Kitabı oxu: «Модель человека»

Şrift:

В книге использованы фотографии Влада Локтева, Владимира Клавихо, Михаила Королева, Владимира Фридкеса, Константина Рынкова, Дэвида Лашапеля и других замечательных фотографов

* * *

Красота дается человеку от природы.
Сама по себе она еще ничего не значит.
Важна лишь красота, которую мы создаем.

Вниманию уважаемых читателей!

Все персонажи и события книги вымышлены, любые совпадения случайны.

Автор является категорическим противником употребления, а тем более, распространения наркотических веществ.

Он также решительно осуждает проституцию и какие бы то ни было сексуальные извращения.

Приятного вам чтения!

1 глава. Как я чуть не окочурился с голодухи

Вы не поверите, друзья, но еще задолго до того, как я решился написать эту книгу о своей работе в модельном бизнесе, обо мне уже вовсю трубила российская пресса, которая утверждала дословно следующее: «Он часто появляется на телеэкране в рекламных роликах или музыкальных клипах и неизменно производит впечатление избалованного юноши из аристократической семьи, выпускника какой-нибудь закрытой, привилегированной школы и элитного заграничного университета. Его школа действительно была по-своему закрытой – детский дом! Кто бы мог подумать, что, рано оставшись без родителей и прожив все свое детство в сиротском приюте, Олег Сукаченко станет впоследствии одним из самых востребованных манекенщиков России и украсит собой обложки многих престижных изданий!».

Оставим весь этот восторженный пафос на совести чересчур экзальтированных журналистов, поскольку украшать собой что бы то ни было, по моему скромному мнению, есть заслуга довольно сомнительная. Но кульбит в моей, и без того богатой на сюрпризы, жизни, и вправду (надо это признать) получился весьма занятным. Ведь, по сравнению с крайне неудачным жизненным стартом, биография самого обычного, рядового детдомовца (каким я был когда-то) развернулась просто феерическим образом, поразив всех невольных свидетелей этого чуда! Помните, как у Есенина сказано: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенним утром ранним проскакал на розовом коне». Кажется, по-русски такой удивительный пердимонокль называется «из грязи в князи»?

Судите сами, будучи законченным нищебродом и не имея практически никаких перспектив (кроме как сдохнуть от отчаяния где-нибудь под забором), я вдруг совершенно неожиданно для себя очутился в модельном бизнесе, о существовании которого до этого даже не догадывался, после чего дела мои пошли резко в гору. Уже через пару лет я был номинирован на звание лучшей модели России, затем отправился работать в самые крутые агентства Италии, Испании и Франции, деля одну постель (зачеркнуто) подиум с Клаудией Шифер и Наоми Кэмпбелл. Да еще к тому же представлял нашу страну на международном конкурсе красоты «Мистер Мира». Вам, конечно, не терпится узнать, как вообще стало возможным это фантастическое превращение «гадкого утенка» в «белого лебедя», или, другими словами говоря, прозаического раздолбая в «сказочного принца»? Что же, устраивайтесь поудобнее, буду рассказывать…

После своего выхода из интерната (описанию жизни в котором я посвятил отдельную книгу – надеюсь, она будет вам не менее интересна, чем эта) я, получив в зубы абсолютно издевательское грошовое пособие, напряженно раздумывал, куда мне направить свои, еле переступающие от слабости, стопы дальше. Близких родственников, на чью помощь я мог бы рассчитывать, у меня не было, профессии, посредством которой можно было бы зарабатывать деньги – тоже. Кроме того, я оказался фактически на улице, поскольку государство не сразу выделило мне жилье (что с детдомовцами случается сплошь и рядом). Одним словом, впереди у меня маячила голодная смерть, но я, по простоте своей душевной и врожденному оптимизму все-таки надеялся как-то с ней разминуться.

В общем-то, мне давно было известно, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, однако я совершенно не понимал, как надо выплывать из этого бушующего вокруг тебя свирепого и изобилующего всевозможными опасностями океана. Только представьте: все детство нас, сирот, худо-бедно кормили, одевали, не прося ничего взамен. И вдруг выясняется, что никто, никому и ничего не должен. Что за все в этой жизни надо платить. Причем, не когда-то там, в далеком и призрачном завтра, а уже сегодня, буквально через пару часов, дабы банально не окочуриться с голодухи. Здесь было от чего схватиться за голову и прийти в отчаянье, но ведь и легкой жизни нам никто не обещал…

Надо вам сказать, что не менее половины моих одноклассников прямо со школьной скамьи переместились на скамью подсудимых. Кое-кто из них сделал «феерическую карьеру» в криминальном мире, отсидев по двадцать и более лет в лагерях и колониях. А все почему? Да потому что ребята не смогли найти себя в новой реальности, которая волком прыгнула им на плечи за воротами интерната. Мне в этом плане сильно повезло – я, на удивление детдомовским педагогам, не загремел в тюрьму, не отравился паленным спиртом, который лился тогда по стране рекой, а, напротив, стал медленно, но верно отползать от той жопы, в которую пыталась загнать меня судьба-злодейка.

Для начала я решил обзавестись хоть какой-то крышей над головой – неудобно, знаете ли, спать под открытым небом на скамейке в парке. Да и милостыню у людей просить не хотелось. По закону сиротам полагалась комната в коммунальной квартире, но на практике, получить ее от государства было крайне проблематично. Все дело в том, что детдомовцам обычно пытались всучить такое жилье, в котором и скотину бы разместить было стыдно.

Лично мне пришлось отклонить десять (вы только вдумайтесь в эту цифру!) смотровых, поскольку условия проживания там даже для меня, человека абсолютно неприхотливого и на все согласного, были экстремальными. Не знающий с детства, что такое домашний уют и достаток, привыкший сызмальства довольствоваться малым, я и после своего выхода из интерната был готов к любой самой суровой аскезе и лишениям. Но, обрушившаяся на мою бедовую голову, реальность превзошла все самые пессимистические ожидания! Такого лютого убожества и разрухи даже я предположить не мог!

Вспомнить хотя бы те жуткие авгиевы конюшни, в которые пытались всеми правдами и неправдами заселить детдомовцев. Как правило, предлагаемое бессовестными чиновниками жилье, находилось в таком аварийном состоянии, что требовало не столько ремонта, сколько капитальной реставрации! В такие дома и входить-то было страшно (вот-вот обвалятся!), а не то, что жить. Там протекали и лопались трубы, осыпались потолки и стены, пучились и дыбились полы. А вечно пьяные соседи, кои обнаруживались в этих коммунальных клоповниках прямо-таки в неприличных количествах, норовили все время выпить на халяву за твой, разумеется, счет. Причем рассчитывали сделать это, не успев даже, как следует познакомиться с тобой, поскольку не привыкли откладывать празднование чего бы то ни было в долгий ящик. Так и восклицали при встрече: «О, вы наш новый жилец?! Может, сообразим что-нибудь по такому случаю?!».

Я, понятное дело, отказывался от всех этих сомнительных предложений, пока мне не сказали, что одиннадцатая смотровая будет последней – больше мне ничего не предложат, раз уж я оказался таким наглым привередой. Пришлось нехотя соглашаться и брать, что дают. Чиновники все-таки вынудили меня взять заведомо отвратительный вариант. Рассуждали они, скорее всего так: все равно там по собственной воле никто жить не станет, а вот в качестве отбывания наказания (непонятно, правда, за что?) такое жилье вполне подходит. Глупо было бы, конечно, надеяться, что сироте бесплатно перепадет нормальная комната, ведь ее можно выгодно продать какому-нибудь человеку с деньгами. А детдомовец, он к подобной нищете уже привык – его и обмануть не грех. Как говорится, никогда хорошо не жил – нечего и начинать!

В результате, мне перепала маленькая девятиметровая комнатушка в двухкомнатной коммунальной квартире, с миниатюрной (так, что негде развернуться) кухонькой, загаженным до неприличия санузлом и ветераном соседом, тяжело контуженным то ли на фронте, то ли в боях с предыдущими жильцами, переместившимися, не без его, вероятно, помощи, в мир иной. Этот старый пень очень боялся, что его ограбят (хотя брать у него, кроме анализов, было решительно нечего), а потому разместил у себя на подоконнике деревянные щитки, сплошь утыканные гвоздями. На тот случай, по-видимому, если воришки, решившие посягнуть на его экскременты, решат залезть в квартиру через окно.

Столь дьявольская предусмотрительность воинственного старика сразу же утвердила меня в мысли, что Иван Васильевич (а именно так звали моего соседа) – сумасшедший. Хорошего в этом, разумеется, было мало, но озвучивать свой диагноз вслух я все же не рисковал, справедливо опасаясь, что некстати разозленный сосед может вспомнить свою боевую молодость и попытается пристрелить меня где-нибудь в отхожем месте. Черт его знает, куда он дел предыдущих жильцов? Возможно, они вот также в чем-то не угодили явно нездоровому человеку, за что и поплатились своими жизнями. Одним словом, вместо жесткой конфронтации я избрал тактику подчеркнуто вежливого перемирия с элементами дружеского братания, которое выражалось в том, что я приносил иногда Ивану Васильевичу продукты из магазина и лекарства из аптеки, в которых он особенно сильно нуждался.

Однако периодически ебанутый дед, имевший обыкновение напрочь забывать про все то добро, что я ему сделал, начинал метаться раненным зверем по своей комнате и истошно вопить: «Помогите, убивают!», после чего принимался яростно названивать в милицейский околоток. В такие моменты дураку казалось, будто кто-то пытается проникнуть в его комнату и скребется в наглухо закрытую дверь. Менты пару раз приехали на вызов, подивились чудачествам неугомонного старика, а затем, отозвав меня в сторону, настоятельно посоветовали отправить чересчур буйного дедушку в, соответствующую его душевному состоянию, лечебницу. Я с сожалением вынужден был констатировать, что он мне не дедушка, а потому, сдать его в дурку я при всем своем желании не могу. Сам же он ни за что в нее не ляжет, поскольку имеет страстное намерение извести своими истериками всех окружающих.

Впрочем, противоестественное удовольствие от своих садистских выходок он получал недолго – в какой-то момент Иван Васильевич так переволновался от собственных выкрутасов, что его хватил апоплексический удар, и он съехал с нашей коммунальной квартиры прямо в морг. Я сделал все от меня зависящее, чтобы вытащить его с того света, но, увы, это было не в моих скромных силах. Честно признаться, я был сильно расстроен безвременной кончиной боевого старика – что ни говори, а он не давал мне скучать, страшно радуя своими полночными воплями. Боль от постигшей меня утраты несколько утихла только после того, как по решению социальной службы мне передали в полное и безграничное пользование комнату усопшего, и я стал законным владельцем всей этой малогабаритной халупы.

Но еще долгое время, не имея возможности сделать элементарный ремонт, я прожил в квартире, которую с полным основанием можно было бы назвать «убитой». В ней царила атмосфера бездумно загубленной юности, и она буквально потрясала своей неустроенностью. Обстановка в моей бедной сакле была настолько убогой, что всякий раз, когда я приводил к себе какую-нибудь девушку, мне приходилось кричать: «О, господи! Меня ограбили!». До сих пор помню, как я просыпался утром в своей облупленной, холодной комнатке и, с трудом продирая глаза на изъеденные клопами обои, говорил сам себе: «Хватит уже, Олег, молодость вспоминать – пора вставать!».

Самыми нестерпимыми и тяжело переживаемыми моими мыслями тогда были мысли о еде. Мне приходилось думать о ней постоянно, а это, как вы понимаете, не способствует хорошему настроению. Выходя в первой половине дня из дома, я не знал, получится ли у меня до вечера хоть чем-то набить свой, сводимый голодными судорогами, желудок, или мне придется, как несчастному Буратино, довольствоваться лишь тремя корочками хлеба. Вы будете смеяться, но я даже завидовал тем из прохожих, кто шел из магазина с рулонами туалетной бумаги – значит, у них есть, что поесть и они могут посрать. Ситуация усугублялась еще и тем, что я не мог в то время полноценно работать, поскольку почти все мое время занимала учеба на дневном факультете Московского университета, куда я неожиданно для самого себя поступил с целью обогащения своей вихрастой бестолковки никому не нужными знаниями.

Дело в том, что еще в последних классах интерната мне взбрела в голову шальная идея заделаться редактором школьной стенгазеты, которую в детском доме, разумеется, почти никто не читал. Мог ли я предположить тогда, что решение это станет для меня поистине эпохальным и определит мою будущую профессию, а быть может, и всю последующую жизнь? После стенгазеты мне с единомышленниками захотелось распространить сие начинание на всю страну, результатом чего стал выпуск ежегодного альманаха «Я – Человек», который тиражом в несколько тысяч экземпляров бесплатно распространялся по всем детским домам России! Спасибо нашей прекрасной, мудрой наставнице Наталье Степиной, организовавшей это доброе дело и сумевшей «заразить» жаждой творчества горемычных сирот. Единственное, что огорчало маленьких авторов альманаха, так это то, что детских домов у нас все еще очень много…

Одним словом, вопрос «Кем стать?» после школы передо мной не стоял. Конечно, журналистом, а кем же еще? Более того, я был единственным из всего нашего детдомовского выпуска, кто вообще думал о высшем образовании и целенаправленно готовился к поступлению в гуманитарный вуз. Для подавляющего большинства моих одноклассников это казалось либо откровенно завиральной и вздорной идеей, либо совершенно несбыточной мечтой. В результате, уверенно сдав все вступительные экзамены и написав лучшее, по оценкам приемной комиссии, сочинение на курсе, я стал студентом Московского государственного социального университета.

Учась затем на журфаке, я кое-что писал на социальные темы. Ну, знаете, там про беспризорников, детдомовцев, бомжей и прочий обездоленный люд. Вскоре откуда-то сверху меня приметили и включили в состав специальной российской делегации, отправляющейся в ООН на конференцию, посвященную проблемам абсолютной бедности. Тема была известна мне не понаслышке, и я с радостью согласился рассказать зарубежным буржуинам, каково это – кушать раз в два дня и не иметь возможности купить себе новые носки взамен прохудившихся. «Если у вас не навернулись от этих слов слезы на очах, вы – люди без сердца!» – говорил я им. Как самому молодому участнику конференции (и, по-видимому, самому бедному), мне поручили зачитать совместное коммюнике по итогам обсуждения более чем перезревшей проблемы, после чего я был удостоен аудиенции у тогдашнего генерального секретаря ООН Бутроса Гали.

Потрясенный озвученными мною фактами, высокопоставленный международный чиновник долго жал мою руку и надрывно клялся освободить весь мир от голода, неравенства и нищеты. На что я с грустью заметил ему, что это было бы весьма богоугодное дело, поскольку именно оскорбляющая человеческое достоинство нищета и является причиной всего творимого зла на планете. У бедных людей нет образования (его с лихвой заменило страдание), им недоступны элементарные человеческие радости. Всю свою жизнь они вынуждены тупо бороться за выживание и лишены возможности духовного роста. Какое уж тут, простите, нравственное развитие, когда человеку, в прямом смысле слова, жрать нечего?.. К моему большому огорчению, проку от всех этих разговоров в пользу бедных не было никакого.

Вообще из всех международных организаций, ООН, пожалуй, самая бестолковая и бесполезная. Уж сколько было принято ее чиновниками всевозможных постановлений и резолюций о борьбе с бедностью, геноцидом и прочими человеческими бедствиями. А количество униженных и оскорбленных в мире меньше не становится, а как будто бы даже растет с каждым годом! Так чего, спрашивается, заседать в высоких кабинетах, когда толку от этого – с гулькин нос?! Короче говоря, на этом моя борьба с бедностью на всепланетном уровне закончилась, и возникла острая необходимость как-то свести собственные концы с концами. Ведь мои финансы тогда пели романсы, а жить в любом случае на что-то надо.

Исподволь заметим, что отсутствие денег по молодости лет создает громадные трудности для бурно растущего и не желающего прозябать организма. Это какая-нибудь безрадостная старость, готовая довольствоваться лишь мудростью, могла бы удовлетвориться философски объясненной нищетой. (Ну, вы помните все эти дурацкие поговорки, типа, не в деньгах счастье и прочую лабуду). А молодому парню, пусть даже и студенту, надо как-то одеваться, хотя бы изредка что-то есть и периодически выгуливать девушек, которые не очень-то жалуют голодранцев.

В довершение ко всем моим бедам, меня еще постоянно заливали водой соседи с верхнего этажа. Спервоначалу я простил им эту неловкость, но они оказались теми самыми чудаками на букву м, которые почему-то считают, что если один раз их подстава прошла безнаказанно, то у них имеется полное моральное право повторить ее снова! Я пытался объяснить этим умственно отсталым имбецилам, что не собираюсь делать ремонт каждый месяц и прощать им посягательства на мой, и без того скудный, бюджет. Поскольку занятия благотворительностью рекомендуются тем, кому есть, чем поделиться, а не тому, кто сам в ней нуждается. Но они были глухи к моим стенаниям и продолжали лить на меня свои блядские водопады практически безостановочно! Одним словом, я находился в таком отчаянном финансовом положении, что хоть ищи какую-нибудь старуху процентщицу. Так ведь на топор еще надо было денег найти…

Но тут подоспел знаменитый августовский путч 1991 года, который помог мне решить на какое-то время проблему с продовольствием. В тот памятный день все граждане Страны Советов, врубив свои допотопные телевизоры, обнаружили на экранах весело порхающих балерин из знаменитого спектакля «Лебединое озеро» – верный признак того, что в стране случился какой-то грандиозный пиздец! То ли очередной генсек умер (они тогда устроили гонку на лафетах и очень активно отчаливали на тот свет, буквально один за другим, без долгих пауз и остановок), то ли страна вот-вот накроется медным тазом. Тогда было принято при любом шухере выпускать в эфир танцующих лебедей в белых тапочках. Естественно, желая выяснить все подробности происходящего (даром, что ли, на журфак поступил учиться?) я незамедлительно ломанулся в сторону Белого Дома, вокруг которого разворачивались основные события путча.

Там уже страшно волновалась и готовилась к «неминуемому штурму агентов КГБ» огромная толпа не вполне трезвых товарищей, многие из которых, скажем это честно, не имели к защитникам демократии никакого отношения. В основном люди прибывали туда либо из любопытства (типа меня), либо же вообще из-за узко корыстных побуждений. Я отчетливо помню, что на всем протяжении моего там дежурства, какие-то странные и крайне подозрительные типы в серых костюмах подвозили к Белому Дому ящики со всевозможной алкогольной продукцией, и народ отчаянно накачивался дармовым пойлом, распевая антисоветские частушки.

В какой-то момент хитро сделанные сторонники Ельцина (который также любил выпить) сообщили по громкоговорителю, что «Комитетом спасения России» принято решение о создании так называемых «народных дружин», призванных, в случае необходимости, храбро умереть «за нашу и вашу свободу». Вооружить их предполагалось железными палками, с которыми они должны будут отважно преградить дорогу советским танкам. Сразу же после этого жизнеутверждающего сообщения толпа уменьшилась ровно вдвое. Что же касается оставшихся мокнуть под дождем, то они, в силу жесткого алкогольного опьянения, просто не поняли, на что их обрекают «отцы русской демократии».

К тому времени я уже догадался, что либеральные пакостники ничем не отличаются от своих идеологических противников из противоположного лагеря, обозначенного аббревиатурой ГКЧП (это были те же самые коммунистические хари, напялившие на себя маски демократов), а потому решил извлечь максимум пользы из, более, чем странного, противостояния этих нанайских мальчиков.

Представившись командиром одной из только что созданных народных дружин (а вид у меня тогда был боевой и решительный), я потребовал от либерального штаба, заседавшего в подъезде Белого Дома, выдать мне еды на все мое «доблестное подразделение». Меня нагрузили целой кучей всевозможных пакетов с невиданной тогда в СССР американской ветчиной, сырами, консервами и прочей продукцией, которую я, не медля ни минуты, потащил к себе домой на метро. После этого я еще дважды возвращался к Белому Дому со страстным намерением как можно сильнее обожрать его защитников. Так я отстаивал, друзья мои, «бессмертные идеалы российской демократии». Ну, и спасал себя от голода, что было куда более ценно.

Если же говорить по существу, то на мой взгляд, весь этот невнятный и маловразумительный срач, простите – путч, являлся такой же приблизительно инсценировкой, как и прилет в нашу страну немецкого пилота Матиаса Руста, за несколько лет до этого. Для тех, кто не застал сего полу-анекдотического события, напомню, что молодой германский летчик, вероломно нарушив границу Советского Союза, пролетел через всю европейскую территорию нашей страны (а это, на минуточку, около тысячи километров!) и припарковал свой утлый самолетик прямо у Храма Василия Блаженного в Москве. Сам Руст, по всей видимости, тоже был блаженным. Объясняя впоследствии мотивы своего поступка, он заявил, что хотел поддержать Горбачева с его политикой открытости и гласности. Как говорится, хорошие друзья летают друг к другу в гости без предупреждения! Представляю, как «обрадовал» прилет этого Руста самого «Горби». Он, наверное, и про Перестройку забыл на какое-то время.

А пока наш герой фанфароном разгуливал по Красной Площади и раздавал автографы собравшимся там зевакам. Встречу Руста с «горячими коммунистическими поклонниками» прервала милиция: дерзкого летуна арестовали. Потом он некоторое время томился в советской тюрьме, о которой у него остались самые мрачные воспоминания (хотя, по идее, радоваться должен – все же цугундер куда лучше, чем встреча с ракетой класса «земля-воздух»). Получив свой вполне заслуженный срок, Руст, не отсидев толком и четверти его, был амнистирован и отбыл к себе на Германщину писать мемуары о том, как он поставил раком всю систему советского ПВО…