Kitabı oxu: «Девочка со скрипкой. Все мы платим за чужие грехи…», səhifə 4
5
Всё утро я борюсь с желанием прогулять уроки и пойти в подвал, но понимаю, что не должна так делать. Если снова пропущу, мама узнает и будет долго читать лекции. К тому же, у меня выпускной класс. Как бы там ни было, нужно думать о будущем хоть немного. Если оно у меня есть, конечно.
Я отправляюсь в школу и с нетерпением жду возвращения домой, хотя не совсем представляю, что я могу найти в подвале такого, что укажет мне на убийцу. Вряд ли там есть какие-то секретные материалы. Дом осматривался полицией неоднократно. Да и вообще подвал у нас – это не заброшенная часть дома.
После смерти папы мы отнесли туда все его вещи. Так решила мама, и, если честно, впервые я была ей благодарна. Я не хотела стирать из своей памяти папу, не хотела избавляться от всего, что напоминало мне о нём, но натыкаться на его вещи раз за разом было просто невыносимо.
Первые несколько месяцев я заходила в папину комнату, садилась за стол, за которым он часто писал какие-то отчёты, укутывалась в его вещи, которые, как мне казалось, хранили его запах. И каждая эта секунда, проведённая в таких воспоминаниях, меня уничтожала. Я принималась плакать почти сразу, как только входила, и успокаивалась нескоро. В тот день мама нашла меня в папиной комнате, рыдающей на полу в обнимку с его старым халатом.
– Милая, давай ты возьмёшь себе всё, что действительно хочешь иметь в память о папе, а остальное мы уберём, – сказала мне мама. – Не выбросим, просто отнесём в подвал. Ты всегда сможешь спуститься туда, как только пожелаешь. Но эти вещи больше не будут у нас перед глазами. Так будет легче. Хорошо?
Я лишь утвердительно кивнула. Сейчас я понимаю, что это нужно было сделать не только ради меня, но и ради самой мамы. Ей тоже было нелегко.
Так что теперь я даже не представляю, зачем убийце вести меня в подвал. Ведь все папины вещи мне хорошо известны, и я не помню среди них ничего странного.
Когда я подхожу к школе, то замечаю Джоса с его отцом всего в нескольких ярдах от меня. Они разговаривают о чём-то серьёзном, Джос несколько раз соглашается с чем-то. Сама не понимаю, как я оказываюсь рядом с ними, но уже через пару секунд я обращаюсь к шерифу.
– Здравствуйте, мистер Эгберт. Должно быть, вы меня не помните. Я Эммелин, Эммелин Ллойд, – я протягиваю шерифу руку, он дружелюбно её пожимает и улыбается.
– Я отлично помню тебя, Эммелин. Хотя должен признаться, что вряд ли узнал бы тебя на улице. Ты выросла, стала настоящей красавицей, – шериф говорит спокойно и размеренно. Мне кажется, что он довольно искренен со мной. Я начинаю паниковать. Не знаю, что ему сказать, не знаю, как себя не выдать.
– Что-то случилось? – наконец спрашиваю я.– Вы выглядите встревоженным.
На самом деле – ничего подобного. По Эгберту никогда нельзя было понять, что он на самом деле думает или чувствует. Кажется, его сын перенял у него это качество.
– Вчера был убит мистер Ройстон, – отвечает мне Джос вместо отца. Я вижу, что его пугает эта новость. Я не могу припомнить, кто такой этот человек. Отрицательно качаю головой, Джос объясняет. – Энди Ройстон. Был в попечительском совете нашей школы. Входил в совет управления городом. Кажется, даже собирался баллотироваться в мэры.
– Как же это произошло? – вскрикиваю я. На самом деле любое убийство, да ещё и таких важных персон, вызывало в нашем городе ажиотаж.
В маленьких городках вроде нашего редко случаются страшные преступления. Кражи и оборот наркотиков не в счёт. Поэтому, когда кого-то убивают, об этом сразу же узнают все и долго обсуждают. Каждое подобное дело на виду у общественности. Так же было и с убийством моего отца. Много роликов по телевизору, постоянные выпуски местных новостей, газеты, соседи, прохожие. Голова шла кругом от всего этого. Каждый знал нашу семью, всех её членов, в лицо.
– Был застрелен в своей квартире, – отвечает шериф, я тяжело вздыхаю. Стараюсь не проводить никаких параллелей, но тут же начинаю выдвигать версии.
– Застрелен, – тихо произношу я.– В квартире. Так же, как…
– Нет, Эммелин, даже и не думай, – перебивает меня шериф. – Я знаю, о чём ты. Это никак не связано с твоим отцом. Это типичное убийство. Никаких особых признаков.
Я молчу около минуты. Никто не произносит ни слова. Время тянется вечно. Я пытаюсь поверить в слова шерифа. Да, он прав. Я просто хватаюсь за всё подряд, просто ещё надеюсь, что кто-то мне поможет. Я успокаиваюсь, верю Эгберту, киваю головой.
– Я сделал всё возможное, чтобы найти убийцу твоего отца. Но ничего не вышло. Прости. Я знаю, это трудно принять, – говорит мне шериф, и моё спокойствие растворяется в воздухе. Меня охватывает гнев, я еле сдерживаю себя, чтобы не наброситься на него. Меня останавливает лишь рядом стоящий Джос. Не хочу выглядеть перед ним слабой.
Шерифу действительно не стоило говорить, будто он сделал всё возможное. Я знаю, что это не так. Почему же он врёт мне прямо в глаза? Почему же он так спокоен, излучает такую уверенность, такую искренность? Как можно правдиво врать?
Меня приводит в чувство звонок на урок. Шериф покидает нас и спешит в школу, должно быть, чтобы пообщаться с директором.
– Эммелин, я хотел поговорить с тобой, – начинает Джос, но я не хочу сейчас слушать его. Я стараюсь не сорваться, стараюсь осмыслить всё, что происходит вокруг. Я чувствую, что начинаю сдаваться. Не такой я была всегда, не такой меня воспитывал отец, не такой меня всегда видел Хикс. От мыслей о кузене моё сердце отзывается болью. Я чувствую и понимаю, что сейчас всё меняется не только в моих отношениях с Джосом, не только в моём так называемом расследовании. Всё становится иначе с Хиксом, и мы оба это замечаем, потому так тщательно избегаем и друг друга, и ситуаций, которые могли бы нас спровоцировать.
– Прости, я опаздываю. Увидимся на биологии, – отвечаю я и убегаю в школу, лишь на ходу вспоминая, что биологии сегодня на самом деле нет. Я боюсь посмотреть в глаза Джосу, боюсь сорваться, боюсь перенести на него ненависть к его отцу.
Джос пытается поговорить со мной в перерывах между уроками, он находит меня в коридорах, а я выдумываю множество причин, чтобы не общаться с ним. Не знаю, почему, но мне не хочется сейчас видеть его.
После уроков я спешу домой, чтобы наконец-то спуститься в подвал. Я вижу, что мамины вещи на месте, значит, она дома, но её нет на кухне, и мне это даже на руку. Пока все заняты своими делами, я смогу спокойно сделать то, что планирую.
Я спускаюсь в подвал и чувствую, как быстро начинает биться сердце. Я аккуратно наступаю на каждую ступеньку, словно они могут сломаться прямо сейчас. Я слышу скрип, чувствую запах пыли, понимаю, что пути назад нет. Я осознаю, что вряд ли убийца делает всё это просто так. Возможно, у моего отца и правда были секреты. И сейчас я должна быть готова ко всему. Что ж, я готова.
Я дёргаю за цепочку, загорается свет. Всё кажется таким пустым и одиноким, заброшенным, печальным. Здесь папин стол, который пахнет лаком, несколько ящиков бумаг, старые пластинки, кассеты. Здесь вся его жизнь. И моя тоже. Странно, что у меня есть мама, которая все эти годы была рядом, а отец, погибший много лет назад, всё равно остаётся для меня самым близким. Я просматриваю бумаги, перекладываю папки, перелистываю тетради. Всё впустую. Я не знаю, что я должна искать, не знаю, есть ли здесь хоть что-то на самом деле.
Проходит больше часа прежде, чем я сажусь на пол, обнимая папин халат. Он больше не пахнет моим отцом, не хранит его тепло, но он полон воспоминаний. Я не плачу, хоть сердце и разрывается от боли. Не знаю, сколько времени должно пройти прежде, чем я перестану так горевать. И проходит ли такая боль вообще?
Я понимаю, что сегодня ничего не получится. Возможно, следует обратить внимание на четвёртую записку. На мгновение я думаю о том, что же будет, если вся эта игра окажется лишь больной фантазией убийцы, если она на самом деле не имеет никакого значения и никак мне не поможет. Может, я только зря трачу время? Кто сказал, что семнадцатилетняя девчонка сможет сделать то, что оказалось неподвластно полиции? Но все эти записки и поиски дарят мне нечто большее, чем обычное раскрытие тайн. Они дарят мне надежду. И я буду делать что угодно, пока эта надежда сохраняется.
Я убираю папин халат обратно в коробку, выключаю свет и поднимаюсь в дом. Мамы по-прежнему не видно. На полу в гостиной сидит Сади и вырезает звёздочки из цветной бумаги.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я её и сажусь рядом.
Сестра откладывает ножницы в сторону и высыпает на пол банку со звёздочками, которые она уже вырезала. Их здесь больше сотни.
– Я хочу сделать звёздное небо в своей комнате, – говорит Сади и улыбается. – Хочу смотреть на них перед сном и считать каждый раз. Чтобы я могла заснуть, так и не досчитав до конца, а на следующий день начать заново. Я хочу считать их вечно.
Я смотрю на свою светловолосую сестру и не понимаю, когда она успела стать такой взрослой. Знаю, что в этом есть и моя вина. Сади всегда была предоставлена самой себе. Папа умер, когда она была ещё слишком маленькой, потом были бесконечные расследования, допросы, потом были слёзы и скандалы. Мы с мамой объявили друг другу войну. И если Глэн смог хоть как-то добиться маминого внимания, Сади была обделена им постоянно. А я никогда и не интересовалась жизнью сестры и брата.
Я понимаю, что в последнее время это изменилось. Теперь я хочу быть рядом с ними, хочу обнимать их и разговаривать с ними, помогать и поддерживать, шутить и смеяться. Хочу быть частью их жизни. Но проблема в том, что они имеют полное право не хотеть этого. Они умеют жить без меня, без отца и без мамы. Что может быть страшнее? Да, я живу так же, но я ведь старше, я сильнее.
– Чтобы звёзды никогда не закончились, их должно быть действительно много, – говорю я сестре и беру из коробки вторые ножницы.
Мы вырезаем звёздочки, пока мои пальцы не начинают болеть, пока я не натираю себе мозоли ножницами, пока в голове не остаётся никаких мыслей, кроме одной. Я считаю каждую звезду, которую кладу в банку Сади. И цифры отбиваются в моей голове голосом Джоса, словно он считает дни до чего-то действительно важного.
6
Я провожу выходные на репетициях и на крыше сарая, но не встречаю ни разу Джоса. Это немного злит меня, а после я понимаю, что эта злость на самом деле значит совсем другое. Я скучаю по нему.
Как можно скучать по человеку, которого ты знаешь так мало? Чей отец вызывает у тебя ненависть? Должно быть, это всё неважно, если кто-то смог дотронуться до твоей души.
За несколько дней я так и не беру в руки четвёртую записку. Я лишь примерно помню её смысл и не решаюсь перечесть ещё раз. Я боюсь, что там не окажется той подсказки, которую я жду. Но, с другой стороны, ещё больше я боюсь, что она там будет. Я не знаю, к чему приведёт меня эта игра. Я помню, что делаю это не ради себя, а ради своей семьи, ради их безопасности. Я хочу разгадать всё и вычислить убийцу. Но что, если эта моя игра лишь приближает моих родных к смерти? Мне страшно, и я не могу найти правильное решение.
Вечером я сижу на кухне и разговариваю с братом. Мы поедаем мамины блинчики и смеёмся.
– Все говорят, что он тайно встречается с Лавандой Мур, – произносит брат, улыбаясь. Мы обсуждаем мистера Вуда, учителя биологии. – Дэвид говорил, что видел, как они целовались в кабинете.
– Он врёт, – улыбаюсь я в ответ. – И, кстати, у Лаванды есть парень. И это далеко не мистер Вуд.
Глэн снова смеётся.
– Не думал, что с тобой можно весело проводить время, – замечает брат и берёт ещё один блинчик.
– Я такая занудная, что ли? – спрашиваю я, но во мне нет ни капли обиды. Я счастлива, что могу вот так болтать о всякой ерунде со своим братом, и он не отталкивает меня. С Сади сложнее, она всегда держится холодно, а Глэн – папина копия. Всегда весёлый и добрый, умеющий прощать и забывать всё на свете.
– Нет, просто скрытная, – отвечает брат и пожимает плечами.
В дверь звонят. Я не спешу открывать, слыша, что мама спускается со второго этажа. Мне не хочется прерывать общение с братом.
– Здравствуйте, – говорит мама тише обычного. – Что Вам снова понадобилось? Я уже всё рассказала.
Я не слышу, что отвечает ей гость, но мама взрывается на месте.
– Только этого не хватало. Я не позволю, – кричит она.
Мы с братом переглядываемся и направляемся к двери. На пороге стоит шериф Эгберт.
– Мистер Эгберт, – удивляюсь я. Что ему могло здесь понадобиться? – Добрый вечер.
– Здравствуй, Эммелин. Глэн, – шериф кивает моему брату в знак приветствия. – Миссис Ллойд, если Вы не позволите мне поговорить с дочерью здесь, я буду вынужден вызвать её в участок. Подумайте, что Вам важнее: принципы или комфорт ребёнка.
Я не сразу понимаю смысл слов шерифа. Мне трудно поверить, что он пришёл сюда для разговора со мной. Может, он хочет рассказать мне что-то о смерти папы или оправдать свои действия во время расследования. Может, он хочет открыть мне какую-то тайну. Тогда абсолютно неудивительно, что мама так злится.
– Мистер Эгберт, проходите, – говорю я, мама лишь молча качает головой. Думаю, она поняла, что ничего не сможет изменить. – Где Вам будет удобнее? В гостиной или, может, в моей комнате?
– Гостиная вполне подойдёт, – отвечает шериф и садится на диван. – Но я хотел бы попросить остальных членов семьи покинуть комнату и оставить нас наедине.
– Я не оставлю свою дочь одну, – восклицает мама. – Если нужно, забирайте нас обоих в участок, но она не будет сидеть перед Вами в одиночестве.
– Вашей дочери семнадцать и с юридической точки зрения она сама может принимать такого рода решения, – спокойно отвечает шериф. Мысленно я благодарю его за это, ведь эти слова – доказательство моего законного права что-то решать.
– Шериф Эгберт, я знаю свои права, – возражает мама, а я её перебиваю.
– Мама, да что с тобой? – спрашиваю я. – Дай нам поговорить спокойно.
Я вижу, как нелегко даётся маме решение уйти, но она покидает комнату вместе с Глэном. Наступает тишина. Мы с шерифом смотрим друг на друга и молчим. Я чувствую себя неловко, не могу понять причину его прихода и хочу узнать её поскорее.
– Джос говорит, что вы с ним общаетесь, – дружелюбно начинает шериф, я слегка удивляюсь выбранной им теме. Но потом понимаю, что так, должно быть, проще завязать разговор, установить необходимый темп и вид отношений.
– Да, правда. Мы дружим, – отвечаю я как можно спокойнее и ласковее.
– Я рад, Эммелин, что вы можете общаться, и что ты не переносишь на него своё отношение ко мне, – говорит шериф, и я заливаюсь краской. Неужели он знает о том, как сильно я злюсь?
– Я никогда не… Мистер Эгберт, – я не могу подобрать слова. Шериф улыбается.
– Я знаю, что ты злишься, тут не нужно иметь особый дар. Я не раскрыл дело твоего отца, я не наказал виновного. Я работаю шерифом уже очень давно и знаю, что чувствуют люди в таких ситуациях. Это нормально.
Внезапно мне становится стыдно. Возможно, шериф не был настолько виноват, как мне всегда это казалось. Может, мне просто нужно было найти того, на кого можно было злиться безнаказанно?
– Что-то случилось? – спрашиваю я, резко переводя тему. Не хочу больше ни секунды говорить об этом.
– Я хотел поговорить с тобой о мистере Энди Ройстоне, – спокойно отвечает шериф. Я вспоминаю, что это о нём шла речь пару дней назад.
– Член попечительского совета? Тот, которого убили на днях? – переспрашиваю я на всякий случай, шериф утвердительно кивает. – Что я могу рассказать Вам, если я не знала его? Не представляю, как он выглядит, и до того, как Джос рассказал мне о его должностях, даже и не представляла, чем он занимается.
– Ты уверена, что никогда не видела его раньше? – спрашивает шериф. Я лишь смотрю на него с непониманием. Эгберт лезет в карман и достаёт несколько фотографий, просматривает их и протягивает мне одну.
Я смотрю на мужчину на фотографии и судорожно пытаюсь вспомнить, где могла видеть его раньше. Его лицо мне действительно знакомо. Но встречались ли мы в жизни? Может, я видела его по телевизору или в школе случайно?
– Лицо кажется знакомым, но вряд ли мы встречались, – отвечаю я. Эгберт задумывается на пару секунд.
– Ты действительно уверена, что никогда не видела Ройстона в вашем доме? – спрашивает шериф, и я удивляюсь.
– У нас дома? Что он мог делать у нас дома? – я отрицательно качаю головой. Вижу, что Эгберт говорит не всё, что знает.
– Может, он приходил к твоей маме? – вновь задаёт он вопрос, который снова меня удивляет.
– К маме? Нет, мистер Эгберт, я никогда не видела его с мамой. Разве они были знакомы?
Шериф молчит около минуты, словно решает, рассказывать мне или нет. Потом он снова перебирает стопку фотографий, которую вытащил из кармана, и протягивает мне другое фото. Я словно перестаю дышать, когда вижу его.
На фотографии Ройстон целует красивую женщину. Они выглядят счастливыми. Энди Ройстон и Реджина Ллойд. Моя мама.
Не могу поверить своим глазам. Насколько давно сделано это фото? Присматриваюсь, хватаюсь за детали. Мама в сиреневом пиджаке, который купила меньше полугода назад. Это фото сделано недавно. У меня сжимается сердце.
У мамы был любовник, о котором никто из нас не знал. Неудивительно, что никто ничего не заметил. Я не бываю дома целыми днями, а если и прихожу, то закрываюсь в комнате, не обращая внимания на то, что происходит в доме. Так же поступает и Глэн, и Сади. Мама может ходить куда угодно и когда угодно. Наверное, никто из нас и не заметит, если её не будет дома всю ночь.
– Твоя мама встречалась с Энди несколько лет, – поясняет шериф, и я чувствую, как меня начинает подташнивать. Вся эта ситуация кажется мне такой мерзкой, такой низкой и грязной. – Эммелин, ты в порядке? Ты побледнела.
– Я не знала, извините, – только и произношу я. – Вы знаете, кто его убил? Моей маме ничего не грозит?
– У меня есть несколько версий, – отвечает шериф, забирает у меня фотографию и вместе с остальными прячет её обратно в карман. – Не переживай, вам ничего не угрожает. Спасибо, что уделила мне время. Если у меня будут какие-то ещё вопросы, я заеду.
Я провожаю шерифа, закрываю за ним дверь и остаюсь наедине со своей болью. Я прохожу на кухню и вижу, как мама натирает стол тряпкой. Услышав мои шаги, она перестаёт это делать, но долго ждёт, прежде чем поднять на меня глаза. Мы смотрим друг на друга с ужасом и страхом во взглядах.
Только сейчас я замечаю, что моя мама не накрашена, глаза у неё опухли. Должно быть, она плачет не первый день. Как я могла не заметить, что у неё горе? Как мы все могли это не заметить? Хотя неудивительно. Ведь мы ничего не знали и о её счастье.
– Что ж, – тихо произношу я, – значит, тайный любовник.
Мама замирает и всё так же молчит. Это продолжается несколько минут. Тишина сводит меня с ума. Я не знаю, что именно чувствую. Злость на маму, обиду или чувство жалости к ней? Хочу ли я обвинить её или пожалеть? Я просто стою на пороге комнаты и ничего не делаю.
– Прости, Эммелин, – наконец произносит мама. – Не думала, что ты поймёшь. Что вы все поймёте. Нельзя было приводить кого-то в дом. После смерти папы вы могли… не понять этого, не принять.
– Ну, я вижу, что ты быстро смирилась с папиным отсутствием, – произношу я спокойным голосом, но внутри меня разрывает от боли. – Врала нам несколько лет. Устраивала никому не нужные поминальные обеды. Как же лицемерно, как же подло.
Мама смотрит на меня и снова молчит. Я вижу, что по её щекам текут слёзы. Я всё ещё злюсь, но делаю усилие над собой и подхожу ближе. Когда я страдала по папе, мама делала всё возможное, чтобы мне стало легче. Должно быть, сейчас моя очередь.
Я обнимаю маму, а она, уткнувшись мне в плечо, плачет.
– Мне жаль, что он погиб, – произношу я и только сейчас понимаю, что на самом деле чувствует мама. Второй мужчина в её жизни умирает от пули.
Когда мама успокаивается, я отвожу её в комнату, укрываю одеялом, а после приношу чай с мятой.
– Спасибо, – шепчет мама прежде, чем я закрываю дверь в её комнату.
Я понимаю, что событий сегодня хоть отбавляй, но заставляю себя выбросить всё из головы и ни о чём не думать. Я долго стою под душем, потом ложусь в постель и смотрю на потолок. Идея Сади о звёздах сейчас была бы кстати. Я тоже хочу считать их вечно, чтобы они никогда не заканчивались, чтобы не было возможности подумать о чём-то другом.
На следующий день после школы я не хочу идти домой. Не хочу видеть страдающую маму, вновь испытывать к ней жалость и злость, не хочу выбирать, какой мне быть по отношению к ней.
Я поднимаюсь на крышу сарая и долго смотрю на солнце, пока оно не прячется. Я ни о чём не думаю. Чувствую себя измотанной и несчастной, хотя понимаю, что это не самое правильное ощущение.
– Я знал, что ты будешь здесь, – слышу я знакомый голос и чувствую облегчение. В глубине души я рада, что буду не одна хотя бы несколько минут. Джос садится рядом. – Как ты? Знаю, тебе сейчас непросто.
– Разве расследование – это не тайна? – спрашиваю я и замечаю, что мой голос звучит агрессивно. – Имеет ли твой отец право рассказывать тебе всё, что касается моей семьи, если мы с тобой дружим?
– Ты, как всегда, во всём винишь моего отца, – усмехается Джос. Странно, что его голос, будь то злой, встревоженный или ласковый, всегда действует на меня успокаивающе. Я чувствую себя в безопасности. – Он мне не рассказывал. Никогда и ничего. Все уже знают эту историю. Не забывай, где мы живём.
Я понимаю, что он прав. Теперь это дело будут показывать по новостям, будут писать статьи в газеты, и очень повезёт, если не будут караулить всех членов нашей семьи у дома, чтобы взять интервью.
– Зачем ты пришёл? – спрашиваю я тихо. Даже сквозь одежду я чувствую, как наши плечи соприкасаются. Как это всегда бывает наедине с Джосом, меня начинает бить дрожь. Щёки пылают, хорошо, что уже достаточно стемнело.
– Хотел тебя поддержать. Знал, что, если найду тебя здесь, значит, всё плохо, – отвечает Джос. Я смотрю на парня и чувствую, как грудь наполняется нежностью. Даже в слабом свете фонарей я хорошо вижу его лицо. На пару секунд наши глаза встречаются. По-моему, это впервые, когда мы смотрим друг другу в глаза, осознанно, долго. Это до мурашек интимный момент, я тяжело вздыхаю. Мне становится страшно, я боюсь собственных чувств. Решаю, что нужно уходить, хотя от себя никуда не убежать.
– Мне пора, – с трудом произношу я, но так и не встаю. – Я пойду.
– Мэли, перестань, прошу. Не убегай от меня всякий раз, как мы оказываемся наедине, – тихо говорит Джос, а у меня кружится голова. Я борюсь с желанием прикоснуться к парню хотя бы на мгновение. Меня пугает это.
– Ты не имеешь права так меня называть. Это только для близких, – фыркаю я в ответ, чтобы Джос не заметил моего смятения.
– Я знаю, – ещё тише произносит парень. А мне ещё сильнее хочется крепко обнять его, взять за руку по-настоящему, ощутить его кожу, полностью, а не так, украдкой, при случайном прикосновении плечами.
– Прости, Джос, – только и произношу я. – Не стоит мне так злиться. Не стоит срываться на тебе раз за разом.
Джос поворачивается ко мне лицом, и я впервые понимаю, что знаю это лицо наизусть, хоть никогда и не прикасалась к нему. Джос долго смотрит на меня, а после наклоняется и целует. Его губы горячие, на вкус как мята, это я, наверное, запомню навсегда. Я схожу с ума от того, что Джос так близко. Я чувствую его руку у себя на волосах и боюсь, что могу сгореть заживо от его прикосновений.
– Прости, Эммелин, – шепчет Джос, отстранившись. – Я бы не простил себе, если бы ушёл, не сделав этого. А теперь, пожалуй, не смогу простить, что сделал.
– О чём ты? – спрашиваю я. – Ушёл? Куда? Я не понимаю.
– Спокойной ночи, мисс Ллойд, – говорит Джос и спускается вниз.
Я сижу на крыше достаточно долго, чтобы видеть, как уходит Джос, как с каждой минутой он отдаляется. Я считаю его шаги, как звёзды из банки Сади. После считаю свои слёзы, одну за одной. Не понимаю, о чём говорил Джос, что он имел в виду. Но я всё ещё чувствую вкус мяты, и это сводит меня с ума.
Я возвращаюсь домой поздно вечером. Брат с сестрой уже спят, мама делает вид, что спит. Когда ты знаешь правду, замечать её становится намного легче. Мамины туфли не начищены, как раньше, на кухне на столе грязная посуда, дверь в комнату закрыта плотно, чтобы никто не слышал маминых слёз. Когда я захожу к себе, я делаю то же самое, чтобы никто не знал о моих переживаниях.
Утром меня будит не мамин голос и даже не будильник. Я просыпаюсь от звонка в дверь, настойчивого. Мы с мамой спускаемся вниз одновременно, вместе открываем дверь. На пороге снова шериф Эгберт.
– Миссис Реджина Ллойд, – произносит он строго. В дом входят ещё несколько человек в форме. Я не могу понять, что происходит. – Вы арестованы по подозрению в убийстве Энди Ройстона. Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде. Ваш адвокат может присутствовать при допросе. Если вы не можете оплатить услуги адвоката, он будет предоставлен вам государством. Вы понимаете свои права?
Мама утвердительно кивает. В её глазах я вижу страх и растерянность.
Я слушаю слова шерифа, вижу, как на маму надевают наручники, как выводят её из дома и сажают в полицейскую машину. Я вижу, как виновато смотрит на меня шериф Эгберт. И я понимаю, что с этого момента моя жизнь разрушена окончательно.
