Kitabı oxu: «Бардовские сказки», səhifə 2

– На тебе что-нибудь нарисуют или напишут, и ты перестанешь быть интересным и нужным. – Влезла в разговор толстая книга с крупным названием «Философия» на обложке. Это была настолько серьезная и суровая книга, что кроме названия и, охватывавшего его узора, на обложке не было нарисовано ничего больше. Правда – буквы и узор были очень красивыми!

– Ты не права. – Мягко опровергла «философию» совсем уж скромная темно-синяя книга с не менее скромными буквами надписи «Библия». – Если на нем напишут что-то важное, то потом будут перечитывать не раз, не два и не десять даже.

Книги спорили, ведь им было скучно, а листок мечтал. Мечтал, что на нем появятся буквы и рисунки. Правда, иногда по ночам ему снились кошмары: будто твердая рука сминает его в комок и выбрасывает неизвестно куда. Ощущения от того, что его сминают, бывало ужасным, болезненным. Хуже были только кошмары о том, что его берут жесткими пальцами и разрывают – пополам, потом еще и еще на много кусочков. И тогда бумажный листок просыпался, всхлипывал и дрожал, словно осенний лист на ветру. Но кошмары снились редко, чаще – что рука берет ручку или карандаш и начинает водить по листку; и тогда на поверхности возникают необычные узоры, схемы, буквы. Бумажный листок не знал – каково это – ощущать на себе прикосновение пера или карандаша, но ему казалось, что это очень приятно.

Этот вечер не отличался ничем от многих других: листок уговаривал ручки и карандаши изобразить на нем что-нибудь, те отказывались; одну книгу из книг сняли с полки и унесли. Надо сказать, что на вопросы – «а что там вне комнаты?» книги никогда не отвечали прямо. Иногда только говорили: «Люди», и ничего больше. Но книги всегда возвращались, поэтому никого не пугало, что их уносили. А однажды старый «Словарь иностранных слов», у которого были мятые страницы, и даже пара порванных листов и рассыпающаяся обложка, вернулся заклеенный и с новым твердым корешком. На вопрос: «Что произошло?» он ответил обычным коротким словом: «Люди» и больше ничего не говорил. Хотя в тот день это короткое слово прозвучало не только с гордостью, но и с благодарностью.

Итак, сегодня унесли книгу с названием «Биография Тамерлана», а листок так и не уговорил никого из пишуще-рисующей братии поработать с ним. Наступил вечер, за ним подкралась ночь. Комната уснула. Никто не заметил, как в приоткрытую дверь проскользнула неслышная тень. Сначала она вспрыгнула на подоконник и надолго застыла. А затем одним размашистым рывком переместилась на стол, толкнув при этом почтенную чернильницу. Та приглушенно булькнула, звякнула и с глухим стуком повалилась набок. Колпачок откинулся, и часть содержимого чернильницы – прекрасные синие чернила – выплеснулась на чистый белоснежный лист бумаги. Так что пробуждение всех, кто обитал на столе и рядом, было довольно шумным, а для листка бумаги оказалось еще и весьма неприятным. Он так мечтал, чтобы на нем что-нибудь изобразили! А теперь его репутация вместе с чистотой и белизной были подмочены и запятнаны.

– Что же это? Как же это? Что же мне теперь делать? Как теперь жить? – Потеряно вопрошал бумажный листок. Но все молчали, отворачиваясь или делая вид, что ничего не слышат и не знают. Даже дружок-ластик только молча вздыхал. Бумажный листок понял, что его жизнь кончилась, толком и не начавшись. Никогда не нарисуют на нем красивую картинку, не напишут умных формул, увлекательного рассказа о далеких странах, даже важного и нужного письма, и то ему не достанется, даже коротенькой записки в несколько слов. Листок готов был разрыдаться самыми горькими слезами. Да он бы и расплакался, если бы умел. Но он был всего-навсего листком бумаги.

За окном посветлело. Это означало, что наступило утро и, возможно, в комнате произойдут какие-то изменения. Как же бумажный листок не хотел этого утра! Он даже закрыл глаза, чтобы не видеть восходящего солнца. Но что солнцу до желаний и страхов какого-то листа бумаги, о котором даже не знает? Могучее светило, которое для вселенной было крохотной крупинкой, а для нескольких небесных тел – самым великим – поднялось над землей, озаряя ее и согревая. И ни задернутая с одной стороны занавеска ни затянувшие небосвод тучи, принесшие стук дождя по стеклу, не могли отменить того факта, что наступил день.

Отворилась дверь, и на пороге появился силуэт. Человек. Он всегда возникал в дверях вот так, неожиданно; и все-таки всегда все успевали затихнуть, даже если до этого между обитателями стола и полки шла бурная дискуссия. Теперь же в комнате стояла почти мертвая тишина. Никто не смел даже кинуть взгляд на несчастный листок. А тот лежал ни жив ни мертв, думая: «Вот теперь все будет так, как в кошмарах снилось – или выбросят или порвут.» Человек подошел к столу. Если бы листок мог – он бы побелел от страха еще больше даже под большим чернильным пятном. Твердая рука легла на листок. Как же он мечтал об этом прежде! И в каком ужасе был теперь. Рука поднялась, держа листок. И он завис в воздухе, мысленно крепко зажмурившись и замерев в ожидании скорого и жуткого решения своей судьбы.

Подержав листок немного, его вынесли из комнаты. Листок на время даже забыл свой страх, пребывая в безмерном удивлении: ведь он не книга, ничего интересного в нем не было! Некоторое время листок почти болтался в воздухе, а рука крепко держала его за бок, не позволяя упасть. Потом он ощутил другое прикосновение – тоже рука, но меньше и легче.

А затем начало происходить что-то совсем невообразимое. Что такое ветер, листок знал. Знал и опасался, ведь порой тот врывался в комнату и заставлял дрожать страницы книг, да и сам листок; и только то, что его удерживала за краешек тяжелая чернильница, не давало сорваться со стола. А теперь ветер был вокруг. И он не казался уже таким страшным. Да и рука держала крепко. Точнее – две руки. Они держали и делали с листком что-то, чего он поначалу не понимал. Было немного больно, но его не мяли и не рвали… Складывали. Только спустя несколько секунд листок понял – что с ним делали. Складывали из него… что-то. Аккуратно и старательно, чтобы не порвать даже случайно. Листок затаил дыхание. Но теперь уже не только и не столько от страха, а больше – в жутковатом, но сладком ожидании и предчувствии чего-то необычного. Того, может быть, чего он неосознанно ждал и жаждал всю свою недолгую жизнь.

Вот одна рука отстранилась, и бумажный листок осознал, что он уже больше не листок, а что-то иное. В этом чем-то осталась основа – «душа» листка с его мечтами, с тем, что было бумагой; но вот форма… Теперь оно не ждало надписей и рисунков, а рвалось куда-то вперед.

Рука опустилась, и бывший бумажный листок оказался в воде. Но это не напугало его, а наоборот. Вода подхватила бумажный кораблик и повлекла за собой; вперед к неведомому, к приключениям и неведомым странам, о которых рассказывалось в книгах, оставшихся в комнате. И от этого захватывало дух; бумажная душа кораблика пела от восторга.

Конец

Звездные всадники снов

Медленно и торжественно, словно идущий вниз по немыслимо высокой лестнице распорядитель какого-то обряда, спускается на землю Господин Ночь. Густо-синий плащ темноты тянется за ним, будто стекая своими многочисленными складками по ступенькам это самой огромной лестницы. И с каждым шагом Господина Ночи загораются в вышине яркие звезды. И слышится в наступающей тишине тонкий и чистый звон. Так, словно по подмерзшему льду перестукивают конские подковы.

Господин Ночь воздевает руки к небесам и, повинуясь его жесту, мчатся к земле сотни, тысячи, миллионы невидимых всадников на огромных, но невесомых тонконогих конях. Всадников, за плечами которых так же развеваются густо-синие плащи, осыпанные звездной пылью.

Еще один взмах руки, и снова незримые кони взмывают ввысь. Но теперь они летят почти над самой землей. А пригнувшиеся к развевающимся, пахнущим морозным ветром, конским гривам, всадники словно выискивают кого-то пронзительными взглядами своих темных и, одновременно, сияющих глаз. И никто и ничто не укрывается от этих проницательных взглядов.

Всадники пролетают над землей и проникают всюду. Мчатся они над ледяными полянами, над иссушенными пустынями, над огромными многомиллионными городами и крохотными – всего в несколько дворов – селами. Проникают они и в крохотные подвалы, где обитают те, кто не может найти другого укрытия в темноте; и в роскошные хорошо охраняемые апартаменты; и в, продуваемые холодными снежными ветрами, пещеры; и в, заносимые песчаными бурями, хижины. И везде, где бы они не увидали человека – будь то седой, беспокойно бормочущий старик или младенец, глубоко ушедший в свой младенческий сон; болезненная старуха или крепкая молодая женщин; и многие, многие тысячи иных людей – везде незримые всадники подлетают к спящим, раскрывают над ними свои плащи, с которых сыплется звездная пыль. На каких-то людей сыплется сине-серебристая или сине-золотистая пыль. Это – хорошие, добрые сны, которые дарят радость, спокойствие, и даже порой исцеляют. На других же – пыль серо-желтая или бурая с темно-красными вкраплениями. Такие сны – пугающие, дурные, беспокойные. После таких снов люди иногда задумываются о том – почему снится такое? А если понимают, то, бывает, что-нибудь меняют в жизни.

Лишь когда высокий купол небес окрашивается золотисто-розовым – сначала алеющим, а затем вновь светлеющим лучом солнца, и очередной взмах Господина Ночи дает сигнал, ощущаемый лишь всадниками – невесомые кони взлетают в светлеющий небосвод. Но все же – не все. Ведь некоторые люди всю ночь мучаются бессонницей и засыпают только под утро, или просто любят поспать подольше. И только лишь когда дневное светило взбирается в самую высокую точку зенита, исчезают и прочие.

И только некоторые из них возвращаются в самый разгар дня; те, кто прилетают к заболевшим людям и маленьким детям, которым надо спать и днем.

Конец

Лови искру мечты

Комната была полутёмной из-за подкрадывающихся сумерек, без включённого электрического света, оклеенной серо-голубыми обоями, и казалась сейчас очень тихой и скучной. Мальчик сидел на подоконнике, и смотрел в звёздное небо. Он не любовался проплывавшими в небе облаками, открывающимся из окна видом, не был заворожён поблёскивающими в вышине огоньками звёзд, не слушал тихий шелест листьев и вечернее попискивание птиц в кустарнике неподалёку от окна; даже доносящиеся со двора крики ребят и звонкий собачий лай не вызывали в мальчишке интереса. Он прислушивался к себе, к своей душе, и пытался понять – что же с ним происходит? Прежде мальчик очень любил сочинять сказки и рассказывать их другим ребятам, а, порою, и взрослым, любил рисовать картинки к своим сказкам. Но вот совсем недавно он перестал сочинять. Перестал фантазировать. Ему было грустно, а отчего – он и сам не понимал. И сейчас сидел и думал – что же с ним случилось?

От размышлений мальчика отвлёк тихий и мягкий стук в оконное стекло. Мальчик перевёл взгляд в ту сторону, откуда слышался звук, и увидел большую… нет, огромную темно-синюю с золотисто-зелёными краями крыльев, от которых будто отлетали огненные искры, бабочку. Пожалуй, впервые за несколько последних дней мальчик удивился. Он встал обеими ногами на подоконник и, дотянувшись до ручки, открыл форточку. Бабочка влетела в комнату, осыпая подоконник и пол искрами. Одна из искр попала на руку мальчика.

– Ой! – вскрикнул он, невольно отдёргивая руку. И тут же понял, что сделал это напрасно: искра вовсе не была горячей и не жглась; хотя мальчик и ощутил , как по его коже бегут покалывающие и щекочущие мурашки. Мальчик поёжился и засмеялся: – Что ты за чудо такое? – Спросил он бабочку, не надеясь, впрочем, на ответ. Ведь животные разговаривают только в сказках. И это очень… Нет – очень-очень-очень жаль. Вот если бы звери и птицы говорили бы по-настоящему – он узнал бы – ругаются ли белоснежный с черными пятнами соседский далматинец с невзрачной бродяжкой-дворняжкой, или обсуждают новости своего собачьего мира – собаку, лишь на днях въехавшую в дом; о чем чирикают воробьи на соседнем с домом кусте; что говорит голубь, ухаживая за подругой; и на что жалуется или чего просит бабушкин кот?