Kitabı oxu: «Рядовой»
Посвящается моему учителю Алексею Александровичу Меняйлову, чьим заочным симинаристом я был более десяти лет. Именно его теорию я проверял на практике. На сколько успешно судить вам. Всё то что я понял у Меняйлова прекрасно, а что не понял видимо ещё прекраснее. Все мои достижения это благодаря Меняйлову, а все мой промахи это моё тугодумие и костоность мышления неспособное побороть привычки и стереотипы.
Пролог.
Война начинается не с выстрела. Она начинается с Тишины. С той щемящей, звенящей Тишины, что повисает в воздухе после того, как захлопнулась дверь родного дома, и ты остаешься наедине с своим решением. Решением, которое уже ничем не изменить. Этот текст – не воспоминание. Это – следы. Следы, утоптанные окровавленными сапогами в грязь и пепел того, что раньше называлось историей. Здесь нет слов – только шрамы. Здесь есть только правда, солдатская окопная правда, которая больнее любой лжи. Здесь нет героев. Здесь есть люди. Со своим страхами и подвигами, смехом сквозь слёзы, подлостью и невероятным, животным желанием – выжить. Меня зовут Николай Васильевич Павленко. Я был рядовым на этой войне. И это – мой расссказ.
Сборы.
"Чтоб ты жил в эпоху перемен!"
Конфуций (Кун цю)
Древнекитайское проклятье и (или) благословение.
Сталинград.
Двадцать третьего февраля две тысячи двадцать второго года я работал в ночную смену на заводе, который когда-то ковал победу в Сталинградской битве, а теперь штамповал батареи отопления для мирных домов. Ирония судьбы была бы слишком грубой, если бы ее придумал романист. Я был КИПовцем в мои обязоности входило следить за исправностью оборудования и чинить его. Нас все называли фиксиками.
Ночное небо над спящим городом-героем рвали на клочки реактивные двигатели. Они выли не самолетами – они выли металлом. Это был звук-предвестник, звук-отверстие, через которое в наш мир хлынуло что-то чужое, тяжелое и неумолимое. Это был не рев. Это был скрежет ключа, запирающего дверь в прошлую жизнь.
Я полез в сеть. И мир, каким я его знал, тихо и безвозвратно разлетелся на осколки, как стекло от ударной волны. Не было гула, только звенящая тишина в ушах. Три буквы – С.В.О. – прорезали время, как стеклорез. Отныне всё делилось на "до" и "после".
Я не побежал в военкомат. Не бросил все и не поскакал на Донбасс. Во мне говорил не страх. Говорил взрослый, тридцатидевятилетний мужчина с долгами и обязательствами. Я решил доработать месяц – получить зарплату. Двадцать пятого февраля у меня был день рождения. Абсурд? Да. Но именно так и происходит – конец света всегда застает врасплох: у тебя запланирован обед, стрижка или день рождения.
Мы отмечали с Женькой и Ольгой. Парились в бане, как будто могли смыть с себя это всеобщее напряжение, этот невысказанный ужас, витающий в новостях. Потом сели за стол. Пришел Илюха с Натахой, разжег мангал. Запах шашлыка, который всегда ассоциировался с миром, покоем, дружбой, теперь горько спорил с запахом надвигающейся грозы. То и дело говорили о том, что началось. Говорили общими, осторожными фразами, будто боялись спугнуть ту хрупкую нормальность, что еще оставалась.
Ворошиловград.
Дважды я откладывал дорогу. Дважды отступал перед бездной, что зияла за порогом моего дома. Придя к Илюхе Натаха, смеялась надо мной. В её смехе звенела издевка «Боишься, воин? Дождика струсил?».
Вторая попытка была уже не попыткой, а ритуалом самообмана. Я купил билет – бумажный амулет, отводящий беду. Он пролежал в кармане, истаяв, как прошлогодний снег. Я не поехал. Не сдал его. Просто выбросил, как выбрасывают ненужную ветошь.
И лишь с третьего раза, когда стыд перед самим собой пересилил животный страх, я махнул рукой таксисту и добрался до автовокзала Сталинграда. Это было седьмого марта. Купив билет на автобуся отправился в неизвестность манящую и пугающую одновременно.
Я не сказал никому из своих, куда и зачем еду. Не из героизма. Из трусости. Я боялся их слов, их здравого смысла, их укоризненных взглядов. Боялся, что их логика, правильная и неумолимая, как столетний дуб, сокрушит мой хрупкий, безумный порыв.
Добравшись до Ворошиловграда я направился на ВВАУШ в ОРБ. Прийдя к части на КПП и попросил вызвать дежурного по штабу что бы переговорить. На проходной я увидел смартфоны, прибитые к стене гвоздем соткой. Вышел дежурный и сказал:
– Никого нет, все на боевых.
Я был полон решимости, почти отчаяния. «Вам бойцы нужны? – выпалил я, чувствуя, как звучит это глупо. – Я здесь служил в пятнадцатом». Я ждал всего: вопросов, проверки документов, даже подозрения. Но я не ждал того, что последовало.
Дежурный, человек с лицом, на котором застыла вечная скука канцелярии, даже не взглянул на меня. Он посмотил куда-то мимо, сквозь меня, и произнес всего два слова, от которых весь мой пафос рассыпался в прах: «Мест нет».
Я не стал спорить. Не стал доказывать. Я просто развернулся и пошел прочь. Не с обидой. С холодным, ясным пониманием. Война меня не ждала. Она была гигантской, бездушной машиной, и я был просто винтиком, который ей в данный момент не подошел. Мое желание, моя готовность умереть – всё это было моими личными проблемами. Система ответила мне на своем языке – языке штампов и отчетности. «Мест нет».
Развернувшись я поехал назад домой.
Дождавшись зарплаты за март я проколол курс лекарств и сделал пломбы на зубах и поехал снова в часть.
Вторая поездка в Ворошиловград.
Добравшись на ВВАУШ я увидел что флаг над частью приспущен. Я вспомнил как в две тысячи пятнадцатом году один разведчик из этой части расказывал: – Как только начнётся большая война, то нас направят на самолётах десантироваться на парашутах под Киевом, как космодесант.
На КПП, у проходной, меня встретил странный иконoстас из нескольких десятков смартфонов. Они были прибиты гвоздем-соткой к стене. Дешевые и дорогие, новые и старые. Символичное убийство связи с прошлым, с миром, с «я», которое было до. Каждый из этих телефонов когда-то звонил маме, хранил фото любимой, ловил покемонов. Молчаливые свидетельства тех, кто прошел здесь до меня, чтобы их не слышали. Или чтобы они никому не позвонили. Главная военная тайна оказалась не в картах, а в этом гвозде, вбитом в экран. Я стоял на КПП, переполненный темной, отчаянной решимостью человека, готового умереть, но не знающего, куда принести эту свою готовность в дар.
– Вам бойцы нужны? Я здесь служил в пятнадцатом.
– Мест нет, – снова ответиле мне. Два слова. Сухие, плоские, как штамп в документе.
Весь мой пафос, вся моя готовность к самопожертвованию рассыпались в прах от этих двух слов.
Областной военкомат. Апрель.
Плюнув на эту затею, я поехал туда, откуда меня когда-то направили в эту часть – в областной военкомат. Там царила иная реальность. У проходной толпились «покупатели» из Министерства обороны – скупщики человеческого мяса. Их глаза, холодные и оценивающие, скользили по нам, добровольцам. Но как только я упоминал о своей непогашенной судимости, их интерес таял, как дым. Я был бракованным товаром.
Пока мы сидели на лавочке в ожидании своей участи, ко мне подошел один из них. Увидев мой военный билет ЛНР, он оживился. – Давайте свои документы, я пойду узнаю, может, получится? Он вернулся сияющий, как ребенок, нашедший потерянную игрушку.
– Паспорт свой спрячь и не показывай, всегда показывай только военник!
Я ответил: – хорошо.
Медкомиссия была фикцией. Ни одного врача. Просто вынесли какие-то бумаги, которые нужно было заполнить: ФИО, место рождения, образование. Строки о ближайших родственниках и их телефонах – на понятно какой случай.
Двойка.
Так я попал в пехоту. Во вторую бригаду ЛНР. «Двойку». Нас поселили в казарме на Юбилейном. Там царила странная, выжидательная атмосфера. Студенты, получившие ранения в Рубежном, ждали дембеля по вышедшему недавно приказу. РАВ команда, занимавшаяся погрузкой снарядов, жила своей жизнью. Их сержант с первого взгляда вызвал у меня дикую, животную ненависть – таким было его отношение к подчиненным. Это был не командир. Это был надсмотрщик.
Через несколько дней нас погрузили в машины и отправили «куда-то на урале». По дороге мы заехали на вещевой склад. Мне повезло – я получил обувь сорок шестого размера. Остальным повезло меньше – кроме сорок шестого, был только сорок первый. С одеждой было получше, но нас все время подгоняли, как буд-то мы куда-то опаздываем. Кладовщики спешно избавлялись от залежавшегося товара, который должен был быть списан еще в прошлой жизни.
РАВ команда ждала нас в Урале. У водителя мы узнали куда едем. Нас везли не на фронт. Нас везли на короткую, отчаянную перековку. Курс молодого бойца длиною в две недели.
Полигон.
«Мы на многое не отваживаемся не потому, что оно трудно;
оно трудно именно потому, что мы на него не отваживаемся.»
Сенека Луций Анней.
Полигон Звёздный.
Мы прибыли на полигон восемнадцатого апреля, опоздав на два дня к началу учений. Опоздание стало нашим первым клеймом, печатью несерьёзности. Мир, который мы знали, остался там, за воротами, а здесь нас ждал контейнер-склеп, с потолка которого, как слёзы небес, капал конденсат. Мы спали под эту монотонную капель, пытаясь согреться дыханием – двадцать человек, брошенных в преддверие ада.
Утром следуёщего дня нас отвели в класс где мы просидели до обеда в ожидании неизвестно чего. После обеда нас перевели в вагончики, в пяти километрах от того места, где нас должны были учить воевать. Дорога на занятия занимала полтора часа пешего марша. Пыль дорог, смешанная с потом, въедалась в поры, становясь нашей второй кожей.
На следуйщий день нас собрали в учебном классе, атмосфера была такая что это, какая-то ошибка и мы случайно попали сюда, нас никто не ждал здесь. Люди вырваные из свого привычного мира пытались понять и встроиться в новую парадигму жизни.
К нам подошел офицер и спросил:
– Кто хочет стать танкистом? – голос офицера прозвучал как удар грома в безветренный день.
Ответом ему была могильная тишина.
– Хорошо, а кто хочет стать бмпистом?
Тишина стала ещё гуще, ещё звенящее.
– Тогда зачем вы сюда приехали? – в его голосе сквозил не вопрос, а приговор.
Кто-то пробормотал правду, горькую и простую: – Нас никто не спрашивал. Сказали «Грузитесь» – мы и поехали. Мы даже не знали куда нас везут.
Так судьба двадцати человек была решена за пять минут. Нас разбили на тройки: водитель, наводчик, командир. Витёк записал меня командиром БМП, а сам записался водителем.
Водитель бэхи.
Единственным лучом света в этом царстве абсурда был молодой водитель «Бэхи», уже хлебнувший фронтового опыта. Его форма была так же грязна, как у нас, но на нем она выглядела как боевая броня ветерана. Он не носил звания – он носил Знание. Оно горело в его глазах неярким, спокойным огнем. Не пламенем фанатизма, а ровным светом костра, у которого можно отогреть душу.
Он не читал нам устав. Он рассказывал нам, как отличить по вою в небе «прилет» от «улета». Как по звуку определить, миномет это или гаубица. Почему нельзя пить из найденной фляги – не потому, что яд, а потому, что предыдущий хозяин мог слить в нее мочу от страха, и твой собственный организм, отравленный этим коктейлем ужаса, сломается раньше, чем яд.
Мы сидели вокруг него, как первобытные люди у костра, впитывая не информацию, а инстинкты. Он не готовил нас к войне. Он давал нам инструменты для выживания в ней. Его слова были не приказами, а заклинаниями против хаоса. И этот единственный настоящий урок, оплаченный его кровью и страхом, стоил больше всего остального чего нас учили на полигоне. Он был проводником в ад, в который нас уже бросили, но в котором он уже побывал и вернулся, чтобы рассказать, где там ступеньки. Это был единственный урок, который имел смысл. Мы жадно ловили каждое его слово прекрасно понимая, что именно от этих нюансов будут зависеть наша жизнь.
Боевая подготовка, или её призрак.
Мы прошли экспресс курс боевой подготовки. Тут я повстречал своих старых знакомых, с которым служил ОРБ в две тысячи пятнадцатом году. Они провели у нас стрельбы, метание гранат. Мы встретили инструкторов из Словакии, которые тренировали нас приёмам перемещение в двойках и тройках. Мы отрабатывали выход на рубеж и стрельба по мишеням, а также передвижение по местности и стрельба из укрытий.
Экспресс-курс боевой подготовки был похож на скорую помощь, которая пытается воскресить мёртвого похлопыванием по щекам. Стрельбы, метание гранат… Всё это было, но скомкано, мимоходом, будто обязательный ритуал, от которого никто не ждёт результата.
В один из дней было метание гранат. Меня попросили побыть на выдаче. Мы открывали ящики с гранатами специальным ключом для вскрытия цинков который был внутри ящика. Он был похож на большой специфичный консервный нож.
Батя удивился:
– С какой такой щедроcти нам выдали целую тысячу гранат?
Внутри лежали «сокровища» советского ВПК – гранаты РГН и РГО с запалами из восьмидесятых. Пластик от времени рассыпался в руках, как песок.
Система запала была сделана из двух запалов и одним самоликвидатаром. Если по каким то причинам не сработал первый запал, то на запасной случай сделали дублирующий. Но если и второй запал не сработал, то на этот случай был самоликвидатор. Даже с такой системой срабатывало треть или даже четверть всех гранат. Теперь нам стало понятно почему так легко и много нам дали ценного военного имущества.
В один из дней я попал в наряд по кухне. Я делал всё как полагается и даже более того, но повара решили что я буду всё делать и за других, но не тут-то было.
Видя не справедливость и как другие прогуливали работу я сказал:
– Я не буду делать чужую работу и вообще перевыполнил норму уже в полтора, а то и в два раза.
На что мне сказали:
– Пошел вон с кухни, мы всё расскажем твоему командиру.
Но дело в том что командир привёз нас и сразу уехал назад и мы были сами по себе. Так что я ушел с кухни разругавшись и ничего не опасаясь. Да и чего можно бояться солдату идущего на смерть?
Я ушёл с кухни, выиграв свою первую и единственную битву на полигоне.
Одному бойцу очень понравилось там и он даже хотел перевестись туда и служить до конца войны.
Наладив контакты бойцы начали возить продукты и бухло. Вскоре у нас появились соседи курсанты пятого курса военного училища, которые выпустились досрочно. В один из дней наводчика забрали на дежурство по столовой и я решил пойти за него на стрельбы, но меня не допустили. Сказали, что стреляют только наводчики.
Я опять возмутился:
– Зачем я вообще сюда пришел и что я здесь делаю на этом полигоне?
В чём заключались учения для командиров БМП я так и не понял. Да и как можно подготовить с нуля бойца за две недели для меня осталось загадкой.
Жили мы в вагончике в котором находились двухъярусные деревянные нары сколоченные из обычных досок. Возле входа стояла печка буржуйка. Одного человека мы оставляли на охране имущества в вагончике, что бы он наколол дров и навел порядок.
Был у нас один кадр с дурки, который украл у соседей кроссовки.
У него спросили:
– Где ты взял эти кроссовки?
Бабка ответил:
– Мне мать прислала в посылке.
Бойцы которые уже давно были с ним пояснили что никакой посылки ему мать не посылала. И то что он постоянно роется в чужих вещах. Бабка постоянно исполнял, то дверь в вагончик откроет ночью, то печку затушит. На гражданке он ложился в дурку каждые пол года. В конце концов его отлупили и заперли в контейнере, позже пожалели об этом, потому что он обосал там всё.
За эти косяки Витёк забрал у него все деньги, которые у него были. Оказалось около двадцати тысяч рублей. Часть денег он отдал владельцу кроссовок, а остальные потратил на поляну на всех бойцов. Купил еды и бухла.
Кто-то сказал:
– Это не справедливо, забрать у него все деньги.
На что Витёк ответил:
– А справедливо воровать чужие кроссовки? Или может быть справедливо когда в военкомате гребут тех кто не смог убежать или отмазаться? Пологая что с их болячками их не тронут. Вот ты мне скажи как воевать с такими бойцами: с эпилепсией, дуркой, подагрой, сифилисом, наркоманы с ломкой и тому подобные.
Только у нас из двадцати человек, четверых должны были списать по болезням. Мы ещё шутили:
– Здоровые смогли убежать, а больных – забрали. Вот и весь призыв.
Его слова повисли в воздухе. Мы были не армией. Мы были сборищем тех, кого не жалко. Калек, неудачников, безумцев и идеалистов, которые скоро будут на фронте.
Нам приходилось, пилить и колоть дрова, ходить в наряды вместо боевой подготовки. Это было в порядке вещей, но однажды я увидел, как один из бойцов, прибывший с нами на обучение, стоял на четвереньках и тщательно, с усердием, достойным лучшего применения, красил побелкой бордюр. На полигоне. В двух шагах от учебных окопов, где нас учили воевать.
Я остановился и смотрел на эту картину, пытаясь найти в ней логику. Какой-то высший смысл. Не нашел. Бордюр блестел ослепительной, идиотской белизной. Он был абсолютно чист, абсолютно бесполезен и абсолютно нелеп на фоне грязи, хаоса и подготовки к смерти.
– Зачем? – спросил я, уже зная, что ответ сведет меня с ума.
– Проверка, – буркнул он, не отрываясь от работы. – Скоро приедут.
Я понял всё. Где-то там, в тылу, существовал человек, для которого побеленные бордюры на полигоне были важнее умения бойцов стрелять. Существовала система, в которой отчетность была выше эффективности. Этот побеленный бордюр был таким же памятником нашей действительности, как и сгоревшие танки. Он был символом. Символом того, что война не отменила бюрократию. Она лишь придала ей еще более чудовищные, сюрреалистичные формы.
Концерт.
Первого мая под конец сборов организовали концерт на плацу, как всегда по военному. Мы стояли два часа на плацу стоя и слушали песни. Всё это было не подготовкой к войне, а её точной, утрированной копией – театром абсурда, где каждый играл отведённую ему роль, не зная ни сюжета, ни финала.
Юбилейный.
Третьего Мая мы вернулись с полигона в часть. Пришел полковник посмотреть на нас и что-то спрашивал? Я первым делом я пошел мыться в душе так как не мылся уже три недели. Во дворе казармы висел портрет Сталина с надписью: «Кадры решают всё!» Куда сдать гражданские вещи в которых приехал я так и не нашел. Я положил их в шкаф в комнате, наивно пологая что возможно когда-то заберу их. Те бойцы что были в РАФ команде, вернулись к своему старому делу. Им абсолютно не хотелось бы танкистами, остальных вскоре отправили в Рубежное.
Дорога на фронт.
Четвёртого мая мы выехали. Ехали мы очень долго. Во-первых далеко, а во-вторых дорога до Рубежного проходила по грунтовым дорогам, а иногда и по пересеченной местности. Через несколько часов поездки мы становились такими грязными, что глаза слипались. Пыль стояла густым туманом. Мне вспомнилась песня: Эх дороги, пыль да туман. Всю дорогу мы передавали по кругу бытылки и наливали в пластиковые стаканчики Горькую. Как буд-то это был наш магический ритуал отвлечения от вороха мыслей в голове каждого. Я налягал на закуску что бы сильно не захмелеть. Водка была теплой и противной, она не пьянила, а лишь притупляла сознание, как удар обухом. Мы пили её для храбрости, а чтобы стереть хоть на пару часов это месиво из пыли, гула мотора и страха, что скреблось под ложечкой. Она была похожа на жидкий анестетик для души, которая уже начала болеть от того, что еще не увидела. На подъезде к Рубежному мы остановились в квартале из пятиэтажек, мне бросился на глаза трофейный Казак.
Мы спросили:
– Где вы взяли такую машину?
Водитель ответил:
– Мы нашли её лежащей на боку в кювете.
Мы дивились и рассматривали данный экспонат как на экскурсии.
Рубежное.
«Войско баранов возглавляемое Львом,
всегда одержит победу,
над войском львов возглавляемых бараном.»
Наполеон I Банопарт.
Футбольный клуб.
Мы прибыли на точку бассейн, которая была детским футбольным клубом, где нас построили у забора.
Нас спросили:
– Кто танкист, а кто БМПист?
Витек поднял руку и его забрали в другой батальон. Он звал меня с собой, но я остался стоять на месте не поднимая руки. Вместе со мной попал Осёл командир танка. Я рассказал ему историю, что у нас в бате был Чип и Дейл, а ещё Гайка и Вжик. Я предложил ему продолжить традицию и взять ему позывной Джерри, потому что у меня был позывной Томас. Том и Джерри. Он согласился. Один боец перепил и стал вываливать свой маргарин другим. Я пытался уйти от него, но он был настойчив.
Он приставал с обвинениями:
– Ты – конченый!
Не желая терпеть такие обвинения я решил вразумить его кулаками. С десяток ударов в голову надеюсь привели его в чувства. Прибежали бойцы разнимать нас. Я увидел их и бросил его и ушел в другое место.
Штаб.
Прибыв на штаб где-то в центре Рубежного нас увидел комбат Балтика.
Комбат спросил меня:
– Вы кто?
Я ответил:
– Мы пополнение.
Балтика сказал:
– Сколько вас?
Я ответил:
– Было человек двадцать. Нас разбили на три группы шестерых направили сюда.
Комбат сказал:
– Зови всех сюда.
Я позвал Джери и остальных бойцов.
Собрав у дома бойцов на крыльцо из дома вышел Балтика и спросил:
– У кого есть боевой опыт или был контракт?
Джери поднял руку и сказал:
– В пятнадцатом году был контракт.
Я поднял руку и сказал:
– Тоже самое.
Балтика спросил:
– C чего умеете работать?
Джери сказал:
– АГС, Утёс, РПГ.
Я сказал:
– Только РПГ.
Балтика спросил:
– Как вас звать?
– Я сказал:
– Я Томас, а это Джерри. Том и Джерри.
Балтика сказал:
– Тома и Джери в седьмую роту гранатамётчиками. Вы двое в восьмую, а вы в девятую роту.
Мы с Джерри попали в седьмую роту третьего батальона второй бригады ЛНР, на должность гранатомётчика – истребителей танков. Ирония судьбы – вчера Джерри был танкистом, а сегодня истребитель танков.
Поселились мы в доме частного сектора, где-то в середине Рубежного. Первым делам я узнал, где проходит линия фронта и как называется наше занятые позиции. Это были двухэтажки и конь здание в виде буквы Г. Также я узнал, что с четвёртой попытки штурма он был взят и батальон понес большие потери. Один из бойцов расказал мне историю про то как заходили в Рубежное через пансионат.
Пансионат.
Нашим первым знакомством с Рубежным стал пансионат для стариков. Прекрасное место для линии обороны: толстые стены, широкий обзор. Они устроили там позицию с Птуром и пулеметное гнездо, приковав насмерть тех, кто уже был прикован к своим кроватям.
Когда наш ответ накрыл здание, оно вспыхнуло факелом. Современный ремонт – натяжные потолки, линолеум, пластиковые панели – всё это стало топливом для адского костра. И из этого ада, сквозь треск пулеметных очередей и разрывы, доносился другой звук. Не крик, а слабый, старческий стон: «Помогите…».
Мы побежали. Не в атаку – на спасание. Бросались в дымную пасть, хватая на руки стариков. Вытащили, кого смогли, с первых этажей. Дальше – не пускал дым. Он был другим: едким, химическим, он выедал глаза и разъедал легкие. Мы бились в эту стену, ослепшие, задыхающиеся, но она была непробиваема.
Потом, когда всё кончилось, мы зашли внутрь. Огонь сделал свою работу чисто. Не трупы – скелеты. Маленькие, скрюченные. В некоторых объятиях – другие, чуть побольше, в обгоревших халатах. Медсёстры. Они не убежали а до последнего пытались спасти стариков, но погибли сами, задохнувшись угарным газом. Это был не бой. Это было жертвоприношение. И мы, и они – все были участниками этого древнего и ужасного ритуала. Война сожрала их дважды: сначала как щит, потом как дрова. Пансианат превратился в крематорий.
Нам расказали что при очередном штурме на промзоне взорвался Азот. В небо поднялся большой желтый гриб. Рядом были цестерны с серной кислотой, которая растеклась по промке. Разведка доложила что обнаружила штаб противника, но все попытки его поразить не приносили желаемого результата. В конце концов по штабу противника отработал солнцепёк. При зачистки штаба было обнаруженно восемнадцать двухсотых командного состава противника.
Дружественый огонь.
В начале мая я услышал по радио как Зеленский отдал приказ об эвакуации из Рубежного и Северодонецка в связи с возможным окружением и разгром тех подразделений, что там находились. Это происходило из-за того, что они потеряли очень много мостов, соединяющих эти города. И практически были близки к окружению. Если вы подумали, что все кинулись сломя голову в панике драпать, то вы глубоко ошибаетесь. Регулярные войска начали планомерно проводить эвакуацию личного состава и гражданских. В то же время в Арьергарде находились очень хорошо подготовленные войска, которых путем грамотной организации засад устраивали нам весёлый приём.
Вечером седьмого мая пришёл командир снайперов Бес в очень плохом настроении. Проще говоря, у него была истерика. Сегодня он потерял ещё одного своего подчинённого и друга, причём от своего же миномета. Он был взбешён таким положением дел и разнес штаб управление батальоном. Бешеная, бессмысленная ярость, горячей волной ударила ему голову. Он рвал и метал, потому что иначе не мог вынести эту свинцовую тяжесть бессилия. он был в ярости от собственной ничтожности перед лицом этой безумной, бесчеловечной машины войны. Он разбил кулаки в кровь. Пришел медик его перевязывать, начальник штаба и ещё несколько человек его успокаивали.
Бес дождался когда придёт комбат и направился к нему с вопросом:
– Почему такой бардак с дружественным огнём?
На утром Бес, как ни в чем не бывало повёл нашу группу на коня.
Конь.
Восьмого мая я, Джерри, Гоча, Серж и Бес выдвинулись на коня. Дорога до точки где были наши войска у нас заняла около получаса. По пути мы встретили пейзажи недавних сражений: руины домов, воронки от разрывов мин и чем ближе мы подходили к линии фронта тем больше разрушений представало перед нашими глазами. Возле железнодорожные дороги я услышал как рядом просветили пули. Мы попрыгали в ближайшие воронки от разрывов, хорошо что они были глубокими. Мы переждали там минут пять, пока всё не стихло и двинулись дальше. У меня был бронежилет, каска, автомат, подсумок на четыре магазина, гранатомёт, портлет с шестью морковками для него, рюкзак с едой и водой, вещи, патроны и гранаты. Позже я понял, что это обычная практика, все кто идёт на передок несут по максимуму всего, что только можно, потому как этого там взять просто неоткуда.
Дойдя до двухэтажек, нас встретил командир девятой роты Рус и его зам.
Они сказали нам:
– По центру лучше не ходить спалитесь и начнут закидывать минами. Лучше пойти справа, причём короткими перебежками, прячась в домах.
Нам выдали проводника, и мы начали пробираться через груду развалин и битого кирпича. На пол пути мы встретили группу ПТУРистов.
Они сказали нам:
– Мы не можем пройти дальше со своей установкой.
Она находилась у них внутри дома, а не на позиции.
Добравшись до коня, мы увидели около дюжины бойцов, которые находились в подвале дома. Скиф командир первого взвода седьмой роты позвал нас в подсобку.
Гоча сказал:
– Приказом командиром роты Старшего лейтенанта Черного командиром взвода назначается Лейтенант Серж. Только сейчас я вспомнил, что именно Серж давал мне сигареты и теплые носки, когда мы были вместе на полигоне.
Скиф сильно расстроился и сказал:
– Я теперь не Скиф и что бы отныне никто меня так не называл!
На что Серж ответил:
– Это назначение на бумаге и формально и у меня нет боевого опыта, поэтому Скиф остаётся командиром взвода, пока я не наберусь опыта. На что Серж сразу завоевал симпатию бойцов как разумный и справедливый командир.
Меня очень удивила и порадовала трофейная провизия. Здесь была собрана еда со всего мира. Такую еду мы не встречали даже в элитных магазинах в России. Попадались этикетки: Франция, Италия, Германия, Америка. Я взял суп в тетрапаковской упаковке и горбушку чёрного бородинского хлеба, названого в честь бородинского сражения. Мне попалась немецкая аптечка с перевязочным материалом для любого участка тела. Ещё там было кровоостанавливающее и обезболивающее. Мне сказали что сдесь раньше были польские наёмники, это от них осталась провизия. По радио перехвату услышали что был Снайпер, пулемётчик и старший стрелок они корректировали артилерию и недавали подойти. Когда взяли коня на втором этаже нашли акипу одного из поляков с позывным Гринч, было смешно потому что у Ёжика в группе тоже был Гринч.
Скиф обрисовал нам обстановку:
– Метрах в семидесяти в доме напротив силы противника количество неизвестно, ведется снайперский огонь, пулеметный, минометный обстрел, где-то слева выезжает бэха – копейка или танк и отрабатывает по нашим позициям. Наша задача подловить её.
Я спросил:
– Какое расстояние до техники и почему не работают ПТУРисты?
Он ничего не ответил.
Ёжик рассказал что пятого мая был взят конь. Он с Татошкой прокрались по гаражам через частный сектор мимо магазина зайдя с фланга и отрезая пути отхода. Они заняли позицию и стали ждать когда противник будет подходить или отходить с коня. Прождав там какое-то время они не дождались противника и побежал на штурм. Рядом штурмовали соседнюю воискую часть с частью МЧС. Наш танк работал по зданию и потом наши пошли на штурм. В это время наш бат штурмовал коня. Вдруг Ёжик услышал шорох недалеко от них и зарядил вог в подствол и направил ствол в сторону кустов откуда только что раздался шорох. Ёжик нажал на спусковой крючок, но подствол дал осечку. Через пару секунд из кустов вылезли два рыла седьмой бригады, они тоже пошли на разведку. Ёжик докладывал им что что они в этом квадрате, а они не предупредили что будут выдвигаться в этот квадрат. Зачистив коня, откуда-то сбоку начал работать вражеский танк и Голова выскочил с РПГ и хотел въебать его. В этот момент выстрелил танк в ту же комнату где был Голова. Передней стены в доме не было и наряд прошел в полуметре от Головы Головы и пролелел через две стенки и взорвался с другой стороны здания.
День беды.
9 мая трое вояк напившись храброй воды, возомнили себя героями победителями и пошли брать банк. Вернулся только один.
Подкрепление.
На следующий день к нам подтянулось подкрепление. Это была одна группа друзей и одна группа Ахмата, в общем около тридцати бойцов. К нам подтянулись бойцы первого или второго бата с крупнокалиберным пулеметом. Вместе с нами они создали такую плотность огня, что враг решил оставить позиции и бежать. Пушкин из Ахмата, который с огньком в глазах рассказывал командиру Ахмата про то, как расстреливал в спину убегающих укропов. Позывной Пушкин был из-за его кудряшек.
Командир Ахмата как старый аксакал давал ему нравоучение:
– Не стоит сильно упиваться достижениями, так можно потерять трезвую оценку ситуации и адекватность, а расплата всегда жизнь.
