Kitabı oxu: «Мемориал пустот»

В Северодвинске у меня жила тётка по матери, о существовании которой я знал лишь формально. Когда рак сожрал её кости изнутри, я приехал сюда, чтобы забрать у лысеющего, затюканного нотариуса конверт с ключами от квартиры и короткое письмо от покойной. В письме та деловито попрощалась и объяснила, как управляться с водяным котлом на кухне. Тем пасмурным днём я ещё не знал, что приехал, чтобы остаться.

Предыстория будет короткой. Закончив педагогический в Питере, я устроился в отделение службы опеки Выборгского района. Проходил там практику на поздних курсах, после выпуска они позвали сами, предложили общежитие, а я согласился: просто на время, чтобы перекантоваться, пока ищу постоянную работу. Затянуло, как в глубокий омут, без всплеска. Звонок о смерти тётки и квартире в наследство словно разбудил меня, но к тому времени я проработал в опеке больше двух лет и был потерян безвозвратно.

Просто… После того, что мне довелось увидеть в качестве соцработника, я уже не смог бы заниматься чем-то другим. Сложно объяснить, но в первые же месяцы эта работа смяла меня, как ломкий сухой лист, забытый среди страниц томика Уильяма Блейка. Ты словно заглядываешь на изнанку повседневности и видишь там холодную зияющую пустоту, от которой не можешь больше отвернуться, как не сможешь уже никогда стать прежним.

Нет сил? Что ж, попробуй уйди. Но каждый вечер по пути домой из магазина ты будешь спрашивать себя: что происходит сейчас вон там, за освещённым тёплым светом окном чьей-то квартиры? А вон там, где нет занавесок и мерцает программой “Вести” обязательный телевизор? Возможно, ничего. Возможно, счастливая семья пьёт там чай и делится новостями за день. Возможно, ребёнка забивают насмерть ножкой табуретки за тройку по математике. Скорее всего, ты не помог бы ему, это правда. Но у тебя, по крайней мере, был бы шанс. И что же, сбежишь? Ну, себе на этот вопрос я давно ответил.

Когда ты выносишь из какой-нибудь гнилой дыры своего первого ребёнка… Грязного, голого, такого невозможно тощего! Когда ты, прикрыв пиджаком, несёшь его к машине, ощущая под пальцами рубцы и старые сигаретные ожоги, пока от увиденного там по твоим щекам льются злые слёзы, пока позади свирепо ревёт и бросается на ментов с ножом бухая свиноподобная мамаша… Да, обшарпанная дерматиновая дверь вновь таила за собой межзвёздную пустоту, и часть её навсегда поселилась в детских глазах. Ты уносишь её с собой. И если ты хоть немного похож на меня, читатель, после этого ты пропал.

Поэтому, приехав в Северодвинск и немного обосновавшись, всего за неделю бесповоротно влюбившись в его тишину, колючий морозный воздух и уютные дворы, внезапно обрывающиеся в бескрайний свинец залива, я отправился прямиком в муниципалитет. Родственников у меня нет, в Питере ничто особенно не держало. А в отделе опеки и попечительства всегда найдутся вакансии.

***

– Марин, ну где он там?

– Кто, Костик?

– Ну!

– А я почём знаю.

– Да на адрес поехал, к этим, Артамоновым.

– У-у… А давно?

– С утра ещё. О, да вот он, лёгок на помине. Тебя старша́я ищет, дуй в кабинет. Давай куртку, я повешу.

– Спасибо, Кать. Анастасия Павловна, вызывали?

– Ну так уж и вызывала, что ты всё как неродной… Конфетку будешь? Зинка “мишек на севере” принесла, коррупционерка этакая.

– Спасибо.

– Чего там у Артамоновых?

– Нормально пока. К ним бабушка приехала, готовит-убирает. Мать шальная, по стенке ходит, но вроде бы трезвая. Урод этот, говорят, больше не объявлялся. У Антона синяков свежих нет: сидит, жёлтого коня рисует. Вот, подарил мне его, полотно в стиле Кандинского. Художником, наверное, будет.

– Ну, дай бог. Ты уж за ними посматривай. Иск на лишение попридержи пока.

– Хорошо.

– И на, держи ещё одних: там документы все, протоколы, освидетельствования… Да закрой, потом у себя прочитаешь, я главное расскажу. Так-с. Назарова Светлана Николаевна, восьмидесятого года рождения, проживает с сожителем и пенсионеркой матерью в квартире последней в Яграх. В законном браке не состоит, детей нет, официально не трудоустроена. Живут, небось, на пенсию бабки, она лежачая, ветеран труда. Что ещё… Долг за коммуналку за триста тысяч перевалил. Газ им уже перекрыли, и слава богу, а то, чего доброго, весь дом спалят. Бухают, конечно, как черти, дебоширят, привод за приводом. Там весь район такой, неблагополучный, сам знаешь, но это прямо мрак какой-то, а не семейка. Притон у них там, что ли… Мужик её – урка бывший, всё как обычно, сидел у нас тут, в ИК-12. Три раза она в больницу из-за него попадала, один – в реанимацию, но заявление писать, видите ли, отказывается. “Упала” да “упала”.

– По какой статье сидел не известно?

– Ой, там мутная история. Служил себе по контракту, служил, а потом из той части двое вчерашних срочников домой не вернулись. По одному не смогли привлечь, осталось самоубийство, а вот по второму уже свидетели нашлись. Доведение. Мучил он их там, в общем. Загляни к мальчикам в ОВД, если хочешь, пускай дело для тебя поднимут.

– Так, подождите. А что значит “детей нет”?

– Да то и значит, что по документам она у нас бездетная мадама. В женской консультации на учёте не состоит, на сохранение тоже не поступала. Да только соседи их, те самые, которые через день на шум и драки ноль два вызывают, неоднократно, понимаешь, сообщали, что слышат из квартиры детский плач. Никто её с пузом притом не видел.

– Это что же, мы ребёнка проморгали, выходит?

– Выходит, как выходит, не трави душу, а? Знаешь, кому по шапке прилетит, если она там окотилась, а мы ни сном, ни духом? Давай, в общем, Кость: ноги в руки и вперёд, на Ягры. Адрес в папке. Ты поосторожней там. И участкового с собой захвати.

И я поехал. Но “поосторожней” не получилось.

***

Бах. Бах. Бах.

– Открывайте, инспекция!

За дверью возились, шуршали и что-то двигали, но открывать не спешили. Время шло, мне уже порядком надоело торчать на лестничной клетке, на радость всем соседям. Может, и впрямь стоило вызвать участкового, чтобы алкаши охотнее шли на контакт. Проблема в том, что местного участкового я знал, встречались несколько раз, и этот тип чрезвычайно мне не нравился.

Тут как повезёт, есть среди ментов хорошие и понимающие люди. Но вот младший лейтенант Павленко был совершеннейший, чистопородный выродок, любитель помахать дубинкой. Такому типу я руки не подал бы, даже провались он в прорубь. Интересовало Павленко на вверенной территории только одно: чтоб тишина была, да копеечка стабильно капала, а там пусть хоть сожрут друг друга – всё равно, мол, сброд и подонки, такая вот у человека философия. Этакий урод и родной матери не союзник.

Едва я занёс ногу, чтобы от души садануть по двери квартиры, как замок дважды щёлкнул проворачиваясь. Приоткрылась смрадная щель. Я вздрогнул – от неожиданности, а ещё потому, что из темноты за дверью на меня взглянула космическая пустота, мой старый враг. Впрочем, иллюзия сразу рассеялась.

– Чё ты шумишь, фраер? Тут люди отдыхают, понял, нет? Вали давай отсюда! – перегар от возникшей возле косяка небритой рожи был едва выносим. Я сильно толкнул дверь, и не ждавший этого мужик в растянутых трениках потерял равновесие, отступил внутрь квартиры. Я вошёл следом, достал удостоверение и небрежно махнул выданными мне солидными корочками “с орлом” перед опухшим и брыластым лицом собеседника – щуплого доходяги с сиплым голосом, чуть ли не по уши забитого поплывшими синими наколками. Незатейливая живопись сочетала в себе и армейскую, и тюремную тематики. Понятно.

То был знакомый типаж. Таких шнырей на зоне обычно всю дорогу сильно обижают, зато по воле гнуть пальцы и колотить понты становится их второй натурой. Понимают они только разговор на языке власти. Я вздохнул про себя и постарался настроиться на нужный лад. Это всегда давалось мне с некоторым трудом, но работа есть работа.

– Муниципальная служба опеки и попечительства, старший уполномоченный сотрудник Мирягин Константин Николаевич, – скучающим казённым голосом известил я, глядя по сторонам. – Инспекция жилищно-бытовых условий. Сигнальчик к нам поступил. Вы кто будете? Проживаете здесь?

Шнырь растерянно моргал и нервно дёргался, не торопясь отвечать. Что-то в его поведении сразу же мне не понравилось. Справа приоткрылась дверь в комнату, из неё показался ещё один персонаж, чем-то неуловимо напоминающий своего приятеля. Пробормотав что-то лебезящим тоном про “здравия желаю”, “вот, в гости зашёл, ухожу уже” и чуть ли не кланяясь, он бочком протиснулся мимо меня и юркнул в подъезд. С лестницы раздались быстрые шаги.

– Отдыхаем, значит? Гражданка Назарова Светлана Николаевна кем вам приходится?

– Ну баба она моя. Да мы ничего не нарушаем, понял! Это соседи, падлы, врут всё!

– Раз не нарушаете, то и волноваться не о чем. Я пройду, не возражаете, – не потрудившись придать последней фразе вопросительную форму, я отодвинул своего нервного визави и пошёл по коридору к первой двери, из которой недавно выскочил гость.

– Кто-то ещё тут есть?

– Я да Светка, кто ещё-то, н-на. У тя документики-то есть, а, старшой? Чтоб вот так в чужую частную собственность того?..

– Только что был фраер, теперь старшой, вы уж определитесь.

– Слышь, мы свои права знаем!

– Так это же замечательно.

Увлекательный этот диалог продолжался в том же духе, проходя по самому краю моего сознания. Я был занят тем, что пытался обнаружить какие-нибудь следы присутствия в этой помойке ребёнка: детскую одежду, игрушки, использованные памперсы среди прочего мусора, наваленного в углах метровыми кучами… Квартира-двушка была по-настоящему руинирована. Я и не подумал разуться: пол здесь покрывал толстый, местами влажный слой мусора, обои гнили прямо на стенах, роль мебели исполнял нагромождённый повсюду советский хлам. Страшно воняло гнильём, тухлыми объедками и сивухой. Даже сунь я в жаркий день голову внутрь мусорного бака, неделями стоявшего на солнцепёке, и там дышать было бы легче. Под ногами пружинило, шуршали пакеты, перекатывались бутылки.

– Несовершеннолетние есть в квартире?

– Да ты попутал, что ли, какие несовершеннолетние, чёрт! – проорал он, по застарелой привычке наполовину сложив забитые перстнями “пальцы”. Время от времени урка непроизвольно скалился и скрипел зубами. – Одни мы тут, сидим, чай пьём, чо ты докопался!

В первой комнате никого не оказалась. Заходить я не стал: узкая тропинка, петляя, вела между грудами тряпок, мебелью, вездесущими пакетами, забитыми чёрт знает чем. Все окна в доме были залеплены газетами и целлофаном. В дальнем углу комнаты находилось что-то вроде лёжника: пара почти чёрных от времени матрасов, ведро, кальян, горелая электроплитка и батарея пустых бутылок. На тумбочке орал телевизор и лежала кучка пакетиков-зиплоков с обрывками размотанной изоленты. Это меня сейчас не интересовало. Никаких следов присутствия ребёнка любого возраста не было, и я направился дальше.