Нона была старше Тома – того мужчины, за которого вышла замуж после смерти Хортона, причем основательно – на 16 лет. Когда Том был ребенком, Нона работала его няней. Когда он вырос и пошел в армию, то оказался в части, расквартированной в городе Форт-Орд, на побережье залива Монтерей, и там снова встретился с Ноной. То есть разница в возрасте супругов не являлась для семейства чем-то новым. Возможно, Нона просто осталась счастлива, что Деанна вернулась домой живой.

Как бы то ни было, моя мать снова жила дома – целая, невредимая и беременная. Я сразу же стал причиной скандала. Мама выбрала несколько имен для меня, но Фрэнк настоял, чтобы сына назвали в его честь. Вероятно, он был непреклонен, и, судя по поздним рассказам мамы, я представлял, как он беснуется и срывает предметы со стен. Конечно же, отец добился своего: я стал Фрэнклином Карлтоном Феранной – младшим. Но даже того, что сына назвали его именем, не хватило, чтобы удержать Фрэнка-старшего в семье. Когда я стал старше и уже вполне осознавал окружающую реальность, он бросил мою мать и меня.

Во всяком случае, именно так я полагал в течение очень долгого времени. Но правда оказалась гораздо сложнее: она всегда такова – по крайней мере, в моей семье. Дело в том, что у Фрэнка и Деанны был еще один ребенок – моя сестра Лиза, которую я никогда не знал.

Жизнь Лизы для меня загадка. Наверняка я видел ее в младенческом возрасте – но был тогда слишком мал, чтобы запомнить. Мое первое воспоминание о Лизе – как она лежит в детском деревянном гробу. Моя сестра, скончавшаяся в 39 лет, была очень маленькой. Она родилась слепой и с синдромом Дауна. У меня остались ее церковные маленькие белые туфельки – Лиза надевала их раз в неделю много лет подряд. Туфельки выглядят как новенькие, потому что она никогда не умела ходить.

У нее было идеальное лицо – ангельское, совершенно без морщин. На самом деле, мы очень похожи, и когда я смотрел на нее, лежащую с закрытыми глазами, то будто бы глядел в зеркало. Я был разбит, когда оказался в похоронном бюро… Накануне вечером позвонил матери, и у нас состоялся один из наших кошмарных разговоров.

– Почему я никогда не видел ее? Почему мы ее никогда не навещали?

– Мы не могли, – отрезала мама, – однажды, когда мы пришли к ней, она слишком сильно расстроилась.

Но в похоронном бюро я встретил человека, чьи родители ухаживали за сестрой. «Это неправда, – заявил он, – сестра знала и любила тебя. Ей тебя не хватало, и она расспрашивала о тебе».

То, что рассказывала мать, никак не могло быть правдой – начиная с имени сестры, названной Лиза Мария. Если верить матери, имя было выбрано в честь дочери Элвиса Пресли. Но Лиза Мари Пресли родилась в 1968 г., а Лиза Мария Феранна – в 1960 г.

Неважно, была ли это маленькая ложь или я просто запомнил что-то неверно. Но мог ли я доверять иной информации о Лизе? Размышляя, я вспоминаю одно высказывание тети Шэрлин: «Мы с твоей матерью никогда не ссорились, она ладила и с Шэрон. Да, мы прекрасно общались втроем, если не считать того, что твоя мать ни о чем не говорила правды».

* * *

Вот рецепт семейного воспитания рок-звезды:

• Возьмите ребенка. Чем он будет впечатлительнее и мечтательнее, тем лучше.

• Добавьте немного пренебрежительного или жестокого обращения с ним и щедрую дозу ощущения его ненужности.

• Если у него есть другие братья и сестры, ведите себя с ними точно так же и дайте ребенку понаблюдать за этим.

• Энергично встряхните и дайте настояться.

Формула приблизительная – я уверен, что есть и другие, но точно подходящая для старта карьеры, если исходить из того, на что я насмотрелся в свое время в окопах рок-н-ролла.

Кстати, я все подсчитал. Получилось следующее: Лиза родилась 11 ноября, за месяц до моего второго дня рождения. Если верить тому, что я узнал после ее смерти, она оставалась в семье еще десять месяцев – приличный срок, чтобы я мог узнать и полюбить ее, и достаточно, чтобы потом заметить ее отсутствие. Насколько я мог понять, однажды сестра просто исчезла… Кто мог ручаться, что подобное не случится со мной? И, конечно, исчезла не только Лиза, – но и мой отец.

В детстве я воображал, что Фрэнк бросил нас после моего рождения. Очевидно, я ошибался. Он был с нами в начале 1960 г., когда моя мать снова забеременела, и в ноябре, когда родилась Лиза. Десять месяцев спустя, когда малышку забрали жить в семью, которая в итоге ухаживала за ней, он еще жил с нами. Но мне в детстве этого не рассказывали.

Когда я расспрашивал тетю Шэрлин, то был удивлен, что она и ее муж Боб, бывший свидетелем историй в моей семье, прекрасно отзывались об отце.

– Фрэнк был очень красивым парнем, – вспомнила тетя.

– И очень талантливым художником, – добавил Боб.

Тете и дяде сейчас за 80, и они живут в штате Айдахо. В первый год пандемии COVID-19 я был лишен возможности видеться с ними, однако мне нравилось болтать с Шэрлин и Бобом по телефону. У них превосходное чувство юмора, и после более чем 60 лет брака они превратили старую привычку заканчивать друг за друга отдельные фразы в своего рода искусство.

– Все, что ты слышал про отца – неправда…

– Ладно, Боб, мы этого не знаем.

– Мы знаем, что он был действительно хорошим человеком, на самом деле талантливым…

– И нам он действительно нравился.

– Твои родители в те годы приезжали в гости, – вспомнил Боб. – У нас был новый дом с красивым внутренним двориком у заднего фасада, со скамейками, разноуровневыми цветочными клумбами и подобными штуками, и все это придумал твой отец. Я не могу вспомнить, чем он зарабатывал на жизнь – вероятно, работал архитектором. Он мог взять карандаш и бумагу и нарисовать что угодно. Все, что только можно было представить.

– И мы на самом деле любили его, – прибавила тетя Шэрлин.

– А вы знали что-то о его прошлом? Вы можете вспомнить что-нибудь о его первой семье?

– Вообще ничего. Он не говорил о ней.

– Почему мои отец и мать разошлись?

– Случилось что-то, отчего Фрэнк просто взбесился, – вспомнил Боб, – поскольку с тех пор мы его никогда не видели. В тот момент мы полагали, что Деанна решилась на нечто, не понравившееся Фрэнку.

– Может, дело именно в Деанне, – прибавила Шэрлин, – но я не знаю точно.

Это какая-то неразрешимая загадка: кто-то сделал нечто; вероятно, что-то случилось. Но даже если Боб и Шэрлин и знали, что именно произошло, они ничего не говорили. Тетя и дядя прямые, честные люди – и могли забыть о происшествии или заблокировать воспоминания о нем. После Фрэнка у моей матери было много мужчин, о некоторых Шэрлин и Боб знали, о некоторых – нет. («Она ни с кем долго не жила, – вспоминала тетя. – С Фрэнком, наверное, оставалась дольше всех».)

В жизни Деанны многое стоило бы изменить. Но это не умаляет моего любопытства к настоящей истории семьи.

Я даже не могу себе представить, каково было привезти сестру Лизу домой после родов, ведь она должна была умереть. Любого подобная ситуация ошеломила бы, и любой брак оказался близок к развалу. Однако Лиза выжила, а родители просто отказались от нее – как такое пережить? А если пережить это вы не можете и просто молчите? Что, если моя мать тогда промолчала?

– Была ли мама ласкова со мной? – спросил я тетю Шэрлин.

– Ничего не могу сказать. Помню, что, когда ты родился и тебя привезли домой, я приехала в вашу квартиру. Прожила там две недели и ухаживала за тобой – твою мать это не увлекало, но я не особо задумывалась о подобном. Деанна была увлечена готовкой, но она знала о моей любви к младенцам и детям, так что мы обе оказались в своей стихии. Теперь, когда я стала старше, понимаю, что должна была заставить ее заботиться о тебе и по-матерински сблизиться с тобой. Но я сама была почти ребенком. Что дети знают о материнстве?

Возможно, мой отец вовсе не ушел из семьи – его могла прогнать моя мать. Но винить ее легко… Да хотя бы вспомнить скандал вокруг моего имени – быть может, даже эта история рассказана мне шиворот-навыворот. Вполне вероятно, что мой отец, гордый сицилианец, очень обрадовался рождению сына. Возможно, история с моим именем связана вовсе не с его гневом, а с гордостью. Опять же, все могло обстоять не так и он вправду крушил кулаками стены дома. И даже если Деанна не давала Фрэнку звонить мне или видеться со мной (не думаю, что так, но давайте просто предположим), ее нельзя простить.

– Случилось что-то, из-за чего Фрэнк просто взбесился, поскольку с тех пор мы его никогда не видели, – сказал дядя Боб.

Но и Фрэнк никогда больше не видел меня.

Глава 4
Нона и Том

После исчезновения отца мы переезжали с места на место: Лейк-Тахо, Рино, Эль-Пасо… Судя по всему, мы никогда не жили подолгу ни в одном из городов.

Дядя Боб и тетя Шэрлин первыми оказались в Лейк-Тахо. Боб работал автомехаником, 13 лет он трудился в компании в Санта-Круз, а затем занялся собственным бизнесом, узнав, что в Лейк-Тахо продается магазин автозапчастей без механического цеха. Они с Шэрлин переехали туда, чтобы заново открыть его, и в течение многих лет это была единственная точка с механическим цехом в городе.

Мой дедушка, Том, работал станочником и автомехаником, как и Боб. Они с Ноной отправились вслед за Бобом и Шэрлин в Лейк-Тахо, где Том устроился на работу в тот же магазин. В какой-то момент оказалось, что и мы с матерью присоединились к ним.

Деанна устроилась крупье по игре в блэк джек в казино «Harvey’s Wagon Wheel». Но это было не то, чем она хотела бы заниматься: мама мечтала стать моделью или актрисой, тянулась к музыкантам и людям из шоу-бизнеса. Но игровой зал казино располагался не слишком далеко от сцены, и в нерабочее время она могла общаться с артистами. Мать работала всю ночь напролет и лишь утром возвращалась домой. Как-то, проснувшись, я обнаружил, что в нашей квартире находится странный мужчина. Я был мелким, но этого человека запомнил особенно хорошо, и не только потому, что он задержался у нас довольно надолго, но и поскольку в нем было нечто необычное. Мужчина оказался добрым, и я помню, как он стоял на четвереньках, играя со мной и отпуская шутки, которые я находил самыми смешными в мире. Несмотря на ребячливость, иногда тот человек мог загрустить – тогда я забирался на диван и клал голову ему на плечо. Если он куда-то уходил, а потом внезапно возвращался, то, увидев меня, начинал сиять: «Фрэнки, дружище!» Его звали Ричард, и он был чернокожим. Ричард появлялся в городе на несколько недель, а затем уезжал, но всегда возвращался. Я был рад его видеть, но не все разделяли мои чувства.

Стояла середина 1960-х. Мужчины все еще носили шляпы. Смешанные браки и сексуальные отношения между представителями разных рас считались незаконными на территории нескольких штатов. 15 годами ранее такой роман оказался бы вне закона и в Калифорнии, так что к подобному там по-прежнему относились с неодобрением. Деанна рисковала потерять работу в казино: менеджеры сказали ей, что работникам запрещено встречаться с артистами, но я уверен, что причина была в другом. В то время межрасовые отношения возникали редко и воспринимались как нечто неслыханное.

Если меня не подводят воспоминания о матери, то я уверен, что мы жили от зарплаты до зарплаты. У нас не было никаких сбережений. Нашей единственной защитой являлась семья – и решение расстаться с чернокожим бойфрендом было бы правильным, учитывая часы работы моей матери и время, которое она проводила вне дома. Но ни у кого не было денег – тогда я этого не знал, но сейчас, оглядываясь назад, понимаю, что мы действительно жили бедно. Увольнение стало бы для нее настоящим шоком. Понятия не имею, что мама чувствовала из-за расставания с Ричардом: вероятно, жалела – хотя если и жалела, то не говорила ничего. Только когда я повзрослел, то, как говорится, сложил два и два и понял: «О, это был Ричард Прайор!»¹⁶

Однако он исчез, как и мой отец, – и я не знаю, ушел от нас сам или нет. По словам Боба и Шэрлин, Ричард продолжал звонить моей матери. Когда она не хотела разговаривать и вешала трубку, тот перезванивал тете и дяде. Ричарду потребовалось время, чтобы уступить нежеланию матери продолжать отношения – а потом прошел не один год, пока он сам стал по-настоящему знаменитым. Но когда я оказался в старших классах, Прайор превратился в икону стиля. В тот момент мы жили в Джероме, там никто и никогда бы не поверил, что Ричард встречался с моей матерью – я мог бы с таким же успехом рассказывать, что мы жили год вместе с инопланетянами. Калифорния из Айдахо казалась просто другим миром.

* * *

Затем мать работала в других казино, но эта работа не была такой стабильной, как в «Harvey’s Wagon Wheel». И вскоре она тоже начала исчезать: ее подолгу не было дома или мне только казалось, что подолгу… Я оставался с Ноной и Томом или перемещался из их дома в дом Боба и Шэрлин, и наоборот. Вероятно, в школу я пошел в Лейк-Тахо, но эти воспоминания беспощадно перемешаны ныне с воспоминаниями о других школах в других городах. В основном я проводил время на улице – плавал летом, катался на снегоходе, если шел снег зимой. Я был слишком мал, чтобы водить снегоход, так что наверняка сидел на коленях у Боба или Тома, а у Боба и Шэрлин были свои дети, мои старшие двоюродные братья. Наверное, снег шел и в тот день, когда я в последний раз видел отца. Я знаю, что мне было около четырех лет, потому что у меня имелась наша совместная фотография – тогда он подарил мне маленькие красные санки-блинчик. Я вспомнил об этом на днях в Вайоминге, когда поехал в магазин сети «Ace Hardware», чтобы купить своей дочери Руби санки. Снаружи валил сильный снег. Это было просто потрясающее зрелище, и когда я вышел из магазина с таким же красным «блюдечком» для Руби, то меня поразило собственное воспоминание об отце. Я до сих пор лелею его, поскольку это мое единственное настоящее воспоминание о нем. Но если не считать того, что я скучал по нему и по Ричарду, то не припомню, чтобы в Лейк-Тахо мне было слишком грустно или одиноко. Мы с кузенами проводили так много времени вместе, что они казались мне настоящими братьями и сестрами. Боб и Шэрлин, Нона и Том всегда находились рядом. Хорошие времена – ведь я был в семье.

Том обожал активный отдых, прямо как житель фронтира¹⁷, родившийся не в том веке. Он любил рыбачить и охотиться, и если ему требовался инструмент для выполнения определенной работы, то мог сесть и смастерить его сам. Меня интриговали его инструменты – похожие на игрушки, которыми можно было сделать другие игрушки. Я был просто одержим его перочинным ножом. Мне хотелось иметь такой же, и Том купил его. Нож провел со мной много лет, но я не знал, что дед продал некоторые из своих инструментов, чтобы приобрести его. С их помощью он зарабатывал себе на жизнь, но его первой мыслью было: «Фрэнки хочет такой нож. Что я могу продать ради этого?» Забавно, однако, что в конце концов Том застрял на офисной работе. Но прежде чем в его жизни случился такой поворот, моя мама снова вернулась к нам, и у меня с ней и ее новым парнем Берни случилось большое приключение – мы переехали жить в Мексику, в город Пуэрто-Вальярта.

Берни был трубачом, время от времени выступавшим с Фрэнком Синатрой. Вероятно, для мамы отношения с ним являлись следующим шагом к вершине. Но я почему-то боялся Берни. Правда, сейчас я лучше понимаю его: будучи музыкантом, он заканчивал работу далеко за полночь – а что делают дети по утрам? Моя дочь Руби начинает брыкаться, кричать и требовать включить мультфильмы, и я уверен, что в другой ситуации сам повел бы себя, как Берни. Шум, который я производил, был последним, что он хотел слышать с утра, после того как не спал полночи. Став взрослым, я догадываюсь, как трубач мог появиться в нашей жизни. Но все, что я слышал от него, это: «Тише, тише!»

Трудно переносить такое, и я уверен, что просто его раздражал. Но мне приходилось находиться рядом с ним, и он постоянно пилил меня. Ему не нравилось, как я сидел на стуле, сутулясь и ставя локти на обеденный стол. Ему не нравилось, что я чистил зубы горизонтально, а не вертикально, как он учил меня. Ему не нравилось, если я его будил – тогда он кричал на меня, а я думал: «Нет, ты не мой папа».

Я не думаю, что мне нужно говорить об этом. Как-то Берни то ли ударил меня, то ли дал пощечину, когда я неправильно чистил зубы, из-за чего тут же жестоко подрался с моей матерью. Они кричат, а я сижу на полу и плачу после того, как меня шлепнули по губам. Не думаю, что даже тогда я сказал хоть что-то.

Вот фотография нас троих в те времена. Похоже, Берни и моя мама пьют не только кофе, но и вино. И курят: на столе лежит пачка красных «Мальборо». Но хотя видно, что оба они расслаблены, Берни сидит несколько в стороне, скрестив руки. Мамины руки открыты, и мне кажется, она смотрит на меня с подлинной любовью, хотя и не тянется ко мне и даже не сидит рядом. Для меня она выглядит как женщина, разрывающаяся в разные стороны – уверен, что так и было. А Берни… ну, Берни выглядит как мужчина, который точно не является моим отцом.

Но он, как видно, терпел меня, раз уж согласился отвезти в Мексику. Мне не совсем понятно, почему они с мамой хотели туда переехать. Дядя Боб полагает, что им было бы легче приобрести там недвижимость, если бы моя мама родила в Мексике. (В любом случае, этого не случилось – моя сестра Селия родилась в США.) Не думаю, что я тогда знал о беременности Деанны. Однажды мы просто собрали вещи и отправились в Мексику – вот и все, что мне было известно.

Путешествие на юг прошло не слишком комфортно. У Берни был маленький автомобиль – «Шевроле Корвейр» или «Фольксваген Карман-Гиа» и большая злая немецкая овчарка. Мы с собакой втиснулись на заднее сиденье, куда были сложены и все вещи, не поместившиеся в багажник. Она кусалась и рычала. Когда мы останавливались и выходили из машины, овчарка гонялась за мной. Дороги, по которым мы ехали, оказались сплошь грунтовыми, и в какой-то момент мы застряли: река на нашем пути вышла из берегов. Это не лучшая ситуация для троих пассажиров с кучей багажа на спортивной машине. Но когда другие водители начали выталкивать нас, собака стала рычать и лаять на них. Поездка превратилась в маленький кошмар, но она того стоила: когда мы добрались до Пуэрто-Вальярта, город показался мне самым волшебным местом в мире.

Я родился возле Тихоокеанского залива, но залив Баия-де-Бандерас сильно отличался от тех мест – все вокруг заполняла тропическая пышная зелень. Всюду ползали ящерицы – и они тоже выглядели волшебными. Наш маленький домик находился в сотне шагов вверх от основания горы, и там было на что посмотреть. Мимо ходили ослы, из кустов вылезали игуаны. Глядя с вершины горы, можно было заметить животных на ее склонах, а внизу – и сам океан. Я часами смотрел в окно, наблюдая за проплывающими лодками, и мне разрешалось гулять больше, чем раньше. Я сбегал вниз по ступенькам, играл на пляже с другими детьми, плавал и бегал голышом. Уличные торговцы готовили кукурузу на палочке, завернутую в алюминиевую фольгу, с кинзой, маслом и солью, а однажды, съев севиче¹⁸, я заразился ленточным червем – хотя узнал об этом позже. Уже вернувшись в Штаты, я пошел в ванную, а потом в ужасе позвал Нону – подумал, что наружу лезут кишки. Меня на одну ночь положили в больницу, где не кормили и давали английскую соль, чтобы изгнать червя. Вот так я впервые очутился в клинике… В итоге это стало еще одним из доводов против Берни. Но только один из его поступков так и остался непонятным для меня.

Наш дом был очень маленьким. Мы не могли купить телевизор, но к нам приходили гости. У меня сохранились смутные воспоминания о том, как Берни и моя мать выпивали и покуривали травку, хотя тогда я не понимал, что за сигареты у них в руках. Припоминаю, что отчим спрашивал, не хочу ли я попробовать его курево. Я затянулся и меня «вштырило», лишь намного позже я осознал, что Берни подсадил меня на марихуану, а ведь мне еще и семи лет не было.

Родители делали то, за что сейчас отправились бы в тюрьму. Стояли 1960-е – вы приходили к кому-то в гости, а хозяева расхаживали голыми. Взрослые ходили голыми! А дети могли вообще никогда не носить одежду. Взрослые занимались глупостями – ты боялся такого, но подобное следовало стойко переносить. Я задумался об этом, когда оказался способен делать то, что у меня хорошо получается – посылать людей куда подальше: «Чувак, отвали! Пошел отсюда! Ну что, получил?» Безусловно, Берни помог мне выработать дерьмовое отношение к обижавшим меня людям.

Кортни говорит, что если кто-то проявит ко мне неуважение, то я выйду из себя. Даже сейчас. Ты не можешь трогать меня руками, и тебе не позволено проявлять ко мне неуважение. Мои границы таковы, и даже сущая мелочь может испортить отношения. А если я достаточно зол, то могу прямо-таки уничтожить себя, но и от тебя ничего не останется.

Но Пуэрто-Вальярта, все те запахи и цвета… На берегу лежал старый и уже гнилой остов корабля – я считал его крутейшей штукой в мире. Когда я избавился от героиновой зависимости, то вернулся в Пуэрто-Вальярта. Это не являлось своего рода возвращением на место преступления, скорее решением сложной задачи. На тот момент у меня не было девушки. Только друг, не употреблявший наркотики, и мы с ним постоянно валялись на пляже. Просто лежали там и разговаривали, что стало для меня началом лучшей жизни – той жизни, которой я живу сегодня.

Можно подумать, что, как только вы отказываетесь от наркотиков, все одномоментно меняется к лучшему. На самом деле, когда вы бросаете наркотики или иные вещества, якобы помогавшие вам врачевать душевные раны, то начинаете страдать и задавать трудные вопросы. И если вы не решились бросить наркоту раз и навсегда и подчинить судьбу некоей высшей силе, то вас опять ждет путешествие в ад. В тот момент я оказался в сообществе анонимных алкоголиков и окружил себя здоровыми и трезвыми людьми, имевшими какие-то цели. Я всегда верил в то, что нужно быть среди тех, кто умнее и лучше тебя. Вероятно, я мог прийти на собрание анонимных алкоголиков с чем-то большим, нежели просто мое имя или дурная слава. Но, по меньшей мере, я верю, что еще кое-чему научусь и получу немного полезного смирения. И всегда буду ассоциировать Мексику с чем-то хорошим, даже если Берни не был этим «чем-то».

Однако я стараюсь не принимать подобные истории слишком близко к сердцу. Берни был дерьмовым отцом и для Селии и почти не появлялся рядом с ней, а Селия – его плоть и кровь и замечательный человек. Так что не думаю, что тот парень имел что-то против меня, просто он ненавидел детей, и ему не следовало их заводить. Закономерно, что ему и моей матери не суждено было остаться вместе. Но когда они наконец-то расстались навсегда, я был далеко. Потому что вернулся к Ноне и Тому.