Kitabı oxu: «Прививка от манной каши»

Все права защищены. Никакая часть этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного согласия правообладателя

Цыбина Ольга Владимировна

Прививка от Манной каши

для детей от 0 до 99 лет.

Цыбина О.В текст 2024

Изюмченко А.Ю иллюстрации 2024

Животворящие рассказы для взрослых и детей. Гарантируют мыслетворение и светлые мысли.

Эти рассказы из детства – мостик между современными родителями и их детьми. Шанс вспомнить что-то светлое из своего детства и хоть чем-то удивить наших детей.

Мир без интернета, супермаркетов, гугла и мобильного телефона кажется им настолько странным, что может и заинтересовать.

А возможно даже стать предметом важного разговора. Что в наше время – самое ценное.

Автор Цыбина Ольга

Переводчик, предприниматель, мать и писатель.

И всё это одновременно и в единственном числе. Как, собственно, и вы.

ISBN  ….

2025

ПРИВИВКА ОТ МАННОЙ КАШИ

Москва

2025

Посвящается Лидии Георгиевне Добржинской, моей бабушке, которая считала детей Важными людьми, что не всегда распространялось на их родителей и остальных взрослых.

Меня она видела достаточно значимым человеком уже лет с 5-и, чтобы говорить со мной о жизни. Такой, какая она есть.

А также маме и папе, и всем родителям, которые растили нас, как могли, совершая ежедневные маленькие и большие родительские подвиги.

Содержание

Введение

Прививка от манной каши

Счастливые хачапури

Слабое звено

Про страшных пастушек и технику безопасности

Осторожно, талант!

Любовь и борщ

Нелегкий процесс

Когда они молчат

Мир серебряных ложечек и любви

Фартук

Затерянный мир по вторникам

Выбор без выбора

Что лечат пломбиром?

Крылья

Котлетная запрещенка

Суперсила

Груз на шее

Про солянку и непарламентское большинство

Посмотри в глаза

Давно ли вы сидели на дереве?

Обычно-необычный мир

Еда для бедных

Идеальная пара

Эпилог

Послесловие, которое годится в предисловие

Введение

У всех нас есть воспоминания о детстве. Разные.

Тошнотворно-садиковские, волнительно-утренниковые, солено-морские. Тревожно-школьные, солнечно-майские, усыпанные блестками или с запахом жареной картошки. Совсем разные воспоминания.

Удивительно, но то, что мы помним, не всегда совпадает с реальными событиями и тем, что помнят об этом другие. Дети запоминают эмоции. Именно они и окрашивают события в тот или иной цвет, оставаясь потом на всю жизнь в памяти со знаком плюс или минус.

Когда было страшно, тепло, радостно или спокойно. Так тревожно, что начинало тошнить, или так хорошо, что хотелось зажмуриться и не двигаться, прижавшись щекой к теплой бабушкиной ладони.

Все истории в книге – реальные и произошли в моем детстве, хотя я уверена, что похожие были и в вашем. Изменены только некоторые имена, ведь герои повествования выросли, стали взрослыми серьезными людьми. И, возможно, не обрадовались бы, упомяни я их в рассказах про манную кашу, горшок или примерзший к качелям язык.

Мне повезло с памятью – она избирательна и защитна. Большинство того, что я помню из детства, все-таки хорошее.

В этих историях много света и прекрасных людей. И было бы замечательно, если, читая истории из моего детства, вы вспомнили что-то Светлое из своего. Ведь в любом самом сложном детстве была хоть одна капля хорошего, хоть один добрый человек. Это имеет смысл помнить. И, возможно, именно тот теплый солнечный свет из глубин нашей памяти поможет хоть на минуту рассеять облака в нашем взрослом Настоящем.

Прививка от манной каши

За соседним столом, на завтраке в большом южном отеле, сидела девочка лет четырех. Мама кормила ее кашей из большой столовой ложки. Насильно. Девочка тихо плакала. Я плакала внутри.

Маленькое, хрупкое существо с двумя светленькими мышиными хвостами, в розовой футболочке с разноцветными бабочками и сланцах, которые все время сваливались под столом, покорно открывало рот и заливало слезами тарелку со склизкой овсяной жидкостью. Мама раздраженным голосом громко шипела: "Сначала каша, потом все остальное", угрожая всеми кругами детского ада: "Никакого моря и бассейна!". Дальше, барабанная дробь, великое садистcкое: "Будешь тут сидеть, пока не доешь. Весь день" и психопатийное: "Я СкаЗааала"!

Мне захотелось взмахнуть волшебной палочкой, выкрикнуть защитное заклинание "Экспекто Патронум!" и вызвать на защиту от мамаши мою подружку Наташку Игнатову из нашего детского сада «Лучик». Она была моим соратником по сопротивлению манной каше. Или, чего мы тогда не знали, социальному насилию.

Воспитатели нашей группы не разрешали нам выходить из-за стола, пока не доедим до конца манную кашу. Мы покорно сидели на маленьких, разрисованных под хохлому деревянных стульчиках, склонившись над остывшей массой, превратившейся в покрытый пленкой блин. Кто-то давился, рыдал, но доедал и вставал из-за стола. Ряды маленьких голов потихоньку пустели, одногруппники убегали гулять. Мы же с Наташкой не ели и стоически выжидали, когда у воспетки закончится терпение.

Каждые десять минут она появлялась на пороге покричать и поугрожать. Опустив глаза в тарелку, мы старательно ковыряли в ней алюминиевыми ложками, измеряли высоту ненавистной каши, но не ели. Наташка рассказывала смешные истории, время шло. Мы откуда-то знали, что сдаваться нельзя, ни в коем случае, надо ждать. Наконец, проходил час и нас освобождала добрая, как нам казалось, повариха. На самом деле, вряд ли она это делала ради нас, ей нужно было просто побыстрее помыть посуду. Мы же чувствовали себя непобежденными героями и неслись сломя голову на уличную площадку.

Я из того времени, в котором насилие оправдывалось социумом. Моих сверстников было позволено унижать и наказывать публично. Детей ругали при всех, могли лишить еды, ударить, или дать подзатыльник – то есть ударить сзади по голове. Такое было разрешено не только родителям, но и учителям, воспитателям, наставникам. Дети стояли в углу коленями на горохе, сидели в темных чуланах или стояли голыми на морозе. И это за сравнительно небольшие поступки и в самых обычных семьях. Но мне казалось, что варварские методы безосновательного физического насилия давно канули в прошлое. Вместе с детскими садами, пахнущими мокрыми тряпками, супом с перловкой и страхом.

Я сидела и думала, что мамаша, наверное, просто не могла по-другому, не знала, как. Она была сама в детстве инфицирована манной кашей и причиняла добро в следующем поколении, которое тоже должно было насильно доесть «все до конца». И оно уже тоже не сопротивлялось и покорно ело. Инфекция распространялась дальше…

За редким исключением, большинство из нас было все-таки инфицировано холодной манной кашей. Или травмировано борщом, как говорит моя подруга. Звучит смешно, но борщ у нее вызывает тошноту до сих пор.

Конечно, тогда никто не писал про пищевое насилие, нарушение границ, разрушение личности и другие последствия подобных действий. Зато сейчас огромные деньги получают специалисты по работе с расстройством пищевого поведения, и мы, поколение Манной каши, дружно выстраиваем личные границы на тренингах, работаем над собой с психологами. За наши же, кровно заработанные, деньги. Учась до сих пор, не позволять засунуть в себя чужую волю. Сорри, алюминиевую ложку с манной кашей.

Счастливые хачапури

Я завидовала Ладо Сахамберидзе, моему однокласснику. Его мама была обладательницей лучшей в мире профессии – она пекла хачапури.

Каждую пятницу мы, трое первоклассниц во главе с Ладо неслись после уроков к небольшому кафе неподалеку от школы. Приклеивались носами к витрине и ждали…

Мы «незаметно» топтались около входа, думая, что нас совсем не видно, в надежде получить горячий слоистый кругляш с чудесным тягучим белым сыром внутри.

Люди входили и выходили, хлопая узкой стеклянной дверью. Нас обдавало теплым воздухом, пахнущим чем-то прекрасно-маслянисто-жареным. Мы торчали цветными ранцами из-за спин людей и завороженно смотрели, как в дальнем углу за низким прилавком месит тесто высокая красивая женщина с иссиня-черными вьющимися волосами, в белом, чуть присыпанном мукой, фартуке.

По локоть в пушистой белой муке, наклонив голову над тестом, она время от времени поправляла краем ладони темный локон, упавший на лоб из-под белой шапочки, и продолжала делать плавные и одновременно энергичные движения руками. Для нас она была героиней какой-то сказки про строгую тетушку-печку, вокруг которой, все само прыгало и вертелось. Мы были ее тайными поклонниками. Затаив дыхание смотрели, как из-под ее рук, а по нашему детскому пониманию – буквально из ничего, появляются и становятся золотистыми невзрачные блеклые лепешки.

Наши родители занимались скучными, непонятными работами, на которые нельзя было прийти, похвастаться одноклассникам и уж, конечно, там не было большой печи с хачапури цвета солнца.

Ладо гордо смотрел то на маму, то на немое восхищение на наших лицах: “Видали, какая у меня мама!” И тогда, в первом классе, нам с Юлькой и Светкой тоже представлялось, что прекрасней работы для мам существовать не может.

Мы, дочери музыканта, финансиста и инженера спутниковой связи, вздыхали с завистью, что нашим родителям не досталась такая выигрышная во всех отношениях работа.

Сыну категорически не разрешалось туда приходить и отвлекать маму от работы. А может быть, она не хотела, чтобы одноклассники из престижной французской школы знали, что его мама работает простым пекарем в маленьком кафе.

Наш смышленый друг поступал хитро. Он приводил c собой тяжелую артиллерию. Нас. Трех очевидно положительных барышень в белых гольфах из 1”A”. А у двоих из нас были еще более положительные белые банты размером с голову – убийственное сочетание, способное растопить сердце любой мамы и бабушки. В какой-то момент Ладо подталкивал нас сзади по ранцам, выпихивая из засады в зал, и отбегал. Мы же оказывались почти перед самым прилавком. И перед Ней, повелительницей этого тепло-сдобного мира.

Сцена всегда разворачивалась примерно одинаковая. Сначала его мама поднимала большие черные глаза, сердито смотрела через наши головы на сына-нарушителя порядка и продолжала работать дальше, не обращая никакого внимания на переминающиеся с ноги на ногу белые гольфы.

Но, видимо, в наших семилетних глазах было столько искреннего восхищения и, смущенно замершая, троица смотрелась так комично, что через пару минут она начинала потихоньку улыбаться сначала одними губами, потом медленно поднимала уже и улыбающиеся глаза. Мама Ладо вытирала руки о длинный фартук, выходила из-за прилавка и приобнимала нас за плечи большими мягкими руками, как-то очень тепло, по-матерински. И, наконец, выдавала, казавшийся нам тогда огромным, тот самый большущий вожделенный желтый Хачапури.

Самая ответственная из нас, Светка, держала его в листочке коричневой бумаги, который быстро промасливался, а мы по очереди откусывали горячее слоеное тесто. Белый сыр тянулся длинными смешными ниточками из-под золотистой корочки, и не было вкуснее тех хачапури с Сыром и Счастьем.

Недавно встретившись, мы все трое обнаружили, что оказывается, до сих пор помним и улыбающуюся маму Ладо и те самые вылазки за хачапури. И единогласно решили, что как важно, чтобы в жизни каждого маленького человека встретился хотя бы один взрослый, которого, улыбаясь с теплотой, ты можешь вспомнить через тридцать с лишним лет. За удочку из палки, за корону из проволоки, за починенный велосипед, за то, что можно было прийти c детскими горестями в любое время, за теплые руки и поцелуй в макушку.

Потому что именно c того момента у тебя навсегда с собой в душе навсегда поселится тот самый согревающий Счастливый хачапури.

Слабое звено

 "Cо мной что-то не так" – размышляла я, тоскливо волоча ненавистную коричневую папку с нотами по сугробам. Мне было восемь. И шла я в музыкальную школу.

В бабушкиной гостиной на почетном месте стояло торжественное черное фортепьяно с резными лапами и золочеными подсвечниками. Надо сказать, вся моя семья, включая многоуважаемое старинный инструмент, была музыкальна и не представляла себе жизни без скрипичных струн или клавиш цвета слоновой кости. На семейных праздниках бабушка вдохновенно играла и пела, а старший брат Алеша, стоя рядом, на радость всей семьи, выводил «Пой, ласточка, пой». Заставляли его, конечно, шантажом, но баритон-то был чудесный.

Мама и дядя блестяще закончили музыкальную школу по классу фортепьяно, о чем гордо оповещали их дипломы, бережно хранимые бабушкой. Двоюродный дядя много лет играл на альте в Государственном симфоническом оркестре, гастролируя по всему миру, а младшая сестра уже ходила на подготовительные занятия в музыкальной школе и её, конечно же, хвалили.

Я же, год назад, стоя с мамой перед входом в музыкальную школу, не увидела свою фамилию в списках принятых.

Листочек с напечатанными на машинке фамилиями еле держался на одной канцелярской кнопке, свисая с пробковой доски, а я еле держалась на ногах. Невероятно. Моей фамилии в списке не было. Не веря своим глазам, мы два раза перечитали весь список, мама даже сходила уточнить в приёмной комиссии и получила в ответ сухое «Не зачислена».

Мне казалось, я пела прекрасно и все задания выполняла на отлично, в общем-то, как всегда. Бабушка всегда называла меня Звездой. Я ходила на танцы и устраивала с сестрой домашние спектакли, меня везде хвалили, давали главные роли на утренниках. А тут категоричное «Не зачислена». Занавес.

Родственники, сплочённым музыкальным фронтом, не поверили в такую генетическую аномалию, и на переговоры с директором музыкальной школы отправилась Бабушка. А так как моя бабушка обладала невероятной харизмой, французскими духами и некоторыми свободными средствами, то в сентябре я с энтузиазмом пошла в музыкальную школу с красивой бежевой папкой для нот.

Следующие два года были наполнены моим ужасом и неподдельным удивлением родственников. В любую погоду я шла в красивое здание на бульваре и мне казалось, что страшнее места на свете нет. У меня не получалось категорическое Ничего. На специальности в воздухе витала безнадежность. Преподавательница Ада Львовна просила повторить арпеджио, громко вздыхала и продолжала надеяться. А на сольфеджио казалось, что со мной разговаривают на иностранном языке. Я получала двойку за двойкой. Мне всегда все легко давалось, но тут…

Сдаваться перед трудностями в семье принято не было, и я продолжала несколько раз в неделю ходить в музыкальную школу.

Единственной причиной не пойти на любые занятия было всесемейно действующее железное правило «Температуры». Только при высокой температуре разрешалось хоть что-то пропускать. А так как ребенком я была на редкость здоровым, я и не пропускала. Ходила, зубрила, рисовала карандашом ноты в длинной узкой нотной тетрадке и всё равно получала двойки. Я раз за разом чувствовала себя тупой неумехой, но, главное, в своих глазах перестала быть Звездой.

Моя самооценка летела с ледяной горы, как первоклассник на картонке.

Но хуже всего было по воскресеньям. Младшая сестра смотрела по телевизору детскую передачу «Будильник», и вся семья, сидя, за большим круглым столом ела чудесно пахнущую жареную картошку. Есть я категорически не могла, меня тошнило от страха. Перед Хором.

Все вокруг искренне не понимали, как же так. Просили стараться и заниматься побольше. Я и занималась. Время от времени пытаясь говорить родителям, что несчастна, что не хочу ходить в музыкальную школу, что у меня совсем ничегошеньки не получается. А почему так происходит, объяснить родителям я не могла. В голове было так много всего, что не получалось сложить в стройные предложения и так необходимые взрослым, убедительные аргументы. Я говорила, как могла: “Не хочу больше ходить. Не получается”. Родители рассеяно слушали, но бросать не разрешали.

Ещё через год я начала получать тройки в школе даже по любимому французскому. Куда мне было о нем думать, я же часами учила гаммы! Учебный год я закончила, рыдая в объятиях бабушки. Захлебывалась от жалости к себе и унижения, что я тупая, и никакая совсем больше не Звезда.

Бабушка жила на другом конце города и не сильно была в курсе моих ежедневных музыкальных терзаний. Она спросила только одно – "Объясняла ли я это родителям?"

В тот же вечер бабушка высадилась из такси перед нашим домом, как армия Наполеона в испуганных Антибах. Моих родителей строго пригласили на кухню, а мне выдали шоколадку «Алёнка» и отправили читать книжку. С того самого дня я больше никогда не ходила в красивое здание на бульваре.

Свое освобождение я отпраздновала засовыванием ненавистной папки для нот за длинную чугунную батарею. В моем детском понимании это было самое противное, жуткое место, откуда не возвращаются.

Что было дальше? Я могла снова вместе со всеми есть жареную картошку за большим круглым столом, а потом, сломя голову, нестить на любимый теннис. Теннисисткой я не стала. А стала счастливым ребенком. И начала получать пятерки по французскому. Но главное, снова начала чувствовать себя Звездой.

P.S Моя Бабушка вряд ли что-то знала про популярную сейчас цитату "Лучше укреплять свои сильные стороны, а не исправлять слабые". Зато она точно знала все про детей и Хорошую самооценку.

Про страшных пастушек и технику безопасности

Резкий, дребезжащий звук телефона раздавался в прихожей, звенел и звенел, истерично разрывая воздух громкими трелями.

Я сидела, свернувшись калачиком, в самом дальнем углу в гостиной, в кресле у окна и старательно зажимала уши ладонями. Мне было пять и я повторяла про себя, что сейчас, вот уже скоро этот ужасный звук, наконец, прекратится. И он затихал. Но иногда почти сразу же начинал снова иcтошно извергаться на всю трехкомнатную квартиру и приходилось еще несколько минут сидеть с зажатыми ушами. Потом тихонько сползать с кресла и надеяться, что этот кошмар больше не повторится.

Я очень любила, когда меня оставляли в большой бабушкиной квартире одну. Это было редко, буквально на час, когда бабушке нужно было срочно сбегать в магазин или на почту. Мне нравилась тишина просторной квартиры, и я торжественно расхаживала по ней, наряженная в скатерть с бахромой, завязав ее вокруг шеи как королевскую мантию, представляя себя самой главной принцессой и повелительницей огромного дворца. В обязательном порядке все куклы и плюшевые звери высаживались в ряд на диване, и я принималась рассказывать им поучительную историю или проводила инструктаж по технике безопасности работы с электроприборами. Дедушка был преподавателем радиотехники в училище и автором учебника. Я гордо открывала тонкую книжечку и громко произносила перед плюшевым классом: “Автор Георгий Ростиславович Добржинский”. Назидательным тоном важно читала что-то про электромагнитные волны – малопонятное, но звучащее весомо. Читать я умела давно и хорошо и считала своим долгом нести полезные знания в игрушечные массы.

Испортить чудесное время могло только одно – врывающийся в успокоительную домашнюю тишину дребезжащий звонок красного телефонного аппарата. Его я боялась просто панически.

Точно помню, что, когда взрослые в очередной раз спрашивали, почему я не могу подойти к телефону и ответить на звонок и чего я, собственно, боюсь, я не знала, как им объяснить. Вернее, в голове-то у меня было много мыслей. Например, что не знаю, как отвечать, если услышу чужой незнакомый голос, что страшно, когда в мой мир врывается неизвестное и слишком громкое, и я не понимаю, что с этим делать. Да и много еще чего. Но, детские мысли путались и не складывались в объяснение, подходящее взрослым.

Почему взрослые вырастают и забывают, что, когда тебе страшно, не обязательно понимать, почему именно ты этого боишься? Ведь достаточно того, что тебе просто очень страшно. Можно ведь бояться необъяснимо, до тошноты, до мурашек, до сидения под столом.

Но объяснить им это практически невозможно. Взрослые могут сделать внимательные и порой даже очень заинтересованные лица, а потом погладить по голове и выдать что-то вроде: “Нечего тут пугаться” или “Это же просто звук”. Даже если они понимающе покивают головой и попросят больше не бояться соседнего деревянного дома с разбитыми стеклами, темного озера, старой куклы или чердака, от этого же менее страшно не станет. Казалось, что взрослые иногда просто спрашивают, а не хотят действительно выяснить, что с тобой происходит. У каких же вечно спешащих взрослых найдется терпение на распросы, на подобную несерьезную и потерявремятельную возню? Проще же отмахнуться фразой: “Да ну, нечего тут бояться, ты же не маленькая”.

Жаль, что они не помнят, как боялись в детстве сами. До боли в животе, до мурашек, до оцепенения. Безотчетно, безнадежно и бессмысленно. У каждого обязательно было что-то большое или маленькое, но пугающе свое. А ведь воображаемое ничуть не менее страшно, чем реальное.

Я не боялась темных комнат, мышей, разбойников всяческих мастей, огромных бродячих собак и крови из ссадины на коленке. Меня не пугали походы в лес, перспектива вырасти неучем или заболеть чахоткой. Последние два не пугали совершенно точно, хотя стараниями папы вроде как раз и должны были.

Кроме ужасного звонка телефона, я боялась еще картины на стене. Это была любимая дедушкина картина в плоской деревянной раме, и висела она в спальне. Элегантная женщина с пышной прической начала двадцатого века, в платье с глубоким вырезом и прозрачной газовой накидке смотрела на меня с нее слегка прищурившись. Совсем вроде ничего пугающего, но казалось, что она следит за мной внимательным взглядом, куда бы я ни пошла. Мне становилось не по себе, и я на всякий случай побыстрее выскальзывала из комнаты.

Когда я была совсем маленькая, то боялась музыкальной пластинки со сказкой про козу. Даже обложки боялась. Потом боялась и даже почти совсем оправданно – продавщицу из универсама Людмилу. Бабушкину знакомую.

У нее была высокая прическа, громкий голос и навыки управления очередью. Жестом полководца-регулировщика, а конкретнее, ребром огромной ладони вытянутой правой руки, она молча и безапелляционно показывала очереди, куда сдвинуться. Разношерстная очередь торопливо гуськом cмещалась вправо или влево так, как было удобно Людмиле. Она жила в соседнем подъезде и когда мы с бабушкой проходили мимо магазина, улыбалась и приветливо махала нам рукой из-за огромной деревянной бочки с селедкой иваси. Но от этого мой тайный страх Людмилы не проходил. Я не могла даже поднять на неё глаза.

Однажды я проснулась среди ночи и долго лежала без какой-либо возможности подтянуть под одеяло свесившуюся с кровати правую ногу. Я совершенно точно помню, как мне казалось, что ее кто-то держал. Причем двумя когтистыми лапами. Пришлось долго звать маму, объяснять, что меня кто-то держит, и просить включить свет. Я до сих пор помню реальность этого страха и маму в ночной рубашке, пришедшую включить свет. И потом ее глаза, когда под кроватью ничего не оказалось.

Моя подруга в детстве боялась керамической лампы c нарядным розовым абажуром, стоящей на тумбочке рядом с ее кроватью. На ней были вылеплены три изящные пастушки в пышных платьях. Эти пасторальные создания в чепцах с разноцветными лентами и с тросточками внушали ей необъяснимый, безотчетный, но совершенно конкретный страх. Ей казалось, что по ночам они сходят со своего фарфорового пьедестала в мелкую розочку и начинают творить что-то жуткое.

Я провела опрос среди друзей, спросив, что же необъяснимо пугало их в детстве. Список оказался не маленький, и это только его часть: звук гимна, играющий по радио утром, старые двери подъездов. Да, именно сами по себе высокие деревянные двери. А еще полная луна в ночном небе, звонки в дверь квартиры, большой красный почтовый ящик, старый потертый чемодан с металлическими замочками, музыка из “Сердце Данко”, аквариум с рыбками в доме тети. И все это до оцепенения, до зажатых ушей, до дрожи в коленках.

Кто-то из мудрых сказал, что если мы чего-то не видим, это не значит, что этого не существует. Существовать оно может в воображении, а страшно то бывает наяву.

И если вашему сыну боязно засыпать в темноте, просто купите ему красивый ночник. Только пусть он сам его выберет, чтобы без всяких там подозрительных пастушек. И если вас просят, проверьте перед сном большой шкаф на предмет монстров. Пошарьте показательно под кроватью и объявите, что инспекция прошла успешно и никаких монстров не обнаружено. Не спрашивайте все эти ваши взрослые «почему», а определите обидчика и просто спасите от Хоки, недружелюбно косящейся женщины с картины или подкроватного чудовища. И разрешите заснуть в блестящем пластиковом шлеме пожарника. На всякий случай.

Очень скоро сын вырастет и это пройдет. Он будет бояться совсем другого – увольнения, инфляции, неудач и много чего еще, такого же, столь же неосязаемого, но не менее пугающего. Но вот от этого у вас уже не будет простого действенного средства. А от ночного Хоки пока точно есть.