Kitabı oxu: «Мозаика жизни заурядного человека. Часть первая. Разбег», səhifə 4

Утром я проснулся в каком-то жутком лабиринте из металлических кроватей. Ребята, полагая, что мне может влететь за то, что я так напился, выполнили полученную свыше команду «убрать все постельные принадлежности», и завалили меня сложенными в кучу металлическими кроватями. Я выбрался из лабиринта, поблагодарил ребят и приступил к своим обязанностям.

И снова я у директора оказался одним из главных исполнителей. Дело в том, что всю ночь лил дождь, и для того, чтобы свезти на телегах вниз к пристани багаж пионеров, нужно было проявить настоящие бойцовские качества. Телега подпрыгивала на кочках, чемоданы рассыпались, приходилось удерживать их, а за теми, которые свалились в грязь, лазать по скользкому обрыву и вытаскивать на телегу. И все это по колено в грязи. Но вот дело сделано, телеги с багажом доставлены на пристань, багаж перенесен на пароход, и мы снова отдыхаем. Руководство похмеляется, а я через каждые два часа бегаю изображать графа де Блюи. Ничего не поделаешь – печень.

Сватовство

Алька Румянцев был довольно самостоятельным человеком. Настолько самостоятельный, что, будучи студентом, умудрился у папы втихаря сначала соблазнить, а потом и увести его любовницу – жену одного старого полковника, заслуженного импотента. В студенческие времена редко кто был способен на такие подвиги. Но, тем не менее, Алька очень уважал своего отца за его ум, деловую хватку и за редким исключением во всем подчинялся его воле. Не сопротивлялся он и решению отца пораньше женить Альку, чтобы не балбесничал. Естественно, что будущую невесту для Альки выбрал папа. И после обсуждения этого вопроса со своим другом – отцом будущей невесты – решено было познакомить молодых. Для этого папа с Алькой собрались в гости, в семью невесты. Папа проинструктировал Альку, как надо завоевать сердце девушки, хотя и чувствовал, что Алька знает, как это делается, не хуже самого инструктора.

Пошли. Времени было достаточно, и по дороге папа решил зайти на минутку еще к одному своему старинному другу. Друзья сели выпить по стопке коньяку, а Альку отправили в соседнюю комнату поиграть с кем-нибудь из семейства в шахматы. Кем-нибудь оказалась дочка папиного друга – черноглазый галчонок в возрасте волнующихся гормонов.

Папа с другом стали закусывать, а Алька с галчонком – играть в шашки (шахмат не оказалось).

– Вы что со мной в поддавки играете? – спросил Алька, глядя на хитро улыбающуюся девушку.

– Ну, что вы? Как можно.

– А нам теперь с вами все можно. Вы знаете, зачем мы пришли?

– Откуда мне знать, – сказала девушка и покраснела.

– А может быть, прогуляемся? – предложил Алька.

– Я не против.

И они пошли погулять.

Когда папа с другом закусили и о том, о сем поговорили, отец Альки взглянул на часы и стал откланиваться. Тетушка-служанка, выписанная из деревни для ведения хозяйства, сбегала за молодыми. Те явились веселые и румяные.

– Вот, – похвалился Алькин отец, – веду отпрыска жениться. Скоро свадьбу закатим.

– А я уже… закатил, – удивленно уставился на отца Алька, – женился, то есть. По твоим инструкциям.

У Алькиного отца и его друга нижние челюсти на некоторое время отвисли. Но, когда глубокий смысл сказанного и, по-видимому, сделанного дошел до них, эти челюсти вновь пришли в движение.

– Тогда чего же мы стоим? – сказал отец. – Давай допьем бутылку-то.

– Давай допьем.

Зам. ком. по мор. де.

Как только появилось Горьковское водохранилище, вдоль берега, особенно со стороны города Городца, стали, как грибы после дождя, появляться многочисленные турбазы для отдыха студентов различных вузов и работников госпредприятий. Но самая большая турбаза, на мой взгляд, была под названием «Нептун». Состояла она из нескольких рядов палаток на четыре человека каждая, небольшой столовой, танцевальной площадки, на которой молодежь отплясывала под музыку заезженных пластинок.

А самым главным мероприятием были регулярные – один раз в смену – шлюпочные походы вдоль берегов водохранилища. Состав «мореходов» набирался из тридцати-сорока отдыхающих, по шлюпкам распределялся сухой паек, и под руководством инструктора, у которого хранилась энная сумма денег для приобретения по дороге молока, свежего хлеба и других продуктов питания, армада двигалась вдоль берега озера в течение почти всего срока путевки. Таким образом, нагрузка по обслуживанию отдыхающих в турбазе значительно сокращалась, поскольку в походе туристы обслуживали себя сами.

Когда состав «мореплавателей» не достигал нужного комплекта, талоны на путешествие продавались всем желающим, кто отдыхал «дикарем», то есть без путевок.

Именно таким «дикарем» в этот раз приехал на турбазу я и тут же озадачился вопросом: «А где я буду сегодня ночевать?»

Думать было особенно некогда, так как заиграла музыка и начались танцы. В процессе отплясывания я отметил, что, какую бы я девушку ни пригласил на танец, все, к моему разочарованию, сообщали, что они купаться и вообще никуда завтра со мной не пойдут потому, что с утра отплывают в шлюпочный поход.

– А кто инструктор, который поведет группу?

– Его зовут Игорь.

– А где его найти?

– Во-о-он там.

Нашел. Передо мной стоял моего возраста парень спортивного телосложения.

– Здравствуйте, Игорь, – говорю. – Это вы распределяете талоны в турпоход?

– Да, я.

– А можно мне купить талоны?

– А ты кто? Плавать умеешь?

– Я студент. Второй разряд по беговым конькам и третий – по легкой атлетике. Плавать тоже умею: кролем, брассом, на спине. Люблю это… вверх ногами – нырять то есть.

Игорь задумался. Трудно было угадать, какие мысли витают в его извилинах. А мысли эти, прямо скажем, витали нехорошие, в чем я и убедился, когда он, наконец, сказал:

– Опоздал. Талонов больше нет.

И отвернулся, демонстрируя мне, что разговор окончен.

Я вздрогнул: «Что он? Конкурента, что ли, во мне увидел?» Приставать к нему было бесполезно, и я, рассерженный, пошел снова на танцплощадку. У входа увидел группу веселых девчат. Среди них выделялась блондинка средней полноты и роста.

«По-моему, я ее где-то раньше уже видел…»

Подошел.

– Девушка, вы с биофака?

– Да. А что?

– А то, что мы с моим другом вас с вашей сестрой один раз с праздничного вечера из ГГУ провожали.

– Да, да. Помню, что провожали. А кто, не помню.

– Есть надежда. Если мы с вами станцуем, то вы меня точно вспомните.

– Хорошо, – заулыбалась девушка.

И мы закружились в вихре вальса. Ее звали Валя. И снова на мое предложение о завтрашнем купании я получил уже привычный ответ:

– А мы завтра с утра идем на шлюпках..

«Вот гад, – подумал я, – всех хороших девчонок захомутал. Ну, погоди. Я тебе устрою чисто мужской состав!»

– Валя, – говорю, – а это не тот поход, которым Игорь руководит?

– Да, а что?

– Как бы тебе сказать? Будьте осторожны… там.

– А в чем дело? – насторожилась Валя.

– Ты меня извини. Трудно слова подобрать. В общем, он там через себя всех хорошеньких девушек пропускает. И компания ребят у него не очень хорошая. А для того, чтобы защитить вас было некому, мужиков-хлюпиков подбирает.

– А, может быть, ты с нами пойдешь?

– Так я бы пошел. Да он меня не берет.

– А что же теперь делать?

– Скажи девчонкам, чтобы талоны сдали. А завтра с утра купаться пойдем.

Группа во главе с Валей исчезла.

Я потанцевал с одной-другой девчонкой, изложил им выстроенную версию об опасности, которая их ждет, и покинул танцплощадку. Надо было искать ночлег.

Пробираясь сквозь кусты, отделявшие ряды палаток, я вдруг почувствовал, что меня кто-то крепко ухватил за шиворот. Я замер. С трудом повернулся к крепко держащему меня мужику. Он был выше меня на голову, а сама голова его была в полтора раза шире моей.

– Это ты, Пашка?

– Не… э… да, я.

– А я директор этой базы.

– Ну, и что?

– А то, что ты своей агитацией нам мероприятие срываешь.

– Как это?… Это как?

– А так. Половина состава турпохода талоны назад принесли.

– Женская половина? – не удержался я.

– Что ты им там наплел?

– Если честно, товарищ директор, я им правду сказал. Вспомните свою молодость. Может, приукрасил немного.

– А зачем?

– Зачем приукрасил?

– Нет. Зачем тебе это надо.

– Мне не это, мне талоны надо.

– Хорошо. Иди к инструктору и бери талоны. Бесплатно. И агитируй всех назад.

– Слушаюсь, товарищ директор.

Я снова пришел к Игорю, широко улыбаясь.

Никогда еще он не был в таком дурацком состоянии. В нем боролись два чувства: врезать этому чмырю чуть ниже лобного места, желательно – в глаз, и страх вылететь с работы за нарушение трудовой дисциплины.

– На, держи талоны.

Я еще шире заулыбался, испытывая нервную систему инструктора, у которого от чесотки кулаков аж задрожали коленки. Но он сдержался.

«Молодец», – подумал я.

– Вот еще что, – поборов в себе инстинкт самца-победителя, добавил он. – Директор приказал назначить тебя моим заместителем. Будешь мне помогать.

– С огромным удовольствием!

И я побежал снова на танцплощадку. Там меня окружили разагитированные девчата во главе с Валей.

– Девчонки, девчонки! Подождите галдеть. Ситуация изменилась. Директором базы я назначен заместителем командира по морским делам. Сокращенно: зам. ком. по мор. де. Предлагаю строевым шагом двигать за мной за талонами в шлюпочный поход. Командовать парадом буду я.

Шумной толпой девчата ввалились в палатку Игоря с просьбой вернуть талоны. Когда раздача закончилась, Игорь подошел ко мне:

– Извини. Ты вроде неплохой парень. Только сначала не понравился.

– Почему?

– Дерганый какой-то.

– Я не дерганый. Я шустрый.

– Ну, ладно, шустрый, завтра в восемь на причале. Пока.

– А где мне переночевать?

– Иди в соседнюю палатку. Там одно место свободное.

Наутро легкий завтрак, шесть шлюпок – на воду, и обдуваемые легким ветерком путешественники двинулись в путь от турбазы вдоль правого берега. На каждой шлюпке четверо гребцов, еще двое на носовой части и двое на корме – смена. На передней шлюпке – инструктор Игорь. На последней – зам. ком. по мор. де – это я. На моей шлюпке одни ребята, И все крепкие, готовые к спасательным мероприятиям.

Три часа работы, час отдыха на берегу, еще два часа работы, и к берегу – ставить палатки. Коллектив первой шлюпки готовит обед. После обеда свободное время до девятнадцати в свободном пространстве в пределах двух километров от стоянки.

Я смотрю: Игорь о чем-то разговаривает с Валей. Та смущена, но соглашается. Садятся в шлюпку и уезжают. Через два часа возвращаются. Валя разрумяненная, какая-то умиротворенная. Будто счастье растеклось по ее прекрасному телу. Она уходит в походную палатку.

Я удивлен: «Вот это специалист! Прямо на взлете подстрелил тетерку из биофака!»

Вечером после ужина собрались вокруг костра. Пели песни. Игорь сидел рядом с Валей, обхватив правой рукой ее талию, положив ладонь на ее бедро.

«Вот тут и разберись! Правду я сказал тогда девчонкам на танцплощадке или нет? По моему, нет. Когда их пугаешь, они разлетаются, как стая голубей. Когда уговариваешь – соглашаются».

Мужик в тельняшке

В те далекие студенческие времена главной праздничной задачей было найти свободную квартиру, где можно было бы, забыв глубокомысленное наукообразие многочисленных, вколачиваемых нам учебных истин, прогнуться тройным интегралом, не опасаясь того, а что же о тебе за это подумают, а то и врезать полноценной дозой, так, чтобы очки, независимо от диоптрий, начали косить у одного к носу, а у другого в стороны – к ушам.

Однажды энергичными студентами была найдена квартира для проведения праздника Первого Мая. Хозяйкой квартиры оказалась одна веселая женщина, жена матроса речного флота – вечно пьяного мужика. В один из весенних дней мужик врезал поутру поллитровкой по нутру, увидел на реке баржу, а на ней широкая корма… шевелится. Запрыгнул мужик на нее, да и пропал… там. Неделя – нет, другая – нет, мужика нет, писем нет, а тут праздник на носу. Вот хозяйка и поддалась на уговоры молодых соблазнителей, у которых

«Вонзались клыки, как стальные клинки,

В редко встречавшиеся шашлыки».

Сначала, как всегда, тосты, речи, звон рюмок, потом – стаканов. Короткие шутки, хохот и, наконец, нарастающий непрерывный гул.

Проходит время энергичных возлияний. И вот уже одному НАДО…, а он не может встать. Двое друзей помогают болезному весельчаку. Тот, приняв неустойчивое положение, устремляется в шкаф… с верхней одеждой.

– Парас… тите, р… решите. Разре… шите.

Шкаф трясется.

– Чего уперся! Дай пр… р… йти! Нарядились тут. Лето вокруг, а вы в шубах. Во, народ! Да откуда вас столько?

Из шкафа раздаются глухие удары. Это весельчак уперся в заднюю стенку и стучит в нее головой. Друзья извлекают его из объятий зимней одежды.

– Ты чего в шкаф лезешь, дурень? – и выводят к туалету.

Там он долго, что-то, где-то безуспешно ищет. Но штаны сдвинулись по фазе на девяносто градусов, и он вместо известной прорези сосредоточенно шевыряется в широком кармане. Там пусто.

– Нету. Пропал гад. Вечно попадает куда-нибудь не туда, – бормочет весельчак, – а чем же теперь в туалет ходить?

Один из сопровождающих пытается помочь весельчаку. Не получилось. Пусто. Тогда он дает команду второму:

– Иди на кухню, тащи огурец.

Второй выбежал и через полминуты явился с большим зеленым огурцом.

– Во, какой! В пупырышках!

Они вручают огурец в руки весельчаку, и через несколько секунд блаженная улыбка распространяется по лицу страдальца.

– Готов? – спросил сопровождающий, – а теперь на воздух, проветриваться.

И повел его к выходной двери.

– Тут опять шкаф, – бормочет весельчак, – вон, смотри, тельняшка висит… а в ней мужик.

Действительно, в дверях стоял усатый мужик в тельняшке в состоянии высшей степени кондиции.

– Вам кого, мужики? – произносит сосредоточенно трезвеющий весельчак.

– Я не мужики. Я мужик, понял, очкарик?

– Понял. А чего вам… всем надо?

– Мне бабу мою.

– Тебе бы… ба… бу? – попытался уяснить очкарик.

– Да.

– Ба… бу… бы? – снова уточнил очкарик.

– Это квартира два? – усомнился усатый.

– Два, – ответил очкарик, – а может, три или четыре.

– Ты че делаешь тут? – вдруг осенило догадкой усатого, – я тея щас раздавлю, как клопа! А… а! Тут еще двое… Ну, очкарики, держись!

За столом услышали какой-то шум в прихожей, возню. В комнату влетели разбитые очки и лоскут тельняшки, раздался глухой удар на улице: прыг, бряк, брык, кряк, как будто кто-то выронил мешок с отрубями, и в комнату вошел один из сопровождавших с фингалом под глазом.

– Ничего, не волнуйтесь. Тут какой-то мужик в тельняшке пытался прорваться, мы его в окно выкинули. Этаж-то первый.

– В тельняшке? – испуганно спросила хозяйка.

– Да… был.

– С усами?

– Когда влетел, был с усами. Когда вылетал – не знаю.

– Господи! Так это ж мой му… у… ж!

И хозяйка пулей вылетела на улицу.

Публика медленно трезвела.

Бочка ассенизатора

В начале пятидесятых цивилизованные удобства еще не проникли в быт каждого нашего человека, и часто можно было видеть вереницу лошадей, запряженных в телеги, на которых были укреплены большие бочки, вроде сегодняшних квасных. Только тогда эти бочки были не металлические, а деревянные, и наполнены они были не квасом, а тем, что почти так же булькало, но распространяло вокруг удушающий запах. На каждой бочке сидел ассенизатор, вооруженный орудием труда – большим черпаком с длинной ручкой. После того, как по улице проезжала процессия таких ассенизаторских телег, на улице долго еще сохранялся устойчивый запах, по вине которого улица надолго пустела. Пешеходы норовили пройти означенный участок пути по параллельной улице, и только случайный мотоциклист, вдруг, попадал в сферу этого амбре, да и тот торопился свернуть в ближайший переулок. Следует отметить, что мотоцикл, в отличие от велосипеда, был в то время роскошью и доступен он был только настырным молодым людям, поставившим себе целью жизни приобрести этого быстроходного коня.

Таким любителем быстрой езды был друг моего товарища Германа Ермакова, Борис. Так вот, этот Борис пришел к Герману однажды с перевязанной головой и в свежевыстиранных рубашке и штанах. Оказывается, вдоль по улице Краснофлотской передвигалась процессия ассенизаторских бочек. Как только эта процессия завернула за угол, на улицу Добролюбова, из-за ближайшего угла вылетел на мотоцикле Борис, пролетел по насыщенному запахами участку улицы Краснофлотской, вращая головой в поисках источника амбре. А зря вращал, потому что, когда он завернул на улицу Добролюбова, демонстрируя скоростные качества мотоцикла, то «и… эх!», долбанул одним из своих тупых предметов – головой – в дно последней, душистой бочки. Дно вылетело. Он мог бы, конечно, занырнуть в бочку, но ему повезло, скорость была не та, его просто окатило с головы до ног. Говорят, что удар сзади был настолько сильным, что возница успел только охнуть, как его вынесло с бочки на круп лошади, а черпак с длинной ручкой повертелся, повертелся без хозяина, да и наделся незадачливому мотоциклисту на голову. Но ведь это говорят. А ведь мало ли что у нас, бывает, говорят.

Когда результаты столкновения были уже забыты, бинты с головы Бориса сняты, от него все еще долго, долго попахивало.

Шутники

Мой университетский товарищ Алька Румянцев жил на улице Фигнер, папа и мама у него были парикмахерами. Основной доход в этом семействе получался от работы на дому. Алькин отец был классным парикмахером, и к нему по секретной очереди приходили делать укладку женщины из небедных семей. Вопрос денег обсуждался в семье часто и старушка-домработница, выписанная из деревни, считала деньги большущим счастьем. Зная этот пунктик, Алька часто разыгрывал ее. Просил он и меня:

– Иди, – говорит, – постучись. И когда она спросит: «Кто там?», скажи: «За свет!»

– Ну и что?

– А то, что она сразу в обморок упадет.

Отец у Альки тоже был из шутников. Рискованный очень. На его свадьбе слева сидела жена, а справа любовница-неудачница. Все веселились. Отец был начеку, поскольку в любой момент ему на голову мог быть надет праздничный торт. Сам шутил и шутки друзей воспринимал спокойно. Однажды старинный друг Алькиного отца, их сосед, всю жизнь влюбленный в его жену, принес в подарок огромный деревянный могильный крест.

– Это, – говорит, – тебе. Надеюсь хоть в старости, после твоей смерти, ревновать перестану.

– Ну жди, жди, – отвечал отец Альки, – бутылку-то хоть принес?

И вот время ожидания кончилось. Сосед скончался и перестал ревновать, а на его могиле установлен им же когда-то подаренный крест.

– Кто с крестом к нам придет, – шутил Алькин отец, – тот под этим крестом и да упокоится.

Вот это одуванчик!

У меня был, есть и, надеюсь, еще долго будет мой хороший товарищ Герман по прозвищу Рыжий Сэйк. Сэйк, потому что он один из трех тезок («нэйм сэйк» по-английски – «тезка»), которые, как три мушкетера, фланировали в студенческие времена по улице имени Свердлова, привлекая внимание прохожих, включая иногда и милиционеров. Отличались они цветом. Этот был серым, но называть так своего друга было неудобно, поэтому и прозвали его рыжим. На этот счет я когда-то написал оду этим мушкетерам, которая начиналась так:

 
Три мушкетера на свете живут,
Трех мушкетеров Нэйм Сэйки зовут,
Двое из них – белый и черный,
А третий рыжий, поскольку цвет спорный.
 

Я был их товарищем, но встречи наши не были частыми, поскольку я был обременен множеством других занятий: спорт, сцена и так далее. Так вот, Рыжий Сэйк жил в то время в цокольном этаже на улице Добролюбова. Недалеко, на улице Гоголя жила моя подруга Иришка, а через пару кварталов, в непосредственной близости от больницы для работников водного транспорта, жила юная, как цветочек, семнадцатилетняя десятиклассница Танечка. Это юное, порхающее создание было к тому же еще и романтическое, и вряд ли у кого рука поднялась бы, чтобы обидеть это существо, нарушить светлое восприятие жизни восторженной Танечки. А вот у Рыжего Сэйка, по-видимому, поднялась, и не только рука. Нарушил, значит. Судя по событиям, развернувшимся на этом пятачке города Горького, Рыжий Сэйк соблазнился-таки цветочком и сорвал его. Я этого не знал тогда, да и сейчас не уверен: сорвал или не сорвал?

Только однажды к моей жилетке прильнуло это воздушное создание, этот одуванчик. Не знаю уж почему, только мою жилетку уже не первый раз мусолила какая-нибудь представительница слабого пола, жалуясь на судьбу. В данном случае последовало признание в пламенной любви к… Рыжему. Я, как мог, выражал ей соболезнование, не понимая, что, собственно, от меня хотят.

– Танечка, успокойся, так в чем дело-то? Любовь – чувство высокое, она возвышает… понимаешь ли – я даже хотел сказать, что от любви более того – дети рождаются, но воздержался – люби на здоровье. Я-то тут причем?

– Паша, миленький, мне кажется, что он меня не любит.

Я понимал, что неразделенная любовь – это сильная сердечная рана. Ее минуют только те толстокожие, которым недоступно это волшебное чувство – любовь, да те немногие, которые с первого предъявления находят свои половины и перестают волноваться на этот счет. Я чувствовал, что Танечке явно не повезет.

– Так чем же я могу помочь тебе, Танечка?

– Мне нужно только одно: знать, как он ко мне относится. Спроси у него.

– А почему ты сама его об этом не спросишь?

– Это выше моих сил, Паша.

– Ну, хорошо, хорошо, я спрошу…

– Только я буду рядом,…где-нибудь,… я хочу сама услышать. Понимаешь?

– Понимаю, понимаю. Но это похоже на какую-то хирургическую операцию. А я не хирург. И, кроме того, то, что он мне ответит, может оказаться неправдой. Знаешь, мы друг перед другом иногда выпендриваемся. И я своей хирургической операцией извлеку и выброшу здоровый феномен под названием «ваша любовь».

– Нет, нет, не выбросишь! Даже, если он начнет, как ты говоришь, выпендриваться, я все равно пойму. Паша, помоги мне. Здесь нет ничего плохого. Прошу тебя. Прошу!

И я сдался. Предателем я себя не чувствовал. Более того, я помогал Рыжему побыстрей разобраться с амурными делами, если он в них начал запутываться.

– Ладно, пошли прямо сейчас.

Я зашел к Сэйку, договорился с ним пройтись по Свердловке, и мы вышли из полуподвала его квартиры во двор. Перед дверью со двора на улицу спряталась Танечка. Я остановил Сэйка.

– Слушай, Сэйк. А как ты к Танечке относишься?

Сэйк остановился, подошел к углу двора, встал спиной ко мне, и у него под ногами заурчало. Туалет в квартире был неисправен. Я покраснел. Первое непредвиденное обстоятельство состоялось.

– Как, как! Она ведь прямо как вулкан!

– Как вулкан, говоришь? Что, фонтанирует эмоциями, что ли? Значит, влюбилась.

– А мне это зачем? Хоть бы кто ей занялся. Она же на мою психику давит.

Я не знал такого жесткого отношения Сэйка к Тане и почувствовал, что дальше разговаривать бессмысленно.

– Ну, ладно, ладно бухтеть.

– Что ладно, что ладно! Я не знаю, куда от нее деваться.

– Все, все, Сэйк. Остальное потом.

Когда мы вышли на улицу, Танечки там уже не было – пропала. Мы пошли к улице Свердлова.

– Ты вот что, Сэйк. Ты скажи ей, успокой ее, чтобы не переживала. Самое тяжелое в ее положении – это неясность, подозрения, мучительное желание понять, что же происходит. Понимаешь?

– Скажи, скажи. Да она мне всю морду исцарапает.

– Вот когда разгорится костер сомнений, тогда да – исцарапает, а сейчас пока есть еще время затушить. Понял?

Мы уже подходили к улице Свердлова.

– Да понял, понял я.

Вдруг рядом с нами неожиданно, так же, как пропала, возникла Танечка. Она твердой походкой подошла к ничего не понимавшему Сэйку. Я сморщился от предчувствия. Раздался громкий, на всю улицу шлепок. Это Танечка, собрав воедино всю энергию своего хрупкого тела, вмазала Сэйку хорошую, запоминающуюся оплеуху.

– Спасибо за науку, – сказала Танечка Сэйку и такой же твердой походкой пошла прочь.

«Вот это одуванчик! – подумал я. – А я-то представлял ее беспомощной порхающей бабочкой. А это оказалась настоящая женщина. Молоде… ец!»

– Ну, как, Сэйк, доволен? Полегчало?

Я ухмыльнулся. Сэйк посмотрел на меня внимательно, с подозрением.

– Хоть ты и гад, Пашка, но я доволен, – Сэйк потер покрасневшую щеку, – и запомни, я тебе должен.

– Хорошо, хорошо, Сэйк, – я инстинктивно отклонился, – только не сейчас. Потом когда-нибудь отдашь. Ладно?

До сих пор не отдал. Жадный.