Kitabı oxu: «Завет Лазаря. Книга 1. Слуга»

Автор выражает благодарность: Зое Фокиной – за бдительность; Евгении Барановой – за анестезию; Марии Сакрытиной – за поддержку; Галине Болдыревой – за уверенность; Александре Копыловой – за характер; Антону Копылову – за жизненную философию.

Все имена, события, образы и персонажи вымышлены. Любые совпадения случайны

© Болдырева О. М., текст, 2026

© ООО «ИД «Теория невероятности», 2026

Глава 1

Внемлющие словам пророчества сего да будут спасены. Слышащие глас Йехи Готте ¹ да обретут вечное блаженство. Покайтесь, ибо время близко.

1.3 Откровения Вельтгерихта

Зимним вечером в «Медвежьей крови» бокалы подняли за упокой императора. Следом выпили за кронпринца, пока живого, но тоже не чокаясь. Долго парень не протянет – к гадалке не ходи. Трактирщик уже начал принимать ставки: когда и как овдовевшая императрица избавится от пасынка. Всяко не подпустит мальчишку к трону: у самой на руках розовощекий младенец. Кто бы на ее месте отказался от лучшей доли для родного сына? Есть, правда, некоторые сомнения в отцовстве… Но с этим пусть придворные маги разбираются.

Я, хоть и было на душе паршиво, тоже сделал ставки. Первую – до весны кронпринц доживет. Вторую – убьют мальчишку на дуэли. И подстроят так, чтобы вокруг было много свидетелей, любопытных глаз и все подтвердили: да, погорячился, не оценил трезво противника. Трагедия, но нужно жить дальше. И потому – да здравствует новый император! Второго дуэлянта, конечно же, казнят, но в столице хватает погрязших в долгах семей, которые без жалости пожертвуют сыном.

Но мои прогнозы никто не поддержал. Основную ставку делали на яд. Следом шло удушение, а замыкало тройку лидеров колдовство.

– Элохим, забери деньги. Пока не поздно, – с усмешкой посоветовала Микаэла и сделала знак, чтобы разносчица быстрее несла заказанное пиво. Шрамы от ожогов, уродующие правую половину лица ведьмы, неровный свет масляных ламп превращал в узоры.

Вообще-то мое имя Лазарь. Если точнее, его мне дали сорок два года назад взамен того, которое я так и не вспомнил. Я отзывался. И на Лазаря, и на Элохима, и на другие, менее благозвучные прозвища.

– Приорат не допустит правления потаскухи и выродка, – продолжила мысль Микаэла, обмакнув чесночную гренку в сметанный соус.

– У вдовы везде связи и почитатели, – предупредил я, хоть за пьяным гомоном трактира разговор сложно было подслушать.

– Недоброжелателей больше. Некуда тратить деньги – отдай мне. В ставках смысла нет. Кронпринца сегодня же вывезут из Шолпской академии, подержат до весны под присмотром. В тайном, безопасном месте. А за это время подготовят коронацию. Все равно траур в мусорное ведро не выкинешь.

Разносчица наконец поставила перед нами высокие бокалы с опасно качнувшимися пенными шапками. Я отсыпал ей в ладонь медяки за ужин, накинув несколько сверху.

Только в «Медвежьей крови» варили копченое пиво. Сколько уж за десятилетия я перепробовал разных сортов – при всем желании не сосчитать. И все равно именно этот оставался любимейшим. Рецепт, оберегаемый трактирщиком от конкурентов, но рассказанный мне, был прост: солод коптился на яблоневой древесине, что придавало напитку сливочный вкус.

Микаэла же предпочитала крепкую светлую классику. Освежающую, с горчинкой, сухую и насыщенную, без цветочных и медовых нот. Как в такую промозглую и ветреную погоду можно пить что-то прохладительное, знала только огненная ведьма.

Мне бы, кстати, следовало заказать горячее вино. Пока дошел до трактира, промок и продрог. Но раз уж мы взяли кровяных колбасок, квашеной капусты и печенного в сметанном соусе картофеля с грибами, глупо было бы отказать себе в удовольствии запить такой прекрасный ужин шоппеном *, а то и не одним, темного копченого пива.

Слышал, в ученом сообществе последнее время появилось мнение о вреде алкоголя и даже – какое святотатство! – зазвучали предложения об ограничении его продажи. Я считал, что лучше запретить, как в старые добрые времена, самих ученых.

– Давай сразу, – потребовал я, закатав рукава и отдернув ворот рубашки.

Микаэла² неспешно отпила из своего бокала и снова усмехнулась. Грубые бордовые рубцы на ее лице натянулись, превратив его в безобразную маску.

– Вспоминаю время, когда кое-кто терял сознание от боли.

Я опустил взгляд на тяжелые браслеты, обхватывающие запястья. На черном металле не было ни застежек, ни спаек, ни зазоров – ни намека, что оковы когда-то надели на мои руки. Будто я уже родился с вросшими в кожу браслетами. И таким же ошейником, плотно сдавливающим горло.

Микаэла положила ладони на оковы. Ее длинные пальцы, украшенные десятком золотых колец, подрагивали от напряжения, рот искривился, на не поврежденной ожогами половине лица выступили капли пота. А затем в одно мгновение металл нагрелся и покраснел. Казалось, еще немного, и он расплавится, освобождая меня, но огненная ведьма ювелирно владела силой.

Было ли это больно? О да! Когда-то я визжал, плакал и умолял прекратить мучения. Когда-то меня притаскивали на очередную встречу с Микаэлой и приковывали к стулу. Когда-то я мечтал, чтобы мой дар вырвался, потому что смерть казалась милосердием.

Но человек – такая тварь, которая ко всему привыкает.

По спине потек холодный пот. Я хрипло и рвано выдохнул, вытер рукавом кровь с прокушенной губы и потянулся к пиву. И никто среди гула и смеха «Медвежьей крови» не заметил случившегося колдовства.

Мы приступили к ужину.

В общем зале было накурено и сумрачно, масляные лампы давали недостаточно света. Потемневшие от времени и копоти деревянные балки нависали низко, придерживая старые своды «Медвежьей крови». Двумя рядами стояли фигурные колонны с неумело вырезанными виноградными гроздьями и переплетениями листьев. У дальнего конца сложили просмоленные бочки, стены украшали головы оленей и вепрей, чередуясь с покрытыми ржой щитами.

Жарко трещал огонь в огромном камине. Пахло жареным мясом, горячим вином со специями, по́том, чесночным соусом и дрожжами. Но еще острее я чувствовал парфюм Микаэлы. За все эти годы она не изменила излюбленному аромату: насыщенную пряную гвоздику дополнял смолистый и дымчатый можжевельник. Давно, когда наше знакомство только состоялось, я неуклюже сделал ей комплимент. В ответ Микаэла подобрала мне похожую композицию. В ней можжевельник сочетался с бальзамическими сладковатыми нотами кипариса и невесомым оттенком ладана. Но последний, при моем отрицательном отношении к приорату, не раздражал, а успокаивал.

За прошедшие десятилетия мы с Микаэлой столько всего пережили, что вполне могли называться друзьями. Или приятелями. Пару раз переспали, конечно.

Иногда мне становится интересно, кто станет поддерживать магию в браслетах, когда время огненной ведьмы подойдет к концу. Да, таким, как Микаэла, судьба отвела его больше, чем простым людям. К моменту нашей первой встречи она прожила не одно столетие. И сейчас единственное, что поменялось, – седина, щедро разбавившая темные волосы. Но я знал из книг и рассказов приоров, что еще лет двадцать, может, двадцать пять – и Микаэлу призовет Йамму. Тогда ведьма сполна расплатится за взятую взаймы проклятую силу.

Надеюсь, у Йозефа припасено что-то на этот случай.

Доживет ли он сам – вопрос.

Впрочем, неизвестно, какой срок отведен мне. Тело за минувшие сорок два года немного, но постарело. Это чувствовалось, как если бы в заплечный мешок кто-то тайком на каждом привале подкидывал по камню. Глаза, раньше насыщенно-синие, по краям радужки выцвели, разбавившись светло-голубым тоном. И в моих собственных волосах, некогда русых, седины ныне было не меньше, чем у Микаэлы.

– Герр ³ Рихтер…

Посланнику-приору не повезло. Он заявился посреди ужина, испортив и вечер, и аппетит.

– Выход там, – указал я, бросив короткий взгляд на фигуру, скрытую темным плащом с одной лишь отличительной нашивкой святейшего престола.

– Его высокопреосвященство…

Договорить тот не успел. Я поднялся из-за стола, схватил его за ворот – благо мой рост позволял, – с силой встряхнул и потащил к выходу. Приор сопротивлялся вяло: видимо, сообразил, что слухи про Лазаря Рихтера и его паскудный характер возникли не на пустом месте. Жаль. Будь посланник наглее, я бы с удовольствием отвесил ему пару пинков. А так только выкинул из «Медвежьей крови» в стянутую тонким льдом грязную лужу.

Чуть дальше, цепляясь за спешащих мимо прохожих, голосил местный «пророк» – тощий, всклокоченный, одетый в грязные обноски. Он появлялся у «Медвежьей крови» пару раз в месяц, вещая о скором конце света. Иногда мелькал на Александерплац, чаще – у входа в парк Люстгартен со стороны Кафедральной кирхи.

– Старик, – позвал я, скривившись от заунывных воплей. – Лет десять уже, если не больше, орешь, а свет все не кончается. Не надоело?

Припозднившиеся берденцы шли мимо, привычно огибая городского сумасшедшего.

– Раз Вельтгерихт не наступил, когда был должен, теперь каждый день нужно проживать как последний! – визгливо сообщил «пророк», даже не обернувшись на голос. – Но тебе, Зверь, каяться бесполезно. Тебя пожрет ад!

– Подавится.

Выходить на мороз и бить морду было лень: ужин остынет – совсем вкус потеряет. Сплюнув через порог, я громко хлопнул дверью, вернулся за стол, будто ничего не случилось, и принялся жевать картофель. Микаэла перестала выводить длинным острым ногтем невидимые узоры на потемневшем от времени дереве.

– Ты же не проигнорируешь Йозефа?

– Нет, – с набитым ртом буркнул я. С чего бы мне так поступать? С Йозефом мы не ссорились. – Но сначала доем.

Передернув плечами, отчего пышные вьющиеся волосы качнулись в такт движению, Микаэла уже, очевидно, собралась сказать, что я неправильно поступил, но передумала и сделала пару быстрых, небольших глотков.

– Напомни-ка, – она перевела тему, – ты ведь благословил этого выродка?

– Абелард заставил. – Я пожал плечами и поднял бокал, поминая императора.

Микаэла прищурилась:

– Вынужденное благословение вряд ли стоит считать действующим.

После ужина несколько минут я сыто и лениво продолжал сидеть, выковыривая попавшую между зубов кислую капусту. Микаэла смотрела с усталым недовольством, но вместо нотаций пересказывала последние столичные сплетни: все, что, по ее мнению, могло пригодиться.

Однако, при всем нежелании тащиться промозглой ночью, не стоило наглеть еще сильнее. Мне следовало явиться в резиденцию Йозефа Хергена – первого префекта апостольского архива, айнс-приора, который, по некоторым слухам, имел все шансы стать следующим фатер-приором, после того как Господь со дня на день призовет душу Григория Шестнадцатого.

– Услышал тебя. Пойду. – Я потянулся к брошенному на вешалку пальто и вытянул из рукава теплый шерстяной шарф.

Микаэла отклонилась на спинку стула и сложила руки на груди.

– Береги себя, Элохим, – дежурно напомнила она.

– Конечно. Как всегда. – Я замотался в шарф, поднял ворот пальто и махнул Микаэле на прощание: – Ты тоже.

Зимы в столице дождливы и ветрены. И пусть днем температура редко опускается ниже нуля, ночью подмораживает. Вот и сейчас, стоило выйти из жаркого нутра «Медвежьей крови», ноги едва не разъехались на свежей ледяной корке, прихватившей камни мостовой. В голове после выпитого неприятно гудело. Моросил дождь вперемешку с мелким снегом, который таял, не долетая до земли. Промозглая сырость быстро пробралась под теплое пальто, и я, сунув руки в карманы и зарывшись носом в шарф, поспешил вверх по темной улице.

Плотно стоящие рядом фахверковые дома с покатыми крышами и несущими конструкциями с наружной стороны были визитной карточкой Бердена. За теми, которые находились ближе к центру, городские службы следили, не забывали раз в семь-десять лет покрывать свежей краской и укреплять балки. Летом их даже украшали гирляндами из живых цветов. Смотрелось неплохо. Но вот окраины производили гнетущее впечатление. Кособокие постройки с трещинами на фасадах подпирали друг друга над узкими каналами и тонули в наступивших сумерках.

Фонари горели лишь на некоторых перекрестках, тонкий растущий месяц то и дело скрывался за стелющимися по грязному небу облаками и дымом от печных труб, но я уверенно шел по темным улицам. В столице у меня нет врагов. Маньяк ли, грабитель – неважно кто: единственное, что мне грозит, – пожелание доброй ночи.

Я миновал руины мемориальной кирхи императора Вильгельма. В памяти всплыл гордый облик храма в псевдороманском стиле, который долго считался самой высокой постройкой Бердена. Императорский дворец – помпезное и роскошное творение известного архитектора – и тот проигрывал несколько клафтеров ⁴.

Разрушили мемориальную кирху во время последнего магического восстания двадцать три года назад. Я, как послушный слуга святейшего престола, принял не последнее участие в его подавлении и видел крушение храма. Магов-отступников казнили прямо у свежих, еще тлеющих руин, остальных же пересчитали, поставили на учет и подчинили воле приората. Развалины оставили в назидание.

По мне – глупость. Лучше бы реконструировали.

– Царапаю, скребу! – из темного проулка донесся звонкий детский голос.

Следом раздался топот: кто-то перебежал с одного крыльца на соседнее, а затем – несколько глухих ударов в дверь.

На стук, конечно же, никто не отозвался.

– Царапаю, скребу, царапаю, скребу! – вновь пропел ребенок и весело рассмеялся.

В тишине глубокой ночи детская считалка звучала особенно жутко. Уверен, услышь ее обычный припозднившийся прохожий, он предпочел бы на месте умереть от разрыва сердца, чем в такой час проверить, что за дитя стучится в чужие двери. Но я, лишь глубже зарывшись носом в шарф, свернул на голос.

Это создание будет интереснее маньяка.

– Тебе не откроют, – сообщил я невысокой, завалившейся набок фигуре, замершей на ступенях дома. – Самоубийцы живут на окраинах. Идиоты – в Лебтау.

– Значит, ты будешь водить! – не меняя интонации, допело считалку «дитя», спрыгнуло с крыльца и, сделав несколько резких шагов в мою сторону, замерло, шумно втягивая носом морозный воздух.

Я ждал.

– А-а-а, герр судья! Добрейшей ночи! Не признал. – Стоило созданию понять, кто пришел на считалку, голос изменился. Исчезли и звонкость, и беззаботная радость. Теперь он звучал глухо, будто глотку говорившего забило могильной землей. – Я не рассчитываю, что трусливые людишки откроют, – лишь подпитываюсь страхом. Невкусно, но на большее в наше сложное время глупо надеяться.

– Кто призвал тебя, Балберит?

Встретить архивариуса ада, хранителя всех договоров между людьми и обитателями инферно, разгуливающего по бедняцкому району Бердена, было так же странно, как если бы в «Медвежьей крови» за соседним столом тискал разносчицу небесный Писарь.

Демон, занявший тело мертвого ребенка, остановился в пяти клафтерах. Он опустил голодный, отсвечивающий бледным огнем взгляд на запачканные землей ладони: гниющая плоть частью облезла, обнажив белизну кости.

– Чем я выдал себя? Мало ли моих братьев гуляют по свету среди потомков Адама и Евы?

– Твои братья предпочитают мешки из свежего мяса.

Конечно, склонностью к некрофилии отличался не только Балберит. У демонов такое даже извращением не считается. По сравнению с иными увлечениями падших князей любовь адского архивариуса к мертвым детишкам была сущей невинностью. Но, приплюсовав ее к панибратскому тону и тому, что встреча наша явно была не первой, вывести нехитрый итог оказалось легко.

– Зачем вам имя, герр судья? – С левой стороны лицо трупа было повреждено: скулу вдавило внутрь черепа, на осколках раздробленной кости висели куски мышц. Челюсть, кое-как держащаяся на деформированном хряще, дернулась: кажется, Балберит улыбнулся. – Сегодня казните одного чернокнижника, завтра меня призовет другой. В Бердене хватает идиотов, готовых угодить Светоносному и его покорным слугам. Тем более мой визит вышел неудачным. С рассветом я вернусь в ад.

Про чернокнижников справедливо. В столице предостаточно сброда, считающего, что служба Самаэлю поможет если не избежать попадания в кипящий котел, то хотя бы снизить его температуру. Следует ли из этого, что нам с Балберитом можно вежливо раскланяться и разойтись в разные стороны?

И вообще-то добропорядочной пастве не пристало называть Самаэлем Йамму – извечного противника Господа нашего Йехи, – именем, данным ему до низвержения. Сначала я делал так из вредности, чтобы лишний раз позлить Йозефа. Потом… привык.

– Три честных ответа, – предложил я сделку, – и гуляй до рассвета. Откажешься – низвергну так, что месяц будешь отскребываться от дна инферно.

Балберит задумчиво качнулся из стороны в сторону, перекатился с носков на пятки и обратно. Фигуру щуплого мальчишки в обносках, вчерашнего обитателя трущоб, охватил бледный свет.

– Верите ли, я бы ответил и на три, и на пять вопросов просто так, герр судья. – Раздался хриплый смех. Он был натужный. Балберит будто выталкивал его из глотки, а вместе с ним – мерзлые комья земли. – Вы хоть и цепной пес приората, однако куда забавнее других святош. Но…

Прыжок был стремительным. Балберит бросился вперед. Возникший в его руках серп разрезал воздух в паре дюймов от моей шеи. Ох уж это многозначительное «но»! Какой же демон, даже самый словоохотливый, даже в настроении, откажется от драки? Тем более приз – голова судьи Рихтера – стоит риска.

Отпрыгнув назад, я едва не поскользнулся и тут же пригнулся, пропуская над головой росчерк серпа. Верткой твари не требовалось следить за дыханием, не мешали темнота и лед под ногами. Мне же защищаться было неудобно, как и отступать, не понимая, что находится за спиной. Едва не запнувшись о ступени крыльца, я перемахнул через кованые перила, укрывшись за ними. Серп рассек чугун, чуть не отхватив мне кисть. Следующий удар я заблокировал браслетом. Призрачное лезвие, столкнувшись с черным металлом оков, высекло искры и жалобно запело. Мгновения мне хватило, чтобы перехватить тощую руку с торчащей вбок пястной костью, дернуть на себя и без замаха врезать демону по лицу. Кулак попал в проломленную скулу, оцарапав костяшки и погрузившись в холодное гнилое месиво.

Дрянь!

От рывка плечевой сустав мертвеца вывернулся, плоть с хрустом разрывающихся связок поддалась и полетела на грязную мостовую. Лезвие звякнуло о камни и погасло. Балберит подпрыгнул, толкнул меня ногами в грудь и, перекувырнувшись, потянулся к серпу. Силы удара хватило, чтобы я оступился и потерял равновесие, но, падая, успел носком сапога отшвырнуть оружие дальше в густую тьму улицы.

Балберит бросился за ним.

– Архангел Михаэль, командор небесных легионов, защити нас в борьбе против Врага.

Дар откликнулся неохотно. Меньше часа назад усмиренный магией Микаэлы, он заворочался в груди, как огромный зверь, разбуженный охотником. Но слова молитвы прозвучали, и оковы уже охватил золотистый свет благодати.

Балберит не успел подобрать серп, дернулся и взвыл. Запрыгнув на стену ближайшего дома и ухватившись за карниз, он попытался сбежать.

– Низвергни силою своею в ад Зло, ходящее по миру и отравляющее души смертных.

Молитвы Михаэлю давались мне лучше, чем остальным архангелам. Тот словно всегда находился неподалеку и с готовностью делился силой. Не то что Рафаэль или Уриэль: воззваниями к ним едва удавалось отгонять жалких бесов.

Капли силы, свиваясь тонкими нитями, потянулись к Балбериту. И не успел тот, цепляясь оставшейся рукой, вскарабкаться на черепичную крышу, как они сдернули его вниз и впечатали в холодные камни.

– Аминь, – завершил я молитву, и нити окружили демона, сомкнувшись над ним золотой клеткой. Дар в груди жег привычным ощущением эйфории. – Размялся?

В воздухе повисло горьковатое сочетание кедра и шафрана – так пахла моя благодать. Ее света хватило, чтобы разглядеть в стыке крыльца отброшенную руку. Подобрав и разжав сведенные посмертной судорогой пальцы, я забрал оружие и цокнул. Сейчас, без поддержки демонической силы, серп был ржавой рухлядью с рассохшейся от времени неудобной рукоятью.

Балберит промолчал, задев золотые нити. Против ожидания, божественная сила не обожгла его. Будто струны огромной арфы, они запели что-то тоскливое и тихое.

– Какое дело привело тебя в Берден? – задал я первый вопрос.

Главное разочарование, когда я только занялся изучением дара, заключалось в том, что сложносочиненные и сложноподчиненные конструкции с демонами не работали. Как и уточнения. Мое счастье, что Балберит – тварь болтливая. Даже если не захочет, все равно лишнего наговорит.

– Пустяковое, герр судья, – оскалился он, продолжая касаться нитей и вслушиваться в низкие минорные ноты. – Всего лишь надеялся заверить несколько бумаг визой Светоносного… Пусть бюрократия и творение инферно, но нам не удалось избежать ее ядовитых пут.

– Он в городе?

Резона врать у Балберита вроде не было, но мысль, что Йамму прямо сейчас разгуливает по Александерплац – центральной площади столицы, – показалась настолько абсурдной, что я едва не потратил вопрос впустую.

– Увы, уже нет. – Балберит посмотрел на меня. В мертвых глазах ребенка не отражался свет, они казались пуговицами из фанеры. – Последнее десятилетие Светоносный забросил дела. Его следы мелькают то у восточных варваров, то среди поглощенных лесом и туманом языческих капищ. Месяц назад в Нойтсберге, вчера в Бердене, сегодня и завтра… Кто знает? Я рассчитывал застать его здесь, но, очевидно, ошибся. Ад совсем опустел.

Чудесные новости. Интересно, знают ли об этом «наверху»?

Сначала я посчитал, что появление Балберита связано со столичными сектами, и рассчитывал получить информацию именно о них… Теперь же, когда ответы привели к неожиданным открытиям, не знал, на что потратить последний вопрос. Можно было, конечно, поднапрячься и, удержав клетку, заставить демона говорить остаток ночи. Но, во-первых, меня ждал Йозеф, во-вторых, я не стратег и логик, чтобы разбираться в хитросплетениях планов Йамму.

В-третьих, мне лень.

– Самаэль ищет что-то конкретное? – Я проявил праздный интерес, постепенно отпуская благодать.

– Кого-то конкретного, – поправил Балберит. – Светоносный так поглощен поисками, что людям приходится самим себя совращать с пути истинного. Впрочем, ад в любом случае остается адом, даже когда трон пустует.

Он встрепенулся и напоследок еще раз провел оставшейся рукой по нитям, вызвав тихий, грустный перезвон.

– Не меня ли Самаэль ищет? – пошутил я, не рассчитывая на ответ и начиная ритуал экзорцизма.

Но Балберит, не особо цепляясь за гниющий сосуд, неожиданно хихикнул:

– Не льстите себе, герр судья. Дар ваш, безусловно, интересен… Но не настолько, чтобы привлечь Светоносного. Тем более вас искать не нужно: и небесам, и инферно известно, что Лазарь Рихтер всегда там, где война.

На мостовой осталось лежать искалеченное тело мертвого бродяжки. Еще с минуту я постоял над ним, думая, как именно пересказать разговор Йозефу, затем кинул рядом с трупом ржавый серп и, потерев грудь, ноющую после удара, продолжил путь в резиденцию айнс-приора.

На набережной судоходной Альбы было ветренее всего. Темные волны реки лениво накатывались на высокие каменные берега. Я поморщился от сырого запаха. Несколько последних лет предприятия столицы сливали в Альбу отходы. Из-за этого в ней дохла рыба, а вдоль набережных тянулся удушливый, тяжелый туман. Раньше, всего десятилетие назад, в летние полдни горячие головы на спор плавали с одного берега на другой, а теперь неудачник, попавший в воду, вылезал, покрытый жирной масляной пленкой. Если, конечно, вообще вылезал.

Взмокший из-за драки, я остро ощущал каждый порыв ветра, пытающегося проникнуть под пальто, и потный, липнущий к коже свитер. Если бы мои проклятия работали как молитвы, зимы бы исчезли, подобно страшному сну, а холод остался в историях и легендах.

На каменном мосту, украшенном скульптурой святого мученика Бонифация Майнцского, сидели нищие. Милостыню не просили: так поздно никого, кто мог бы подбросить медяк, на улицах не осталось. Место выбрали неудачное: продуваемое, сырое. Зато по краям моста покачивались фонари, разгоняя темень. Видимо, для старухи, подростка и тощей собаки мрак был страшнее холода.

– Прогнали из ночлежки? – Я замер у кучи тряпья, в которую куталась троица. Удивительно, даже для псины места не пожалели.

Старуха закашлялась.

– Новый хозяин. На два медяка больше требует, – буркнул подросток.

По голосу – мальчик.

– Не заработал? – Бездомных я не жалел.

В столице всем найдется дело. Тяжелое и грязное – не спорю, но было бы желание.

– Заработал! – мальчишка говорил зло, с ненавистью.

Он ненавидел меня просто за то, что я смотрел сверху вниз, что не умирал от голода и лихорадки. И явно мечтал добавить: «Либо дай денег, либо проваливай!» Но, конечно, не позволил языку совершить непростительную ошибку. Любой добрый герр, разгуливающий по Бердену ночью, не откажет себе в удовольствии убить пару бродяжек.

– Я не отдам деньги этому борову! И сам не отдамся! – поняв, что я так просто не уйду, продолжил мальчишка. – Мы хотели добраться до монастыря августинцев, но бабушке совсем плохо стало. К закрытию не дошли бы. Не гоните, герр. К рассвету мы уже на пороге будем… За работу монахи не заплатят и заставят молиться несколько раз в день, зато будут крыша и стены. Как-нибудь перезимуем.

Старуха рисковала не пережить ночь. Но стоит ли об этом говорить?

Похлопав по карманам пальто, я кинул на тряпье пару грошей. Выслушал сбивчивую благодарность. Подумал и, размотав шарф, протянул его подростку. Шерсть сейчас поможет лучше, чем деньги.

– Укутай бабушку, – посоветовал я.

Мальчишка с ужасом уставился на металлический обруч, уродующий мою шею, но шарф принял. Уже без благодарностей.

Ветер тут же с упоением задул под ворот пальто. И, бормоча под нос, как ненавижу холод и зиму, быстрым шагом, почти бегом, я миновал мост и свернул к резиденции айнс-приора Хергена, возвышающейся на правом берегу Альбы.

Его высокопреосвященство встретил меня в домашнем, сидя у камина в малой гостиной с ветхим рукописным трактатом на коленях. В воздухе витали запахи ладана, мелиссы и лимонной литсеи. Отсветы огня падали на высокий лоб, отражались в узких стеклах очков и выделяли вытянутое лицо, крупный нос и отяжелевшие щеки.

Недавно у Йозефа случился апоплексический удар. Он навредил телу, но не сказался на ясности суждений.

Пожалуй, именно личность и характер айнс-приора примиряли меня со службой. Йозеф Херген отличался практическим складом ума и трезвым взглядом на дела святейшего престола. Происходил из семьи медиков, отлично разбирался в истории, философии, знал древние языки. Высокого положения добился сам. Умел и льстить, и манипулировать, и давить и не считал сопутствующие потери.

– Снова заставляешь ждать, Лазарь, – вместо приветствия заметил айнс-приор, когда вышколенный служка закрыл за моей спиной двери. – Наступит ли благословенный день, когда ты перестанешь калечить посланников и начнешь приходить вовремя?

Я отряхнул пальто от капель дождя и взлохматил намокшие волосы.

– Не раньше, чем по Бердену перестанут разгуливать демоны, – проворчал я. – Вам привет от Балберита. Попробуете угадать, кого он искал в городе?

– Очевидно, отца лжи и порока. – Йозеф поднял взгляд и нахмурился. – Где твой шарф? Холодно же.

– Потерял.

Значит, святейшему престолу известно об опустевшем инферно. Но что-то я не вижу волнений и попыток разобраться в причинах, почему Йамму не исполняет должностные обязанности. Что за несправедливость! Попробуй такое устроить я, мигрень от нотаций Йозефа начнется даже у серафимов.

Повесив пальто у двери, я прошел к камину и занял кресло напротив айнс-приора. Мягкое, обитое бархатом, с удобными подлокотниками – после промозглой улицы и драки с Балберитом оно как нельзя лучше расслабляло под тихий треск поленьев. Однако я понимал, что без причины Йозеф не позвал бы.

И то, что он скажет, меня не обрадует.

– Вина, мой мальчик?

– К делу, – попросил я.

Айнс-приор поправил тонкие очки и поджал губы.

– Мы перевозим кронпринца. Императрица уже назначила цену за его жизнь.

– Слышал.

В политику лезть мне тоже приходилось. И любил я это еще меньше, чем дела приората.

– Микаэла? – понятливо уточнил Йозеф.

Я показал ему браслеты: среди черноты металла различались всполохи колдовской силы.

– Прекрасно, Лазарь. Для поручения пригодится.

Суть его была уже ясна, но я не удержался и напомнил о нюансах моего дара, словно Йозеф мог о них забыть:

– Я судья. Не нянька. Уверен, мальчишку отлично охраняют. Лучшие из лучших. На вас, Йозеф, другие не работают. Если бы сказали кронпринца убить – понял бы. Но святейший престол, очевидно, видит новым императором его. Не младенца, рожденного в законном браке.

– Младенец не имеет отношения к династии Тедериков. Мне необходимо время, чтобы собрать доказательства, добиться проверки и обвинить императрицу. Да, старший принц рожден неизвестной, но он сын своего отца. А цена, назначенная за его жизнь, легко сломит дух людей, еще вчера бывших примером преданности и надежности. Тебя же, мальчик мой, купить невозможно. И, думаю, ты захочешь помочь сохранить, по сути, единственное, что осталось от Абеларда. Разве я не прав? Отправляйся навстречу отряду и стань кронпринцу щитом и опорой, пока он не займет трон.

А я так надеялся перезимовать где-нибудь южнее. Ненавижу холод и сырость Бердена. Но лучше уж они, чем поездка в Шолп. Те края отданы во власть метелям, морозу и сугробам выше человеческого роста.

– Я все понимаю, Лазарь, – по-отечески ласково произнес Йозеф. – И знаю, как тяжко тебе зимой. Но что поделать, если приказ отдан? Увы, мальчик мой, сейчас и я всего лишь рядовой исполнитель.

Удержаться от скептической улыбки не получилось. Первому префекту апостольского архива определение «рядовой» никак не подходило.

– Похлопочу, чтобы потом тебя направили… Скажем, в Южную Рейн-Вестфалию. К лету там неизбежно произойдет конфликт из-за угольных шахт. Развеешься, погреешься.

Йозеф давно изучил мои слабости. Войны относились именно к таковым. Есть что-то завораживающее и прекрасное, когда на поле боя смертный грех убийства превращается в подвиг во имя Господа. За прошедшие года я принял участие более чем в десятке различных кампаний. В этом, кстати, мы похожи с Микаэлой. Для нее нет большего удовольствия, чем броситься в гущу сражения, не щадя ни противника, ни себя.

– Хорошо. Что мне нужно знать?

Йозеф перевел взгляд на огонь в камине, снял очки и потер переносицу.

– Возможно, мать кронпринца была незарегистрированной ведьмой. Нам необходимо либо получить подтверждение, либо развеять сомнения. Это не должно остаться домыслами и подозрениями.