Kitabı oxu: «Мулен Руж»

Пьер Ла Мюр

Şrift:

* * *

Тебе, Долли, со всей моей бесконечной благодарностью и любовью

Занавес поднимается

Глава 1

– Мамочка, ну пожалуйста, не уходи! Я хочу нарисовать твой портрет.

– Что! Еще один?! Но, Анри, ты же вчера уже рисовал меня. – Адель, графиня де Тулуз-Лотрек опустила вышивку на колени, с улыбкой глядя на маленького мальчика, сидящего на траве у ее ног. – Ведь я ничуть не изменилась со вчерашнего дня, не так ли? У меня все тот же нос, рот, подбородок и…

Ее взгляд скользнул по растрепанным черным кудряшкам. Карие глаза, слишком большие и серьезные для детского личика, смотрели умоляюще, костюмчик-матроска был изрядно измят, а карандаш застыл над раскрытой страницей альбома для рисования. Рири, милый Рири! Самый близкий, самый дорогой человечек. Он был для нее всем, и ради него она готова безмолвно сносить любые невзгоды и разочарования.

– А может, лучше ты нарисуешь Рыжего? – предложила она.

– Я уже его рисовал. Целых два раза. – Мальчик мельком взглянул на рыжего сеттера, который дремал под столом, положив морду на лапы. – К тому же он спит, а когда он спит, то становится совсем безжизненным. Нет уж, лучше я нарисую тебя. Ты красивее.

Возразить было решительно нечего, так что ей пришлось повиноваться.

– Что ж, ладно. Но только пять минут, и ни секундой больше. – Грациозным жестом она сняла широкополую шляпу, открывая темно-каштановые волосы, уложенные в аккуратную прическу, – гладко расчесанные на прямой пробор и подхваченные шпильками пряди изящно спускались по обеим сторонам головы, словно сложенные птичьи крылья. – А то нам уже пора выезжать на прогулку. Жозеф будет здесь с минуты на минуту. Ну так куда мы сегодня поедем?

Он не ответил. Карандаш уже стремительно скользил по бумаге.

Они были одни в тишине залитого ослепительным солнечным светом сентябрьского дня осени 1872 года, среди старых привычных вещей, когда ничто не мешает наслаждаться одиночеством и ощущением безмятежного счастья. Вокруг зеленела трава просторной лужайки; ласково пригревало солнце, птицы весело перекликались в ветвях деревьев, то и дело перепархивая с ветки на ветку и стремительно отправляясь куда-то по неотложным птичьим делам. Сквозь желтеющую листву просвечивали очертания средневекового замка с островерхими башенками, зубчатыми стенами и узкими овальными окнами.

Незадолго до этого Старый Тома, кажущийся непомерно толстым и важным в нарядной темно-синей ливрее, убрал со стола чайный поднос и, напустив на себя высокомерно-презрительный вид, больше приличествующий мажордому королевского двора, неспешно удалился. По пятам следовал Доминик, кажущийся несмышленым мальчишкой на его фоне, – ему было пятьдесят восемь лет, и лишь двенадцать из них он провел в услужении. Затем тетушка Армандин – на самом деле тетушкой она никому не доводилась, эта чья-то дальняя родственница приехала в замок семь лет назад «погостить на недельку» – отложила газету, шумно вздохнула и чинно удалилась, чтобы «написать несколько писем», что означало, что она собирается вздремнуть перед ужином.

Вечером кучер Жозеф, как обычно, объявит, что экипаж госпожи графини готов к выезду. Как обычно, старенькие лакеи сервируют по всем правилам стол для скромного ужина в огромной комнате, где всегда царят прохлада и таинственный полумрак, а с развешанных по стенам потемневших от времени портретов сурово глядят предки в доспехах. После десерта юный граф, как обычно, устало поднимется по ступеням крутой каменной лестницы в свою спальню, а следом за ним войдет мать. И как обычно, она присядет на краешек его кровати и расскажет ему об Иисусе, о том, каким хорошим и послушным мальчиком Он был. И о Жанне д’Арк, о Первом крестовом походе и о том, как его пра-пра-пра-пра-пра-прадедушка Раймонд IV, граф де Тулуз, возглавил войско рыцарей-христиан и привел их в Иерусалим, чтобы освободить Гроб Господень из рук неверных. Потом поцелуй, последнее прикосновение прохладной руки ко лбу. И чуть слышное «Спокойной ночи, мамочка». Анри почувствует, как она заботливо поправляет сбившееся одеяло. Еще один нежный взгляд, и она скроется за дверью, ведущей в соседнюю комнату.

Один за другим погаснут огни в стрельчатых окнах. И опять, как и изо дня в день на протяжении нескольких веков, ночь раскинет черный плащ над древним замком графов де Тулуз.

– Ну так куда мы сегодня отправимся? – повторила графиня. – На старый черепичный заводик или в часовню Святой Анны?

Анри с готовностью закивал, и это означало, что ему, в общем-то, все равно.

Она погрустнела. Бедный Рири, он не подозревает, что эта прогулка станет последней. К нему еще не пришло осознание того, что жизнь – это не что иное, как череда встреч и расставаний и что завтра может оказаться совсем не таким, как сегодня. И тогда ему уже не придется забираться в высокий двухколесный экипаж, удобнее устраиваться на сиденье рядом с ней, в то время как она собирает поводья, болтать без умолку, пока экипаж катится по бесконечным проселочным дорогам, подтрунивать над расположившимся на запятках Жозефом, задавать тысячи вопросов, с любопытством глядя на все вокруг широко распахнутыми глазами. Первая в жизни несправедливость. Первая ниточка, вытащенная из любовно сотканного ковра доверительности между матерью и сыном. Со временем за первой ниточкой последуют и другие, и однажды в прочной материи появится брешь. И тогда, подобно всем мальчикам, он покинет ее…

Она вздохнула, и ее губы дрогнули.

– Ну, не шевелись! – возмутился он. – Я как раз рисую рот, а это труднее всего…

И снова ее взгляд остановился на маленькой фигурке: сдвинутые брови, сосредоточенно закушенная нижняя губа… Интересно, от кого он унаследовал эту неуемную страсть к рисованию? Это поражало ее, знавшую все его сокровенные мечты. Анри был упрям, ему хотелось, чтобы им восхищались, чтобы его любили, и это желание было так сильно, что даже в разгар даже самой увлекательной игры он мог броситься в объятия матери. Она знала о сыне все, в том числе то, что он никогда не отличался какими-то особыми художественными наклонностями. Ну да, конечно, со временем это пройдет, как было с его решением стать капитаном корабля…

– Кстати, помнишь, как ты вызвался нарисовать быка для монсеньора архиепископа?

– Того толстого старика, что приходит сюда на обед?

– Не «на обед», Анри, а «к обеду». – Тон ее голоса стал строгим. – И ты не должен называть монсеньора «толстым стариком».

– Но ведь он толстый, разве нет? – Анри поднял на мать удивленные, широко распахнутые глаза. – Он почти такой же огромный, как Старый Тома.

– Да. Но монсеньор служит Господу, и вообще, он очень уважаемый человек. Поэтому мы целуем его перстень и говорим: «Да, ваша милость. Нет, ваша милость».

– Но…

– В общем, – поспешила она положить конец нежелательной дискуссии, – когда крестили твоего братика Ришара…

– Братика? А я и не знал, что у меня есть брат. А где же он теперь?

– Твой братик вернулся на небеса. Он прожил всего несколько месяцев.

– А… – Его разочарование было очевидным, но недолгим. – А зачем его нужно было крестить?

– Потому что так надо. Только крещеные могут попасть на небеса.

– А я крещеный?

– Конечно.

Похоже, это удовлетворило его любопытство, и он вернулся к рисованию.

– Значит, когда умру, я тоже попаду на небеса, – рассудительно изрек он, словно подобная перспектива не выбила его из колеи.

– Может быть… Если будешь хорошо себя вести и возлюбишь Господа всем сердцем.

– Нет, – решительно заявил он. – Я не могу любить Его всем сердцем, потому что тебя все равно люблю больше.

– Анри, нельзя говорить такие вещи.

– А я буду, буду! – упрямо повторил он, поднимая на нее глаза. – Ведь я люблю тебя больше всех.

Адель смотрела на него, беспомощно уронив руки на колени. Ее сын никому не позволит себя переубедить. Хотя вряд ли можно требовать от ребенка любви к неведомому Богу, который никогда не обнимал его, не сажал к себе на колени, не укладывал к теплую постельку…

– Ну ладно, ладно. Я тоже очень люблю тебя, Анри, – проговорила она, чувствуя, что именно это он и надеется от нее услышать. – А теперь слушай и не перебивай, или я так никогда и не расскажу тебе про этого быка. В общем, этот случай произошел четыре года тому назад, ты был тогда совсем крошечным несмышленышем, тебе только-только исполнилось три года…

И тихим бархатным голосом, исполненным нежности, она продолжила увлекательный рассказ о крестинах его брата Ришара, которого он совершенно не помнил. После церемонии архиепископ предложил приглашенным пройти в ризницу, чтобы скрепить подписями приходскую метрическую книгу. Именно тогда Анри, который до того вел себя паинькой, заявил, что тоже хочет расписаться в «большой книге».

– Но, дитя мое, – попытался урезонить его прелат, – ты же не умеешь писать.

На что Анри с достоинством ответил:

– Ну, тогда я нарисую быка!

Теперь же он не проявил ни малейшего интереса к столь курьезной истории, с важным видом нанося на рисунок последние размашистые карандашные штрихи.

– Вот! – Он с гордостью протянул матери свое творение. – Видишь, не прошло и пяти минут.

Адель поспешила выразить бурное восхищение.

– Замечательно! Какая красота! Да ты у меня настоящий художник. – Полюбовавшись, она отложила альбом на садовую скамейку. – Иди сюда, Рири. Сядь рядом.

Он насторожился. Никто, кроме матери, не называл его Рири. Это был своего рода тайный пароль, который знали только двое, он и она, и который мог предвещать как высшую степень похвалы – например, если он примерно вел себя во время службы в церкви или, ни разу не сбившись, досчитал до ста, – так и весьма и весьма неприятное известие.

– Тебе уже семь лет, – начала она, когда сын устроился рядом с ней на скамейке, – ты уже совсем большой мальчик. Ты же хочешь стать капитаном большого корабля, не так ли? Обойти на нем вокруг света и рисовать львов, тигров и прочих диковинных зверей…

Анри неуверенно кивнул, и тогда мать обняла его за плечи, привлекая к себе, словно желая хоть немного смягчить удар.

– А раз так… тебе пора идти в школу.

– В школу? – эхом отозвался он, чувствуя смутную тревогу. – Но я не хочу ни в какую в школу.

– Я знаю, милый, но так надо. Все мальчики должны ходить в школу. – Ее пальцы перебирали темные вихры сына. В Париже есть большая школа, она называется «Фонтанэ». Все хорошие мальчики учатся там. Они вместе играют, веселятся. Ты даже представить себе не можешь, как там здорово!

– Но я не хочу в школу!

В глазах у него стояли слезы. Он плохо понимал, к чему весь этот разговор, но чувствовал, что привычный мир – прогулки в экипаже, уроки с матерью и тетушкой Армандин, поездки верхом на маленьком пони в сопровождении Жозефа, походы на конюшню, где он рисовал портреты конюхов, игра в прятки с Аннет в коридорах замка – начинает рушиться.

– Тсс! – Она коснулась его губ кончиком пальца. – Хороший мальчик никогда не капризничает и не говорит: «Я не хочу». И ты не должен плакать. В роду Тулуз-Лотреков никогда не было плакс.

Она принялась вытирать ему слезы, попутно объясняя, почему мальчик, носящий гордую фамилию Тулуз-Лотрек, никогда не должен хныкать, а всегда только улыбаться и быть храбрым, как пра-пра-пра-пра-пра-прадедушка Раймонд, вставший во главе Первого крестового похода.

– И к тому же, – добавила она, – Жозеф и Аннет тоже едут с нами.

– Правда?

Конечно, это было очень слабым, но все-таки утешением.

Аннет звали старую няню, которая растила еще его мать. Это была маленькая, сухонькая старушка с лукавым взглядом голубых глаз, слишком молодых для морщинистого личика. Зубов у нее совсем не осталось, отчего щеки и губы ввалились, и казалось, что рта у нее тоже нет. С раннего утра до позднего вечера Аннет деловито сновала по длинным коридорам, и оборки ее белой пелеринки развевались подобно крыльям. Когда она пряла у себя в комнате, то усаживала Анри на маленькую скамеечку и тоненьким, дребезжащим старушечьим голоском пела старинные прованские баллады. Мысль о присутствии Жозефа тоже вселяла некоторую уверенность. Он был такой же неотъемлемой частью жизни замка, как и Старый Тома, как сикоморы в саду и портреты на стене столовой. И хотя улыбался кучер нечасто, его можно было считать верным другом. К тому же писать с него портреты было одно удовольствие, ибо его наряд – форменная фуражка с кокардой, белые бриджи и синий кучерский сюртук – подходил для этого как нельзя лучше – И это еще не все! – продолжала мать. – В Париже тебя будет ждать… угадай кто? – Она немного помедлила с ответом, чтобы сынишка прочувствовал важность момента. – Тебя там будет ждать папа!

– Папа!

Что ж, это придавало делу совсем другой оборот! Он был без ума от отца. Всякий раз, когда граф приезжал в поместье, про уроки никто не вспоминал и все в доме шло по-другому. Жизнь била ключом, и казалось, даже сам старый замок пробуждался от его громкого, властного голоса, стремительных шагов, отдающихся множественным эхом от высоких каменных сводов. Отец и сын подолгу гуляли, граф звонко щелкал кнутом и рассказывал захватывающие истории про лошадей, а также говорил про охоту и войны.

– И мы будем жить все вместе в его замке? – Глаза Анри восторженно засверкали.

– В Париже нет замков. Там все живут в отелях или в прекрасных апартаментах с балконами, откуда видно все, что происходит на улице.

– Но мы же будем жить с ним? – настороженно уточнил мальчик.

– Да, по крайней мере какое-то время. Он покатает тебя по Булонскому лесу – это такой огромный лес с озером, которое зимой замерзает, и тогда люди катаются там на коньках. Ведь зимой в Париже выпадает снег. А еще он сводит тебя в цирк. А там живые клоуны, львы, слоны! В Париже столько всего интересного. Карусели, кукольный театр…

Анри завороженно слушал ее, забыв даже смахнуть слезинки, которые все еще дрожали на кончиках его ресниц.

На протяжении нескольких последующих дней в замке царили суета и неразбериха, и деловито сновавшие по дому люди походили на перепуганных кур. Теперь вместо того, чтобы играть с ним, мать о чем-то подолгу разговаривала со Старым Тома, Огюстом, старшим садовником и Симоном, в чьем подчинении находились конюшни. Повсюду в коридорах стояли открытые сундуки. И верховой ездой с ним тоже никто больше не занимался…

Минула еще неделя, и вот наступил волнующий день отъезда. Слова напутствий, рассеянные поцелуи в щечку, грохот железнодорожной станции с пыхтящим паровозом в огромных клубах пара – ну вылитый огнедышащий дракон, готовый в любой момент броситься в атаку. Первый восторг при виде купе с кожаными пружинистыми сиденьями, багажной сеткой и чудными окнами, рамы которых поднимаются и опускаются.

Три пронзительных свистка, громкий лязг железа по железу, – и вот уже многолюдный перрон за окном вздрагивает и медленно плывет назад.

А минуту спустя замелькали окрестности Альби, деревья, речушки, домики под черепичными крышами, которых он прежде никогда не видел.

– Смотри, мамочка! Смотри!

Но постепенно восторг пошел на убыль и глазеть в окно надоело.

Анри уснул.

А когда проснулся, поезд уже шел через предместья Парижа, и мальчик снова прильнул к стеклу.

– Мамочка, смотри! Дождь идет!

Высокие, некрасивые дома с закопченными стенами и покатыми крышами, натянутые между окон веревки с развешанным на них бельем. Дымящие фабричные трубы. Заросшие сорняками крошечные садики за покосившимися, местами сломанными заборами. Груды искореженного железа, ржавеющего под дождем. По грязным улицам, зябко кутаясь в пальто, муравьями снуют угрюмые мужчины и женщины. Вместо высокого голубого неба Альби – низкие грязно-серые тучи над головой. Какое все-таки неуютное место этот Париж…

* * *

Наконец, испустив протяжный вздох облегчения, паровоз остановился. Грубые мужчины в синих толстовках ввалились в купе, похватали чемоданы, словно это были их вещи, и выскочили вон. Мать натянула перчатки и поправила шляпку.

На перроне – море лиц, все кого-то ждут.

А совсем рядом возвышается над толпой и усмехается в аккуратно подстриженную бородку щеголь в сверкающем черном цилиндре. Под мышкой у него зажата трость с золотым набалдашником, а в петлице белеет гвоздика. Отец!

Когда у графа Альфонса де Тулуз-Лотрека выдавалось немного свободного времени, то есть когда ему не приходилось принимать гостей в охотничьем домике или же самому наносить визит в замок одного из многочисленных друзей, отправляться на охоту в Англию, посещать Лоншан, Эскот или дерби в Эпсоме, стрелять куропаток в Шотландии в обществе очередного сиятельного графа, выслеживать оленей в Орлеанском лесу, попивать шерри в «Кафе де ла Пэ» или «Пре-Кателан», шутливо щипать за щечку затянутую в пачку балерину в фойе Гранд-опера или прикладываться губами к ручке прелестной дамы, его можно было отыскать в апартаментах роскошного отеля «Перэ», что близ площади Мадлен. Там он жил на холостяцкий манер, отдыхая от бесконечных праздных развлечений в окружении охотничьих трофеев, слуг и любимых соколов, которые содержались в специальной затемненной комнате.

С приездом жены и ребенка привычный уклад жизни оказался нарушен, однако граф не роптал и стоически сносил все неудобства. Он сводил Анри в «Зимний цирк», а также вывез его на прогулку по Булонскому лесу. Они также исходили вдоль и поперек Большие бульвары, побывали в Тюильри и провели целый день в зоопарке, где познакомились с обезьянами, тиграми и зевающими львами.

В первый же вечер граф вознамерился уделить некоторое время воспитанию сына. Он уселся перед камином, вытянув длинные ноги к огню, поистине неотразимый в своем ярко-алом сюртуке и наглядно демонстрирующий сынишке, что это значит – быть урожденным Тулуз-Лотреком.

– Ну вот, мальчик мой, как-то раз после удачной охоты его величество и твой двоюродный дедушка Пон проезжали на лошадях через лес Фонтенбло, предаваясь воспоминаниям о старых добрых временах, о юности, прошедшей в Версале, и о Марии Антуанетте, которой тогда минуло пятнадцать и которая частенько присоединялась к их играм. Разумеется, это было еще до проклятой революции, будь она неладна. До того как к власти пришел этот негодяй… – Граф потянулся к стоящему рядом бокалу с коньяком. – Внезапно, – он сделал небольшой глоток и вытер усы, – лошадь твоего двоюродного дедушки испугалась и, взвившись на дыбы, сбросила его.

– Ой!

Анри, притулившийся на краешке большого обитого красной кожей кресла, не смог сдержать сочувственного возгласа.

– И он что, умер?

– Нет, он не умер.

– Значит, покалечился?

– Нет, и не покалечился. Такое иногда случается даже с очень искусными наездниками. Так что ничего зазорного тут нет. Подумаешь, лошадь сбросила. Со мной тоже такое бывало. Но в каждой игре есть свои правила. И ты знаешь, что сделал твой двоюродный дедушка, поднявшись на ноги?

– Снова оседлал коня?

Граф покачал головой:

– Нет. Он расстегнул брюки и стал мочиться.

– Ты хочешь сказать… он сделал пи-пи? В присутствии короля? – изумленно пролепетал Анри.

– Именно так, ей-богу, именно это он и сделал! И знаешь почему? А потому, что твой двоюродный дедушка Пон был образованным и хорошо воспитанным господином, прекрасно знавшим, как следует поступать в той или иной ситуации. Он знал придворный этикет, одно из старинных правил которого гласит, что если ты упадешь с лошади в присутствии короля, то тебе надлежит тут же помочиться. Немедленно! Запомни это, Анри. Так что, если его величество снова взойдет на трон и тебе доведется отправиться с ним на конную прогулку и упасть с лошади, ты знаешь, что делать. Тогда всем сразу станет ясно, что ты не какой-то там неотесанный буржуа.

Граф усмехнулся, обнажая безупречные белые зубы, и затянулся традиционной послеобеденной гаванской сигарой, наслаждаясь эффектом, который его история произвела на Анри. Славный он мальчуган, Анри… Застенчивый и наивный, его милая головка забита церковными нравоучениями и прочей чушью, но чего еще можно ожидать с такой-то матерью, которая каждое воскресенье таскается в церковь и даже спальню превратила в молельню? Ну ничего, пройдет несколько лет, парень подрастет, и тогда будет самое время вплотную заняться его воспитанием. Уж он-то сделает из сына настоящего мужчину.

– Да, Анри, в этом и заключается главное отличие аристократа от буржуа. Аристократ всегда знает, как поступить. А буржуа, напротив…

Анри завороженно глядел на отца.

Какой же он замечательный! Ну, у кого еще есть такой умный и красивый отец? Люди на улице даже оборачиваются, когда граф проходит мимо, помахивая тростью. И вообще, ему нравится в отце решительно все: и то, что теперь они вместе живут в этом отеле, и отцовские наставления о том, как следует поступить, упав с лошади в присутствии короля, а особенно что он, Анри, вот так запросто сидит здесь после ужина, совсем как взрослый, и никто не отправляет его в постель – хоть и приходится делать над собой огромное усилие, стараясь не заснуть…

А эта комната! В целом свете не было второй такой комнаты. Оленьи рога на стенах, отделанных дубовыми панелями, серебряные кубки на каминной полке, ружья, аккуратно расставленные на подставках в застекленных шкафчиках. И повсюду рисунки с изображением лошадей! Здесь терпко пахло старой потертой кожей и табаком – запах сказочных приключений. Когда он станет большим, у него тоже будет такая комната. И он тоже станет ходить с изящной тростью, украшенной золотым набалдашником, курить длинные сигары и пить то, что теперь пьет отец.

– Вот так, исполнив предписания придворного этикета, твой двоюродный дедушка снова оседлал коня, и они с королем продолжили приятную беседу о старых добрых временах. Разумеется, король тогда еще не был королем. Его звали графом д’Артуа. Кстати, а ты знаешь, почему его так звали? – Он выждал самую малость, улыбаясь в короткую черную бородку. – Ну, разумеется, нет. Ладно, так уж и быть, расскажу. Но только слушай внимательно и запоминай.

Граф удобнее устроился в кресле, смакуя коньяк.

– В стародавние времена Франция делилась на провинции. Это Артуа, Шампань, Бургундия, Аквитания… ну, и другие. Во главе каждой провинции стоял свой правитель, иногда он носил титул графа, иногда – герцога. И тогда провинции, соответственно, назывались графствами или герцогствами. Иногда же один правитель носил сразу оба титула. Вот мы, например, были графами Тулузы и герцогами Аквитании. Это очень важно.

Он многозначительно замолчал, чтобы сынишка прочувствовал всю важность.

– Никогда, слышишь, никогда не забывай этого. Мы были графами Тулузы и герцогами Аквитании.

Хотя граф и не был привычен к роли педагога, судя по всему, он начинал входить во вкус.

– Ну что, Анри, спать хочешь?

– Нет, папочка.

– Хорошо. Кстати, мы были не только графами Тулузы и герцогами Аквитании. Мы также были графами Керси, Луэрга, Альби. А также маркизами Норбонны и Готии, виконтами Лотрек. Но… – его горящий взгляд пронзил Анри насквозь, а в голосе появились торжествующие нотки, – но прежде всего, мальчик мой, ты никогда не должен забывать, что мы – графы де Тулуз и всегда ими останемся! – Теперь в его взгляде появилась невыразимая нежность. – Сегодня я – глава нашего рода. Придет день, и это место займешь ты. Затем настанет черед твоего старшего сына, а потом сына твоего сына… И эта традиция не прервется никогда, она продолжится до тех пор, пока существует Франция.

Тут он заметил, что у Анри слипаются глаза.

– Ну все, на сегодня достаточно. Тебе давно пора спать. Так что быстро ступай в постель. И не забудь, что я тебе рассказал.

Анри соскользнул с кресла. Он поцеловал отца, пожелал ему спокойной ночи и уже хотел было уйти, как тот придержал его за рукав.

– Ну что, малыш, растешь? – Граф улыбнулся. – Жозеф очень хвалит тебя, говорит, что ты уже уверенно держишься в седле. Замечательно, мой мальчик, просто замечательно. Клянусь бородой святого Иосифа, если на свете и есть что-то, в чем мы, Тулузы, превосходим всех остальных, так это в верховой езде! Следующим летом я возьму тебя на охоту в Лурю. Учиться подобным вещам никогда не рано. А охота на оленя – отличная тренировка для всадника.

В течение следующей недели Анри изучал историю династии Тулузов, попутно постигая нюансы генеалогии.

– Видишь ли, мой мальчик, графы графам рознь. Это все равно что есть разные сорта вин, разные породы лошадей и, как ты сам убедишься всего через несколько лет, совершенно разные типы женщин. К примеру, есть мелкие деревенские помещики, владеющие крохотными замками, выстроенными не более одного-двух столетий назад. Это так, мелкая шушера. Или взять мелких чиновников, судей и прочих старорежимных сановников, не имеющих реального веса в обществе. Тоже мне аристократия! Или совсем уж несуразные титулы, как графы Наполеон или же – подумать только, какая чушь! – папские графы. О них, разумеется, и сказать-то нечего. Их так называемый титул никого не может ввести в заблуждение, разве что богатых чикагских наследниц.

– А что такое Чикаго? – полюбопытствовал Анри.

– Город в Америке, тамошние богатеи любят выдавать дочерей замуж за лжеаристократов. Какая жалость! Американочки, как правило, чертовски милы! И наконец, настоящие графы, такие как Тулуз-Лотреки, представители исконно французских знатных феодальных родов. А это, мой мальчик, как говаривал твой дедушка, две большие разницы.

Вот такие графы были самыми настоящими вельможами, важными птицами. Они управляли своими провинциями, вершили правосудие, сами писали законы, обменивались послами и объявляли войну. Мы объявляли войну самому папе римскому! А чтобы показать ему, как серьезно мы настроены, начали с того, что повесили его посланника. В те времена мы были самым богатым и влиятельным родом во всей Франции.

– Даже важнее, чем монсеньор архиепископ?

– Архиепископ?! – Альфонс расхохотался от души. – Естественно! К твоему сведению, один Тулуз-Лотрек стоит целой дюжины архиепископов да еще парочки кардиналов в придачу! Клянусь бородой святого Иосифа! Да кто сказал тебе такую глупость насчет архиепископа?

– Никто, – быстро отозвался Анри.

В свободное от восхваления династии время граф Альфонс демонстрировал Анри свои ружья и пистолеты – даже разрешал брать их в руки и часами рассказывал об охоте, в первую очередь о соколиной, главной страсти всей его жизни. Да, по части соколиной охоты он был большим знатоком!

Время от времени он все же отрешался от историй о средневековых замках, соколах и оленях, в момент преображаясь в темпераментного парижского франта. Когда граф, попыхивая сигарой, вышагивал по застеленным коврами длинным коридорам отеля, попадавшиеся на его пути горничные восхищенно щебетали: «Добрый день, господин граф!» Если это были молодые, симпатичные девицы, Альфонс игриво щипал их за щечку, если же навстречу попадалась старая карга, то он учтиво приподнимал шляпу и следовал дальше.

Однако вскоре присутствие жены и ребенка стало раздражать графа. Он то и дело кричал на слуг, а за столом почти не разговаривал. Не было больше ни задушевных разговоров о величии рода Тулузов, ни лекций на темы соколиной охоты.

– Твой папа очень занятой человек, – однажды обронила графиня, – боюсь, мы ему мешаем.

В тот же день они перебрались в большой доходный дом на бульваре Малезарб.

Пол в огромном парадном холле был выложен мрамором, наверх вела широкая застеленная красным ковром лестница, на каждой площадке которой красовались пальмы в нарядных кадках. Благообразный лысый господин в красном сюртуке проводил их на второй этаж, распахнул дверь и учтиво отступил в сторону, пропуская постояльцев. Взору Анри предстал широкий коридор, протянувшийся во всю длину квартиры. Разумеется, он не шел ни в какое сравнение с замечательными коридорами замка, где можно было целый день играть в прятки, но тоже вполне годился для игр. Огромная хрустальная люстра одиноко свисала с потолка пустой гостиной.

– А они что, забыли забрать ее? Ну, те люди, что жили здесь раньше? – хихикнул Анри.

Они прошли сквозь анфиладу пустых комнат, и мать сказала:

– Ну вот, Анри, теперь это наш дом. Как ты думаешь, тебе здесь понравится?

Он кивнул: мол, да, здесь очень даже ничего.

Через несколько дней привезли мебель. Анри встречал привычные, знакомые вещи, как старых друзей после долгой разлуки. Вот в комнату матери отправилось ее любимое кресло и персидский ковер, на котором он когда-то делал первые робкие шаги. За ними последовали секретер розового дерева, пастельные рисунки восемнадцатого века. На дубовой полке над камином выстроились безделушки и маленькие алебастровые часики, которые он помнил с раннего детства.

Порой Анри казалось, что он никуда и не уезжал из замка.

Первый день Анри в школе был полон открытиями и волнующими предчувствиями.

Отец Мантой начал урок с чтения Библии. Затем он произнес небольшую речь, сердечно приветствуя мальчиков от имени администрации школы «Фонтанэ», подчеркнув, что им крупно повезло, ведь они получат отличное христианское образование и вступят в чудесное царство знаний.

Затем он неторопливо сошел с кафедры и начал диктовать:

– Небо синее… Снег белый… Кровь красная… Цвета нашего флага – синий, белый и красный.

Остановился возле Анри и через его плечо заглянул в тетрадь.

– Очень хорошо, дитя мое, – пробормотал он. – Очень хорошо!

Все еще улыбаясь, преподаватель продолжил путь между партами, шурша полами рясы и заложив руки за спину.

– Море голубое… Деревья зеленые…

А на перемене Анри остался в одиночестве. Когда же закончится эта злосчастная перемена? Как мать и обещала, здесь было много мальчиков. Они бегали по коридору, кричали, и им было очень весело. Но все они, как оказалось, были давно знакомы и, судя по всему, не горели желанием принимать новичка в свои ряды.

Анри с тоской наблюдал за игрой одноклассников в чехарду, когда к нему подошел белобрысый конопатый мальчишка в штанишках до колен и в курточке с большим белым кружевным воротником.

– Ты новенький, что ли? – заговорил он, остановившись в нескольких шагах от Анри.

– Да.

– И я тоже.

Еще какое-то время они с истинно детской бесцеремонностью пристально разглядывали друг друга.

– А кем ты станешь, когда вырастешь?

– Капитаном корабля.

– А я – пиратом. – Белобрысый мальчик подошел ближе. – А хочешь тоже быть пиратом? Ну, со мной за компанию…

– Даже не знаю. А что они делают?

– Они берут на абордаж корабли и убивают всю команду. – Незнакомец старательно перечислял захватывающие детали. – А потом, когда все кончено, они возвращаются на свой пиратский остров, зарывают сокровища в песок, пляшут и пьют ром.

Столь волнующая перспектива показалась Анри чрезвычайно заманчивой.