Kitabı oxu: «Трюкач. Выживший во Вьетнаме»

Şrift:

Серия «Инодрама»

Глава первая

Камерон мечтал скорее двинуться в путь, в то время как его спутникам несомненно нравилась неожиданная остановка. Его раздражало воцарившееся в автобусе веселье, а тут еще нестерпимая жара. Как только произошла поломка, автобус начал наполняться горячим воздухом, накатывавшим волнами с раскаленного асфальта шоссе, слишком удаленного от моря, чтобы купаться в его соленом запахе, и вместе с тем слишком близкого к берегу, чтобы ощутить тень настоящих деревьев. По обеим сторонам шоссе росли чахлые дубки и низкорослые сосны, какие обычно растут в песчаных прибрежных районах, где солнце проделывает свои трюки. Теперь, по прошествии двадцати минут, Камерон вытащил из нагрудного кармана рубашки письмо, вложил его в детектив, который начал читать в дороге, и положил книгу рядом на свободное сиденье. Письмо было написано на бледно-голубой почтовой бумаге, и на полях, не поместившихся в книгу, можно было прочитать колонку слов, выведенных аккуратным круглым почерком. Некоторое время его тянуло почитать письмо снова, но он уже делал это так часто, что знал текст наизусть. Вместо этого он прочитал колонку слов, и, поменяв их немного местами, составил нежное неуклюжее предложение, которое стоило всего остального. Затем он откинулся в своем кресле, закрыл глаза и попытался отключиться от притворного веселья, которое вместе с удушающей жарой, казалось, накаляет автобус изнутри до точки взрыва. «Не забывай, это всего-навсего стайка ребят», – говорил он себе, но то, что он старше своих спутников, поэтому держится особняком, да и они сохраняют определенную дистанцию, приводило его в отчаяние. Разве он не сознавал, что все они теперь в одной лодке и связаны общей участью? Да, в этом промежутке времени Камерон, все еще в штатском, чувствовал себя на пути из одной жизни в другую, обещавшую ему, отчаянно хотевшему продолжить путешествие, невыносимое заточение.

Теперь он открыл глаза и мрачно уставился на унылый пейзаж за окном. Подходящая обстановка для размышлений о будущем, где ему предназначено проводить бесконечные дни в ожидании писем от нее. В таком настроении он ждал своего прибытия в тренировочный лагерь, где, включившись в работу какого-то механизма и поселившись в бараке, будет в изнеможении валяться на койке и осознавать, лежа без сна в темноте, что прошлое – его книги, его учеба и его маленькая квартирка около института, в которой они вместе жили, ушло окончательно и бесповоротно.

В это время дежурный сержант – огромный негр, выходивший из автобуса взглянуть на мотор вместе с водителем, влез обратно и посмотрел воспаленными глазами вниз на проход между рядами. «Власть», – подумал Камерон с упавшим сердцем, когда смех и пение внезапно прекратились, и в автобусе воцарилась тишина.

Сержант, взмокший от пота, достал дорожный список личного состава, прикрепленный к плотному картону, и начал читать.

– Абрамс?

– Здесь.

– Андерсон?

– Здесь.

– Барриентос? – сержант, поднимал глаза на каждого, чье имя выкликал, делая ударение на последнем слоге мелодичным голосом, берущим начало на басовых низах и кончающимся высокими визжащими нотами.

Камерон следил за перекличкой с ожиданием и интересом. «Как прореагирует сержант, если кто-то сбежал?» – подумал он, когда услыхал свое имя, произнесенное фонетически на манер названия африканской республики.

– Здесь, – сказал он.

Закончив перекличку, сержант, изучал список еще несколько минут, как бы проверяя, не пропустил ли кого-нибудь. Затем он поднял глаза.

– Камерун? – позвал он.

– Все еще здесь, – ответил Камерон, вызвав взрыв смеха своих спутников.

– Я хочу поговорить с тобой, Камерун, – сказал сержант ласково.

Камерон прошел вперед, вместе с сержантом вышел из автобуса и подошел к шоферу, гражданскому человеку, пристально всматривавшемуся в корпус двигателя в задней части машины, от которого шел дым и смрад горящего масла.

– Мы застряли, – сказал сержант. – А потому кто-то должен найти телефон. Нам с шофером надо присматривать здесь, так что придется идти тебе.

– Куда мне идти? – спросил Камерон.

– Откуда я знаю? – ответил сержант. – Ни он, ни я не бывали здесь раньше, – с этими словами сержант достал дорожную карту, развернул ее и ладонью прижал к стенке автобуса. – У меня есть идея относительно того, где мы, – продолжал он, водя указательным пальцем. – Но мы должны были бы быть ближе к лагерю. Во всяком случае, тебе надо найти телефон и вызвать помощь.

– Куда мне позвонить? – сказал Камерон, заметив, что шоссе, идущее примерно параллельно берегу, было ближе к морю, чем он предполагал.

– В ближайшее военное расположение, – ответил сержант. – Возможно, это будет лагерь, Спроси Д. О. в транспортном центре.

– Д.О.?

– Дежурный офицер, – сказал сержант терпеливо. – Послушай, Камерун, ты должен передать ему точную информацию… Во-первых, скажи ему, что мы сломались. Затем скажи, где мы находимся, но поскольку мы этого не знаем, сначала это тебе надо выяснить, так?

– Так, – ответил Камерон; его раздражал менторский тон сержанта.

– Выяснить, где мы находимся, означает, что тебе надо смотреть хорошенько по сторонам, нет ли указателей и выездных дорог. Таким образом ты сможешь дать Д.О. наши правильные координаты, верно?

– Верно, – сказал Камерон и, глядя на сверкающую орденскую ленту на груди сержанта, с трудом подавил улыбку. Сержанту следовало бы вернуться в джунгли и продолжать доблестно служить там, думал он.

– Ладно, что тебе надо сделать после? – спросил сержант, кося своими воспаленными глазами на Камерона.

– Возвратиться в стойло, – сказал Камерон, покорно пожав плечами.

Сержант одобрительно кивнул головой и сложил карту.

– Какая жара, – пробурчал он. – Ты постарше, у тебя больше сознательности. И последнее, Камерун. Скажи Д. О., где ты сам находишься. Когда они пришлют новый автобус, мы будем знать, где подобрать тебя, верно?

– Верно, – сказал Камерон, неожиданно одобряя методичный подход сержанта к военным проблемам.

– Что мне делать с моим имуществом?

– Что тебе будет угодно, – ответил сержант.

– Насколько я понял, лучше взять его с собой, – сказал Камерон, быстро вошел в автобус, достал маленькую спортивную сумку со своими личными вещами с полки над сидением и поспешил по проходу обратно. Разгадав смысл поручения, кое-кто из его спутников стал просить ради них не торопиться. Камерон ответил улыбкой и помахал рукой, когда спускался по ступенькам к выходу.

Сержант ждал его снаружи, мрачно уставившись на ленту шоссе, убегающего вдаль сквозь чахлые кустарники.

– Постарайся сесть на попутную машину, если хочешь, только сначала скройся из виду, – сказал он. – Я не хочу подавать этим цыплятам идею. И еще вот что, Камерун. Нам всем чертовски жарко, так что не изнуряй себя, но и не трать время попусту.

– О'кей, – сказал Камерон. – Что еще?

Сержант зажмурился от яркого солнца и вытер рукавом лоб.

– Проваливай, – ответил он.

* * *

Только когда оглянулся, он вспомнил, что оставил на сиденье автобуса ее письмо. Какое-то время он собирался вернуться, но мысль о неудовольствии сержанта остановила его, а кроме того, было слишком жарко, чтобы позволять себе сентиментальные жесты. Автобус-ковчег, севший на мель, все еще маячил на горизонте тленом от жары и дымкой мглы. «Может быть, это мираж», – думал он. И вдруг почувствовал облегчение моряка, доплывшего до берега с потерпевшего крушение корабля. Он больше не был в одной лодке с другими. Ему случайно удалось отклониться от курса. А почему бы не изменить и свою судьбу? Идея увлекала Камерона, чьи литературные вкусы тяготели к насмешничеству и зубоскальству, и он более решительно зашагал вдоль шоссе. Когда Камерон оглянулся еще раз, автобуса уже не было видно, и вдруг он осознал, что последние слова сержанта можно понять двояко, и ничто не мешает ему интерпретировать их в просторечном смысле. Проваливай… Да, абсолютно ничто не может помешать ему немедленно выполнить команду и исполнить свое заветное желание. Тогда почему он выбрал именно этот момент, чтобы снова вспомнить о ее письме? Оно дразнило его, это письмо! Оно тянуло его назад. Он отверг его скрытый смысл. Почему он должен чувствовать себя связанным с письмом и, еще шире, с будущим, в котором каждое письмо неизбежно станет самым важным событием в бесконечной череде скучных дней? Нет, лучше оставить ее письмо, где оно было, – закладкой в детективе, который у него не было ни малейшего желания дочитать до конца, закрыв эту историю, отправиться навстречу новому будущему. Однако беспристрастность, с которой он готов был от письма отказаться, дала ему время поразмышлять, любил ли он ее когда-нибудь? Сможет ли в будущем? Способен ли он на это? Слишком рано судить. Слишком много случилось в дороге. Слишком много препятствий в настоящем, и не последнее из них – эти сентиментальные размышления относительно письма. Еще немного Камерон шел по обочине шоссе, гадая, удастся ли ему остановить какую-нибудь машину из тех, что с шумом и свистом проносились мимо. В перерывах между стонущими звуками пролетающих автомобилей он слышал жужжание насекомых в лесу. Повернув, он приблизился к укрытию из скрюченных деревьев и вдруг быстро спрятался за ними.

Он сам удивился, как внезапно легко исчез. Мир с его уродливыми звуками успокоился, как будто какая-то спрятанная в панцире ошибка открылась за его спиной, зевнула и проглотила геологические пропорции. Теперь, решительно шагая, он устремился вперед через хрустящее мелколесье лавра и кустов черники, которые скоро уступили место густым причудливым зарослям сосны и дуба. Если не считать случайного ствола, почерневшего от давнего пожара, возвышающегося обуглившейся мачтой, остальные деревья были вдвое ниже него самого. Казалось, все расползается по сторонам в этой пересохшей пустыне, как будто солнечный зной словно колпаком закрывает возможность вертикального роста.

Камерон продирался вперед, с помощью спортивной сумки прокладывая путь сквозь кустарник, высохшие нижние ветки которого ломались при малейшем прикосновении, но постепенно заслон становился толще. Поняв, что напролом не преодолеть его, он пошел в обход, припадая к земле и пробиваясь сквозь узкие улочки, открывавшиеся в лабиринте стволов. В конце концов он просто пополз по толстому ковру из иголок и упавших шишек, которыми была устлана земля. Остановившись передохнуть и взглянуть на часы, он с удивлением обнаружил, что прошло всего полчаса. Он едва видел над собой небо. За ним по иголкам тянулся длинный след его продвижения вперед, извивающийся, как серпантин. «Глупо, – подумал он, – глупо…»

Он двинулся дальше, ступая с большой осторожностью, чтобы не оставить следов. Но его новая предосторожность была утомительна. Ему стало тяжело дышать. Пот застилал глаза. Моргая, он полез в спортивную сумку, вытащил оттуда рубашку, разорвал ее пополам и повязал одну половину вокруг лба. Затем он пошел дальше, пока не вышел на поляну, где, как ему показалось, напал на стершуюся колею бывшей дороги. Идя по следам, пока они не исчезли, он подошел к куче иголок, под которыми, когда он разбросал их, оказалась гора консервных банок. Камерон дотронулся до одной носком ботинка, и она рассыпалась. Дальше лес стал гуще. Он вернулся на поляну, которая теперь показалась ему меньше, чем раньше. «Остановись и подумай», – сказал он себе и, глядя в небо, попытался собраться с мыслями. Но солнце над головой не подсказало ему ничего. Неужели нет надежды вырваться из этого безлюдного лабиринта? Он вспомнил вычитанное где-то, что с южной стороны ветки деревьев более длинные, и некоторое время изучал скрюченный и скособоченный кустарник, окружавший его со всех сторон. Это было бесполезно. Тщетно искать экологическую истину в этой богом забытой дикости. Только мысль о том, что море может быть где-то неподалеку, вселяла надежду. Он углубился в чащу. Через двадцать минут, потраченных зря, он снова присел отдохнуть.

Белка, неизвестно откуда взявшаяся, напугала его до смерти. Это была рыжая белка, которая, занимаясь все утро поисками шишек, прячущихся в россыпях иголок, просто остановилась посмотреть на него. «Потерялась, – сказал Камерон утомленно, – будет лучше, если ты поищешь себе другой дом». Белка вспрыгнула и исчезла. Через мгновение Камерон услышал, как она щелкает шишками в густых зарослях сосны. Внезапно он представил себе, как сержант замирает над его следами, широко открыв свои воспаленные глаза, и, прислушиваясь к щелканью белки, следит за каждым шорохом в лесу. «Не будь смешным, – сказал себе Камерон, – сержант все еще в автобусе пасет свой выводок». Но он неподвижно сидел, не смея дышать, вглядываясь в окружавший его лес.

Как он мог не заметить яркий свет прямо перед собой, он не представлял. Возможно, белка напомнила о возможности преследования, разбудила его страх и отвлекла его. Или, может быть, то, что он увидел на уровне глаз за деревьями, не было поляной, а только иллюзией. Нет, это была поляна, все в порядке, и, судя по количеству света, большая поляна. Встав на четвереньки, Камерон пополз сквозь кустарник, пока, уже выбравшись из-за деревьев, не обнаружил, что находится на краю большой впадины, вырезанной в лесу. Ложбина состояла из песка и была лишена какой-либо растительности. Ни травинки. Черная асфальтированная дорога разрезала ее пополам, и на середине этой дороги, под флагом, неподвижно повисшим на столбе в ужасающей жаре, стоял куб из стекла и бетона. Камерон не верил своим глазам. «Это караульная будка, – подумал он, – я наткнулся на лагерь…»

Глава вторая

Все, на что он оказался способен через десять минут, это постараться не рассмеяться вслух. Караул в центре неизвестно чего, думал он, уставившись в восторге и ужасе на сборщика дорожной пошлины, чья будка вспухла от горячего воздуха, как банка на конце стеклодувной трубки, а словоохотливость выдавала сильное желание общения. Судя по гостеприимству, которое предлагал всем своим видом сборщик дорожного налога в своей нелепой душной будке, он без сомнения был доволен компанией. С того момента, как Камерон пришел сюда, ослабевший от жары и расстроенный осознанием того, что совершенный им трудный переход через лес привел его в лагерь, он отдыхал на табуретке, которую освободил для него хозяин. Теперь, когда он понял, что, возможно, ходил по кругу, и что будка для сбора дорожного налога находится в конце дороги, выходящей к шоссе, он попытался встать и уйти. Сборщик налога, вялый высокий мужчина, быстро догадался, что он собирается сделать.

– Не торопись, – сказал он. – Может быть, появится кто-нибудь еще.

Камерон кивнул и глотнул из стакана лимонад, который сборщик дорожного налога налил ему из большой бутылки. Бутылка стояла на маленькой полке около испорченного радио, которое трещало и время от времени пронзительно взвизгивало. Лимонад был слишком сладким и густым, как сироп, чтобы освежать, а снаружи ничто не шевелилось, кроме марева, повисшего над асфальтом.

Сборщик налога высунул голову из будки и посмотрел на дорогу, как бы желая уверить Камерона, что старается только ради него.

– А вдруг кто-нибудь появится, – повторил он не совсем уверенно.

– Как далеко до ближайшего города? – спросил Камерон, ставя стакан на полку рядом с радиоприемником.

– Сиди спокойно, – посоветовал сборщик налога, – иначе снова упаришься.

– Мне надо идти, – сказал Камерон. – Во всяком случае, не похоже, чтобы на этой дороге было большое движение.

– Потому что она не открыта.

– Если она не открыта, – сказал Камерон, – почему вы ждете, что здесь кто-то появится?

– Не открыта для публики, – объяснил сборщик налога. – Ты разве не видел заграждения на шоссе?

– Нет, – ответил Камерон, – я шел коротким путем.

– Так вот, дорога закрыта, пока идет ремонт дамбы через реку. Только машины со специальными номерами могут проехать.

– Я пешком, – сказал Камерон с улыбкой.

Сборщик налога пожал плечами, что означало опасность для Камерона и попустительство с его стороны. Затем, перейдя на конспиративный шепот, сказал:

– Слушай, парень, тебя могут арестовать, когда ты будешь останавливать попутку. Я просто делаю тебе одолжение.

Камерон взглянул на этого человека с неприязнью и решил уйти. Огромные очки, которые на первый взгляд придавали его лицу безразличный вид представителя власти, теперь подчеркивали слабый рот, который, даже произнося слова предостережения, дрожал на грани осуждения. Очень нудный и одинокий человек, думал он.

– Вообще-то я тороплюсь, – сказал он вежливо. – Как далеко, вы говорите, до города?

– Останься и налей себе еще лимонада. Если проедет машина, она тебя захватит, а я смогу узнать, что случилось, по радио.

«Если там будет радио», – подумал Камерон и, взглянув на часы, поднялся на ноги. Он был в пути два часа. Возможно ли, чтобы уже была объявлена тревога, и сборщик налога попытался задержать его?

– Почему вы думаете, что что-то случилось? – спросил он. На самом деле его это мало интересовало, но помня, что он все же воспользовался угощением сборщика налога, он счел разумным обозначить время своего ухода разговором.

– Потому что, когда мой приемник вдруг заработал, передача прервалась для специального сообщения, – ответил сборщик налога, снова высунувшись наружу и, как капитан со своего мостика, окинул горизонт от края до края.

Камерон попытался встряхнуть радио, которое хрипело в знак протеста. Давай же, думал он с улыбкой, пора тебе избавить меня от забот твоего хозяина.

– Радио поможет вам скоротать время, – сказал он.

Сборщик налога повернулся к двери и, втаскивая двумя пальцами пропитанную потом рубашку своей униформы, потряс ею вверх-вниз.

– Эта работа не такая уж неблагодарная, как может показаться, – ответил он. – Я имею в виду кое-какую компенсацию. Например, я собираю монеты.

Камерон с трудом подавил смех.

– Да, у вас прибыльная профессия, – заметил он.

– Не придирайся, – сказал сборщик налога торжественно. – Монеты – это хорошие деньги. Десятицентовик 1916 года стоит сейчас сто долларов.

Камерон торопился уходить, но боялся вызвать подозрение. Он полез в карман, вытащил оттуда горсть мелочи и разложил ее на ладони.

– Вот Рузвельт 1958 года, – сообщил он.

– Ничего не стоит, – ответил сборщик налога.

– А пятицентовик с бизоном 1924-го?

– Если он в хорошем состоянии, доллара три или четыре ты мог бы получить.

– В таком случае я его сохраню, – сказал Камерон, подхватывая спортивную сумку и направляясь к выходу.

Сборщик налога, лениво разглаживавший перед своей рубашки, вдруг рванулся с удивительной скоростью и закрыл телом выход.

– Послушай, – сказал он хрипло, – монеты не единственная вещь, ради которой стоит сидеть в этой будке. Когда дорога открыта, по ней постоянно проходят парадом распахнутые блузки, расстегнутые корсеты и мини-юбки… – сборщик налога глотнул горячий воздух, покрылся ручьями пота и, нагнувшись к Камерону, сказал, что ему приходилось получать деньги из рук счастливчиков, нежно державших девушек, извивавшихся и корчившихся от стыда. Глядя на выпуклые линзы очков этого человека, Камерон видел гротескно перекошенное и надутое отражение своего собственного лица, выглядевшего карикатурой на тайное вожделение сборщика налога. Затем он резко пошел к двери, переступил через порог и оказался на дороге.

– Спасибо за лимонад, – сказал он.

– И не думай, что я не извлекаю выгоду из того, что собираю мелочь, – крикнул сборщик налога, закончив предаваться волнующим воспоминаниям. Тяжело дыша, он прислонился к стене будки и уставился на Камерона горящими от жадности глазами.

– Может быть, ты мне продашь этот пятицентовик? Я дам тебе за него доллар.

«Вот и случай задобрить этот крепкий орешек», – подумал Камерон, доставая из кармана монету и отдавая ее.

– Она твоя, – сказал он. – Спасибо за гостеприимство.

Сборщик налога взял монету как ни в чем ни бывало, будто Камерон заплатил за проезд.

– Ты с ума сошел, бегать в такую жару, – сказал он.

– Мне надо найти телефон, – ответил Камерон и закинул спортивную сумку на плечо.

– Делай, как знаешь, но в следующий раз, парень, когда будешь выходить в такую погоду, надень лучше что-нибудь на голову.

– Удачи с вашей коллекцией, – сказал Камерон и зашагал. В это время заработало радио, и из него послышалась мелодия на электрогитаре, а затем начались помехи. Камерон обернулся, рассчитывая увидеть сборщика налога, рванувшего внутрь; вместо этого он увидел лицо бесправного и понукаемого мелкого служащего.

– Жаль, что я не с тобой, – пробормотал сборщик налога. – Все они там разгуливают в одних купальниках. Конечно, пляж – настоящий рай в такой день.

– Как туда лучше всего попасть? – спросил Камерон.

– Есть только один путь. За поворот и прямо, прямо через болото. Но гляди в оба. Как я говорил тебе, дамба на ремонте, и никому нельзя по ней ходить.

– Спасибо за совет, – ответил Камерон. – Спасибо за все.

– Эй, ты не сказал мне свое имя!

Камерон оглянулся. Он сделал всего несколько шагов, но будка и ее обитатель уже скрылись в дымной мгле.

– Мое имя? – сказал он. – Зачем тебе мое имя?

– Затем, что если полицейский зайдет сюда, я скажу ему про тебя и попрошу тебя не беспокоить.

Камерон пытался разгадать смысл улыбки, игравшей на лице сборщика налога, но жара и пот, льющийся в глаза, делали все очертания неясными и мутными. Была ли это улыбка, соответствующая сочувственному тону сборщика налога, или это была ухмылка, маскирующая предательство?

– У тебя ведь есть имя?

– Меня зовут Джексон, – ответил Камерон ровным голосом. – Ричард Джексон.

– Ну, Джексон, счастливо тебе!

Прощай, думал Камерон. Прощай, страж у ворот рая.

Но вымышленное имя, быстро пришедшее ему на ум, грузом лежало на нем, пока он шел по дороге, даже когда воспоминание о бессмысленной развратности сборщика налога заставило его глубоко осознать свою собственную молодость. В таком настроении его путешествие приобрело качество плутовского романа. «Жизнь и удивительные приключения Ричарда Джексона», – легкомысленно пронеслось в голове, но на самом деле он был полон чувства облегчения, как будто избежал пытки. Теперь он ускорил шаг, торопясь навстречу первому соленому дыханию моря, и почувствовал всю адскую силу солнца над своей головой. «Сборщику налога вовсе не нужно радио в таком пекле», – подумал он. Что ему надо, так это доберман-пинчер по кличке Цербер…

Когда он оглянулся перед последним поворотом дороги, будка исчезла из вида, но и тогда он четко представлял себе фигуру сборщика налога, который выскакивает из своей будки и тут же бежит обратно, словно движимый каким-то ужасным нервным возбуждением.

– Птица в часах с кукушкой, – сказал Камерон вслух и вздрогнул, когда подумал об этом человеке и его судьбе – обалдевший от жары нумизмат, обреченный коллекционировать сексуальные фантазии в четырех стенах своего перегретого куба. Из-за этого первые крики сборщика налога показались странно невнятными, но когда они повторились, хриплые и настойчивые, Камерон напрягся, чтобы прорваться к ярко горящему свету, и увидел, что этот человек выскочил из будки и встал посреди дороги, пританцовывая и размахивая руками.

– Boa-a-a, – доносился крик, теперь более отчетливый и громкий. – Воа-а-а! – словно команда какого-то древнего воина, пытающегося остановить несущуюся колесницу. Камерон отвернулся и покачал головой. Бедный дьявол, должно быть, хочет останавливать каждого. Он продолжал уходить более решительным шагом, пока не подошел к дамбе, ведущей через болото, и после минутного колебания вступил на нее, больше не думая ни о каких предупреждениях сборщика дорожного налога или надписях на небрежно набросанных баррикадах, гласящих, что проход закрыт.