Kitabı oxu: «Пираньи Неаполя», səhifə 4

– Я – Хан.

– А, это ты? Какого хрена твоя мамаша выгнала нас из магазина? – взорвался Тукан.

– Это не моя мать.

– Ладно, вас не разберешь, все вы на одно лицо.

– Что вам нужно? – спросил Хан, вскинув подбородок.

– Ты знаешь, что нам нужно…

– Тогда поехали со мной. Едете или нет?

– А куда ты нас везешь?

– В гараж.

– Ладно, – они кивнули, поедут за ним. Приходилось возвращаться назад, движение в этом районе Неаполя было очень оживленным. Китаец и не подумал разворачиваться на площади; мопеды использовали пространство, оставленное между бетонными блоками пешеходам. Они выехали к отелю “Терминус”, оттуда снова на улицу Галлилео Феррариса и снова налево на улицу Джантурко. Николас и Тукан отметили, что на очередном перекрестке они свернули налево на улицу Брин. Яркие краски и суматоха остались позади. Брин – улица-призрак. На зданиях висели растяжки “Сдается в аренду”, у одного из них Хан остановился. Кивком пригласил их войти и занести внутрь мопеды. Переступив порог, они оказались во дворе, окруженном складами: одни из них были сломаны и заброшены, другие – забиты всяким барахлом. Вслед за Ханом вошли в гараж, с виду такой же, как и прочие, только внутри все было в идеальном порядке. Там лежали в основном игрушки, копии известных брендов, более или менее откровенные подделки. Выкрашенные в разные цвета бесконечные стеллажи, чего только там не было! Несколько лет назад, попав в такое место, они с ума сошли бы от счастья.

– Теперь мы знаем, что Санта-Клаус затаривается подарками у китайцев!

Хан усмехнулся. Он был неотличим от других продавцов китайского магазина, возможно, он и был там, когда они пришли, и тоже усмехнулся, узнав, что его ищут.

– Сколько у вас?

У них было больше, но решили начать с малого:

– Двести евро.

– Из-за двухсот евро я б и не пошевелился, у меня ничего нет за такие деньги.

– Тогда мы пошли, – сказал Тукан, направляясь к выходу.

– Поищите хорошенько, смотрите, что у меня есть…

Он сдвинул в сторону коробки с пластмассовыми пулеметами, куклами, ведерками и достал два пистолета:

– Это франкотт, револьвер. – И вложил его в руку Николаса.

– Черт, какой тяжелый.

Пистолет был очень старый, восьмимиллиметрового калибра, красивой в нем была только деревянная рукоятка, гладкая, сильно потертая, она напоминала камень, отшлифованный водой. Все остальное – ствол, барабан, курок – было блекло-серым, с пятнами, которые ничем уже не вытравишь. И потом от него исходило ощущение военного трофея или – еще хуже – пистолета, используемого на съемках старых вестернов; пистолета, который дает осечку два раза из трех. Но Николаса это не волновало. Он тер рукоятку, гладил ствол, а Хан и Тукан продолжали препираться.

– Исправен, да, мне привезли его из Бельгии. Могу отдать за тысячу евро… – начал Хан.

– О, похож на кольт, – сказал Тукан.

– Ну, что‑то вроде, родственник.

– Он хоть стреляет?

– Да, но там только три пули.

– Надо попробовать, а то не возьму. Отдашь за шестьсот?

– Нет, коллекционеры готовы выложить пять тысяч. Клянусь, – сказал Хан.

– Да, но коллекционеры‑то не подожгут тебе склад и в полицию, если что не так, не заявят… – Тукан попробовал угрожать.

Хан не дрогнул и, обратившись к Николасу, сказал:

– Ты чего за пса с собой привел? Почему он на меня лает?

– Хочешь убедиться, лаем мы или кусаем? Думаешь, мы не из Системы? – не замедлил огрызнуться Тукан.

– Ну тогда и за тобой придут.

– Да кто за мной придет?!

С каждым словом они опасно наступали друг на друга, пока наконец Николас не оборвал приятеля:

– Ну все, хватит, Тукан.

– Все, вы меня достали, убирайтесь или сейчас проверим, как он стреляет, – сказал Хан. Теперь он владел ситуацией, но Николас не собирался ее усугублять и выставил свои условия:

– Ладно, китаеза, угомонись. Один возьмем, но рабочий.

– Иди, пробуй. – И китаец вложил ему в руку оружие. Николас покрутил механизм, чтобы извлечь барабан для зарядки, но у него ничего не вышло.

Попробовал еще раз – безрезультатно:

– Черт, как она работает, эта штука? – И передал пистолет Хану, признав свое бессилие. Хан взял пистолет и сразу выстрелил, не меняя положения руки. Николас и Тукан подпрыгнули от неожиданности и тут же устыдились своей неконтролируемой реакции. Пуля начисто снесла голову пластмассовой кукле, осталось одно розовое тело. Хан надеялся, что не придется повторять выстрел.

– Да зачем нам, – начал Тукан, – этот металлолом?

– Это лучшее, что у меня есть. Или берите, или проваливайте.

– Возьмем, – отрезал Николас. – Но это дерьмо ты отдашь нам за пятьсот евро, и точка.

Николас принес пистолет домой. Спрятал его в трусы раскаленным стволом книзу. Спокойно прошел по коридору, выложенному белой и зеленой плиткой. Отец ждал его в столовой.

– Давай ужинать. Мать придет поздно.

– Ага, щас.

– Что за “щас”! Как ты разговариваешь?

– Как умею.

– Пишешь ты лучше, чем говоришь.

Отец в клетчатой рубашке сидел за столом, наблюдая за собственным сыном, как за чужеродным созданием. Столовая была небольшой, но аккуратной, можно сказать, оформленной со вкусом: простая мебель, красивые бокалы за стеклом буфета, керамическое блюдо из Деруты – трофей, привезенный из поездки в Умбрию, – где обычно лежали фрукты, скатерть с рыбками и выцветший коврик на полу. Немного перестарались с освещением, но так уж вышло. Мена хотела, чтобы в доме было много света, отцу же было все равно. Книги стояли на полках в коридоре, ведущем в гостиную.

– Позови брата, и идите за стол.

Николас, не двинувшись с места, заорал:

– Кристиан!

Отец досадно поморщился, но Николас не обратил на это внимания. Слегка убавил громкости и снова позвал брата. Прибежал Кристиан – в шортах, белой рубашечке, на лице широкая улыбка – и тут же уселся за стол, с шумом придвинув стул.

– Эй, Кристиан, знаешь же, что мама ругается. Поднимай стул, а не волочи его.

Кристиан приподнял стул вместе с собой, во все глаза глядя на брата, стоявшего неподвижно, как статуя.

– Может, ты сядешь, синьор Щас? – отец приоткрыл кастрюлю. – Я приготовил макароны со шпинатом.

– Макароны со шпинатом? Это что? Низида?

– А ты откуда знаешь, что едят в Низиде?

– Знаю.

– Он знает, – эхом повторил братишка.

– А ты помолчи, – сказал отец, наполняя тарелки, и старшему: – Сядь, пожалуйста!

И Николас сел перед тарелкой с макаронами и шпинатом, с китайским пистолетом в трусах.

– Что делал сегодня? – спросил отец.

– Ничего, – ответил Николас.

– А кто с тобой был?

– Никто.

Отец замер с вилкой у рта:

– Интересно, что значит “ничего”? И кто такие эти “никто”? – Он посмотрел на Кристиана, как будто искал у него поддержки, но тут вспомнил, что оставил на плите мясо, и убежал на кухню. Оттуда донеслось бормотание: – Никто! С ним был никто! Он же ничего не делает, понятно вам, ничего. А я пашу как проклятый на это ничего. – Последнюю фразу он повторил, внося в столовую на блюде дымящееся мясо: – Я пашу на это ничего!

Николас пожал плечами, он сидел и рисовал узоры вилкой на скатерти.

– Ешь давай, – сказал отец, увидев, что младший уже опустошил тарелку, а старший ни к чему не притронулся.

– Ну, что ты делал? В школе был? А в школе никого не было? По истории тебя спрашивали? – Он сыпал вопросами, а Николас сидел с выражением любезного безразличия, как иностранец, не понимающий язык.

– Ладно, ешь, – продолжал отец, но тут встрял Кристиан:

– Нико уже большой.

– Большой? Да где он большой? Ты лучше помолчи, а ты ешь. – Это Николасу. – Ты понял? Ешь! Пришел домой, сел за стол и ешь.

– Если я поем, потом захочу спать и не смогу делать уроки, – ответил Николас.

– Значит, будешь делать уроки? – отец оставил раздраженный тон.

Николас знал, куда бить. В школе его хвалили многие учителя, особенно по литературе: если тема ему нравилась, никто не писал сочинения лучше его. Де Марино, преподаватель литературы, еще на первом родительском собрании сказал: “У вашего сына талант, он очень точно подмечает многие вещи и описывает их. Умеет, так сказать, – учитель улыбнулся, – улавливать звуки в этом мире и находить нужные фразы, рассказывая о них”.

Эти слова грели отцовскую душу, он пестовал их, как дитя, повторял про себя всякий раз, когда поведение Николаса его расстраивало и злило. Он всегда успокаивался, когда видел, что сын читает, учит уроки, ищет что‑то в интернете.

– Не, не буду. Нет уроков. – И огляделся по сторонам, как будто хотел еще раз убедиться в несостоятельности – этих стен, этой посуды, фотографии, на которой стоял отец в спортивной форме со своими учениками: лет десять назад они выиграли очередной турнир по волейболу. Волейболу? Это что вообще? Писать сочинение про эти жалкие чемпионаты для каких‑то придурков? Этого ждет от него отец? Описывать прыщавых волейболистов и их родителей-идиотов? Он вспомнил о твердом предмете, лежавшем в трусах, и машинально пощупал его.

– Что ты там щупаешь? Ты за столом! – На лбу у отца пролегла глубокая морщина, как обычно, когда он входил в роль главы семейства.

– Ешь, понял?

– Не, не хочу. – Николас посмотрел на отца пустым, ничего не выражающим взглядом, который хуже, чем открытый бунт. “Что я должен сделать?” – читал он в глазах отца. “Ты ничтожество, физрук”, – отвечал ему сын своим безразличием.

– Нужно учиться, ты молодец, у тебя получается. Я готов оплатить тебе потом серьезное образование, университет. Сможешь поехать в Англию, в Америку. Многие так делают. Да, я знаю. Возвращаются и легко находят работу. Я даже готов взять кредит… – Отец отодвинул тарелку и, чтобы не казаться жалким, набил рот и встал рядом с сыном-подростком, который в ответ на предложение оплатить ему “серьезное образование” чуть не засмеялся. Сдержался, конечно, но не из уважения к отцу, а потому, что впервые по‑настоящему задумался о том, что образование, это “серьезное образование”, он смог бы оплатить себе сам. Нет, даже не так: он купит себе его сразу, как поступают настоящие боссы, а не станет, подобно остальным, брать кредиты на машину, на мопед, на телевизор. Тут в поле зрения Николаса попал братишка, чья широкая улыбка вернула его на землю.

– Папа, мне надо сначала эту школу закончить, – сказал он, – эту дурацкую, никчемную школу.

– Нико, прекрати! Дурацкую, никчемную… Мы… – Он замолчал на полуслове.

Ужин был окончен. Отец отнес посуду на кухню, сам все убрал и, чтобы не остаться в одиночестве в этом домашнем театре, попытался возобновить разговор.

Кристиан ел молча, глядя в тарелку: он только и ждал, чтобы запереться в комнате с братом. Николас пару раз подмигнул ему и улыбнулся с видом знатока; ясное дело, он хочет рассказать что‑то важное. Отец тоже заметил эту улыбку и снова взорвался:

– Какого черта, Николас?! Ты столько дров наломал! Втянулся в опасное дело. Остался на второй год. Откуда столько наглости? Тебе даны способности свыше, а ты ведешь себя как последний идиот! – Отец пользовался моментом, пока матери не было дома.

– Знакомая песня, па.

– Так выучи ее наизусть! И прекрати хамить.

– А чё я такого сделал? – Однако ему показалось, отец что‑то учуял. Хоть Николас и умел хорошо притворяться, на нем неизбежно оставался налет его авантюр. Важное событие – это веревка, которая крепко тебя обвивает и с каждым твоим движением все больше впивается в тело, оставляя на коже следы, заметные всякому. Николаса, обвязанного за бедра, тянула назад веревка, закрепленная у китайского склада на улице Джантурко. Его первого оружия.

Проще всего в домашнем театре делать вид, что ничего особенного не происходит. Николас так и делал.

Когда отец решил, что урок окончен, Николас потихоньку ускользнул в свою комнату, Кристиан за ним.

– Чую, ты что‑то натворил… – Кристиан сгорал от нетерпения. Николас хотел еще немного потянуть ожидание и вооружился мобильным телефоном, но тут в комнату заглянула вернувшаяся домой мать. Сделав вид, что уже засыпают, братья легли в кровать, не включая телевизор, бросили вялое “Привет, ма” в ответ на ее робкое намерение завязать разговор. Тишина, последовавшая в ответ на вопросы матери, дала ей понять, что продолжения не будет.

Как только дверь снова закрылась, Кристиан прыгнул в постель к брату:

– Давай, выкладывай!

– Смотри‑ка! – Николас вытащил бельгийский металлолом.

– Вот это да! – Кристиан попробовал вырвать пистолет из рук брата.

– Эй, осторожно! Он стреляет!

Они тысячу раз перекладывали револьвер из рук в руки и любовно гладили.

– А давай откроем! – попросил Кристиан.

Николас открыл барабан револьвера, и Кристиан покрутил его. Как ребенок, впервые взявший в руки ковбойский пистолет.

– И что ты с ним собираешься делать?

– С ним я собираюсь работать.

– То есть?

– Получить то, чего хочу…

– А меня возьмешь с собой?

– Посмотрим. Слушай, только никому ни слова.

– Конечно. Что я, не понимаю? – Кристиан обнял брата, как всегда, когда выпрашивал подарок. – Можешь дать мне его? На одну ночь.

– Нет, не сегодня, – сказал Николас, убирая пистолет под подушку. – Сегодня он будет у меня.

– Тогда завтра!

– Ну хорошо, завтра он твой!

Игра в войнушку.

Шарики

Николас думал только об одном: как помириться с Летицией. Ситуация осложнялась тем, что она не отвечала. Ни по телефону, ни через окно, и это было впервые. Летиция не хотела выслушать его, а он заискивал, просил прощения, клялся в любви. Могла бы накричать, как вначале или когда они ругались, могла бы обозвать последними словами, но она не снизошла даже до этого. Ему же белый свет стал не мил. Без ее сообщений в Вотсапе, без ее нежности он ощущал пустоту. Он хотел, чтобы Летиция его обняла. Все герои нуждаются в ласке.

Нужно было что‑то придумать, и первым делом он решил разыскать Цецилию, лучшую подругу Летиции.

– Отстань от меня, – отрезала Цецилия. – Отстань, это ваше личное дело.

– Нет, подожди. Ты должна мне помочь.

– Я никому ничего не должна.

– Не, я серьезно, помоги, а? – Он остановил ее, перегородив вход в подъезд. – Есть одно дело, мне нужен скутер Летиции, здесь, на улице. В дом к ней мне не войти, в гараж тоже. – Впрочем, он прекрасно мог взломать гараж родителей Летиции, но понимал, что ничем хорошим это не кончилось бы.

– Нет, Нико, даже не думай. – Цецилия скрестила руки на груди.

– Попроси меня о чем угодно, попроси, и я сделаю, если ты мне поможешь.

– Нет… Летиция на самом деле, то есть… после того, что ты сделал с Ренатино…

– Мне плевать! Если кого‑то любишь, сильно любишь, по‑настоящему, никого не подпустишь к этому человеку.

– Да, но не таким же способом, – сказала Цецилия.

– Просто скажи, что ты хочешь за услугу.

Цецилия казалась непреклонной, неподкупной. Но на самом деле просто обдумывала ответ.

– Два билета на концерт.

– Идет.

– Не хочешь знать, чей концерт?

– Да хоть чей, у перекупщиков все есть.

– Хорошо, тогда я хочу на концерт Бенджи и Феде¹⁵.

– Это еще кто?

– Ты не знаешь Бенджи и Феде?

– Мне плевать, считай, что билеты твои. Ну когда сможешь?

– Приходи к моему дому завтра вечером.

– Идет. Отправь мне сообщение, напиши типа “все в порядке”, я пойму.

Весь день Николас искал кого‑то, кто мог бы достать ему воздушные шары, самые дорогие, самые красивые, и писал в группу:

Мараджа

Парни, шарики

не те, которые продаются

везде. Красивые, парни,

чтобы на каждом

написано I love you.

Зубик

Николас, и где

мы их найдем?

Мараджа

Не знаю, помогите мне.

На следующий день поехали в Кайвано, Дрон по интернету нашел там магазин, где продавали товары для организации праздников и торжественных событий, музыкальные диски и фильмы. Купили воздушных шаров на двести евро и переносной баллон с гелием, чтобы их надуть.

Когда пришло сообщение от Цецилии, все уже расположились под домом и дружно принялись надувать воздушные шары. Один пакет, два, три, десять. Сам Николас, Дохлая Рыба, Зубик, Бриато – работали все, а потом красной лентой привязывали шары к мопеду. Шаров было так много, что мопед рвался к небу, удерживаемый только подножкой – колеса приподнялись на несколько сантиметров от земли. Николас написал Цецилии: “Спускайтесь во двор”, – и все спрятались за припаркованным во дворе фургоном.

– Я спущусь вниз на минутку, Лети, – сказала Цецилия, вставая с кресла и собирая резинкой длинные, до ягодиц, волосы.

– Зачем?

– Я ненадолго. Дело есть.

– Дело? Ты ничего мне не говорила. Посиди со мной. – Летиция валялась на постели подруги, полузакрыв глаза, и покачивала то одной, то другой ногой. Казалось, в этом мерном движении сосредоточилась сейчас вся ее жизненная сила. Так продолжалось уже несколько дней, и Цецилия, хоть и завидовала их отношениям, не могла видеть подругу в таком состоянии и мечтала, чтобы они с Николасом наконец помирились. – Нет, нет, надо спуститься. Это срочно. И вообще, пойдем вместе, прогуляемся.

После небольшой перепалки ей все же удалось уговорить подругу. На выходе из подъезда Летицию ожидало красочное буйство воздушных шаров. Она сразу все поняла – Николас вырос перед ней как по мановению волшебной палочки, и наконец‑то она удостоила его словом:

– Ого! Это ты, вот сволочь, – засмеялась она.

– Любовь моя, уберем подножку и взлетим, – еще ближе подошел к ней Николас.

– Ну, я не знаю, Нико, – начала Летиция. – Ты вообще думаешь, что делаешь?

– Это правда, любимая, я идиот, ублюдок. Но я делаю это ради тебя.

– Ну да, ради меня. Ты злой.

– Да, я злой. Да, я дерьмо. Обвиняй меня в чем хочешь. Я все время думаю о тебе, ничего не могу с собой поделать. Если кто‑то на тебя смотрит, я должен его наказать, не могу сдержаться. Ты только моя!

– Скажешь тоже… ты слишком ревнивый. – Летиция сопротивлялась на словах, но руками гладила его по щекам.

– Я изменюсь, обещаю тебе. Все, что я делаю, – ради нашей с тобой любви. Рядом с тобой я стану лучшим из мужчин, правда, самым лучшим. – Он улучил момент, взял ее руки в свои, стал целовать ладони.

– Лучший не ведет себя так, – возразила она, нахмурившись и пытаясь освободить руки. Николас на мговение притянул ее к себе, потом плавно отстранил. – Если я ошибся, то потому, что хотел защитить тебя.

На Летицию смотрел не только Николас, взгляды Дохлой Рыбы, Зубика, Бриато и Цецилии, соседей и случайных прохожих были направлены на нее: она перестала сопротивляться и под громкие аплодисменты обняла Николаса.

– Молодцы, помирились, – подытожил Дохлая Рыба. Зубик вдохнул гелий из шарика и заговорил придурочным голосом, а все подхватили эту забаву. Эти смешные голоса шли им куда больше, чем те, которые они пытались себе настроить. А Николас разгреб воздушные шары, поднял Летицию и посадил ее на скутер:

– Лéти, лети!

– Мне не нужны они, чтобы летать. – Летиция обняла его. – Мне хватит тебя.

Николас достал перочинный нож и медленно принялся обрезать ленточки воздушных шаров. Желтые, красные, голубые, розовые: один за другим взмывали они в небо, расцвечивая его яркими красками. Радостная Летиция завороженно провожала их взглядом.

– Подождите, подождите! А нам дадите? – Малыши шести-семи лет окружили Николаса.

Они обращались к нему на “вы”, и это ему льстило.

– Вот как, ничего себе!

Он брал воздушные шары и привязывал их детям к запястью. Летиция смотрела на него с обожанием, Николас с наслаждением купался в нем, а глазами искал, кому бы еще из детей сделать подарок.

Грабители

Николас появился у “Нового махараджи”, его встретил Агостино.

– Ничего не получается, Нико, нас не пускают.

Рядом с ним Зубик грустно кивнул – на мгновение он воспарил к небесам, и его пинками отправили обратно на землю. Чупа-Чупс, только из спортзала, с мокрыми еще волосами, разозлился:

– Что?! Вот уроды.

– Ну, говорят, они не уверены, а вдруг мы без Копакабаны не заплатим. И вообще, его кабинет уже кому‑то отдали.

– Черт, быстро у них дело делается! Не успели отправить клиента за решетку, как ему нашли замену, – сказал Николас. Он огляделся, как будто искал служебный вход или какую‑то щель, через которую можно проникнуть внутрь.

– Мараджа, что будем делать? Нас макают в говно. Другие работают, а мы нет… Вечно на побегушках. Кто‑то гребет деньги лопатой, а нам достаются объедки, – подошел к нему Агостино.

Нужно было что‑то придумать. Все надеялись на Николаса, он был главным.

– Будем грабить, – сухо сказал он.

Это было не предложение, а констатация. Тон не оставлял никаких сомнений в решимости Николаса. Чупа-Чупс вытаращил глаза.

– Грабить?! – переспросил Агостино.

– Ну да, грабить.

– Что, членом пиф-паф? – спросил Зубик, который наконец вышел из ступора.

– Есть пушка. – Николас вытащил старый бельгийский револьвер.

– Это что за металлолом?! – Агостино невольно рассмеялся.

– Мадонна! Где ты его взял? На Диком Западе? Ковбои подарили? – оживился Зубик.

– Пока есть только такая штука, и с этой штукой мы будем действовать. Берем глухие шлемы – и вперед.

Николас стоял, засунув руки глубоко в карманы. Он ждал. Это была проверка, вызов. Кто примет его, кто отступит?

– А где мы возьмем закрытые шлемы? У тебя есть? У меня – нет, – сказал Агостино. Он врал, закрытый шлем лежал у него дома, новый. Нужно было под любым предлогом потянуть время, чтобы понять, блефует Николас или нет.

– У меня есть, – сказал Зубик.

– И у меня тоже, – отозвался Чупа-Чупс.

– Спичка, возьмешь шарф или платок у мамы… – посоветовал Николас.

– Бита нужна. Ограбим супермаркет, – предложил Зубик.

– Вот так, сразу? Ничего не разведав, без подготовки? – сомневался Агостино. Чаша весов неумолимо клонилась в сторону ограбления.

– Подготовка? Зачем? Это тебе что, “На гребне волны”¹⁶? Подъезжаем, заходим, максимум пять минут, берем кассу и сваливаем. Перед самым закрытием. Удираем, по пути обчистим пару табачных лавок у вокзала.

Николас назначил встречу всем троим через час у своего дома. Всем было велено позаботиться о мопедах и шлемах, биту он брал на себя. Несколько лет назад он увлекся бейсболом и даже начал собирать коллекцию бейсболок. Посмотрел всего одну игру по интернету, быстро надоело: правила его не интересовали. Однако очарование этого мира, столь американского, не ослабило своего воздействия, поэтому, как только представился случай, он украл бейсбольную биту без этикетки, лежавшую по недогляду в магазине “Мондо Конвеньенца”. Николас ни разу ее не использовал, ему импонировала ее агрессивность, примитивная злоба: точно такая была у Аль Капоне в фильме “Неприкасаемые”.

Николас заранее просчитал, кому ее доверить. Когда Агостино вызвался сам, он и бровью не повел, знал, что так и будет – слишком много тот сомневался. Агостино занял место пассажира на мопеде Чупа-Чупса, который непонятно где раздобыл шлем с Акулой-монстром, персонажем старого фильма ужасов. Пассажиром у Николаса сел Зубик, на них были мятые, поцарапанные шлемы, давно утратившие свой первоначальный цвет. Двинулись к супермаркету, старому, неприметному, подальше от Форчеллы. Если что‑то пойдет не так, хотя бы спалятся не сразу. Магазин уже закрывался, перед входом стояла машина частной охранной службы.

– Черт, вот сволочи! – прошипел Николас, поглаживая в кармане рукоятку пистолета, это его успокаивало.

Такого они не ожидали. На будущее нужно иметь в виду.

– Говорил я тебе, что нужно сначала выследить, идиот! Гони теперь к табачнику, – смог немного отыграться Агостино, толкнув Чупа-Чупса в спину, а тот резко надавил на газ и взмахнул рукой, давая понять, что сам знает, куда ехать. Они направились к табачной лавке, каких миллионы по всей Италии. Две небольшие витрины, увешанные скетч-карточками мгновенной лотереи и ксерокопиями формата A4, гласящими, что именно здесь неделю назад один счастливчик получил выигрыш в двадцать тысяч евро, вдвое больше, чем в прошлом году, словно фортуна и впрямь облюбовала это место. Момент выбрали верно: поблизости не слонялись вечные бездельники, рассчитывающие на легкую удачу, тротуар был пуст. Припарковали мопеды, обеспечив себе возможность побега, интуитивно определили самый надежный вариант: оживленный перекресток, над которым проходит эстакада, можно петлять среди других мопедов под прикрытием автомобилей.

Николас никого не ждал, он первым решительно вошел в табачную лавку, наставил на хозяина пистолет:

– Деньги, живо, сукин сын!

Хозяин лавки, невысокий и коренастый, в грязной майке, раскладывал на полках сигареты и не сразу услышал приглушенный мотоциклетным шлемом голос. Не вникая в смысл слов, он уловил тон, каким они были сказаны, и медленно повернулся с поднятыми руками. Он был далеко не молод и в подобной сцене, очевидно, участвовал не впервые. Николас перегнулся через прилавок и наставил хозяину пистолет в висок.

– Шевелись, гони деньги. – Николас бросил ему пакет для добычи, предусмотрительно захваченный из дома.

– Тихо, тихо, тихо, – повторял хозяин табачной лавки, – тихо, все в порядке. – Он знал, что должен придерживаться золотой середины: вести себя не слишком вызывающе, но и не слишком благосклонно. Невозмутимость будет воспринята как издевательство; проявишь агрессию – сразу конец. В любом случае конец один – пуля в лоб.

Николас сильнее перегнулся через прилавок, наставив дуло пистолета прямо на табачника, тот уже опустил вниз дрожащие руки с пакетом. Появился Агостино – бейсбольная бита за спиной.

– Ну, кому тут по башке?!

Вошел Зубик со школьным рюкзачком и принялся сгребать в него все, что попадало под руку, – авторучки, карамельки, жевательную резинку. Николас между тем внимательно следил за хозяином лавки, судорожно складывавшим в пакет банкноты по десять и двадцать евро.

– Эй, парни, живо! – закричал с улицы Чупа-Чупс. Он был самым мелким из четверки, и ему пришлось стоять на шухере. Николас покрутил пистолетом, веля лавочнику пошевеливаться, тот выгреб из кассы все, что осталось, и снова поднял руки.

– Лотерейные билеты забыл, – сказал Николас.

Табачник снова опустил руки и, указывая на пакет, жестами попытался показать, что наверняка этого достаточно, теперь они могут убираться.

– Гони сюда все билеты, сволочь, все билеты гони! – закричал Николас. Агостино и Зубик молча посмотрели на него. Они спешили к выходу на зов Чупа-Чупса и не могли взять в толк, почему Николас теряет время из‑за каких‑то лотерейных билетов. Им тоже казалось, что этого распухшего от денег пакета вполне достаточно. Но Николас считал иначе. Табачник должен быть наказан за вызывающее поведение. Вырвав у него из рук пакет, Николас замахнулся пистолетом так, что табачник распластался на полу. Потом повернулся к остальным:

– Уходим.

– Ну ты псих, Нико! – прокричал Агостино, поравнявшись с ним на мопеде в плотном потоке.

– Давайте, парни, возьмем еще бар, – ответил Николас.

Бар как две капли воды походил на табачную лавку. Две грязные витрины, десятилетней давности реклама мороженого: невзрачное заведение, куда не заходил никто, кроме местных завсегдатаев. Бар закрывался, решетка была наполовину опущена. Николас и на этот раз пошел первым. Вытащил из урны пустой мусорный мешок, а пакет с деньгами табачника убрал под седло мопеда. Бармен и двое официантов переворачивали стулья, клали их на столы и не сразу заметили вошедших Николаса и Зубика, который взял у Агостино бейсбольную биту.

– Деньги сюда, живо, все деньги сюда! – закричал Николас и бросил мусорный мешок к ногам официантов. Пистолет не вытаскивал – адреналин, полученный в табачной лавке, еще бежал по венам, словно убеждая, что все пойдет как надо. Но один из официантов, прыщавый парнишка немногим старше Николаса, бравируя, подцепил ногой мешок и отправил его под стол. Николас занес руку за спину: если они нарываются, самое время их продырявить, – однако и Зубику бейсбольная бита жгла руку. Он начал с кофейных чашек, приготовленных к завтраку. Одним ударом расколотил все, осколки взмыли в воздух, и даже Николас инстинктивно закрыл лицо рукой, забыв, что на нем мотоциклетный шлем. Затем настал черед крепкого алкоголя. Янтарный плевок вырвался из разбитой бутылки немецкого ликера “Егермейстер” и попал прямо в лицо юному официанту, отбросившему под стол мусорный мешок.

– Сначала я бабахну по кассе, а потом, черт возьми, кому‑то по голове, – пригрозил Зубик. Он целился битой то в одного, то в другого официанта, как бы примеряясь, чей череп раскроить первым. Николас подумал, что с Зубиком надо будет поквитаться. Только не сейчас, и, усилив накал, все‑таки вытащил пистолет. Прыщавый официант упал на колени и пополз за пакетом, а его приятель подбежал к кассе, чтобы открыть ее. День, несомненно, удался – Николас увидел выручку в купюрах по пятьдесят. В бар вбежал Агостино, привлеченный шумом, и принялся сбрасывать в рюкзак бутылки с виски и водкой, уцелевшие от ярости Зубика.

– Эй, парни, уже полторы минуты. Кончай канитель! – крик Чупа-Чупса отрезвил троих налетчиков, они мигом выскочили на улицу. Снова в седле, снова в потоке машин, каждый наедине со своими мыслями. Все получилось так легко и быстро, как в настоящем боевике. Только Николас думал о другом: правой рукой управлял скутером, объезжая “Фиат Пунто”, который почему‑то решил вдруг остановиться, а левой набирал сообщение Летиции: “Спокойной ночи, моя пантера”.

Утром, едва открыв глаза, Николас первым делом проверил телефон. В голове еще шумели события минувшего дня. Летиция ответила, как он и ожидал, сопроводив сообщение цепью сердечек. В школу пришел в десять и, поскольку все равно опоздал, полчаса роли не сыграют, решил выкурить в туалете косяк. Третьим уроком, если он правильно помнил, был Де Марино, единственный преподаватель, которого он мог терпеть. По крайней мере, проявлял заинтересованность. Конечно, не к тому, что тот рассказывал, на это Николасу было глубоко плевать. Его цепляло упорство, с которым Де Марино хотел быть услышанным, и внимание к подросткам, сидевшим перед ним. Вот за это Николас его уважал, хоть и понимал, что Валерио Де Марино не сможет никого спасти.

Прозвенел звонок. Шум распахиваемых дверей и топот в коридорах. В туалет, где прятался Николас, с минуты на минуту прибежит толпа. Николас выбросил остаток сигареты в унитаз и пошел в свой класс. Де Марино вошел, оглядывая учеников не так, как другие, для которых работа в школе – лишь часть производственного конвейера: наконец‑то закончилась смена, все по домам.

Учитель подождал, пока все соберутся, а потом взял в руки книгу в мягком переплете, свернув ее, как газету, трубкой. Он сидел за столом и постукивал книгой по колену.

Николас уставился на преподавателя, не обращая внимания, что и Де Марино пристально смотрит на него.

– Фьорилло, тебя лучше сегодня не спрашивать, так?

– Лучше нет. Голова ужасно болит.

– Ты хотя бы знаешь, что мы сейчас изучаем?

– А то!

– Н-да. В таком случае я не буду тебя спрашивать, что мы сейчас изучаем. Я задам тебе хороший вопрос, потому что на хороший вопрос отвечать легко. Ведь так?