Kitabı oxu: «Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина», səhifə 2
Однажды, набрав знакомый телефонный номер, Аркадий непривычно услышал женский голос: «Абонент в не зоне доступа». Через пару дней он повторил звонок и через несколько месяцев тоже, но в трубке талдычили только одну фразу. Электронная почта молчаливо оправдывалась краткой формулировкой: «Письмо отправлено», а соцсети не выдавали ни одного похожего на искомого человека. Серошейкину даже стали сниться навязчивые сны, в которых он встречал однокурсника и расспрашивал его о делах, но больше рассказывал сам о том, что он стал сниться ему. Тот в ответ непринужденно пожимал плечами, мол, не виноват, жизнь такая.
«Может быть, он переехал в другой город или даже заграницу?» Эти догадки казались самым логичным объяснением для Аркадия. Но, вопреки предположениям, развязка загадочного исчезновения оказалась драматичной и до отвращения банальной. Аркадий услышал её случайно на остановке из уст незнакомца, который рассказывал коллеге по работе о соседе, имя и фамилия которого были хорошо знакомы Серошейкину.
В тот день Аркадий прибывал в волнительном состоянии, предвкушая грядущий скандал на заседании кафедры по случаю его просьбы о смене научного руководителя. Это было ещё одно фиаско дружеских отношений студента и преподавателя, которые закончились неожиданно резко, как и не начавшаяся карьера научного сотрудника.
Стоя среди горстки людей, ожидающих автобуса, Серошейкин в онемении ловил каждое слово истории о пешеходе, которого сбила машина на повороте. Аркадий хорошо знал тот роковой поворот дороги. Все, кто жил в том районе, частенько пользовались им, сокращая путь. Это было опасно, но значительно экономило время. Спешная невнимательность стоила жизни человека, которым оказался его друг. Нужно было всего лишь несколько секунд, чтобы водитель грузовика заметил, что человек и машина стали смертельно близки. Через несколько часов мужчина скончался в реанимации с простой формулировкой: «Полученные телесные повреждения оказались несовместимыми с жизнью».
Аркадий слушал, не веря в то, что человек может уйти из жизни в момент своего цветения. Не дряхлым, больным, а просто так, легко переходя дорогу. Возможно, он даже улыбался, предвкушая удачный день. Но в то же время Серошейкин почувствовал некое облегчение от того, что нашёл разгадку своего ребуса.
На следующий день Лида застала Аркадия, идущего по коридору в сопровождении медсестры. Они направлялись в другой корпус для того, чтобы узнать главную интригу – насколько плохо обстоят дела внутри Серошейкина после выпитого уксуса. Вспоминая вчерашнее промывание с удушливым зондом, Аркадию не очень хотелось иметь дело с трубками и тем более глотать их. Но выхода не было. Процедура была крайне неприятна. Пока черный шланг пробирался к желудку, изо рта Серошейкина непрерывно текла слюна и вырывались рыкающие звуки. Аркадию казалось, что он задыхается и это последний час его жизни. Но это был не конец, через четыре минуты всё закончилось. Врач молчаливо написала что-то в карточке, вручила медсестре, и Аркадий вместе с ней, подхватив с собой сидящую в коридоре Лиду, направились обратно в отделение. Лида с беспокойным любопытством расспрашивала о результатах, но Аркадий сам не знал диагноза. Оставалось ждать вердикта доктора, к которому они направились прямиком, не заходя в палату. К нетерпению посетителей, доктор был на месте. Посмотрев заключение, с пустяшной интонацией и ноткой разочарования заявил: «Повезло. Легко отделались. Всего лишь небольшой ожог верхнего отдела пищевода. Полежите у нас до конца недельки, подлечитесь и домой. И, конечно же, строгая диета три месяца».
Доктор стал что-то искать на столе, перебирая завалы папок, вытащил листок с памяткой о диете, которой должен теперь придерживаться Серошейкин, и вручил бумажку Аркадию.
От поставленного диагноза Лиде стало спокойней, а Серошейкин укрепился в идее о том, что привело его в эту больницу проведение. Для Аркадия всё стало очевидным. То, что он испытывал в эти минуты, было похоже на прозрение. Это был его инсайт. Окрыленный состоянием, Серошейкин хотел как можно скорее записать мысли, хлынувшие потоком. Он понимал, что рожденные в голове, даже самые гениальные идеи могут умереть, если не увековечить их на бумаге. Поэтому он с явным нежеланием слушать дальнейший рассказ врача буркнул: «Хорошо». Быстрым движением взял Лиду под локоть, развернул к выходу и решительным шагом вывел из кабинета.
– Ты же помнишь, что я тебе вчера говорил о моём писательском пути. Ну, о том, что мне всё надо самому прочувствовать. Видишь, мы здесь. Это не случайно, – Серошейкин вёл не успевшую опомниться Лиду по коридору и рассказывал негромким голосом на ухо, как будто открывал ей большую тайну, – значит, из этого я смогу вынести что-то очень важное.
– Из отравления? – по-детски спросила Лида.
– Не обязательно, но из своего пребывания здесь – точно.
Они вошли в палату, оба соседа были на месте. Лида поздоровалась, ей ответили.
Подойдя к кровати, Аркадий достал из-под подушки изношенный молескин в твёрдом коричневом переплёте, в котором всегда жил какой-нибудь инструмент для письма, и каракули побежали по странице. Лида, хорошо знавшая это состояние, догадалась, что Аркадий уходил в страну воображений и был уже не с ней.
– Может, тебе что-нибудь нужно купить?
Ответа от Аркадия не последовало, а на страничках блокнота одно за другим выскакивали слова.
– Я тогда пойду?
Аркадий не отвечал.
Лида аккуратно приблизилась к его колючей щеке и осторожно поцеловала.
– Хорошо, – буркнул Серошейкин, не отрываясь от записи.
«Вокруг нас есть знаки, которые помогают, указывают человеку на правильный путь в достижении своего предназначения, это дар. Дар человеку, чтобы найти наиболее короткий путь к счастью. Но счастье есть не только радость, это понятие абстрактно-индивидуальное, ибо человек может быть счастлив и в страдании, находя в нём упоение, не подозревая, что уже не может жить иначе. Однако истинная цель счастья – исполнить своё предназначение, выполнение своей миссии на Земле. Всё исходит из относительности явлений и понимания бытия, в соизмеримости многого и малого для конкретного человека. Предназначение заложено в нашей личности и обусловлено генетически, «генетическим кодом». То есть подсознательное стремление к своему предназначению – есть счастье для человека, может и не осознанное».
Аркадий писал сбиваясь, не успевая следовать за мыслями. Не дописывал предложения, уже начиная другое.
Избавившись от своих рассуждений, Серошейкин захлопнул книжку, поместив её в низенькую тумбу у кровати.
– Ты что, мемуары пишешь? – иронично проговорил знакомый голос из сна.
– Почти, – не желая вступать в беседу и ещё больше не желая выдавать причину своего прибытия, Аркадий стал натягивать на углы неказистого матраса измятую простынь.
– Серьёзно, писатель? – удивлённо произнес всё тот же голос.
– Да, – подавляя ком в болящем горле, спокойным голосом отрезал Аркадий, переминая подушку и придавая ей более пышную форму.
– Надо же, я живых писателей ни разу не видел.
Серошейкина в душе позабавило это замечание, он обернулся с легкой улыбкой насмешки и любопытства, чтобы посмотреть на говорящего, и скрутил «рулетиком» одеяло.
– И как же фамилия у тебя?
– Серошейкин.
– Наверное, ты для детей пишешь? Я не слышал.
– Нет, не для детей.
Серошейкин подумал о том, что как важно иметь правильную фамилию для писателя. Первым на ум пришёл Антон Павлович Чехов. И губы Серошейкина еле слышно повторили имярек: «Антон Павлович… Чехов. Даже во рту приятно звучит. Может, мне сменить фамилию на какого-нибудь Фениксова. Аркадий Аркадиевич Фениксов. Нет, не очень на слух. Зато критики обязательно напишут: «Возрождение Фениксова на литературном поприще обернулось очередным шедевром». Представленное потешило Серошейкина. Он даже сел на кровать, чтобы лучше рассмотреть предмет своего хорошего настроения.
Это был молодой парень лет двадцати. Он полулежал на кровати, держа в руках ядовито-зеленый чехол, в который был одет планшет.
– А что ты пишешь? – не унимаясь, продолжал сыпать вопросы сопалатник.
– Прозу. Обычно рассказы, но иногда из них вырастают романы.
Глаза Серошейкина инстинктивно впивались в интервьюера, рассматривая выступающий вперед подбородок, крючковатый нос и копну темных волос, торчащих в разные стороны. Этот въедливый взгляд немного смутил собеседника. Молодой человек на несколько секунд отвёл глаза в сторону, а потом вновь вернул взгляд на писателя. Аркадий всё также пристально смотрел. И молодой человек отшутился:
– Нет, я не подхожу на роль главного персонажа.
Аркадий промолчал и странно улыбался. Молодой человек подумал:«Правду говорят, все писатели с прибабахом». Его взгляд вновь соскользнул со смотрящего Серошейкина в виртуальную реальность.
Гармонию созерцания Серошейкина нарушила вошедшая девушка, которая оказалась гостьей юноши. Обрадованный её приходом, он быстрыми движениями развернулся, поставив босые ноги на пол, но тут же схватился за живот и съёжился от боли. Девушка подпорхнула к нему, осторожно дотронувшись плеча, и, наклоняясь к его лицу, стала о чём-то спрашивать. Ей отвечала кислая гримаса боли. Через несколько минут парень убрал руки с живота и вновь заулыбался, желая удостоверить гостью, что всё у него хорошо. Девушка поставила шуршащий пакет с продуктами на квадратную крышку тумбы, поглядывая на бесстеснительно наблюдающего за происходящим действием Серошейкина. Молодой человек тоже посмотрел на него и что-то ей сказал весёлое, отчего девушка улыбнулась. Оба вышли из палаты. За это короткое время Аркадий подметил, что его персонажи при общей непохожести имеют много сходных черт в лице. Ему стало любопытно, кто они друг другу. Но, к сожалению, этого узнать он не мог, потому что оба ушли, и Аркадий отпустил вслед за ними мысли об этой парочке. Серошейкин встал и посмотрел в окно. На безоблачно-голубом фоне колыхались ветки золотых платанов, и сквозь них были видны железные трапеции крыш больничных корпусов. Серошейкин проплывал взглядом по этому пейзажу. Изношенный вид кровли выдавал постройку прошлого века. Аркадий задумался: «Ведь действительно, больницу восстановили в пятидесятых на руинах бывшей городской лечебницы, построенной в 1910 году по завещанию тяжело больной вдовы. Да, чему быть, того не миновать. И война не помешала исполниться этому предписанию».
Серошейкина внезапно переполнило сильное желание рассмотреть нутро больницы, сменившееся тягостной тоской от невозможности сделать это. Но мысль о том, что соседнему зданию была отведена роль поликлиники, спасительно обрадовала Аркадия. В отличие от закрытых отделений, туда мог попасть каждый, в том числе и он. Серошейкин решил незамедлительно отправиться туда и пошагал мимо лежащего больного, лицо которого заслоняла развернутая книга сканвордов. Аркадию ещё не удалось увидеть внешность соседа, потому что его голова всё время была под прикрытием. Однако одну особенность Аркадий узрел сразу – необычной формы туловище, которое всё время пряталось под одеялом, но странные пропорции оно скрыть не могло.
В отделении ощущался сильный запах лекарств, на площадке он смешивался с запахом столовской еды и нечистотами, образовывая противный едкий аромат, который знаком всякому человеку, побывавшему хоть раз в больнице. Аркадий спускался вниз по серым ступенькам с массивными крашеными периллами. Ему были приятны и удивительны своей сохранностью остатки прошлой культуры. Он представлял, что выйдет сейчас во двор и очутится во времени, ровеснике этих самых перил.
Оказавшись на первом этаже, Серошейкин услышал знакомый грохающий звук. На самом деле Аркадий бывал здесь и не раз, только когда ещё был маленьким. Бабушка брала его с собой «на сутки». Аркадий практически ничего не помнил, и многое изменилось с тех пор, но грузопассажирские лифты с маленькими круглыми окошками и оглушительно-громко открывающимися дверьми, на которых он катался вместе с санитарками, запомнились ему навсегда.
Тёплая осенняя погода располагала к прогулкам, поэтому народа было много. Все наслаждались последними отголосками лета, медленно прохаживались, хрустя опавшими листьями. Аркадий тоже совершил моцион вокруг лазарета, рассматривая ансамбль зданий. Снаружи, где больница была доступна всеобщему взору, она выделялась недавно выкрашенными светло-золотистыми стенами и белыми пластиковыми рамами больших окон. Однако со стороны двора строение выглядело иначе. Стены были давно нетронуты краской, местами и вовсе крошились. С оконных деревянных рам слетала мелкой чешуйкой голубая краска, успешно приземляясь на головы ковыляющих больных. Серошейкину показалось, что здание застряло между прошлым и будущим. Оказалось, что внутри поликлинического корпуса дело обстояло также. На первом этаже располагалась одетая в белоснежный кафель урбанистическая регистратура. В прозрачных кабинках за большими плоскими мониторами сидели барышни в светлых костюмах с именными бейджами, записывая толпы страждущих на приём к врачу. Над головами посетителей мигало табло с расписанием работы докторов и слепящая зелёным светом бегущая строка, которая разъясняла все виды платных услуг. Но чем выше поднимался Аркадий, тем сильнее менялась обстановка. Краски тускнели, а интерьер становился скромнее. На третьем этаже он попал в блёклый зал ожидания. Здесь было не так много людей. Одни стояли маленькими кучками перед высокими, некогда белыми, а теперь пожелтевшими дверьми, нервно ожидая своей очереди. Другие сидели по периметру площадки на затёртых чёрных кушетках, свесив голову над светящимися экранами телефонов. Атмосферу заброшенности дополнял облезлый куст китайской розы, на котором был заметен слой пыли, и листья казались такого же грязно-серого цвета, как и дощечки изношенного паркета. Аркадий расположился у полуоткрытого окна, наблюдая за окружающими. Ему казалось, что время здесь застыло, и ностальгия стала подкатываться щемящей тоской к сердцу, а разум наполняться воспоминаниями из детства.
Он видел снежно-голубой накрахмаленный халат и колпак бабушки, её мозолистую руку. Она вела его через двери в сестринскую, где Аркадий вынужденно спал на кушетке. Он слышал добродушный смех медсестёр, которые угощали его вкусными конфетами «Москвичка». Вспоминал простоту, которой не было внизу и почти уже нигде не было. А здесь щербатые стены еле слышно шептали о ней. Аркадий хотел подняться на последний этаж, но проход туда был закрыт на ремонт. Ему оставалось только догадываться, что творилось наверху. Эти мысли его волновали. Он странствовал по большим коридорам медпункта, ходил с этажа на этаж, с нездоровым любопытством бродил среди толпящихся пациентов. Ему нравилось подслушивать чужие разговоры в надежде заполучить оригинальный сюжет.
Вернувшись в палату, Серошейкин обнаружил, что ничего не изменилось с момента его ухода. Только маленький пластиковый стаканчик с цветными таблетками появился у него на столе. Аркадий хотел записать впечатления от прогулки, но ему помешал мужчина, разгадывающий кроссворды, который резюмировал вибрирующим голосом, что приходила медсестра, но, поскольку не застала Серошейкина на месте, просила подойти к ней, когда он вернется. Сказанное произносилось из-за глянцевой ширмы книжной обложки, разделяющей два взгляда – Серошейкина и незнакомца. Аркадий слушал молча, смотря в сторону говорящего, не подавая никаких признаков присутствия. Через пару мгновений после сказанного из-за кромки журнала всплыли круглые карие глаза и скрылись обратно. Говоривший, видимо, хотел убедиться, что Серошейкин услышал послание. Аркадий ещё несколько секунд постоял в ожидании чего-то и послушно отправился на поиски медсестры. Шлёпая тапками по коридору, он думал об увиденной части портрета и пытался дорисовать его. Эти грустные круглые глаза напоминали взгляд бездомного кота, в котором читалось многое: и заискивающее ожидание, и неоправданная надежда, доброта, тревога.
С детства Серошейкина мучал дурацкий вопрос: «Отчего некоторые люди так похожи на животных?» В своей жизни Аркадий повидал многих людей, которые в его глазах сразу теряли человеческий облик, превращаясь в разных существ. Но Серошейкин не знал, было ли это сходство только внешним или нет.
Процедурный кабинет оказался пуст. Аркадий пошёл в комнату отдыха для медперсонала, где пили чай и весело разговаривали о чём-то. Все сидящие были ему не знакомы. Аркадий, как приговоренный, назвал свою фамилию и номер палаты. На его слова отозвалась медсестра напускным тоном, в котором звучали заигрывающие нотки, отчитала Серошейкина за его отсутствие на месте в положенное время и велела идти в палату, готовится к капельнице. Не говоря ни слова, с азартом размышляя над необычной внешностью загадочного пациента, Аркадий отправился обратно.
Когда он вошел в палату, то объект его интереса лежал на боку, отвернувшись к стене. У Аркадия мелькнула мысль подойти и рассмотреть его поближе, но всё же он понял, что это будет выглядеть слишком странно, особенно если сосед не спит.
Серошейкин лёг на кровать, положив под голову руку, при этом одной ногой оставаясь стоять на полу. Радостные и хмурые мысли роились в голове, сталкиваясь друг с другом, образовывали то состояние, что принято называть переменчивым настроением. Аркадий заметил, что, оказывается, сегодня ничего не ел. Возможно, он не вспомнил об этом обстоятельстве, если бы его желудок не хотел вступить с ним в диалог, издавая протяжные звуки. В этот момент в палату вошла медсестра модельной внешности, пропуская перед собой новенький штатив на колесиках с заправленной капельницей. Осматривая руку Серошейкина, она по-прежнему что-то игриво болтала, но сказанное Аркадий пропускал мимо ушей, потому что теперь думал о Лиде, точнее о вкусной домашней еде, которую она готовила. Закончив дело, медсестра предложила номер сотового, чтобы Серошейкин позвонил ей, когда закончится лекарство в капельнице, но Аркадий не услышал и этого.
– Ну, или позовёте, – разочарованно и будто равнодушно произнесла она.
После её ухода Аркадий, стараясь не потревожить руку, чуть было не съезжая с кровати, дотянулся до провисшей дверцы тумбочки. Из образовавшейся щели извлёк простенький, старомодный кнопочный телефон. На сером квадрате экрана мигал конвертик, словно требовал незамедлительного ответа. Сообщение было от Лиды, она интересовалась самочувствием. В ответ Аркадий кратко описал свои впечатления от сегодняшнего путешествия, закончив просьбой что-нибудь принести завтра поесть и желательно пораньше. Из чего Лида заключила, что Серошейкин был сильно голоден. И отозвалась фразой, что он совсем не думает о своём здоровье. В ответ Серошейкин послал ей скобочку улыбки.
Аркадий не очень любил пользоваться телефоном. Сотовый сильно отвлекал его назойливыми звонками, поэтому Серошейкин предпочитал держать мобильник от себя подальше. К тому же всякий раз, разговаривая по телефону, Аркадия не покидало ощущение того, что все вокруг замирают и слушают только его слова.
После непродолжительной смс-беседы Серошейкин пытался размышлять об увиденном, но оказалось, что голод не лучший собеседник для философа. В палату вернулся студент и, как назло, первым делом стал рыться в пакете с едой. Аркадий прикрыл глаза. В это время студент глухо зашуршал фольгой, и по палате распространился мясной аромат. От запаха съестного утроба Серошейкина призывно заурчала, надеясь заполучить лакомый кусочек. Это было отварное филе курицы, которое и так не очень жаловал молодой человек, а за последние месяцы своей болезни и вовсе стал ненавидеть. Поэтому с щедростью предложил угощение голодающему писателю, приправив блюдо своеобразной шуточкой: «Угощайтесь, зима будет холодная», – и оставил еду на столике возле Аркадия. Наверное, Серошейкин был бы плохим актёром, не умея скрывать свои подлинные чувства, потому что сейчас его выражение лица выдавало плохо сыгранное пробуждение с прищуренными глазами и нелепым удивлением от сказанного. Он хотел отказаться, но вместо: «Спасибо, не надо», желудок запротестовал так, что Аркадий пошёл на уступки и сказал: «Спасибо, я поем после капельницы».
Аркадий ел мясо, студент, по обыкновению полулежа, смотрел что-то на планшете. Серошейкину было непривычно не чувствовать вкус пищи, и он подумал, что человек неизбежно нуждается во вкусовом разнообразии лишь исходя из своей физиологии. Получается, что его пристрастие к вкусной пище есть процесс естественный и неизбежный лишь по своей анатомии вкусовых рецепторов, которые оказались травмированы.
Сытый желудок разморил тело. Аркадий отчего-то вспомнил поучения своего покойного деда о том, что есть надо ровно столько, чтобы остаться немного голодным, а сам часто ел по ночам. «Что скажешь, война оставляет странные привычки за собой».
Серошейкин не заметил, как мысли стали сливаться с образами и превратились в сон.
Сначала он услышал возню и бурчание голосов, потом почувствовал неприятно яркий свет, ощутимый через закрытые веки. Открыв глаза, Серошейкин с удивлением увидел благообразного старца, усаживаемого дородной санитаркой на соседнюю кровать. На некоторое время Аркадий потерял координаты своего пребывания, не разбирая, наяву ли происходит действие или нет. Поскольку внешность старика для современности была весьма необычна. Его голову обрамляли льняные волосы и борода, а глаза были как безоблачное небо, контрастно выделяющиеся на фоне багряной кожи лица. Аркадий отметил, что такой не помутнённый взгляд редко встретишь у пожилых людей. Одежда его тоже была необычна: белая косоворотка с вышитым низом и рукавами, поверх которой была надета безрукавка, тёмно-синие порты и кроссовки. Старик медленно мотал головой, причитая: «Родненькие, ну сколько можно?» В ответ женщина спокойно отвечала: «Успокойтесь. Ложитесь». Совсем скоро пришла медсестра, она измерила давление и сделала укол. Предупредив деда, что будут следить за его состоянием, обе вышли, погасив свет. Больной тяжело дышал, периодически издавая стонущие звуки, от которых в палате никто не спал, но все лежали тихо, будто ничего не происходит. Через какое-то время он успокоился, и ровное сопение вновь убаюкало больных.
Аркадий проснулся под шоркающее хождение в коридоре. Дверь в палату была непривычно открыта, и все, видимо, устремились на завтрак в столовую. Серошейкин поднялся с постели и пришёл в недоумение от увиденного. На соседней кровати спал другой человек, мужчина средних лет, с неказистым ёжиком русых волос, бледным и помятым лицом. Аркадий долго рассматривал его, не понимая, как могло случиться такое превращение, пока взор не наткнулся на маленькую коробочку, где плавали две голубые линзы. Серошейкин догадался, что этот человек был актёр. В этот момент Аркадий испытал сильное разочарование, будто его нарочно обманули, и вышел из палаты. Он направился в душевую комнату в конце коридора. В небольшом зеркале Серошейкин заметил, как некрасиво заросло его лицо, сделав вывод, что это ему совсем не идёт. Не хотелось представать в таком виде перед Лидой. Аркадий поплелся за бритвенными принадлежностями обратно. Серошейкин чувствовал сильное раздражение от того, что плохо спал, поздно проснулся, ничего не написал, а самое главное – от непонятного представления, которое он принял за правду.
Войдя в палату, Аркадий увидел ночного гостя сидящим на кровати и бодро разговаривающим со студентом. Серошейкина кольнула ревность, потому что молодой человек болтал также непринужденно-шутливо, как и с ним ранее. Все сложившиеся факты вызвали чувство сильной антипатии к новоприбывшему.
Увидев Серошейкина, незнакомец громко вскрикнул: «О, ещё один болящий!»
При этих словах лицо Аркадия сразу выдало плохо скрываемое презрение и злость. Он молча прошагал к своей койке. Но незнакомец не останавливался. Развернувшись к Аркадию лицом, продолжал: «Ну каково вчера-то было! Сам напугался, что помру не в своем теле. Пади никто не догадался, и похоронили бы как безызвестного дедулю. Вот оно, служение Мельпомене! Наградой мне гипертонический круиз! Я ведь по-другому не умею. Надо правдоподобно, вкусно играть. Вот и репетирую вечерами напролет перед зеркалом, я человек одинокий».
Аркадий бесстеснительно громко шуршал пакетами, стараясь не слушать его болтовни, но с одной мыслью согласился: «Всё, о чём ты хочешь рассказать, сначала испытай на своей шкуре». Отыскивав необходимые предметы, Серошейкин незамедлительно удалился. Вслед ему донеслось: «Подумаешь! Художника обидеть каждый может!» При этом актёр изобразил такую гримасу, в которой сложно было понять, жалок ли он был в эту минуту или надменен.
Приведя себя в человеческий вид, Аркадий с нетерпением ждал Лиду, прохаживаясь у окна в коридоре, зная, что она вот-вот появится. Интуиция его не обманула. Сквозь пыльные струйки, оставленные на стекле давнишним дождем, он увидел, как Лида идёт по завьюженному янтарной листвой двору, и казалось, что вокруг неё разливается тёплый медовый свет. Этот пейзаж распогодил мрачное настроение Серошейкина. Он почувствовал облегчение от груза раздражительности.
Как и прежде, он встретил Лиду с нескрываемой детской радостью, словно её приход всё должен был поставить на свои места. Действительно, в палате теперь царила привычная атмосфера спокойствия. Студент был с телефоном, другой прятался за газетой, а актёр лежал в умиротворенной позе покойника, уставившись в потолок. Оба сели на кровать. Лида принялась раскрывать вкусно пахнущие баночки. Обитатели палаты инстинктивно оживились, будто ждали этого сигнала, чтобы достать из своих закромов съестные припасы. У новенького провизии не оказалось. Заметив это, Лида радушно предложила угощение. Он не отказался. Аркадий лукаво взглянул на соседа, чувствуя превосходство, оказавшись как бы великодушнее него. Это ощущение тут же захлебнулось от любопытства, долгожданной разгадки облика кроссвордиста с тревожными глазами.
– И правда похож. Похож на кота. И усы, и эти неказистые тёмные волосы с проседью, – восторженно-удивленно шептал он Лиде.
В ответ она безнадежно покачала головой: «Ты как ребёнок, Серошейкин».
Мужчина ел оладьи со сметаной, оставляя белый след на кончиках щётки волос. В глазах Серошейкина это обстоятельство ещё больше добавляло натурализма кошачьему образу. Аркадий заворожённо видел перед собой огромного, потрёпанного бездомной жизнью кота, осмотрительно озирающегося по сторонам.
– Неприлично так пялиться на человека! – тихо произнесла Лида, наклоняясь к Серошейкину, стараясь отвлечь его.
– Ты что, сегодня в роли моей учительницы? – расплылся в улыбке Серошейкин.
Эта магическая улыбка не могла остаться без встречной реакции. Лида тоже улыбалась.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично! Особенно с этими чудными таблетками, – Серошейкин показно-учтиво, словно представляя зрителям, указал рукой на прозрачный стаканчик, стоящий на тумбочке, в котором ежедневно обновлялась порция лекарства.
– Надеюсь, не они источник твоего хорошего расположения духа, – улыбаясь, произнесла Лида, поддержав шутливое настроение мужа.
– О, моё лекарство – это ты! Ты сама всё знаешь прекрасно! Давай прогуляемся.
Мужчина и женщина, держась за руки, медленно шли по иссохшему ковру листопада. Со стороны казалось, что они плывут по рыжей реке времени мимо прохожих. Так неспешно и отстранённо было их движение. Он рассказывал ей о своих впечатлениях от этого места, о будущих сюжетах. Она слушала, не перебивая, наслаждаясь его изящным повествованием. Аркадий ценил в Лиде слушателя и соратника. Её заинтересованное молчание и уместные вопросы помогали Серошейкину чувствовать себя значимым.
Весь день они провели вместе на воздухе, почти забыв о том, где находятся.
Серошейкин планировал провести вечер в душевной беседе со своим молескином, но глупая болтовня актёра сильно отвлекала его, и Аркадий искал уединения. Не найдя места лучше коридорного окна, Серошейкин примостился спиной к узкому подоконнику и открыл кремовые страницы записной книжки. Иногда его взгляд отвлекался от фраз, устремляясь в темнеющую полоску уличной перспективы. Он всматривался вдаль, сквозь пространство, догоняя мысли и возвращая их обратно заложниками чернил и бумаги. Но когда слова стали сливаться воедино, танцуя вереницей на листе, Аркадий понял, что пора идти спать.
Утро воскресенья начиналось как обычно: вялым движением больных по коридору, лязганьем столовских ложек, неприятным вкусом лекарств и назойливыми хождениями посетителей, среди которых оказался коренастый мужчина средних лет, пришедший к угрюмому соседу Серошейкина. За проведённое время в палате Аркадий ни разу не заставал у него посетителей. Похоже, что пациент и сам был удивлён визитом неожиданного гостя. Серошейкин это заметил, подумав, что, видимо, должен состояться важный разговор. Аркадий был заинтригован, оказавшись кстати в удобном положении для молчаливого участия в их диалоге. Серошейкин сидел на кровати, опершись на изголовье, согнув ноги в коленях, которые служили удобной опорой для письма. Но сейчас всё это служило прикрытием его интереса.
Было видно, что пришедший волновался и чувствовал себя неловко. В руках он держал кулёк с фруктами, который сразу неуклюже сунул в руки больного, как маленький ребёнок, которого попросили угостить взрослого. Некоторое время молчал, а потом задал самый очевидный вопрос: «Как здоровье?» Перед ответом кот сперва отвернулся на несколько секунд, словно набирая воздух, и выдавил: «Да всё также. Бывало и получше». Его голос издавал вибрирующие звуки расстроенного пианино, а веки прищурились, образуя лучики морщин. Возникла пауза, но он продолжил: «Не ожидал тебя увидеть. Спасибо, что пришел». Несмотря на это «спасибо» в интонации слышались ноты обиды. Опять возникла пауза.
– Извини, я пришёл с плохими вестями, – посетитель достал из кармана сложенную вдвое телеграмму и произнес на выдохе: «Короче, брат твой умер».
Глаза собеседника мгновенно сделались большими и будто стеклянными. В этом взгляде прочитывалась ненависть к пришедшему, словно он был виновником смерти дорогого человека. Кот с непониманием взял бумажку, приблизил к себе. Собеседник продолжал: «Не знаю, почему тебе не позвонили, я случайно вчера встретил почтальона».
Кот встал и подошёл к окну. Теперь он был доступен взгляду Серошейкина с ног до головы. Его грудная клетка была раздута неизвестной для Аркадия болезнью, и безобразность формы неизбежно приковывала взгляд. Лучи солнца ярко светили в лицо смотрящего, и Серошейкин видел блестящие мокрые полоски кожи. Кот молчал. Эти слёзы были красноречивее слов. Но вдруг его молчание прервалось содроганием. Он выпалил: «Не успел, не увидел! Ни родной сторонушки, ни братика любимого, единственного браточка!» Он закрыл худыми ладонями лицо и зарыдал, а тело некрасиво содрогалось от всхлипов.
